22 Девушка из «Ритца»

22

Девушка из «Ритца»

Дагмар Моне Хансен Лалум родилась в Эйдсволле, небольшом провинциальном городке в Юго-Восточной Норвегии, в котором в 1814 году была подписана норвежская конституция. Дочь сапожника, Дагмар была чужда пуританским нравам. С ранних лет о ней ходили самые разные слухи: очевидно, она была слишком симпатична и чересчур своевольна для своего респектабельного городка. Соседи шептались, что она слишком много о себе воображает и что это добром не кончится. Дагмар ненавидела жизнь в Эйдсволле, заявляя не без оснований, что с 1814 года ничего интересного там не происходило. Она тщательно изучала журналы, которые ей присылала из Осло тетка, и пыталась воспроизводить новейшие фасоны платьев с помощью иголки и нитки, мечтая о спасении. Она была молода, она мечтала увидеть мир, выучить английский и танцевать.

Незадолго до войны Дагмар, которой уже исполнилось семнадцать, упаковала свои немногочисленные вещички и отправилась в столицу, где нашла работу администратора в одном из отелей. Она записалась на вечерние курсы моделей, где училась ходить скользящей походкой, качая бедрами. С ужасом и легким возбуждением она смотрела, как нескончаемые колонны немецких войск шли по Карл-Йоханс-Гейт, однако поначалу оккупация ее как будто не коснулась. По ночам в своей маленькой квартирке на Фриденлундсгате она читала книги об искусстве и живописи и рисовала модели одежды. Она хотела совершенствоваться и, подобно Чапмену, стремилась к приключениям.

В своем первом мужчине она быстро разочаровалась. Встретив человека гораздо старше себя по фамилии Йохансен, который казался ей мудрым и искушенным, она вышла за него замуж, получив от отца 20 тысяч крон в качестве приданого. Йохансен ожидал, что Дагмар будет готовить и убираться, как полагается послушной домохозяйке, однако она видела свое будущее совершенно иначе. Она бросила его, потребовав назад приданое, однако Йохансен ей отказал. Тем вечером, когда она встретилась с Чапменом, Дагмар отмечала свой двадцать первый день рождения со своей лучшей подругой Мари и поднимала тост за начало своего бракоразводного процесса.

Дагмар стала великой страстью Чапмена на его боевом пути, однако начало их романа было на редкость мрачным. Она считала Чапмена врагом и захватчиком, хотя признавалась себе, что он не лишен очарования. Чапмен полагал ее, с ее сигаретами «Крейвен» и длинным мундштуком из слоновой кости, в туфлях на высоком каблуке и модном платье смелого фасона, обычной искательницей развлечений. Оба сильно ошибались. Дагмар Лалум, модель и модельер, была тайным агентом «Милорга» — растущей организации норвежского Сопротивления. Не зная об этом, Эдди Чапмен и его «прекрасная и обожаемая» новая любовница сражались на одной стороне.

Чапмен влюбился мгновенно и до безумия. Он признался во лжи, объявив, что он вовсе не французский журналист, и назвался немцем, родившимся и выросшим в США. Он угощал Дагмар всеми дорогими винами и изысканными блюдами, которые можно было найти в оккупированном Осло. Ей больше не приходилось шить себе одежду — Чапмен покупал все, чего ей хотелось. Он катал ее под парусом по фьордам, они голышом плавали в ледяной воде и занимались любовью в лесу. В который раз любовь и лояльность Чапмена оказывались величинами переменными. Он был верен Британии, но с удовольствием принимал почести от нацистов. Он был лоялен к своим шефам из МИ-5, одновременно считая своим лучшим другом фон Грёнинга, человека, которого он предавал. Он был помолвлен с Фридой, но сходил с ума по Дагмар. Фон Грёнинг всецело одобрял бурный роман Чапмена. Влюбленный шпион — это шпион, которым можно манипулировать, а Дагмар, которая не вызывала у него никаких подозрений, могла стать отличным козырем при любой сделке с Чапменом.

Точно так же в МИ-5 рассматривали Фриду.

Хотя Дагмар и казалась влюбленной, Чапмен замечал в ее отношении к нему какое-то напряжение и страх, тревогу, запрятанную глубоко внутри.

Она явственно не поверила в то, что он немец, выросший в США, и часто спрашивала, откуда у него такой странный акцент. Она отказывалась ходить с ним в рестораны, посещаемые норвежцами. На улицах ее соотечественники, не скрываясь, во все глаза смотрели на нее, норвежскую девушку, гуляющую рука об руку с немцем, и она то и дело краснела. Сплетники с кислыми минами рассказывали о том, что Дагмар курит американские сигареты с черного рынка и щеголяет в дорогих туалетах: «Из-за того, что у нее была хорошая одежда, все считали ее приспешницей нацистов. Это было правило: если у тебя есть деньги, значит, ты сотрудничаешь с оккупантами». Чапмен видел, что соотечественники Дагмар слегка презирают ее, чувствовал ее боль и смущение и то и дело вступался за нее. Как-то вечером в «Левенбрау» они услышали, как легионер из дивизии «Викинг» отпустил какое-то ядовитое замечание в адрес Дагмар. В следующую секунду норвежец плашмя лежал на полу, а Чапмен изо всех сил пытался выбить из него дух за его «идиотскую грубость». Джонни Хольсту пришлось оттаскивать его от соперника. Из замечаний Дагмар следовало, что она ненавидит Квислинга и его клику, однако он знал, что за ее спиной норвежцы называют ее «нацистской подстилкой». Запутавшись в сети своей лжи, Чапмен то и дело порывался сказать ей правду, но в последний момент умолкал, понимая, что правда может убить их обоих.

Шаткость ситуации стала еще очевиднее, когда однажды вечером Зигзага вызвали на квартиру фон Грёнинга и представили высокому седовласому мужчине в дорогом английском костюме. Он представился как доктор Кениг на отличном английском с американским акцентом. Он оказался на удивление осведомлен об истории Чапмена. В его подчеркнуто спокойной манере общаться и ястребином взгляде было что-то, заставляющее нервничать. Чапмен решил, что это какой-то психолог. Без предисловий Кениг приступил к обстоятельному допросу, явно подготовленному заранее с целью проверить его надежность. И тут Чапмен угодил в ловушку.

Кениг:

— Где в Лондоне вы смогли бы оставить в безопасности ценный пакет?

Чапмен:

— В клубе «Игл» в Сохо.

— И кому бы вы его оставили?

— Милли Блэквуд, — ответил Чапмен, секунду подумав. Милли действительно была владелицей «Игл», однако он знал, что она, к счастью, давно умерла.

— Где бы вы оставили секретное послание для другого агента?

— В телефонной будке или общественной уборной.

— А где вы оставили свой передатчик?

— Я помню адрес дома, в саду которого, рядом с каким-то деревом, я зарыл его в землю.

Допрашивающий, прервавшись, долго смотрел на Чапмена.

— Я работаю с агентом, которому вскоре предстоит отправиться в Англию. Ему может понадобиться передатчик.

Внезапно Чапмен, вздрогнув, почувствовал себя в западне. Разумеется, передатчик был надежно спрятан в какой-то кладовой Уайтхолла, и у него не было способа выйти на контакт с британцами, чтобы попросить закопать его. Он мог дать выдуманный адрес тайника, однако, если немцы действительно пошлют туда агента и он ничего не найдет, вся его история рухнет, как карточный домик. Ни один человек в МИ-5 не обнаружил этого промаха в его легенде. Даже фон Грёнинг его пропустил либо предпочел не обратить внимания. Был ли это блеф? Пойти ли ему на встречный блеф? Поначалу он чувствовал неуверенность, но затем обрел обычную дерзость, заявив, что будет нечестно отдавать его передатчик другому агенту. «Я и сам рассчитываю однажды отправиться в Англию», — хвастливым тоном заявил он. Этот аргумент вряд ли был убедителен. Абвер мог легко найти для него другой передатчик. Седовласый холодно посмотрел на него. Это был, как сказал, явно поскромничав, Чапмен, «неприятный момент».

Тем же вечером седовласый повел его в ресторан, где стал угощать коньяком, периодически задавая неудобные вопросы. Чапмен был пьян, но отнюдь не настолько, как казалось со стороны. Впрочем, к концу вечера его собеседник с ястребиным лицом тоже нечетко произносил слова и казался уже гораздо мягче, однако, стоило Чапмену, пошатываясь, подняться на ноги, тот пригвоздил его к месту немигающим взглядом.

— Вы не полностью искренни, — проговорил седовласый.

Чапмен секунду смотрел ему в глаза, затем усмехнулся:

— Я знаю.

Когда на следующее утро Чапмен вновь пришел в квартиру на Гроннегате, седовласого уже не было, а сам фон Грёнинг пребывал в отличном расположении духа. «Доктор был вполне удовлетворен твоими ответами и информацией, — довольно сказал он. — Ты прошел тест».

Были и другие испытания. Через несколько дней Чапмен сидел вечером в «Левенбрау», поджидая Дагмар, когда рядом с ним присела норвежка лет сорока пяти, представившаяся как Анна. Он стали болтать по-немецки, и Анна обратила внимание на его акцент. Чапмен сообщил ей, что вырос в Америке. Они перешли на английский, которым его собеседница прекрасно владела. Понизив голос, она начала жаловаться на оккупацию, нехватку еды и развязность немецких солдат. Чапмен слушал молча. Она пригласила его на ужин, но он вежливо отказался. Как только Дагмар вошла, он быстро поднялся и объявил, что они уходят. Через несколько вечеров он вновь встретил Анну в «Левенбрау», она была заметно пьяна. Эдди попытался улизнуть, однако Анна заметила его и, покачнувшись, прошептала: «Думаю, ты британский шпион». Шепот был достаточно громким, чтобы его могли услышать за соседним столом. Когда Чапмен доложил об инциденте фон Грёнингу, тот просто сказал: «Оставь это мне». Про себя Чапмен подумал, что Анна могла быть провокатором, подосланным немцами. Однако она могла оказаться и настоящим членом Сопротивления, проверявшим его лояльность, — и тогда он выдал ее. Он никогда больше ее не видел.

Подполье было в гневе. Однажды днем, когда Чапмен с Дагмар пили чай в его номере, отель потряс оглушительный взрыв. Чапмен побросал немногочисленные пожитки в чемодан, и они с Дагмар быстро сбежали вниз по лестнице, смешавшись с толпой, наблюдавшей, как пылает верхний этаж отеля. Приехали норвежские пожарные и начали тушить огонь — максимально медленно и с минимальным эффектом, поливая водой все подряд. Толпившиеся у отеля норвежцы откровенно веселились и отпускали язвительные замечания. Чапмен подумал, что эта сцена могла стать готовым сценарием для братьев Маркс. К тому моменту, когда норвежские пожарные закончили свою неторопливую работу, отель «Форбундс» лежал в руинах. Дагмар куда-то исчезла, однако вернулась через несколько минут, прошептав: «Это сделали британцы».

Чапмен и его постоянные спутники перебрались в новое жилье по адресу Капелвейн, 15, в тихий дом в северном пригороде Графсин — местный эквивалент Креспини-Роуд, где Хольст и Преториус выступали в роли Бэквелла и Туса. Словно чтобы повторить семейный уклад жизни с Фридой, Чапмен уговаривал Дагмар переехать к ним. Поначалу она сопротивлялась. Ее соотечественники, говорила она, с презрением отвернутся от нее, как от содержанки. И потом, кто будет платить за аренду? Чапмен, рассмеявшись, сказал, что у него «достаточно денег для них обоих». В конце концов Дагмар переехала к нему.

Денег было действительно много, но и они были не бесконечны, а Чапмен транжирил их с головокружительной скоростью. Фон Грёнинг был рад выделять ему наличные по первому требованию. Он даже подталкивал Чапмена к тому, чтобы тот тратил как можно больше, устраивал вечеринки, покупал Дагмар все, чего она желает, словом, опустошал свой счет при каждом удобном случае. Фон Грёнингу нравилось наблюдать, как кто-то сорит деньгами. И потом, если Эдди потратит все свои деньги, ему вновь придется вернуться к работе. Шпионом, нуждающимся в деньгах, как и влюбленным шпионом, можно вертеть как угодно.

Чапмен и вправду не имел представления о том, сколько денег у него осталось. Однако он не был настолько беспечен, чтобы забыть дополнительный аспект их с фон Грёнингом финансовых договоренностей: немец снимал пенки с его денег. Если, скажем, Чапмен просил его выдать 10 тысяч крон, фон Грёнинг обычно тут же соглашался, давал ему подписать чек, после чего выдавал, скажем, половину запрошенной суммы. Сколько бы он ни попросил, фон Грёнинг отсчитывал ему меньшую сумму, оставляя у себя разницу. Спекуляции фон Грёнинга на фондовом рынке закончились катастрофой, однако Чапмена он считал своей инвестицией, дающей неплохую прибыль, и не только в смысле карьерного роста. До этого Чапмен считал фон Грёнинга своим учителем — честным, аристократичным, непогрешимым. Теперь он знал, что тот не прочь погреть руки за чужой счет, однако Эдди был только рад дать фон Грёнингу возможность урвать кое-что для себя. Ни один из них ни словом не упоминал об этом; это молчаливое понимание стало еще одной нитью в сети окружавшей их сложности.

Дом на Капелвейн, 15 мог служить иллюстрацией к какой-нибудь книге скандинавских сказок — большое деревянное здание, стоящее в стороне от дороги, окруженное огромным садом, в котором тут и там попадались фруктовые деревья и смородиновые кусты. По крыше вились розы. «Это было очаровательное место», — вспоминал Чапмен. На табличке, укрепленной на входной двери, значилась фамилия «Фельтман». Как и вилла Бретоньер, его новый дом раньше принадлежал евреям. Зигзаг мельком подумал о том, какова была их судьба.

Иешуа и Рахель Фельтман эмигрировали в Норвегию из России в 1920-х годах. Здесь они открыли сначала парикмахерскую, а потом — магазин готового платья. Дела у них шли неплохо, в 1927 году Иешуа купил дом в Графсине. Рахель не могла иметь собственных детей, поэтому она усыновила сироту по имени Герман и воспитала его, как своего собственного сына. Соседи были рады их появлению. А потом пришел ужас.

Фельтманы, как и все норвежцы, наблюдали за вторжением немцев, не веря в происходящее, с растущим ужасом. Иешуа был здоровяком, однако характер имел мирный и был склонен думать хорошо о каждом встречном. Нацисты — тоже люди, заявил он. Поначалу казалось, что, может быть, он и прав. Однако в начале 1942 года Фельтманам приказали без промедления убраться из дома. Они переехали в квартиру над парикмахерской. Герман, которому уже исполнилось 24 года, уговаривал родителей попросить убежища в нейтральной Швеции: нацисты начинали угонять евреев, и слухи о чудовищных зверствах просочились уже и на самый север Европы. Иешуа колебался, поэтому Гетман решил поехать в одиночку, подготовив на месте все необходимое для приезда отца и матери. С одним из друзей-евреев он сел на поезд, идущий в Стокгольм. Недалеко от границы в поезд вошли немецкие солдаты и начали требовать у пассажиров документы. Бумаги изобличали в Германе еврея, поэтому он спрыгнул с поезда на ходу, сломав руку и позвоночник. Он все еще был в больнице, когда немцы арестовали его и отправили на корабле в Польшу.

Ничего не зная о судьбе сына, Иешуа и Рашель еще некоторое время колебались, однако, когда немцы стали забирать членов небольшой общины норвежских евреев, они бежали. «Милорг» предложил тайно переправить их в Швецию: группа партизан должна была пешком дойти с ними до границы и убедиться, что они переправились через нее благополучно. Иешуа взвалил мешок со скарбом на спину, и они пустились в путь. Что случилось потом, не знает никто. Возможно, кто-то из партизан польстился на их нехитрые пожитки, а может быть, их проводники втайне сотрудничали с немцами. Вскоре после того, как Эдди и Дагмар переехали в дом на Капелвейн, 15, тела Фельтманов были обнаружены в лесу неподалеку от шведской границы. А еще через несколько недель их единственный сын Герман погиб в газовой камере Освенцима, и его тело было сожжено в печи крематория.

Семнадцатилетний Лейф Мире, живший в доме номер 13, помнил, как въезжали когда-то его новые соседи. В субботу утром он обычно выполнял разные мелкие поручения Иешуа, а Рахель угощала его бисквитным печеньем. Ему нравились Фельтманы — «они были честные, работящие, простые люди», — и он ненавидел немцев. Вначале в доме номер 15 жили какие-то немецкие офицеры, и вот теперь их место заняли новые жильцы. Они носили гражданскую одежду, а через забор ему было слышно, что говорят они по-английски. Они устраивали шумные вечеринки, после которых выстраивали в ряд пустые бутылки и стреляли по ним, разбивая одну за другой. Иногда стреляли и по крысам в саду. «Они были в отличной физической форме. Как-то раз у них зазвонил телефон, и я видел, как один из них промчался через весь сад и затем прыгнул прямо в окно, чтобы взять трубку». Лейф поневоле был впечатлен. Он никогда не разговаривал ни с кем из нынешних соседей, за исключением одного случая. Это произошло после того, как туда переехала какая-то норвежка. «Она была очень красивая, немногим старше меня. Как-то раз, встретив ее на улице, я подошел и сказал: „Не стоит тебе якшаться с этой немчурой“. Она оглянулась, вся вспыхнула, а затем шепнула мне: „Учти, я на них не работаю“». В ее голосе было что-то такое — смущение, вызов, страх, — чего Лейф не мог забыть.

Эдди, его любовница и спутники с удовольствием обживались в красивом доме, украденном у убитых Фельтманов. Как-то Чапмен сфотографировал вечернюю семейную сцену: Дагмар пришивает пуговицу к его пиджаку, смущенно, а может, и намеренно отвернувшись от объектива, а Хольст в пьяном забытьи лежит на софе, одной рукой стягивая брюки, с изумленной улыбкой на лице. Чапмен вчистую выигрывал соревнования по стрельбе в саду, поскольку Хольст из-за жестокого тремора не мог толком держать оружие. Преториус тем временем на веранде позади дома практиковался в английских народных танцах. Иногда к ужину приходил фон Грёнинг: Дагмар сообщили, что этот полноватый человек — журналист из Бельгии.

Однажды утром фон Грёнинг, появившись на пороге, сообщил Чапмену, что через несколько часов им предстоит отправиться в Берлин, чтобы «встретиться с людьми, занимающимися организацией диверсий, которых очень заинтересовала его история». Тем же вечером они расположились в гостинице «Александрия» на Миттельштрассе и тут же отправились на квартиру, где их уже ждали трое: капитан в форме вермахта, подполковник люфтваффе и эсэсовский офицер, который был очень пьян и по ходу встречи «то и дело, ни на кого не обращая внимания, прикладывался к бутылке с коньяком». Они задали Чапмену несколько весьма неопределенных вопросов — о заводе «Де Хавилланд» и других потенциальных целях для организации диверсий в Британии, в особенности о «предприятиях, имеющих жизненно важное значение, продукцию которых можно заменить, лишь организовав поставки соответствующей техники из Америки». Зигзаг разумно заметил, что все подобные предприятия тщательно охраняются. Пока собравшиеся пытались усвоить эту отрезвляющую мысль, была открыта еще одна бутылка бренди. Когда она подошла к концу, встреча завершилась.

Фон Грёнинг был в ярости, заявляя, что «это было отвратительно». По его словам, полковник был идиотом, а эсэсовец оказался пьян как сапожник. Чапмен тоже был несколько сбит с толку этой встречей, однако, как разведчик, он все же получил на ней кое-какую ценную информацию: высшие силы явно планировали послать его со следующей миссией в Британию. Что ж, раз так, то по возвращении он должен будет принести МИ-5 что-нибудь интересное.

Чапмен не полностью предавался праздности в эти дни ленивых прогулок по фьордам. Путешествуя на яхте в окрестностях Осло, он тщательно заполнял хранившийся у него в голове опросный лист с вопросами от МИ-5. Он отмечал возможные цели для Королевских ВВС — склады боеприпасов, огромные цистерны, в которых на перешейке Экберг хранилось горючее для самолетов люфтваффе, гавани, где стояли и заправлялись топливом подводные лодки. Он запоминал лица служивших в самых разных ведомствах немцев, с которыми ему приходилось встречаться, имена, которые удавалось узнать, адреса, по которым размещались подразделения немецкой администрации, описания стукачей и коллаборационистов, ошивавшихся в немецких барах. «Все будет зависеть от возможностей, которые тебе представятся», — говорил ему когда-то Ротшильд. Медленно, в глубокой тайне, он рисовал у себя в памяти карту немецких оккупационных сил в Осло.

В один из дней после возвращения из Берлина Чапмен вместе с Дагмар, снявшись с якоря, на своем маленьком ялике отправился исследовать Осло-фьорд. Лодка скользила в тени замка Акерхус. Чапмен стоял на руле. Они прошли мимо судоверфей Акер в сторону полуострова Бигдей — тонкой полоски земли, вдававшейся в гавань Осло, словно огромный вопросительный знак. Чапмен бросил якорь, и они вброд перешли на маленький, покрытый галькой пляж, на котором стояло несколько уединенных рыбацких хижин.

Бигдей был заповедником для норвежской элиты. Закрытая охраняемая территория была разделена на несколько участков, один из которых был собственностью королевской семьи. Теперь там жил Видкун Квислинг. Пробираясь через густые лесные заросли, парочка наткнулась на тропу, ведшую на вершину холма, где стоял огромный каменный дом. Когда-то он принадлежал норвежскому миллионеру, а теперь служил частной резиденцией, крепостью и административным центром для Квислинга. Он дал усадьбе имя «Гимле» — так в норвежской мифологии называется огромный чертог, где вечно обитают души праведников. Ведя Дагмар за руку, Чапмен шел вдоль усадьбы по кромке леса, пока они не заметили пулемет, стоявший у запертых ворот усадьбы. За воротами начиналась липовая аллея, тянувшаяся до самого особняка. Зигзаг взглядом измерил высоту ограждений и сосчитал вооруженных охранников.

Вернувшись на борт, Эдди откупорил бутылку коньяка, отошел от берега и, пока лодка скользила по волнам, оставил Дагмар у руля, сам же наскоро набросал карту усадьбы Квислинга со всеми укреплениями: для Тара Робертсона она была бы чрезвычайно интересна.

Чапмен так ни разу и не смог объяснить, когда и, главное, почему он решил открыться Дагмар. Скорее всего, он больше не мог лгать ей. Позже он отрицал, что «в этот момент был под влиянием алкоголя»: как раз это заставляет нас предположить, что он, по-видимому, был хотя бы немного во хмелю. «Ледяной фронт», несомненно, также сыграл свою роль. Дагмар презирали ее собственные соотечественники, считая «нацистской шлюхой», и, хотя она сама, Чапмен и еще горстка участников норвежского Сопротивления знали, что это не так, он видел, как это презрение отравляет ей жизнь. Чапмен знал, что «рискует потерять ее, продолжая притворяться немцем», а сохранить Дагмар было для него важнее всего на свете.

Отойдя подальше вдоль берега, Чапмен бросил якорь. В сумерках, взяв Дагмар за руки, он признался во всем: что он — британский агент, что немцы считают его своим агентом и что, скорее всего, вскоре его забросят в Британию с заданием. Дагмар была заинтригована: она всегда подозревала, что он не немец. Но, главное, она испытала облегчение: ведь его признание позволило ей раскрыть собственные мотивы и чувства. Она позволила себе увлечься мужчиной, которого считала немцем, поскольку полагала, что он обладает полезной для Сопротивления информацией, — но также и потому, что он был симпатичным, обаятельным и щедрым. Теперь, зная о нем все, она могла любить его, не чувствуя стыда. Ей было интересно подробнее узнать о работе Чапмена на британцев, однако он заявил, что чем меньше она будет знать, тем лучше. Он попросил ее поклясться сохранить все в тайне. Она поклялась — и унесла его тайну в могилу.

Таким образом, Дагмар Лалум неофициально поступила в распоряжение британской секретной службы. «Ты можешь быть полезна», — заявил ей Чапмен. Кажется, фон Грёнинг ей симпатизировал; ей следовало пользоваться любой возможностью пообщаться с ним наедине и расположить его к свободной беседе. Кроме того, она могла помочь ему собрать информацию о других сотрудниках абвера, работающих в Осло.

Решение Чапмена открыться Дагмар было честной, но опасной игрой. Ее ненависть к немцам казалась столь же искренней, как и любовь к нему. Он не думал, что в «Ритц» ее подослали немцы, чтобы заманить его в ловушку. Но и не мог быть твердо уверен в обратном. Он подверг ее небольшой проверке: попросил выяснить адрес штаб-квартиры абвера в Осло, который уже знал сам. Если она сможет указать местонахождение штаб-квартиры абвера, это станет доказательством ее искренности; если же она не справится с задачей — что ж, тогда, возможно, он вскоре окажется в застенках гестапо или погибнет. Дагмар взялась за поручение с радостью.

Следующие несколько дней были тревожными. Чапмен умышленно оставлял Дагмар в компании Преториуса, Хольста и фон Грёнинга, после тщательно изучая их лица, выискивая признаки изменения отношения, которые свидетельствовали бы о предательстве. Однако он не заметил и тени подозрения. Через два дня после его признания Дагмар шепнула, что достала нужную ему информацию. Штаб-квартира абвера располагалась на Клингенбергатте, 8, ее возглавлял морской офицер с четырьмя кольцами на рукаве. Чапмен вздохнул свободно. Дагмар не только была честна с ним, она могла стать первоклассным агентом, грозной помощницей агента Зигзага.

Казалось, Дагмар была посвящена в интересную информацию самого разного рода. Да и помимо этого, она могла оказаться неоценимой помощницей. Мужчина, фотографирующий военный объект, внушает подозрения, — но кто заподозрит в чем-нибудь молодого человека, делающего снимки своей норвежской подружки?

В двадцать девятый день рождения Чапмена фон Грёнинг устроил для него вечеринку у себя на квартире. Томас подарил ему радиоприемник, Хольст — пепельницу из слоновой кости, а сам фон Грёнинг — репродукцию Ван Гога. Дагмар испекла пирог и сделала множество снимков с вечеринки — на память. Той же ночью Чапмен забрался на чердак дома по Капелвейн, 15, отогнул край железного листа, закрывавшего деревянную балку рядом с каминной трубой, и спрятал в отверстие отснятую Дагмар пленку: на ней были изображения всех сотрудников абвера в Осло, аккуратно зафиксированные фотокамерой симпатичной рассеянной норвежской девушки, которую никто не мог заподозрить в шпионаже.

Совместная шпионская работа Эдди Чапмена и Дагмар Лалум была также и первой, пока еще частной попыткой сотрудничества между британской секретной службой и норвежским подпольем. По своим каналам связи с Сопротивлением Дагмар получала информацию о грядущих событиях. Как-то раз вечером Чапмен с Дагмар оказались рядом с университетом: там проходила студенческая демонстрация протеста против попыток внедрить нацистскую идеологию в образование. Внезапно появилась полиция и налетела на демонстрантов, хватая студенческих лидеров. Дагмар указала пальцем на молодого человека, которого тащили полицейские, шепнув Эдди, что тот был членом «Джоссингса» — одной из подпольных групп Сопротивления. Чапмен, размахивая эсэсовским пропуском, остановил полицейских, потребовав немедленно освободить молодого друга Дагмар. После громкого спора сначала с немецким солдатом, а потом — и с офицером требование было удовлетворено.

10 июля 1943 года Дагмар с Чапменом шли по улицам Осло, держась за руки. Внезапно Дагмар, попросив Чапмена подождать, скрылась в табачной лавке. Она вернулась через несколько минут, ничего не купив; она была взволнована, щеки ее покрылись румянцем. «Союзники захватили Сицилию», — шепнула она Чапмену. Эту новость не передавали по норвежскому радио, Дагмар могла получить ее только от подпольщиков. На расспросы Чапмена она отвечала, не раскрывая имен, но сообщив, что ей рассказали об этом члены норвежской патриотической группы «Джоссингс».

Не в последний раз Чапмен задался вопросом: кто же из них был инициатором знакомства в баре отеля «Ритц»?