Глава 5 В тихой обители
Глава 5
В тихой обители
Узнав, что Галина Артуровна Бениславская сотрудничает с ГПУ, Есенин тотчас покинул ее. Софья Виноградская пишет: «От Бениславской ушел, а идти было некуда». В Москве не оставалось ни одного друга, который не пошел на службу к большевикам или не стал секретным сотрудником ГПУ.
Василий Наседкин, к которому Есенин еще недавно относился с полным доверием и хотел издавать с ним журнал, теперь тоже был в стане «прожекторцев». Это после смерти Есенина, сразу взявшись за перо, он напишет о нем: «Три дня, выйдя из больницы, он пил, и я его не видел».
Если не видел, то как же ты утверждаешь, что Есенин пил? Таковым был последний надежный товарищ.
В это же время Есенин порвал отношения с Иваном Приблудным (Овчаренко), хотя еще недавно возил его в Константиново. «Что заставляет Приблудного увиваться возле Есенина на задних лапках?», «Беспринципный юноша-забулдыга», «Есенинский адъютант» — такие нелестные характеристики оставили о Приблудном Акульшин и Семеновский — современники поэта.
Софья Андреевна Толстая-Есенина.
Фрагмент фото 1925 г.
Софья Толстая записала в дневнике: «9 июля. Четверг. Дома бил Ивана Приблудного».
По своей ли доброй воле или по-пьянке, но Иван Овчаренко (это его настоящая фамилия) тоже становится секретным сотрудником ГПУ. Позже, из протоколов допроса — а арестовывался он трижды — стало известно, что этой работой тяготился и рассекретил себя еще в 1926 году. Об этом пишет в своей книге Станислав Куняев.
Переезжая к Софье Толстой, Есенин, наверное, думал о тихой пристани, где мог по-семейному жить и в спокойной обстановке работать. В доме-музее царили патриархальная старина, уют и тишина. Не тут-то было!
Не успел перебраться, как дом превратился в Содом. Толпы посторонних людей, попойки, драки — так напишут в воспоминаниях, хотя младшая сестра Александра Есенина рассказывает другое:
«Вечера мы проводили одни, без посторонних людей: Сергей, Соня, Катя, я и Илья. Иногда к нам заходил Василий Федорович Наседкин. В то время он ухаживал за Катей. Его любил Сергей, и Наседкин был у нас своим человеком. Даже 18 сентября, вдень регистрации брака Сергея и Сони, у нас не было никого посторонних. Были все те же Илья и Василий Федорович».
И в последний его день, 23 декабря, тоже никого не было посторонних: «Мы сидели втроем у Сони: она, Наседкин и я», — вспоминает Александра.
Но прочтите, например письма Ольги Константиновны Толстой подруге Р.А. Кузнецовой от 11 января 1926 года и придете в ужас:
«Когда увидимся, расскажу более подробно, а в письме невозможно — слишком безобразно и тяжело, непередаваемо.
(…) Он почти всегда был пьян, день превращал в ночь и наоборот; постоянно у нас жили и гостили какие-то невозможные типы, временами просто хулиганы пьяные, грязные. Наша Марфуша с ног сбивалась, кормя и поя эту компанию. Все это спало на наших кроватях и белье, ело, пило и пользовалось деньгами Есенина, который на них ничего не жалел. Зато у Сони нет ни башмаков, ни ботиков, ничего нового — все старое, прежнее, совсем сносившееся…
Ежемесячно получая более 1000 руб., он все тратил на гульбу и остался всем должен: за квартиру 3 месяца мне (еще с лета) около 500 руб. и т. д. Ну да его, конечно, винить нельзя, просто больной человек, но жалко Соню)».
Это письмо Ольги Константиновны, как и многие письма о Есенине, отмечены правдоподобием. Примечательно другое: Ольга Константиновна с ними в этом доме не жила. Верно то, что в Госиздате ему до апреля за собрание сочинений должны были выплачивать по договору по тысяче рублей, но Евдокимов уже объяснил, каких мук и издевательств это стоило Есенину. Знала об этом и Ольга Константиновна: в августе 1925 года пишет дочери, что Илья ходил в Госиздат за деньгами, «обещали деньги только после 20-го!»
Ольга Константиновна пишет, что Есенин задолжал за квартиру за 3 месяца. Но вот опубликована одна из последних записок Есенина: «Соня. Переведи комнату на себя. Ведь я уезжаю и потому нецелесообразно платить лишние деньги, тем более повышенно».
И в записке сестре в это же время: «Узнай у Сони, почему мы одни все время платили за квартиру, за газ и электричество».
Несмотря на договор с Госиздатом экономическая удавка плотно захлестнула его шею и сдавливала так, что нечем было дышать. В каждом письме, в каждой записке этот крик.
22 июля 1925 года — в издательство «Современной России», т. Берлину:
«Прошу Вас выдать мой гонорар по вашему усмотрению моей сестре.
С. Есенин».
Июль 1925 года:
«Милая Анна Абрамовна! Позвоните Марку и возьмите у него 50 руб. до среды на свое или мое имя.
Любящий С. Есенин».
18 августа 1925 года, Чагину:
«Дорогой Петр Иванович! Скажи Фришбергу, чтоб он дал (…) денег для меня».
13 октября 1925 года В. Казину:
«Голубь Вася! Устрой немного денег. А то до получки сижу без сантима.
Твой С. Есенин».
16 октября 1925 года:
«Дорогая Анна Абрамовна! Ты всегда была моим ангелом-хранителем… Половина жизни за 100 руб. И целая поэма о гнусности денег.
Твой С. Есенин».
Друзья, все друзья, давно уже были на службе у большевиков — советские служащие. И только Есенин оставался сам по себе.
С перездом Есенина в «тихую обитель» сразу же резко изменилась окружающая обстановка. В дом-музей начали постоянно подселять жильцов. Это называлось «уплотнение». Ольга Константиновна всячески боролась с этим незаконным заселением. Дошло до судебного разбирательства:
«Устала я от всей этой истории, Соня, ужасно и потому не обижайся, что я иногда ворчу. Ведь ты подумай, благодаря непрактичности и халатности С.А. я целое лето не выхожу из неприятностей».
Знала бы Ольга Константиновна, как в первую очередь сам Сергей Александрович страдал от создавшейся обстановки! Прописывали всех, не прописывали только мужа, то есть Есенина, находя для этого всякие причины, вплоть до военного билета, что к прописке, как выяснила Ольга Константиновна, не имело никакого отношения.
Обстановка в доме была такова, что Ольга Константиновна предпочитала жить у Чертковых. Из писем Софьи Андреевны Толстой-Есениной:
«Ужасная Москва где-то далеко и верстами, и в памяти» (из письма Эрлиху).
«Москва кажется дьявольски кошмарным сном» (из письма матери).
После гибели Есенина 24 июля 1926 года пишет Александру Федоровичу Кони из Коктебеля:
«Вы спрашиваете обо мне. Я поехала в Крым по настоянию моей матери и по усиленному приглашению моих друзей Волошиных. В Москве я измучилась и издергалась до последней крайности. Здесь рада избавлению от города, шума, дрязг. Но что такое отдых, я, кажется, больше не знаю».
И через два года Соня с содроганием вспоминала это время:
«Как было плохо, когда было слишком много близких, и как грустно и страшно, когда я совсем одна».
Куда же подевались «уплотненные» родственники и знакомые? Не стало Есенина — не стало и необходимости в «уплотнении»?
Одно дело, когда лгали о есенинском пьянстве посторонние люди, другое дело, когда такие «непередаваемо безобразные» сведения исходили от Ольги Константиновны. Есенин знал об этом. И мог предполагать, что и Софья участвует в этих разговорах. 19 декабря в письме матери Софья пишет:
«Если вы любите меня (…), то я прошу вас ни в мыслях, ни в словах никогда Сергея не осуждать и ни в чем не винить. Что из того, что он пил и пьяным мучил меня. Он любил меня, и его любовь все покрывала. И я была счастлива, безумно счастлива… Благодарю его за все и все ему прощаю. И он дал мне счастье любить его. А носить в себе такую любовь, какую он, душа его родили во мне, это бесконечное счастье».
И еще из этого письма:
«Как любовник он мне совсем не был нужен. Я просто полюбила его всего. Остальное пришло потом. Я знала, что иду на крест, и шла сознательно, потому что ничего в жизни не было жаль. Я хотела жить только для него. Я себя всю отдала ему. Я совсем оглохла и ослепла, и есть только он один. Теперь я ему больше не нужна, и у меня ничего не остается».
Но вот в письме Евдокимову (он редактировал собрание сочинений Есенина) Софья Андревна сообщает, что ей предстоит поездка за рубеж.
«Если мне это дело удастся, и я попаду за границу, то я смогу сделать кое-что полезное для нашей с Вами общей работы около С.А.».
Поездка ее не состоялась. Надо ли объяснять, почему? Уже в 1927 году весь этот фактический материал мог стать достоянием читателей и, конечно, в гораздо большем объеме. Еще жива была Айседора Дункан. Живы были все, с кем Есенин встречался за рубежом.
В музее Ясной Поляны и теперь живы легенды о Есенине. В доверительной беседе вам порасскажут многое о недостойном поведении отпетого негодяя. Должно быть, по этой причине ни близкие, ни дальние родственники Толстых с есенинскими родственниками отношений не поддерживали. Одна Софья Андреевна не порывала связи и, насколько было в ее силах и возможностях, помогала родидилям (добилась, например для матери поэта персональной пенсии), сестрам и детям Есенина, которым ох как нелегко пришлось после его гибели.