Глава 6 ДНИ БЕЗДЕЙСТВИЯ

Глава 6

ДНИ БЕЗДЕЙСТВИЯ

ЛАНГ-ФЬОРД, ВЕСНА И ЛЕТО 1943 ГОДА.

Дёниц обещал Гитлеру через три месяца подготовить полномасштабные боевые действия против конвоев, следовавших в Россию.[8] Однако был один фактор, который гросс-адмирал не учел, а именно, то, что ему противостояли Первый морской лорд (начальник Главного морского штаба) Англии стареющий адмирал сэр Дадли Паунд и адмирал сэр Джон Тови, главнокомандующий Флотом метрополии. Еще год назад им обоим в довольно грубой форме было продемонстрировано, во что именно обходится посылка транспортных судов через Баренцево море летом, когда ночь превращается в скоротечные сумерки. В июле 1942 года немецкие самолеты и подводные лодки бесцеремонно расправились с конвоем PQ-17, так что из тридцати шести судов уцелело только двенадцать. Стало ясно, что разрешать судам выходить в плавание без эскорта, при круглосуточном солнечном свете, — это все равно что совершать «хладнокровное убийство». Но именно так все и делалось. Общие потери были ужасными: погибло 153 моряка, пошли на дно 210 бомбардировщиков, 430 танков, 3350 грузовиков и 100 тыс. тонн боеприпасов. Через двойного агента военной разведки MI5 в Исландии, зашифрованного под кличкой Паук, Паунд и Тови дали немцам знать о выходе конвоя PQ-17, намереваясь заманить в ловушку линкор «Тирпиц». План, названный операцией «Тарантул», провалился, потому что немцы на приманку не клюнули. Поэтому Паунд отдал роковой приказ конвою рассеяться, ошибочно полагая, что «Тирпиц» на него обязательно нападет. От разразившейся потом трагедии он не оправился до конца жизни.

Немцы же собирали новую и не менее мощную силу в Каа- и Ланг-фьордах — в группировку входил грозный 43 000-тонный линкор «Тирпиц» с его 15-дюймовыми орудиями, а также корабли поддержки — линейный крейсер, один карманный линкор и флотилия хорошо вооруженных эсминцев и торпедных катеров. Битва за Атлантику постепенно приближалась к кровавой развязке. В это время были интенсивно задействованы даже резервные корабли английского флота, так что у Паунда не было ресурсов для организации эскортов на Севере. Все корабли, имевшиеся в его распоряжении, использовались для защиты трансатлантических конвоев.

2 марта 1943 года восточный конвой JW-53, в состав которого входило двадцать два судна, добрался до российских вод без каких-либо потерь. Через восемь дней западный конвой RA-53 дошел до Исландии. Тридцать судов, все балластом, вышли из Кольского залива, три из них погибли в результате атаки немецких подводных лодок. Новый и полностью загруженный конвой JW-54 должен был выйти в плавание из Шотландии 27 марта.

Однако ночи в Баренцевом море опять становились все короче, а Паунд был обеспокоен рядом радиограмм, которыми, начиная с января, обменивались штаб командующего в Киле и немецкие военно-морские базы, расположенные в Северной Норвегии. Англичанам удалось взломать немецкие шифры,[9] и поэтому уже через несколько часов они могли читать радиограммы, отправленные противником. То, что они выяснили, вызывало тревогу. Несмотря на неудачу у острова Медвежий под Новый год, были явные признаки того, что Кригсмарине создают новую ударную группу. 14 марта худшие опасения офицеров английской разведки оправдались: «Тирпиц», «Шарнхорст» и «Лютцов» вновь собирались в единый кулак на Севере. Стало очевидно, что идет подготовка к возобновлению атак на конвои, идущие в Россию.

Когда через два дня в Лондоне собрался Военный комитет (оперативный) под председательством Черчилля, Паунд уже решил задержать конвой JW-54. Он вообще считал, что следует на неопределенный срок отменить проводку конвоев в Россию. Однако Черчилль был настроен более решительно, чем его адмиралы. Высказав удивление по поводу решения, принятого Паундом, он предложил выпустить конвой в качестве «приманки», способной заставить немцев выйти в открытое море, а транспортные суда в этом случае около острова Медвежий могли бы повернуть обратно. Ему даже пришла в голову идея о том, чтобы заодно отправить и авианосец, полагая, что противника следует всячески «дразнить и выводить из себя», хотя риск, связанный с отправкой авианосца, в данном случае вряд ли был оправдан.

Однако адмирал Паунд возражал.

«Мы отправили в Россию двадцать три конвоя в условиях, которые совершенно не гарантировали безопасности»,

— сухо сказал он. Он твердо стоял на своем, несмотря на просьбу Черчилля.

Таким образом, когда «Шарнхорст» и остальные корабли Боевой группы бросили якоря в Ланг- и Каа-фьордах в сумеречный день 24 марта 1943 года, Дёниц уже опоздал и в принципе не мог выиграть «пари», заключенное с Гитлером, потому что последний конвой прошел. Следующий мог ожидаться теперь только в ноябре, когда вновь наступит полярная ночь, а это означало, что придется отложить боевые действия на восемь долгих месяцев. Адмирал Кумметц твердо держал палец на спусковом крючке, однако никакой мишени на прицеле у него не было.

Находясь в Ланг-фьорде, капитан цур зее Фридрих Хюффмайер вовсе не хотел бездействовать только из-за того, что возникла неопределенность, связанная со следующим шагом флота. Как старший офицер он отвечал за «артиллерию, радионаблюдение и другие меры контрразведки, направленные на предотвращение возможности атаки противника и диверсий», — так он записал в своем военном дневнике 25 марта.

Место стоянки «Шарнхорста» находилось к югу от небольшого городка Сопнес, где фьорд заканчивался хорошо скрытым заливом. На юго-восток открывалась живописная долина Богнельв с густым березовым лесом и плодородными полями, на которых местное население успешно выращивало картошку. По другую сторону фьорда лежала долина Руссельв, над которой был виден пик горы Руссельвтинд высотой около 1100 метров; гора прикрывала местность с северо-запада.

Место было великолепное, но Хюффмайера никак не устраивали меры по обеспечению безопасности. Вход в фьорд прикрывала береговая батарея, но не было видно ни одного зенитного орудия и дымовых установок.

«Фьорд совершенно не защищен от воздушной атаки»,

— писал Хюффмайер. В порядке компенсации он распорядился, чтобы собственные орудия «Шарнхорста» круглосуточно находились в состоянии готовности; кроме того, он поставил корабль поближе к противолодочным буям и сетям у маяка Эйдснес, приказав открывать огонь в случае атаки. Наконец, на берегу, в наиболее важных точках была расставлена вооруженная охрана, которая должна была вести наблюдение за обстановкой.

Выстроив 29 марта экипаж, Хюффмайер заявил:

«Я сделаю все для того, чтобы служба (на флоте) была для вас более приятной и менее тягостной, но все равно пройти предстоящий путь будет нелегко».

Хюффмайер был прав, опасаясь возможного падения морального духа личного состава, если бездействие у гор с заснеженными вершинами окажется слишком продолжительным. Ведь это был первый выход «Шарнхорста» в море более чем за два года. В Бресте моряки десять месяцев жили, постоянно испытывая страх перед возможной атакой с воздуха, и, конечно, это время было нелегким. Однако Брест — это все-таки город с населением 80 тысяч человек, и там вполне достаточно кабаков, кинотеатров и борделей. Кроме того, на бесконечных пляжах Бретани много песка, а море кишит омарами и лангустами. Кое-кто из членов экипажа даже снимал жилье на берегу. Были созданы оркестры, шли театральные представления. Криком сезона стало ревю «От св. Павла до Шанхая», поставленное на сцене местного театра. Разразились долго не смолкавшие аплодисменты, когда Хоффманн похвалил артистов за их талант:

«Такой спектакль могут сыграть только моряки „Шарнхорста“»!

И наоборот, месяцы, проведенные в Киле и Готенхафене после прорыва через Ла-Манш, казались нескончаемыми. Некоторые моряки были отправлены в отпуск. Оставшиеся утешали себя тем, что они, по крайней мере, находятся у себя на родине и поэтому имеют возможность повидаться с семьями и подружками.

Теперь же они оказались запрятанными в глубине Ланг-фьорда, и жизнь протекала совершенно иначе. Люди жили в этих местах с незапамятных времен. Климат был мягкий и сухой. Пляжи были усеяны стойками для вяления трески, а местность в целом славилась старинными ремеслами, особенно резьбой по дереву. Однако немецкая дорожно-строительная организация Тодта («ОТ»)[10] вскоре обнаружила еще кое-что, заслуживающее внимания. Благодаря извилистой старой проселочной дороге, проходившей через Альтейдер, оконечность фьорда представляла большой интерес с транспортной точки зрения. Те, кто хотел бы избежать длительного и небезопасного путешествия вдоль побережья, могли использовать Ланг-фьорд как кратчайший путь в южную Норвегию Имея это в виду, «ОТ», объединив усилия с норвежским управлением шоссейных дорог, построила дорогу вдоль восточного берега фьорда для переброски войск на Восточный фронт и обратно. На трассе были созданы транзитные лагеря, а по самой дороге часто ехали и моряки — в отпуск и возвращаясь обратно.

Однако, несмотря на все это, внутренняя часть фьорда по-прежнему оставалась замкнутым пространством, а расстояние до ближайшего немецкого города составляло примерно 2000 километров. Поэтому неудивительно, что письма подолгу шли до адресатов в обоих направлениях. Те, кому повезло с отпуском, должны были сначала ехать на автобусе до Альтейдера, откуда в Нарвик регулярно ходило судно «Леванте», перевозившее войска. Затем морем или поездом через Тронхейм нужно было добраться до Осло, а оттуда — в Данию. Так что даже при большом везении путешествие продолжалось две-три недели!

«Офицерам хорошо — они путешествуют со всеми удобствами: сел на самолет и через два дня — дома».

— Такое недовольство часто высказывали матросы.

Внутри фьорда не было совершенно ничего для нормального отдыха — ни кино, ни танцплощадок, ни кафе или ресторанов. Присутствие стоявших на якоре «Шарнхорста», «Лютцова», нескольких эсминцев и вспомогательных кораблей означало, что во фьорде было, по существу, заперто свыше пяти тысяч молодых людей, образовавших некое специфическое сообщество. Свежую рыбу можно было купить на месте, остальное продовольствие доставляло судно снабжения «Диттмаршен», нефть — танкер «Эверленд», водой и электроэнергией обеспечивали вспомогательные суда «Бреннер» и «Харль».

Двадцатилетний Гельмут Файфер впервые оказался на корабле, стоявшем на якоре вдали от Германии. Его отец, поляк по происхождению, работал в молочной инспекции в Вильгельмсхафене. Он гордился своим несколько тщедушным, но смышленым сыном, который уже в четырнадцать лет имел руководящую должность в гитлерюгенде — «гефольгшафтфюрер» (Gefolgsschaftsf?hrer), командуя отрядом из 120 мальчишек — его ровесников. Всю эту юную армию, маршировавшую под патриотические песни, готовили для службы в СС, однако Гельмут предпочел пойти в Кригсмарине. Пройдя соответствующую подготовку, он стал писарем корабля и имел допуск к секретным документам. Когда «Шарнхорст» пришел в Вильгельмсхафен после прорыва через Ла-Манш в феврале 1942 года, Файфер уже был готов к прохождению действительной службы, но не успел занять полагавшееся ему место в кубрике, потому что линкор уже вышел в Киль, и, чтобы его догнать, пришлось сесть на поезд. Последующие месяцы были для Гельмута захватывающими — он привыкал к жизни на борту бронированного гиганта, личный состав которого насчитывал почти две тысячи человек. Однако ничего из того, что он осваивал сейчас, не пригодилось в грядущих испытаниях. В данный же момент, работая в машбюро, он выстукивал на пишущей машинке:

«Я до сих пор вспоминаю Ланг-фьорд как мирное и исключительно живописное место. Мы, рядовые матросы, не имели никаких контактов с местным населением и были как бы сами по себе. Фактически я даже не подозревал о том, что по берегам фьорда живут люди, пока один из приятелей не показал мне пимы из оленьей шкуры, которые он выменял у горы Лапп на пачку сигарет. Это поразило меня. Но Ланг-фьорд был просто одной из остановок на нашем пути. Баренцево море я помню лучше».

Офицеров и кадетов было около восьмидесяти человек, и у них был более свободный режим, они иногда общались с местными жителями, один из которых, Торвальд Томассен, вспоминает:

«У меня сильно заболела нога — наверное, была какая-то инфекция. Наш местный врач решил подождать, пока не нарвет. Я уже не мог ходить и начал опасаться худшего. Однажды у нас оказался в гостях один из офицеров — хирург корабля. Узнав о том, что случилось с моей ногой, он осмотрел ее и предложил сделать операцию. Я согласился, он прооперировал ногу и в течение ряда недель следил за ее состоянием. Мне же стало лучше уже через несколько дней».

В это время Томассену было всего двадцать лет, и его родной дом был совсем рядом с массивными швартовными тумбами, установленными немцами на берегу у Сопнеса. Кузнец «Шарнхорста» оказывал мелкие услуги местным фермерам; население меняло рыбу на табак. Некоторые смельчаки подплывали на лодках прямо к возвышавшемуся над ними гиганту и просили разрешения подняться на борт.

«Это было захватывающее ощущение — стоять у поручней такого корабля»,

— рассказывает Кольбьёрн Карлстрём.

И все же большинство норвежцев, видя эти грозные, серые боевые корабли у самого своего порога, воспринимали их как постоянное и невыносимое напоминание о нацистской оккупации, постепенно доводящей до нищеты страну и народ. Свобода осталась в каком-то далеком прошлом; присутствие немцев означало, что норвежцы фактически находятся в плену, являясь узниками в своей собственной стране. Однажды немецкий охранник, возможно, по ошибке, застрелил местного учителя — в этом деле так и не разобрались, и никто не понес наказания. Этот случай наглядно показал, что в критических ситуациях местные жители, по существу, окажутся бесправными. Двум семьям, Рёдсов и Раппов, оккупанты, с которыми они сталкивались лицом к лицу ежедневно, были особенно ненавистны. 4 декабря 1942 года к ним, выбив двери пинком, ворвались немецкие солдаты, которыми командовал гауптшарфюрер СС Рудольф Иллинг. Иллинг служил в отделении гестапо в Хаммерфесте и был женат на дочери сочувствующего немцам Йоргена Сивертсена, священника, впоследствии назначенного «епископом» Северной Норвегии. Восемнадцатилетние Антон Рёде и Бьёрнан Рапп были арестованы по подозрению в шпионаже и жестоко избиты. Они были первыми из местных жителей, кто сообщал о диспозиции немецких военно-морских сил группе Сопротивления, действовавшей в соседней провинции — Тромсе. Однако в эту группу удалось внедриться Генри Оливеру Риннану (печально известный норвежский агент гестапо из Тронхейма, который был расстрелян после окончания войны), в результате чего в Тромсе и западном Финмарке было арестовано более сорока человек, в том числе и упомянутые молодые люди. В 1943 году Рёде и Рапп по-прежнему томились в ужасных условиях лагеря для военнопленных в Тромсё. «Это было тяжелым испытанием для наших семей, — рассказывает Антон Рёде. — Они думали, что больше не увидят нас».

Лишь немногие из матросов «Шарнхорста» имели представление о происходящем на берегу. Жизнь на борту протекала в соответствии с жестким распорядком, с момента побудки в шесть часов утра до подвешивания коек и команды о выключении света в десять вечера. Офицеры корабля были помешаны на чистоте и порядке. Не допускались даже малейшие отклонения от установленного порядка: все время нужно было что-нибудь драить, мыть, протирать или красить.

Изредка социальная служба нарушала монотонность этой жизни, организуя более изысканные развлечения. Однажды Йозеф Тербовен, назначенный Гитлером рейхскомиссаром Норвегии, распорядился, чтобы судно «Эммануэль Рамбур» из группы «Сила через радость» (Kraft durch Freude) навестило корабли, запертые в Ланг-фьорде; на его борту по два раза ежедневно показывали театрализованные представления для экипажей.

«Когда мы пришли, каждому гостю были предложены стакан красного вина, печенье и пачка сигарет со штампом „Подарок от Тербовена“. В первой части представления были песни и музыка в исполнении пяти сестер Красного Креста и пятнадцати норвежек, которых почему-то назвали стюардессами. Во второй части три не очень молодых артистки из ночного клуба выступали под аккомпанемент секстета, когда-то игравшего в одном из второразрядных кафе Берлина. Когда все кончилось, нас отвезли обратно, на „Шарнхорст“. Многие открыто возмущались в связи с тем, что офицеры либо на всю ночь оставались на борту „Эммануэля Рамбура“, либо возвращались в свои каюты на „Шарнхорсте“ с какой-нибудь из девушек».

В остальном же почти две тысячи матросов, находившихся на борту линкора, должны были развлекать себя сами. Были созданы новые театральные труппы и оркестры. В трех кинозалах корабля крутили новые немецкие фильмы, в том числе пропагандистские, и киножурналы. Библиотека была хорошо укомплектована романами и научной фантастикой, политической литературы было мало.

Согласно британским протоколам допросов, в свободное время члены экипажа в основном играли в карты. Азартные игры вообще-то не поощрялись, но офицеры делали вид, что ничего не замечают. Гельмут Файфер был одним из лучших игроков в карты на корабле. Гельмут Бакхаус вспоминает:

«Он был очень сообразителен. Иногда за одним столом играл в покер, а за другим, одновременно, в шахматы, переходя от стола к столу. Проигрывал он очень редко».

Для любителей спорта лучшего места, чем Ланг-фьорд, нельзя было придумать. Организация Тодта построила два причала у Сопнеса, которые назывались «Ганза» и «Блюхер». Каждый день, около двух часов пополудни, катера доставляли на берег моряков, свободных от вахты. Зимой, примерно до полшестого, можно было покататься на лыжах, а летом желающие уходили в горы, играли в футбол, собирали ягоду и грибы.

«Катание на лыжах было фантастическим, и многие из нас неплохо освоили это дело»,

— говорит Бакхаус, который использовал любую возможность, чтобы вырваться на природу.

Однако несчастья, преследовавшие капитана цур зее Хюффмайера, не кончались. 8 апреля 1943 года «Шарнхорст» потряс взрыв, прогремевший где-то в его чреве.

«Весь корабль содрогнулся, после чего были сильные толчки. Артиллерийский погреб башни „C“ оказался затопленным, и сначала мы подумали, что это — диверсия. Однако потом оказалось, что произошло самопроизвольное возгорание в помещении, где хранились баллоны со сжатым газом и химические вещества,

— вспоминает Файфер. —

Ребятам, которым пришлось потом наводить порядок, досталась ужасная работа. Когда им удалось разобрать искореженные стальные листы и обломки, они обнаружили изуродованные тела семнадцати человек».

Вскоре после этого один из гидросамолетов «Арадо», находившихся на борту линкора, зацепился за провод электросети и разбился, летчик погиб. Все восемнадцать человек были похоронены с воинскими почестями на немецком кладбище в Эльвебаккене (Альта). Семьям сообщили, что они погибли в бою.

Запасы топлива для котлов «Шарнхорста» были ограниченными, и его нужно было экономить. Прошел целый месяц, прежде чем линкор вышел на первые тактические учения, которые проводились в конце апреля в Стьернсунне. Через три недели в море вышла вся Боевая группа во главе с «Тирпицем», но всего на один день. Спустя еще месяц «Шарнхорст» и «Лютцов» были переведены в Каа-фьорд, где их встретили три начальника: командующий местными операциями адмирал Оскар Кумметц, командующий операциями в Северной Норвегии контр-адмирал Отто Клюбер и командующий флотом генерал-адмирал Отто Шнивинд. Церемония встречи была весьма впечатляющей. Флотские оркестры играли марши, нацистские флаги развевались и хлопали на ветру, а позолота козырьков, обшлагов и погонов сверкала на солнце. Но все было впустую: ни воинственные выступления, ни помпезность мероприятия не могли скрыть тот факт, что все сильнее чувствуются разочарование и упадок духа, к тому же ситуацию усугубляли безрадостные новости из дома.

Подводя итоги всех этих событий, в августе Хюффмайер записал в своем дневнике:

«Прошло уже шесть месяцев полного бездействия… Конечно, проводилась переподготовка личного состава… Были организованы соревнования по разным видам спорта, кружки по плетению корзинок для рождественских подарков детям, объясняли матросам, чем отличаются съедобные и ядовитые грибы, что вызывало заметный интерес… Однако переживания моряков только усиливались — из-за того, что они находятся в более безопасных условиях, чем их близкие, которых бомбят англичане и американцы; такие настроения были наиболее сильны среди выходцев из Рура… Все хотят, чтобы корабль наконец нанес ответный удар от имени семей моряков… Чтобы карающий меч не затупился, крайне необходимы какие-то действия».

Одним из тех, кому прошедшие шесть месяцев казались крайне утомительными, был 21-летний Генрих Мюльх из Гисена. Благодаря должности писаря в штабе адмирала он имел допуск к секретным документам. Поэтому он видел и понимал больше, чем большинство его товарищей; однако в письмах, которые он писал домой, ему следовало выражаться осторожно:

«Я оказался здесь в начале зимы. Воздух трещал от мороза, корабль и весь фьорд были окутаны туманом, а во время снежных штормов ветер свистел в снастях и антеннах. Это было время холодов и серого неба, потом пришла весна, и корабль получил возможность изредка совершать короткие выходы в море. Мы, конечно, мечтали о настоящем, длительном плавании, тем более что находились в Атлантике, но наступил май, а вместе с ним появилась и ты — моя дорогая девочка».

Как было сказано выше, переписка между юным Мюльхом и ученицей ювелира Гертрудой Дамаски, жившей в его родном городе Гисене, началась случайно — в виде обычного письма, адресованного неизвестному моряку.

«Одна из подружек попросила меня написать письмо. У меня не было никакой конкретной причины, чтобы его писать, я не упоминала ни о планах, ни о каких-либо желаниях; я просто считала своим долгом сделать так, чтобы кто-то из находившихся на фронте почувствовал домашнее тепло»,

— говорила Гертруда.

За первым письмом последовало много других писем. В июле 1943 года Генриху предоставили отпуск. На автобусе он доехал до Альтейдера, после чего ему предстояло совершить длительное путешествие на юг через Норвегию и Данию. Гертруда вспоминает:

«Вдруг я обратила внимание на высокого моряка, стоявшего на противоположной стороне улицы. Ювелир сказал мне, что я должна запомнить этот день. Я в общем-то не знала, что мне делать, но парень был красивый. Меня била дрожь, атмосфера казалась наэлектризованной. Я пригласила его домой, чтобы познакомить с семьей. После этого мы старались быть вместе как можно больше».

Август оказался замечательным временем для них обоих. Они вместе проводили длинные, напоенные ароматами вечера и гуляли, держась за руки. Постепенно, в ходе нескончаемых и все более доверительных разговоров, возникло чувство взаимной любви. И, если вокруг никого не было, они украдкой целовались и прижимались друг к другу:

«Что-то произошло между нами за эти четыре недели. Возникло ощущение интимности и нежности. Мы могли разговаривать буквально на любую тему. Я до сих пор ясно помню день, когда мы провожали его на станции. Там были также его мать и сестра. Он отвел меня в сторону и сказал: „Ты сильная. Ты не должна плакать“. Они все говорили: „Гертруда, ты сильная“. А я и была сильной. Я сдерживала слезы, но внутри чувствовала себя совершенно опустошенной».

После возвращения из отпуска тон писем Генриха изменился.

«У меня тоже не было особых планов. Особых намерений тоже не было. Однако мы не рисковали и ничего не случилось! Меня никогда не смущали ни адмиралы, ни штабные офицеры, но почему я так неуверенно чувствовал себя, общаясь с твоими отцом и мачехой?.. Ты не представляешь, какой это был чудесный вечер, когда мы поцеловались в первый раз, у меня нет слов описать это волшебное ощущение… Ты принесла мне счастье, и когда мы расставались, было ужасно грустно… Я думаю о тебе, испытывая трепетное желание. Ты — моя вечная мечта».

Однако Дёниц не собирался бросать вызов Гитлеру, отправляя Боевую группу на Север для того, чтобы экипажи кораблей коротали время, занимаясь плетением корзин, собирая грибы и сочиняя романтические письма своим подружкам, оставшимся дома. Нет, корабли были направлены на Север, чтобы воевать. Гросс-адмирала спасало только то, что конвои по-прежнему не ходили. У него было непреклонное намерение добиться того, чтобы конвои, возобновившие плавание, столкнулись с Боевой группой, которая «смело и решительно» опровергнет обидные слова фюрера.

Несмотря на подобные воинственные высказывания, адмиралы, которые в марте и апреле проявляли желание «воевать, а если надо, то и умереть», уже начали сомневаться в том, что «сокрушительный удар по конвоям» вообще возможен. Успешность операции зависела от ряда критериев — прежде всего от способности Люфтваффе проводить требуемую воздушную разведку. Однако 5-й Воздушный флот (Luftflotte 5), отвечавший за северные территории, был существенно ослаблен. Много эскадрилий было переброшено на Восточный фронт и на Средиземное море, где происходило широкомасштабное отступление немецких войск. Опасным соперником был и рейхсмаршал Герман Геринг: он не собирался безропотно играть вторую скрипку, оказывая поддержку Кригсмарине. Напротив, Геринг хотел, чтобы его летчики играли ведущую роль. Именно они должны были уничтожать конвои, а Боевой группе хватит и эскорта.

Еще в апреле адмирал Кумметц, который должен был руководить действиями Боевой группы, поделился своими сомнениями с Дёницем. Он уже сомневался в том, что все было готово для успешной операции. «Люфтфлотте 5 до сих пор не понял, что требуется для успеха планируемых совместных действий, — сказал он. — Мне кажется, что, судя по нынешней ситуации, Люфтваффе не в состоянии создать предпосылки для успеха. Авиация не сможет ни провести нужную разведку, ни держать наготове бомбардировщики».

Так пессимистично и пораженчески говорил человек, в руках которого были жизни десяти тысяч молодых моряков Боевой группы. Какое же моральное право имели Кумметц, Клюбер и Шнивинд требовать жертв от своих подчиненных, если они сами уже не верили в возможность победы?

6 июля, в сияющий солнечный летний день, группа провела первые и оказавшиеся последними боевые учения в районе острова Сёрё. «Тирпиц», «Шарнхорст» и три эсминца были «синими» и представляли Боевую группу. «Лютцов» и пять эсминцев были «желтыми» и играли роль противника, т. е. британский линкор класса «Кинг Джордж V» («Король Георг V») и эскорт — именно с такой группировкой было суждено встретиться «Шарнхорсту» у Нордкапа через шесть месяцев. «Синие» выдали хорошее представление и в общем справились со своими задачами. Однако сражение у Нордкапа не было военной игрой, и никаких «синих» там не было. «Шарнхорст» был там в одиночестве.

Пока гремели орудия и военная игра продолжалась по плану, на берегу происходили иные события. Капитан цур зее Хюффмайер был давно озабочен необходимостью усиления мер контрразведки. Он предупреждал об опасности действий шпионов и диверсантов. В тот момент Боевой группе еще нечего было опасаться, но вскоре ситуация существенно изменилась.