27 К чертям собачьим

27

К чертям собачьим

Война шла к концу, и британские секретные службы, заглядывая в будущее, начинали видеть свои шпионские сети в новом свете. Шпионаж в военное время оставался делом грязным, и Чапмен был, безусловно, единственным человеком с сомнительной репутацией, оказавшимся в рядах МИ-5. Однако накануне победы один из сотрудников организации задался вопросом: есть ли в ней место таким негодяям, как Чапмен?

Новый куратор Чапмена, майор Райд, теперь был его постоянным спутником. Это оказалось пыткой для обоих: шумно кутящий мошенник и повсюду следовавший за ним человек с аристократическими замашками на редкость не подходили друг другу. При каждой возможности Чапмен заставлял своего сопровождающего отправляться в город, где гулял на деньги МИ-5. 80 фунтов, выданных ему на расходы, и пятьдесят купонов на приобретение одежды разлетелись за считаные дни. Чапмен потребовал еще денег, напомнив, что привез с собой 6001 фунт, высадившись в Британии месяц назад. Райд раздраженно ответил, что бывшие при Чапмене десятифунтовые банкноты были старого образца и уже не имели хождения. Эдди был «неприятно поражен», однако, не смутившись, потребовал выдать ему остальные привезенные им с собой деньги. В МИ-5 «с некоторым опасением» наблюдали за тем, как эти деньги оседают в карманах барменов и владельцев борделей в Сохо.

Райд в раздражении повсюду следовал за Чапменом. «Я провел много времени с Зигзагом, вдоволь намучившись и потратив массу денег на его развлечения», — жаловался он. Райд ничего не имел против крепких напитков, — и даже наоборот. Он просто не желал пить в компании таких типов, как Эдди Чапмен.

В начале августа Райд попросил встречи с Таром Робертсоном, чтобы обсудить дело Зигзага и, если получится, закрыть его. Райд доложил, что «в настоящее время Зигзаг выглядит крайне недовольным». Этот человек дорого стоил, легко поддавался переменам настроения и пользовался дурной репутацией. «Он водит дурную компанию с каким-то профессиональным боксером, они вместе шатаются по самым злачным заведениям города», причем «всегда в окружении красивых женщин» — последнее особенно сильно возмущало Райда, что, похоже, было вызвано не столько осуждением, сколько завистью. Куратор Чапмена закончил свой рапорт словами: «Дело Зигзага должно быть закрыто как можно скорее». Однако руководители Райда быстро поставили его на место. Джон Мастерман указал, что фразу «как можно скорее» следует заменить на «как можно позже», и Тар согласился с ним: дело Зигзага будет закрыто лишь тогда, когда это будет необходимо. Уязвленный Райд отступил, однако теперь он неотступно искал бреши в обороне Чапмена, загодя готовя оружие против него.

Робертсон пригласил Чапмена на обед в свой клуб, где обнаружил, что тот буквально кипит от негодования в адрес Райда. Зигзаг возмущенно жаловался на то, как куратор ведет работу с ним. На вопросы о планах на будущее Зигзаг, по словам Тара, давал весьма расплывчатые ответы, распространяясь то о желании открыть свой клуб или паб, то о возможности работать на МИ-5 и после войны. «Он чувствует себя напряженно, и это будет продолжаться, пока он будет заниматься скучной работой, стуча ключом под нашу указку».

Отношения между Чапменом и Райдом к тому моменту, вероятно, достигли критической точки, однако в остальном работа Зигзага шла чрезвычайно успешно. Немцы, казалось, все так же безоглядно доверяли ему. В начале августа фон Грёнинг прислал радиограмму, попросив Чапмена придумать способ доставить в Англию камеру для другого агента и дав указание найти подходящего человека, который смог бы следить за бомбардировщиками, базирующимися на аэродромах Восточной Англии. Министерство ВВС наложило вето на распространение любой дезинформации по этому последнему вопросу, поэтому Чапмен тянул время, сообщая немцам, что ищет подходящего человека, поскольку «друзья, которых он собирался задействовать, находятся в тюрьме или недоступны по иным причинам».

Операция «Кальмар», призванная убедить немцев, что британцы обладают новым разрушительным оружием, способным обнаруживать и уничтожать подводные лодки, вступила в новую фазу. Было подготовлено два вида фальшивых данных. Первый — «украденная» фотография с изображением глубинной антилодочной «дистанционной бомбы», которой, разумеется, не существовало в действительности. Ее следовало по тайным каналам отправить в Германию через Лиссабон. На ней реальная глубинная бомба — тот самый «еж» — была изображена рядом с полуторафутовой линейкой, однако деления на ней были сделаны таким образом, что ее длина казалась равной 6 дюймам; таким образом, оружие выглядело в три раза меньше, чем на самом деле. Чапмен собирался сказать немцам, что подкупил моряка торгового судна, направляющегося в Лиссабон, договорившись, что тот перевезет для него кое-что; снимок был вложен в письмо на французском языке, спрятанное в банке с английской солью: сам моряк был убежден, что везет наркотики. На самом деле роль почтальона сыграла МИ-6: ее сотрудники в Лиссабоне организовали отправку жестянки со снимком в Германию с помощью одного из агентов, устроившегося на судно под видом матроса. Немцы отреагировали на посылку в точности так, как надеялись британцы: «Получив фото, абвер стремился добыть полную информацию о бомбе», — писал Юэн Монтегю.

Сфальсифицированная фотография, отправленная в Лиссабон в 1944 г. в ходе операции «Кальмар». Линейка рядом с глубинной бомбой в действительности длиной 18 дюймов, но согласно делениям в ней всего 6 дюймов, так что устройство выглядит в три раза меньше своих реальных размеров.

Чапмен был рад стараться. С помощью профессора Джеффри Голлина, блестящего ученого и советника военно-морской разведки, Монтегю подготовил фальшивое письмо от профессора Э. Б. Вуда, специалиста по подводной акустике, в исследовательскую лабораторию Адмиралтейства в Теддингтоне, адресованное некоему ученому, работающему на заводе по производству боеприпасов компании «Коссор», по фамилии Флеминг. В нем Вуд превозносил достоинства нового суперсекретного противолодочного оружия. Чапмен сообщил своим немецким боссам, что нашел письмо в офисе «Коссор» в Манчестере и снял с него копию. В одной из радиограмм он привел текст письма целиком:

Дорогой Флеминг,

я уверен, что ты, так же, как и я, был счастлив узнать результаты последних испытаний «Кальмара».

Стандартное отклонение плюс-минус 15 футов — это существенный прорыв по сравнению с прежними методами глубинного поиска, и мне остается лишь сожалеть, что мы не можем фиксировать цели на более высокой скорости. Хотя я и не сомневаюсь, что 13 узлов — это предел, на который будет способен наш враг в этой войне, но мы всегда должны опережать его на шаг, а лучше — на два шага!

Думаю, тебя заинтересуют прилагаемые снимки дистанционного взрывателя, который присоединяется непосредственно к контрольному индикатору MKJ на «Кальмаре» (как предлагал еще покойный капитан Уокер).

Надеюсь, вскоре ты окажешься в Манчестере. С нетерпением жду очередной нашей дискуссии — в последние три года каждая из них была весьма плодотворна.

С уважением,

Э. Б. Вуд, профессор.

На самом деле не существовало ни капитана Уокера, ни «контрольного индикатора MKJ», ни, разумеется, глубинного взрывателя, способного «учуять» субмарину на расстоянии 15 футов при прохождении ее на скорости в 13 узлов. Но Флеминг существовал. Ян Флеминг — будущий создатель Джеймса Бонда, служивший в то время в военно-морской разведке. Он даже имел шанс оказаться вовлеченным в эту игру, призванную посеять панику среди командиров немецких подлодок и заставить их держаться как можно ближе к поверхности. Юэн Монтегю объявил эту операцию триумфальной: «Мы так и не смогли выяснить, как оценил эту информацию германский флот, однако, судя по действиям абвера, ею были крайне довольны».

Несмотря на успех операции «Кальмар», Райд делал все возможное, чтобы принизить достижения. «Я не верю, что эти снимки могут добраться до Берлина, — писал он. — Если бы не давление Адмиралтейства, на мой взгляд, нам следовало бы тотчас же свернуть эту работу и поскорее распрощаться с Зигзагом, вручив ему, если уж это необходимо, такую денежную премию, каковой он будет сочтен заслуживающим». Райд все сильнее мечтал избавиться от Чапмена, и в ходе подготовки передачи фотокамеры Бруту такая возможность ему предоставилась. Было уже решено, что Зигзаг оставит деньги и камеру в приметном пакете в уборной железнодорожного вокзала. Однако, когда все было готово, от немцев поступила радиограмма, намекавшая на существовавшие сомнения в лояльности Чапмена. Немецкий шеф Брута писал, что ему следует избегать прямого контакта с Фрицем, поскольку тот, по его мнению, «недостаточно надежен». Это могло быть всего лишь свидетельством соперничества внутри немецкой организации, заставлявшего одного из кураторов подвергать сомнению надежность чужого агента. Однако для Райда этого оказалось достаточно, чтобы объявить: немцы «сомневаются в честности Зигзага».

Подозрения немцев, писал Райд, могут усилиться из-за выступления в парламенте по вопросу о «Фау-1» Дункана Сэндиса, министра, возглавлявшего в кабинете военного времени комитет, занимавшийся проблемой этих ракет. В речи Сэндиса содержались кое-какие существенные данные о районах Лондона, подвергнутых бомбардировкам. «Если сообщения Зигзага тщательно сравнят с последней речью Дункана Сэндиса в парламенте, то вскроются серьезные несоответствия, что будет, вполне вероятно, чревато настоящим взрывом». Вновь был поднят вопрос о Дагмар. «Зигзага компрометирует его подруга, оставленная в Осло», — писал Райд, медленно, но верно подрывая доверие к собственному агенту. Когда речь зашла о том, что Чапмен, возможно, останется в МИ-5 после войны, Райд презрительно отозвался об этой идее: «Не думаю, что, с учетом его разгульной личной жизни, мы сможем позволить себе нанять его». Кроме того, он указал, что ценность Чапмена всецело зависит от его отношений с фон Грёнингом, а после войны из их отношений нельзя будет извлечь никакой пользы.

Чапмен, не зная об интригах Райда, нашел для себя еще одно весьма прибыльное занятие. Через кого-то из своих бывших криминальных дружков он узнал, что собачьи бега, проходящие в южном Лондоне, «заряжены». С попустительства хозяина собаку-фаворита кормили мясными шариками с люминалом — лекарством против эпилепсии. Обладающий легким снотворным эффектом, люминал никак не сказывался на внешнем виде и поведении животного, пока оно не выходило на дорожку, где, пробежав полпути, фаворит резко терял скорость. Платя информатору, Чапмен узнавал, кто из собак получил снотворное, делал ставку на второй номер и получал значительный выигрыш, который и делил со своим криминальным информатором.

Как-то вечером, в августе 1944 года, Чапмен вернулся на конспиративную квартиру через несколько часов после назначенного времени радиосвязи, спокойно объяснив, что был на собачьих бегах. «Похоже, Зигзаг пошел к чертям собачьим», — поморщил нос его куратор, довольный произнесенной двусмысленностью. Чапмен, докладывал Райд, «выигрывает большие деньги, делая ставки на заранее предрешенные результаты бегов». На предъявление таких обвинений Чапмен зло отвечал, что лишь получает доход с информации, добытой по личным каналам, и что это занятие мало чем отличается от шпионажа. Разумеется, Райд считал иначе: «Обман букмекеров, стрижка купонов с грязной работы, проделанной другими, — все это никак не может считаться достойным занятием», — презрительно прокомментировал он.

Под давлением и с большой неохотой Мастерман и Робертсон признали, что Чапмен вскоре, вполне вероятно, «закончит выполнять свои задачи». Однако они колебались, не желая бросить его на произвол судьбы. Тар настаивал, что Чапмен «проделал отличную работу, проявив большую храбрость» и что, если его дело будет закрыто, о нем следует достойно позаботиться, «выплатив значительную сумму денег». С обычной для него добротой и заботливостью, Робертсон думал о том, удастся ли наставить Эдди на путь истинный, предложив ему легальную работу. Чапмену сообщили, что, «если у него будет какая-нибудь достойная идея для бизнеса, вполне возможно, ему помогут со стартовым капиталом». Он отнесся к этому с энтузиазмом, рассуждая о возможности открыть свой клуб в Уэст-Энде или отель в Саутэнде (по его словам, отель «Надежда корабля» был как раз выставлен на продажу), чтобы быть рядом с Фридой и Дианой. Райд же заявил, что для человека с таким богатым криминальным прошлым будет «пустой тратой денег» открывать какие-либо лицензированные заведения, поскольку полиция «непременно закроет их, как только узнает, кто стоит за этим бизнесом». Единственный способ сделать из Чапмена владельца отеля — это поставить в известность местного шефа полиции, объяснив ему ситуацию: «Если тот, невзирая на прошлое Зигзага, захочет дать шанс его предприятию — по крайней мере, пока дела там ведутся законным образом, — тогда Зигзагу стоит попробовать». Райд сомневался в том, что какой-нибудь начальник полиции согласится с подобным предложением, а также и в том, что Эдди сможет вести бизнес чистыми руками: «Мы однозначно не сможем финансово поддержать его, раз весь его опыт в бизнесе ограничивается махинациями на собачьих бегах».

Как и предсказывал Райд, Эдди постепенно возвращался в старые места — особенно часто он посещал клубы «Шим-Шам» и «Найт Лайт» — и к прежним привычкам. Криминальное братство тянуло его к себе все сильнее, и все-таки годы, проведенные в роли секретного агента, изменили Чапмена: главным он считал для себя верность Британии и другому братству, к которому теперь принадлежал. Когда Райд намекнул, что его дни в качестве агента, вполне возможно, сочтены, он раздраженно ответил, что, «если Британия больше не нуждается в его услугах, он может предложить их американцам».

Чапмен в кабаке Уэст-Энда выпивает с криминальным авторитетом Билли Хиллом и боксером Джорджем Уокером (справа).

Избавленный от судебного преследования благодаря прощению, неофициально полученному от министра внутренних дел, Эдди мог теперь свободнее передвигаться по Лондону. Однако Райд следовал за ним неотрывно, наблюдая, неодобрительно цокая языком и собирая доказательства. Куратор шпиона активно шпионил за самим шпионом: «Я видел, как Зигзаг подошел к норвежцу и заговорил с ним по-норвежски; я видел его в компании крайне подозрительных типов, он разговаривал по-немецки с немецкой еврейкой и по-французски — с французом. Я слышал, как он обсуждал с человеком, имеющим криминальное прошлое, условия жизни в Париже в выражениях, не оставляющих сомнений в том, что он был там в течение последних нескольких месяцев». Чапмен, как докладывал Райд руководству, горел идеей написать мемуары о своих приключениях. Райд задавался вопросом: как скоро природное самодовольство Эдди возьмет верх и он расскажет о себе всю правду своим сомнительным дружкам? «Я могу сдерживать его неблагоразумные выходки, когда нахожусь рядом, — писал он. — Однако кто знает, о чем он болтает в мое отсутствие?»

И вновь Райду пришлось подчиниться приказу свыше. Несмотря на свои личные качества, Зигзаг все еще оставался ценным кадром: «Война с немцами может закончиться в любой момент, в этом случае все контакты с ними будут потеряны, и это дело умрет естественной смертью». Когда это случится, с Чапменом следует расстаться, проявив такт и щедрость, сообщив, что «закрытие дела произошло вовсе не по его вине, а связано лишь с ходом войны».

Райд жаловался и интриговал: «Для меня совершенно очевидно, что, имея дело с личностями вроде Зигзага, мы неизбежно подвергаем риску безопасность наших операций». Однако уничтожить Зигзага оказалось труднее, чем предполагал Райд: всякий раз, когда он уже считал Чапмена загнанным в ловушку, тот вновь демонстрировал свою ценность. Фон Грёнинг слал ему радиограммы со словами поддержки, требуя еще и еще данных: «Постарайтесь достать последние выпуски ежемесячного отчета о борьбе с подводными лодками, выпускаемого подразделением Адмиралтейства, ответственным за уничтожение субмарин… Очень важно». Фон Грёнинг постоянно хвалил Фрица за достигнутые результаты: «Общий отчет представляет огромный интерес».

8 сентября немцы впервые выпустили по Парижу и Лондону ракеты «Фау-2». Они существенно отличались от своих предшественников: баллистическая ракета первого поколения с двигателем, работавшим на спирте и жидком кислороде, была способна преодолеть 200 миль, ее скорость была в 10 раз выше, чем у «Фау-1», а в носовой части помещалась тонна мощной взрывчатки. Зигзаг узнал об этом оружии еще во Франции и предупреждал английскую разведку о «радиоуправляемой ракете большего размера, экономичной в расходовании топлива, на конструкции которой, напротив, не экономили». Фон Грёнинг вновь потребовал, чтобы Чапмен поставлял информацию о результатах бомбардировок: «Продолжайте присылать данные о времени и месте взрывов. Стали ли они более частыми?» «Фау-2» обладали большой разрушительной силой — только при взрыве в Вулвортском универсаме в южном Лондоне погибло 160 человек, — однако Зигзаг в своих отчетах немцам преуменьшал последствия бомбардировок: «Ходят слухи о взрывах во время газовых работ и на трубопроводах, но ничего о бомбежке. Расспрашиваю».

Когда во время визита в штаб-квартиру люфтваффе в Берлине Чапмену показали фрагменты радиолокационного оборудования, снятого с британского ночного истребителя, он заметил на них серийные номера. Теперь он просил фон Грёнинга сообщить ему эти номера — якобы для того, чтобы он мог украсть именно тот прибор, который требуется, на самом же деле — чтобы передать их в Министерство Военно-воздушных сил и таким образом помочь выяснить, что именно сняли со сбитого самолета немцы. Потом было решено, что демонстрация вздорного характера Чапмена поможет держать фон Грёнинга в тонусе. Зигзаг отправил раздраженное послание, в котором жаловался, что не получает достаточной помощи и ему срочно требуются деньги. Кроме того, он многозначительно интересовался, собирается ли германская секретная служба оказать ему поддержку по окончании войны.

Зигзаг не мог знать о том, что в его отсутствие Гитлер уничтожил остатки абвера. 20 июля немецкий офицер Клаус фон Штауффенберг совершил неудачную попытку покушения на Гитлера, подложив чемодан «дипломат», набитый взрывчаткой, в комнату для совещаний в «Волчьем логове» — ставке Гитлера на Восточном фронте, находившейся в прусском Растенбурге. Заряд взорвался под тяжелым дубовым столом, который, вероятно, и прикрыл фюрера от всей мощи взрыва. Уж Зигзаг бы не допустил столь элементарной ошибки. 500 немецких офицеров были арестованы в результате неудавшегося покушения 20 июля, включая Канариса и его заместителя Ганса Остера. Все они были допрошены, обвинены в предательстве и повешены. Фон Грёнинг, кажется, не был замешан в заговоре, однако, будучи офицером абвера старой школы, известным своими антинацистскими взглядами, он, безусловно, оказался под подозрением.

Ответ фон Грёнинга на жалобу Чапмена пришел через несколько дней. Это было странное, удивительно трогательное послание, написанное гордым человеком, чей мир рассыпается на части: «СИТУАЦИЯ НА ФРОНТЕ НЕ ДОЛЖНА ВЛИЯТЬ И НЕ ПОВЛИЯЕТ НА ТВОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ, ВЫСКАЗЫВАЙ СВОИ ПРЕДЛОЖЕНИЯ ЗАБЛАГОВРЕМЕННО, И ТЫ ПОЛУЧИШЬ ЛЮБУЮ ПОДДЕРЖКУ, ЧТО БЫ НИ СЛУЧИЛОСЬ. БЫЛ ДОМА, МОЙ ДОМ РАЗРУШЕН БОМБЕЖКОЙ, ИНАЧЕ ОТВЕТИЛ БЫ РАНЬШЕ. ГРАУМАНН».

Фамильный дом фон Грёнингов в Бремене, пятиэтажный символ аристократического превосходства, был стерт с лица земли бомбами союзников. В момент бомбежки дом пустовал: повар, шофер, камердинер, садовник, горничные и другие слуги давно уже получили расчет. Лакированный экипаж украли, семейные автомобили реквизировали для военных нужд. Картины, антиквариат, китайский фарфор, серебро, другие ценные предметы искусства — остатки огромного наследства фон Грёнинга — были спрятаны на чердаке. Бомба уничтожила все. Единственным ценным предметом, уцелевшим среди руин, была серебряная тарелка с выгравированными на ней именами погибших Белых драгун — боевых товарищей фон Грёнинга.