Глава 17 РАДИОГРАММА U-601

Глава 17

РАДИОГРАММА U-601

БАРЕНЦЕВО МОРЕ, СУББОТА, 25 ДЕКАБРЯ 1943 ГОДА.

Где-то над плотно спаянным льдом между Шпицбергеном и Гренландией столкнулись два ветра — теплый с юга и холодный с севера, породив мягкие вертикальные потоки воздуха, а затем началось формирование огромных, неустойчивых нагромождений облаков. Последовали колебания температуры, сопровождавшиеся падением барометров. Немецкие военные метеорологи, ютившиеся в домиках станций на островах Хопен и Медвежий, а также на восточном побережье Гренландии, зафиксировали перемену погоды — они хорошо представляли, что будет дальше. Развивался штормовой фронт, который со страшной силой обрушится на Нордкап на Рождество.

Утром, в рождественский день 1943 года, обер-лейтенант цур зее (старший лейтенант) Отто Хансен также обратил внимание на признаки перемены погоды. Юго-западный ветер становился сильнее, волны покрылись барашками и, накатываясь, пенились, барометрическое давление упало почти до 980 миллибар (737 мм рт. ст. — Прим. пер.).

«С каждым часом погода становится все хуже»,

— записал он в дневнике. Двадцатипятилетний Хансен был одним из самых молодых капитанов подводных лодок, входивших в группу «Железная борода». Всего четыре недели назад он принял командование лодкой U-601, которая была уже ветераном арктического подводного флота. Год назад U-601 учинила настоящий погром, атаковав торговые суда далеко к востоку — вплоть до устья двух крупных рек Обь и Енисей, впадающих в Карское море. Три советских парохода были превращены в горящие остовы. Тогда лодкой командовал Петер-Оттмар Грау, у которого за плечами был опыт семи патрульных плаваний во время войны. Теперь лодка была в руках Отто Хансена, и это было его первое дежурство в зимнее время, так что он чувствовал себя довольно неуверенно. У него на борту были письма, адресованные командующему соединением подводных лодок в Нарвике Рудольфу Петерсу, а также шесть новых радарных установок типа Naxos и Borkum, предназначенных для дальнего обнаружения. Техническая война развивалась все интенсивнее: установки Naxos и Borkum были разработаны в противовес более изощренным британским авиационным и корабельным радарам. Эти приборы обладали достаточно высокой чувствительностью. При обнаружении радиолокационных зондирующих импульсов противника должен был включаться сигнал тревоги, и у лодки было бы достаточно времени, чтобы погрузиться до подхода атакующих кораблей.

Беда заключалась в том, что ни одна из подводных лодок, действовавших в полярных водах, не была оборудована установками Naxos и Borkum. Отто Хансен вез шесть первых образцов. По всем правилам их следовало передать командующему в Нарвике вместе с рождественской почтой, однако после обнаружения британского конвоя лодка U-601, во изменение предыдущего приказа, была срочно направлена прямо к острову Медвежий. В открытом море лодка Хансена встала рядом с U-277, на которую и были переданы почта и три новых радарных комплекта, после этого лодки разошлись. U-277 уже сорок суток вела патрулирование в районе между кромкой полярных льдов и островом Медвежий. Ощущалась нехватка дизельного топлива и наблюдались признаки усталости экипажа. Однако об отдыхе не было и речи. Лодка произвела перезаправку топливом, отшвартовавшись рядом с базой «Блэк Уотч»; после этого ей было приказано вновь вернуться к острову Медвежий, где ей надлежало передать два из полученных радарных комплектов другим лодкам группы «Железная борода». Все это было непросто сделать, к тому же никто из находившихся на борту «Блэк Уотч» не был знаком с этой новой техникой. Никто не знал, как устанавливать приборы и работать с ними. Однако Отто Хансена это уже не касалось. Поручение он выполнил, передав аппаратуру, а пока что собирался отметить Рождество, погрузившись у острова Медвежий.

«На каждую тарелку были положены пачка печенья, плитка шоколада, набор пралине, марципан, яблоки и разные конфеты. Помощник капитана все это отсчитывал, а радист раскладывал по тарелкам. В носовом кубрике установили длинный, накрытый белой скатертью стол. Здесь собрался весь экипаж. Во главе стола стояла рождественская „елка“, которую собрали из металлических полосок, выкрашенных зеленой краской и связанных концами. Свечей на ней не было — все равно их нельзя зажигать из-за опасности взрыва. Все плафоны выключили, за исключением одного, чтобы создать уют рождественского вечера… Капитан произнес прочувствованные слова о смысле рождественского праздника и о том, почему мы вынуждены отмечать его здесь — на Крайнем Севере, далеко от дома. Новой почты не было, однако еще осенью девушки из Саара написали письма всем подводникам, которые служат на Севере, и поэтому каждому письмо из дома все-таки досталось… Лучшие из них зачитывали вслух. Было много смеха. Если бы девушки из Саара присутствовали в этот сочельник здесь, то им пришлось бы затыкать уши!»

Все было просто и лишено какой-либо сентиментальности. Родился Спаситель, который должен был принести мир людям. В распоряжении же Отто Хансена было нечто другое — стройная и обтекаемая стальная «рыбина», начиненная взрывчаткой. Около десяти часов вечера празднество закончилось. Хансен отдал приказ на всплытие, и лодка взяла курс на юг. Через восемь часов он занял новую позицию для дежурства — в 135 милях к юго-западу от острова Медвежий. После возвращения U-277 группа «Железная борода» будет состоять из восьми подводных лодок.

Рудольф Петерс и его штаб в Нарвике очень нервничали. Подводным лодкам было передано несколько радиограмм, в них содержался приказ о том, чтобы они сосредоточились на пути конвоя. Если скорость движения конвоя определена правильно, то торговые суда должны скоро появиться в окулярах биноклей капитанов подводных лодок.

Была середина зимы, и стояла сплошная темнота. Там, где находилась U-601, рассвета в обычном смысле слова не было, просто окружающее пространство ненадолго приобретало более светлый, сероватый оттенок.

«Северный горизонт скрывается в сине-серых тенях, а вдали, на юге, можно заметить бледную полоску света, едва различимую на фоне неба. Вскоре появляется красноватый оттенок. Можно догадаться, что это и есть солнце. Оно освещает своими лучами все, что находится далеко на юге, и живущие там люди даже не подозревают, как им повезло».

В 8.52 Отто Хансен вновь приказал погрузиться. Он зафиксировал лодку на глубине 60 метров и уменьшил обороты двигателя. Через несколько минут из рубки акустиков высунулся радист и взволнованно прошептал: «Курсом 230 градусов идет какое-то судно. Шум становится все громче». Звук слышался все отчетливее, и вскоре уже все могли слышать, как вращаются винты, свистят и стучат работающие клапаны и насосы. Шум уже раздавался со всех сторон. Корабли были слева и справа от лодки, спереди и сзади, это были заполненные нефтью танкеры, неуклюжие транспорты, стройные корветы. Экипаж подводной лодки — зависшего в пучине тонкостенного и беззащитного стального «цилиндра», замер в ожидании, затаив дыхание. Над ними шел конвой, а внизу — ледяная вода глубиной 2000 метров. Им ничего не оставалось, как ждать и надеяться. Прошло двадцать нервных минут, потом шум начал затихать и, наконец, совсем прекратился где-то в направлении на восток.

Отто Хансен выжидал еще около часа, прежде чем решился всплыть. Точно в 9.52 в день Рождества 1943 года с подводной лодки ушла следующая зашифрованная радиограмма:

«НАДО МНОЙ В КВАДРАТЕ АВ6720 ПРОШЕЛ КОНВОЙ. ВРАГ СЛЕДУЕТ КУРСОМ 60 ГРАДУСОВ.

ХАНСЕН»

Это был один из важнейших и самых роковых сигналов в истории войны в Арктике.

В Нарвике расшифрованный текст радиограммы оказался на столе капитана цур зее Петерса спустя полчаса, в 10.20. У Петерса были все основания гордиться собой. Ведь на этот раз он не ошибся в выборе места дежурства подводных лодок. Наконец-то командующий флотилией, всегда старавшийся выражаться четко, испытывал чувство уверенности, и поэтому с удовлетворением записал:

«В соответствии с планом, позиция конвоя была установлена утром 25.12».

В Киле командующий флотом генерал-адмирал Отто Шнивинд, после получения шифровки в 11.02, отправил не менее лаконичное сообщение:

«Конвой обнаружен подводными лодками. Его позиция хорошо совпадает с расчетной… Вероятная скорость чуть больше 9 узлов».

На борту своего флагмана Z-29, в Ланг-фьорде, капитан цур зее Рольф Иоханесон отметил:

«Конвой идет на расстоянии от берега в 200 миль с небольшим. Такое впечатление, что его совершенно не волнует существование нашей авиации».

За этими здравыми комментариями скрывалась обстановка напряженного ожидания, царившая в немецких штабах в течение трех последних суток. По картам и таблицам штабные офицеры следили за смелым движением конвоя на север, начиная со дня его обнаружения — в среду, 22 декабря. А сегодня была уже суббота, и вскоре конвой пройдет через «Проход» у острова Медвежий. Чтобы преодолеть это расстояние, выйдя из Ланг-фьорда, потребуется пятнадцать часов хода. Времени для принятия решения, которого адмиралы с нетерпением ждали почти десять месяцев, оставалось все меньше. Так выходить Боевой группе в море или нет? Приказ на выход уже был подготовлен — не хватало только решимости его отдать.

Вплоть до этого момента все делалось образцово. Да, ослабленный Воздушный флот-5 жаловался на то, что наблюдение за конвоем «было неоправданной нагрузкой на летчиков и самолеты», поскольку Кригсмарине вроде бы «вообще не собирались участвовать в боевых действиях». Однако, несмотря на недовольные высказывания, самолеты-разведчики регулярно поднимались в воздух с аэродромов в Банаке, Бардуфоссе и Тромсё. Начиная примерно с полудня 23 декабря, регулярно поступали сообщения о результатах наблюдения. Около полуночи в сочельник немецкие аналитики пришли к единодушному выводу:

«Курс, скорость и состав кораблей дают основание с достаточной уверенностью утверждать, что это — конвой PQ, направляющийся в Мурманск или в Белое море».

Генерал-адмирал Шнивинд записал:

«Я разделяю это мнение. На вопросы, пока остающиеся открытыми, ответы, вероятно, будут получены после того, как завтра утром конвой пройдет мимо поста подводных лодок».

В ночь с 23 на 24 декабря происходил обмен телетайпными сообщениями между Рудольфом Петерсом, находившимся в Нарвике, и контр-адмиралом Беем в Каа-фьорде.

Для Бея наступило странное время. За иллюминаторами его каюты на борту покалеченного «Тирпица» уже шел снег. Погода стояла достаточно мягкая, ветра не было. Однако флаг, безвольно свисавший на корме, был не его — он по-прежнему принадлежал его предшественнику, адмиралу Кумметцу. Поэтому 45-летний Бей поднял свой флаг на эсминце Z-34, как бы желая тем самым показать, что он привык к малым кораблям, а не к крупным. Дело в том, что его нога ни разу не ступала на палубу линкора еще с тех пор, как он был кадетом морского училища во время Первой мировой войны. По словам современников, Бей был «крупным человеком крепкого телосложения, он считался блестящим моряком и прирожденным командиром эсминцев. Несмотря на внушительную внешность, Бей был очень добродушным». Ему довелось командовать многими эсминцами, а впоследствии и всем миноносным флотом, так что он по праву завоевал всеобщее уважение. Дёниц писал о нем:

«Как и Кумметц, он все свои морские зубы съел, командуя эсминцами и набираясь тактического опыта в мирное и военное время».

Во время жестокого боя за Нарвик в апреле 1940 года командир эсминца Бонте был убит, и Бей его заменил. Однако его первая попытка прорвать британскую блокаду Вест-фьорда была недостаточно продумана и закончилась катастрофой. Все десять эсминцев были затоплены, в том числе и собственными экипажами, когда закончились топливо и боеприпасы. Среди них оказался и корабль Бея. Он был вынужден открыть кингстоны и отправить на дно флагманский корабль «Вольфганг Зенкер». Вместе со своими моряками он участвовал в боях на суше, пока немцы не захватили Норвегию в июне. Его поражение у Нарвика могло серьезно повредить карьере, однако никаких последствий оно почему-то не имело. В звании контр-адмирала он в феврале 1942 года возглавлял эскорт, сопровождавший «Шарнхорст», «Гнейзенау» и «Принц Ойген» во время их блистательного прорыва через Ла-Манш. Теперь же он вновь находился в Северной Норвегии, но уже в качестве командира последней боевой группы нацистской Германии. Он сильно изменился и, появившись здесь в ноябре, даже не пытался скрыть разочарования, связанного со своим последним назначением.

Много лет спустя командующий 4-й флотилией эсминцев Рольф Иоханесон писал:

«Когда я явился к нему 8 ноября, он был очень расстроен, считая, что с ним поступили неправильно. Он получил назначение в зимнее время, когда высшее руководство не планировало никаких боевых действий, воспринимал это как ссылку и в выражениях не стеснялся. Мне было грустно от того, что передо мной был совсем не тот человек, которого я знал до этого».

Вместе с тем он нашел мало добрых слов, характеризуя Бея как командующего Боевой группой:

«В мирное время я вместе с ним участвовал в проведении артиллерийских учений и понял, что он не очень разбирается в артиллерии… Он ничего не делал для поднятия духа Боевой группы. Никогда не общался с командирами вспомогательных кораблей, ни с кем не разговаривал на темы карьерного роста и службы, не участвовал в учениях и инспектировании эсминцев, не организовывал учения с участием всех подчинявшихся ему соединений и даже не был лично знаком с командующим в Нарвике… Чтобы добраться из Ланг-фьорда, где стояли „Шарнхорст“ и мой эсминец, до Каа-фьорда и обратно, требовалось восемь часов. В мирное время я у него был командиром флагманского корабля, много раз бывал с ним в деле во время войны. Теперь же встретился с ним всего один раз. Свое огорчение он даже не пытался скрывать».

Таким образом, Иоханесон давал весьма жесткие оценки. Короче говоря, он считал, что Бей не готов командовать во время боя таким кораблем, как линкор: он не только морально не был к этому готов, но даже не провел необходимой подготовительной работы. Теперь же, в сочельник 1943 года, Бей был целиком во власти разворачивающихся событий. В его руках находились 3000 жизней и последний линкор Гитлера. Тому, что не было сделано ранее, уже не суждено быть сделанным; время вышло. Бей был загнан в угол: если поступит приказ, ему придется выйти в море.

То, что такому сигналу он подчинится с большой неохотой, следовало из сообщения, полученного по телетайпу капитаном цур зее Петерсом в Нарвике в 2.30 24 декабря:

«До сих пор сообщения о конвоях оставляли желать много лучшего… Важнейшее значение имеет обнаружение вражеских сил прикрытия… Тактически лучшим временем для внезапной [атаки] является не раннее утро, в астрономическом смысле, а период сумерек в середине дня [например, между 11.06 и 11.51]… В вероятной точке встречи с конвоем на севере будет полная темнота, что вовсе не благоприятствует применению тяжелых орудий».

Реакции Петерса на это мрачное послание долго ждать не пришлось. Всего четыре дня назад он отправил радиограмму командующему флотом генерал-адмиралу Шнивинду, в которой, используя злые и несколько растерянные выражения, сообщал о недостаточно активном сотрудничестве Люфтваффе в северном секторе боевых действий.

«Я хочу, чтобы мое мнение было зафиксировано официально — из-за нежелания Люфтваффе и недостаточности сил на севере нет никакого шанса на успешную атаку подводных лодок и Боевой группы… Командованию флота важно совершенно недвусмысленно высказаться на этот счет — иначе виноватыми за то, что поставки в Россию идут через Баренцево море без потерь, окажемся мы».

Адмирал был с этим согласен, но решил, что сигнал Петерса выдержан в чересчур резком тоне, чтобы его передавать дальше по инстанции — даже учитывая, что Дёниц со своим штабом хорошо знали, как обстоят дела.

Теперь, когда наступило утро сочельника, мнение Петерса о Люфтваффе несколько смягчилось. В своем ответе Бею он сказал, что, по его мнению, наблюдение за конвоем ведется приемлемым образом. Было желательно, тем не менее, чтобы был обследован участок океана к западу от конвоя радиусом до 300 миль, потому что не исключено, что там, за спиной конвоя, может прятаться сильное соединение врага.

«Если о выходе Боевой группы в море враг заблаговременно не узнает и это окажется тактическим сюрпризом для него, то можно рассчитывать на двух-трехчасовой бой с последующим отходом в течение примерно десяти часов. В лучшем случае противник преодолеет 300 миль за это же время, так что он не сможет перехватить Боевую группу… Учитывая опыт 31.12.42, можно вести бой в течение по крайней мере двух часов при дальности стрельбы до 17 700 метров. Пока что прогноз погоды на 25/26.12 представляется благоприятным».

Ответ капитана цур зее Петерса явно имел своей целью укрепить силу воли нерешительного командира эскадры. Эта цель, по-видимому, была достигнута, потому что когда через несколько часов Люфтваффе подтвердили, что тщательно обследуют дополнительные участки, Бей счел нужным несколько сбавить тон. И все же в своем ответе, отправленном в 18.45 в сочельник, он достаточно сухо заметил: «Крайне желательно, чтобы обещанная разведка на расстояние до 300 миль к западу от линии между точкой „Люси-1“ и ожидаемым местом боя действительно состоялась», что вынудило Петерса заверить, что «Боевая группа вправе рассчитывать на то, чтобы сообщения о конвое и его ближнем эскорте были ясными и полными… Пока же следует подождать, чтобы выяснить, в какой степени можно рассчитывать на обнаружение вражеских сил прикрытия. Недвусмысленное и ясное представление о том, ожидается ли вообще вмешательство этих сил, а если да, то когда — необходимая предпосылка для действий Боевой группы».

Как ни странно, но командующий флотом Шнивинд, который в этот вечер следил за обменом мнениями между Беем и Петерсом, скорее соглашался с первым:

«Мнение Боевой группы совпадает с точками зрения группы „Норд“ и флота в целом, а именно — при данных обстоятельствах может потребоваться больше эсминцев, чем их имеется в составе Боевой группы, особенно если в зоне боя не сложатся благоприятные условия, имея в виду хорошую видимость, например за счет северного сияния, приемлемую погоду и четкое представление о диспозиции врага. В результате обсуждения данного вопроса с высшим командованием флота выработана концепция применения эсминцев в зимнее время. Учитывая их ограниченные возможности, сложившиеся условия следует считать не очень благоприятными».

Предположение о том, что где-то прячется сильная группировка прикрытия конвоя, было вполне обоснованным. Большинство из проведенных ранее конвоев имели защиту в виде одного или нескольких кораблей — линкоров и крейсеров, которые шли сзади, на удалении от 100 до 200 миль. Поэтому был резон считать, что и конвой вроде JW-55B, который так откровенно «подставлял себя», также должен иметь аналогичное прикрытие. Но как в это поверить, если авиаразведка Люфтваффе до сих пор не могла обнаружить арьергардное соединение?

Около 18.30, в сочельник, пока адмиралы спорили друг с другом, от двух станций дальней пеленгации, расположенных в Немецкой бухте и в Киркенесе, были получены тревожные сообщения. Обе станции засекли радиосигналы от неопознанного соединения, вероятно, британского, находившегося на расстоянии около 180 миль к западу от конвоя.

В этот же вечер Шнивинд записал:

«Британское соединение, запеленгованное под чрезвычайно острым углом, следует за конвоем на дистанции примерно 180 миль от него. Вполне возможно, что это — приближающиеся силы прикрытия».

И все же адмирал расценил эти сообщения как предположительные. Его следующий комментарий вполне можно считать двусмысленным и даже сюрреалистичным:

«В целом мы должны считаться с возможностью присутствия второго вражеского соединения в Баренцевом море, если не считать, что запеленгован либо конвой, либо какое-то отставшее судно».

С одной стороны, он был уверен, что конвой продолжает движение, а не очень далеко от него находится сильное британское соединение — в этом случае приказ на атаку был бы неоправдан. С другой стороны, вся обстановка была довольно неопределенной, а это означало, что атака может все же оказаться успешной.

Находясь в каюте адмирала на борту «Тирпица», Генрих Мюльх мог следить за переговорами между Беем и штабом флота. Если его и волновали последние новости, то это никак не проявилось в последнем, рождественском, письме Гертруде, в котором чувствовалась большая любовь к ней; он писал:

«Любимая! Когда ты вскроешь письмо, уже наступит сочельник. Пятое Рождество за время войны и первое — с тобой, но так далеко от тебя… Наши слова друг другу преодолевают расстояние от прекрасной теплоты домашнего очага до нашего мира во льдах. Скоро наступит новый год в нашей жизни. Прошлый год принес нам много прекрасных моментов, согревших наши сердца и вселивших в них большую радость. Пусть же наши мечты сбудутся в наступающем году!.. Я поздравляю тебя в сочельник 1943 года, это уже мое третье военное Рождество, которое я встречаю на Севере, в пургу, под равнодушным арктическим небом, в полной темноте или под звездным небосводом и колеблющимся северным сиянием — кто знает, что принесет завтрашний день? Но что бы ни было, я буду сидеть с друзьями на корабле, у рождественской елки, и думать о тебе, моя дорогая Гертруда. Я заканчиваю в твердой уверенности, что у нас впереди счастливый новый год и наше счастливое будущее. Что бы ни случилось, мы всегда будем вместе. Самые теплые поздравления. Как всегда, с любовью,

твой Генрих».

Дома, в Гисене, Гертруда скромно отмечала сочельник, и она была счастлива от того, что ее возлюбленный скоро вернется домой, может быть, насовсем. Однако в это время в Киле генерал-адмирал Шнивинд уже формулировал приказ, который отправит Боевую группу в атаку.

В 23.37, в сочельник, окончательная редакция приказа была отправлена на утверждение Дёницу. Этим приказом «Шарнхорсту» и пяти эсминцам эскорта предписывалось на следующий день выйти в море, имея в виду атаковать конвой к югу от острова Медвежий утром 26 декабря. Шнивинд понимал, что линкор может оказаться отрезанным и не сможет быстро прорваться через ближнее прикрытие, чтобы можно было вести точный огонь из тяжелых орудий. Расчеты свидетельствовали, что в распоряжении атакующих будет всего около получаса, от 11.22 до 12.07, когда будет более или менее светло, чтобы вести прицельную стрельбу. Если прорваться не удастся, то «Шарнхорст» должен будет отойти, а заканчивать бой в этом случае предстояло эсминцам. План был не очень вдохновляющим. «Шарнхорсту» нужны были два эсминца для собственной защиты, так что для атаки оставалось всего три эсминца — а это означало, что «с учетом всех обстоятельств вероятность успешного исхода операции будет достаточно мала».

Гросс-адмирал Карл Дёниц получил план Шнивинда, отмечая Рождество с экипажами подводных лодок группы «Вест» в Париже. Прошло почти десять месяцев после заключения молчаливого пари с Гитлером о том, что он нанесет конвоям «сокрушительный удар». Один из штабных офицеров, Эдуард Венегер, присутствовавший на праздничном обеде, вспоминает, что главнокомандующий становился все более мрачным и сердитым по мере поступления радиограмм.

«Постепенно он перестал принимать участие в общем разговоре. Он сидел, погрузившись в какие-то собственные мысли».

Вскоре после обеда гросс-адмирал решил, что ему пора уехать, и вернулся в штаб, который представлял собой несколько деревянных построек казарменного типа под названием «Коралл» («Korall») в сосновом лесу под Берлином.

На борту бывшей роскошной яхты Гитлера «Грилле» в Нарвике рождественское празднество также подошло к концу. Капитан цур зее Петерс был очень озабочен. На западе формировался мощный штормовой центр. Накануне пришлось отменить три вылета гидросамолетов, оборудованных радарами, — два из-за технических неисправностей и один — из-за сильного ветра и возможного обледенения. Радостное настроение, связанное с Рождеством, постепенно улетучивалось. Петерс начал сомневаться в том, что разведывательные полеты вообще удастся осуществить. В пять часов утра он приказал начальнику оперативной части капитану цур зее Паулю Фридриху Дювелю связаться со своим коллегой в штабе Шнивинда Гансом Марксом.

«Летчики Люфтваффе делают все возможное для обнаружения вероятного вражеского соединения… Однако картина до сих пор остается неясной… результаты вчерашней пеленгации вполне могут свидетельствовать о наличии приближающихся сил прикрытия конвоя»,

— сказал Дювель.

Ответ Маркса был холоден и четок:

«Верховное командование флота осведомлено об этом».

Дювель настаивал:

«Предпосылкой [для выхода в море]… является четкая картина расположения противника, что, в свою очередь, предполагает вполне достоверное распознавание его. У нас ничего этого нет… Поэтому выход Боевой группы будет сопряжен с большим риском».

«Мы тоже так считаем. Только командующий может решить — стоит ли идти на такой несомненный риск. Решение им еще не принято».

В это время суда конвоя раскачивало и бросало из стороны в сторону почти посредине между Ян-Майеном и Нордкапом, примерно в 50 милях к югу от острова Медвежий. По всей видимости, немецкие станции пеленгации в сочельник засекли «Дюк оф Йорк». Для адмирала Фрейзера Рождество оказалось довольно беспокойным. Согласно регулярно поступавшим радиограммам от Адмиралтейства, конвой был обнаружен, и за ним следят самолеты дальней разведки. Ему было известно, что подводные лодки группы «Железная борода» перегородили расчетную трассу конвоя, но он не знал главного — вышел ли в море «Шарнхорст». Эти часы стоили адмиралу больших переживаний. Он нес ответственность за то, что конвой скоро будет идти на расстоянии всего 200 миль от немецкой военно-морской базы в Ланг-фьорде. На карту, во имя успеха его плана, были фактически поставлены жизни 1000 моряков и 200 тыс. тонн ценнейшего груза. Если он своевременно не узнает о выходе немецкой Боевой группы, то все это закончится кровопролитием. Однако жребий был брошен, и Фрейзер испытывал все большую тревогу.

Когда наступил день, он принял ответственнейшее решение. Он нарушил режим радиомолчания и приказал конвою развернуться и три часа двигаться в юго-западном направлении, а обратному конвою RA-55A — идти на север; одновременно он затребовал четыре дополнительных эсминца для прикрытия JW-55B. После этого увеличил скорость кораблей своего Соединения-2 до 19 узлов.

«До этого немецкие надводные силы ни разу не выходили в направлении на запад,

— писал он, —

конвой… не имел никакого прикрытия, и я опасался надводной атаки».

Командир ближнего эскорта JW-55B капитан Маккой, находившийся на борту эсминца «Онслоу», был закаленным и опытным офицером. В разрывах туч он иногда замечал силуэт самолета, сопровождавшего конвой. Немецкие летчики старались держаться за пределами дальности стрельбы британских зенитных орудий, но Маккой изредка все же отдавал приказ произвести несколько очередей, хотя снаряды при этом тратились впустую. У него, конечно, были более важные заботы. Погода, и без того плохая, становилась еще хуже, с такими трудностями по управлению движением конвоя он никогда ранее не сталкивался. Суда постоянно выбивались из строя и начинали отставать. Радиограммы истолковывались неправильно, и в результате торговые суда разбросало по всему океану. К счастью, находчивый Маккой точно знал, что ему делать. Он решил так:

«Приказ придется нарушить, поскольку развернуть такой конвой на курс 360° и сохранить целостность строя совершенно невозможно. И поэтому я приму меры, чтобы пожелание командующего было выполнено по духу, а не буквально».

А сделал Маккой вот что: он приказал сбросить скорость конвоя с 10 узлов до 8, это вызвало примерно такой же эффект, как и изменение курса в противоположном направлении. Все это происходило в сочельник. Суда продолжали пробиваться на северо-восток, плавание проходило в «тяжелом море». Рождественским утром в 7.30 с помощью ручного сигнального фонаря Олдис Маккой передал коммодору конвоя:

«Обстановка на сегодня. Враг, по всей видимости, атакует нас, введя в действие подводные лодки и, возможно, надводные корабли. Еще четыре эсминца должны присоединиться к нам во второй половине дня. „Дюк оф Йорк“ идет сзади на дистанции около 100 миль, его скорость не менее 19 узлов. Три тяжелых крейсера где-то впереди. Счастливого Рождества».

А час спустя Маккой со своим конвоем прошел над погруженной подводной лодкой U-601. Сражение у мыса Нордкап началось.