ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ?

ЧТО ТАКОЕ СЧАСТЬЕ?

Как-то Женю Кисина спросили, давно ли он знаком со Спиваковым. Женя ответил, прищурив глаза и как бы считая про себя, с присущей ему уверенностью:

— Больше половины моей жизни.

Это правда. Сейчас ему тридцать, а знаем мы его с 1984 года, когда ему было двенадцать, а на вид — лет восемь.

Впервые Володя пригласил его выступать с «Виртуозами Москвы» в Ереване. До этого у Жени был первый сольный концерт в консерватории и выступление с оркестром под управлением Дмитрия Китаенко. Мы знали о существовании этого чудо-мальчика, Спиваков слышал его игру. И вот они выступили вместе на фестивале «„Виртуозы Москвы“ — трудящимся Армении». За две недели прошло двенадцать концертов, там же отметили сорокалетие Спивакова. Женя тогда был маленьким, щупленьким, с тоненькой шейкой и впалой грудью, с копной курчавых каштановых волос, нереально объемных. Как я потом выяснила, проведя с Женей много времени в поездках, он моет голову чуть ли не каждый день. Эти летящие кудри обстричь коротко невозможно — за пару дней все снова обретает объем, как куст. Он выходил в те годы на сцену в белой рубашечке и пионерском галстуке.

Не могу сказать, как он играл. Это даже была не игра на инструменте, а разговор с Господом. Это невозможно было слушать без слез. Невозможно было думать о чем-то другом. Даже самый выдающийся музыкант не может забрать всего внимания публики, бывает только какая-то вспышка, которая переносит вас в другое измерение. А Женя играл так, что в каждой ноте открывался какой-то космос: все обычное, сиюминутное забывалось, обесценивалось и меркло. Ничего подобного в своей жизни я не слышала и, наверное, не услышу. В его исполнении уже тогда поражала не виртуозность, не техника, а необыкновенная глубина мудрость, зрелость не по возрасту. Ребенок словно был пришельцем.

Историческая заслуга Жени Кисина как пианиста XX века в том, что он раздвинул рамки возможностей владения инструментом. Он поднял планку пианизма. Поколение, пришедшее через десять лет после него, даже страдает от этого. Последние годы я часто слышала суждения: «Такой-то играет, как молодой Кисин». Или: «Это шикарный пианист, но не Кисин». Он стал эталонной величиной на многие годы вперед.

В общении Женя был странным. Всегда с ним ездили мама и педагог Анна Павловна. Ему и сейчас с ними хорошо, удобно, они — его среда. Анна Павловна его неотъемлемая часть. Существует знаменитый роман «Трильби», откуда пошел термин «цвингализм», о педагоге Цвингали, внушившем певице, что она гениальна. Когда та выходила на сцену, он всегда сидел в зале. В день его смерти она перестала петь. Женин случай далек от романного, но Анна Павловна на ранней стадии «сделала» Кисина и до сих пор, как играющий тренер, все время с ним занимается. Она живет в одной квартире с Кисиными и является членом их семьи. Может быть, кого-то раздражает необходимость всегда и всюду приглашать их вместе, платить за их перемещения, но приходится мириться. Для Жени она талисман. И обе эти женщины — его команда. Сам факт, что человеку тридцать лет, а он не расстается с педагогом, — нетипичен. Не надо думать, что Женя просто инфантилен, что он — мальчик, которым управляют. Он упрям, у него свои принципы, переубедить его крайне сложно. Он знает, чего он хочет, и живет так, как ему удобно. Эти люди — его родители и его педагог — создали для него кокон, в котором он существует, и ничто не мешает ему заниматься главным.

В детстве он был мальчиком интравертным, малоразговорчивым, с недетским поведением. Представить его веселящимся без удержу было невозможно, поэтому, если Женя шел куда-то играть в футбол или рассказывал анекдот, это воспринималось как невероятное событие. Помню нашу с ним смешную первую поездку за границу. Осенью 1985 года были «Дни культуры СССР» в Венгрии. Пригласили Ленком, «Виртуозов Москвы» и другие творческие коллективы. Володя хотел взять с собой Кисина. А замминистра культуры Георгий Александрович Иванов сказал:

— Кисин никуда не поедет. Это ребенок не очень здоровый (почему-то считалось, что если Женя не такой, как все, он нездоров), он должен проходить школьную программу, на гастроли ему еще ездить рано. Я как замминистра культуры говорю: он никуда не поедет.

На что Спиваков ответил:

— А я как Владимир Спиваков говорю, что он поедет.

Хлопнул дверью так, что посыпалась штукатурка, и пошел прямо к Демичеву. Надо сознаться, что Петр Нилович Демичев очень Володю любил.

— Петр Нилыч, я ручаюсь вам за него как за себя. Он должен поехать со мной. Либо не поеду я, — сказал Спиваков Демичеву.

И Кисина выпустили с нами. Он выступил с «Виртуозами Москвы» и сыграл сольный концерт. Его игра произвела в Будапеште эффект разорвавшейся бомбы.

Тогда ему было тринадцать лет и он собирал плюшевых мышек. Эти мышки рядком располагались у него на тумбочке. Каждый вечер перед сном он укладывал их спать в кроватки с одеялками. Я пошла гулять по Будапешту и увидела огромную плюшевую мышь-бабушку в фартуке и очках. Купила, поднялась в номер, постучала, никто не отзывается. Взрослые были внизу, в холле гостиницы, Женя оставался один. Вхожу, а он стоит за дверью и поглядывает исподлобья.

Я сажаю мышь на стол и говорю:

— Я принесла твоим мышкам няню.

Он подошел и долго смотрел на мышь.

Я и сейчас продолжаю воспринимать его как ребенка, Володя же всегда общался с ним на равных, как с другом.

Меня всегда покоряла Женина неутомимость. Он может выйти играть бисы один, два, пять, восемь раз. Когда был маленьким, мама с Анной Павловной махали ему из зала: «Женя, довольно!» У него были какие-то внутренние алгоритмы поведения. Никогда не забуду, как он играл с «Виртуозами» в Питере в зале филармонии. Анна Павловна сидела во второй от сцены ложе, а Женя всегда отдавал цветы в зал учительнице. И тогда ему тоже подарили букет и он полез, карабкаясь по белым балясинам, обхватывая колонну, чуть ли не с букетом в зубах. Весь зал замер.

Это сейчас Женя Кисин стал тем пианистом, который переиграл со всеми выдающимися дирижерами мира, последним сыграл с Караяном. Конечно, кто, как не он, этого достоин. Принимать его у себя все почитают за честь — и это правильно. И слава Богу, что его не заперли надолго под замок как «не очень здорового мальчика». Родись он на двадцать лет раньше — не знаю, как сложилась бы его судьба. Тогда, в начале восьмидесятых, крестными отцами его первых концертов на Западе были «Виртуозы Москвы». Они были его первооткрывателями. Потом его стали приглашать с сольными выступлениями. И первые импресарио появились у Жени с легкой руки моего мужа. И к Караяну впервые Женя пошел с Володей.

Эта встреча была знаменательной. Таких скрипачей, как Володя, — мало. Караян согласился послушать Женю, а когда узнал, что он гастролирует с «Виртуозами Москвы», пригласил их вместе с Володей. И сказал Спивакову:

— В свое время я очень долго вас ждал, очень много раз приглашал вас, раза три. Все три раза мне говорили, что вы заняты.

Это было в 70-е годы, и я даже знаю, кто в Госконцерте так отвечал на запросы Караяна. Мой муж не работал в определенных органах, а главное — не возил подарков чиновникам и дамочкам из Госконцерта. Соответственно, приглашения от Караяна клались под сукно. Это было нормой. Тот импресарио, который привозил подарки лучше, получал тех артистов, которых хотел. Артист, знавший, кому, когда и какой нужно сделать подарок, без проблем получал визу и лучшие концерты. Откуда об этом мог знать приглашавший Спивакова Караян, когда ему отвечали, что артист болен или в поездке по Сибири? Вместо него ехали другие скрипачи. Помню, как в начале горбачевской эры звонила пожилая особа, занимавшаяся паспортами, признававшаяся в любви «Володечке», называвшая меня «Сатенькой», и просила, чтобы он привез ей мохеровую кофточку. Все жили этим!

Мой муж — человек безумно щедрый и любящий делать подарки (по большей части он делает их тем, кто ему ничего не должен и ничего для него не сделал, просто по велению сердца. Я называю его Санта-Клаусом, когда он достает из чемоданов подарки, — он всегда помнит, кому и что хотел подарить), но одно дело подарки, другое — взятки. Взяток он давать никогда не умел. Не знаю, жалеет ли он, что не сыграл с Караяном. Я жалею очень.

Так вот… Спустя много лет он пришел к Караяну с Кисиным и переводил Жене с немецкого, поскольку тот еще не владел языками. Теперь у Кисина нет подобных проблем, он настолько способный, что может выучить любой язык, даже японский. Когда Женя сыграл с Караяном, состоялось его мировое боевое крещение.

Помню, мы впервые приехали в Италию. Женя был тогда своего рода «сын полка» в оркестре. «Виртуозы Москвы» взяли над ним шефство, купили первый концертный смокинг и бабочку, у него появилась первая видеокамера. Во Флоренции, в галерее Уффици, где можно фотографировать картины, он в задумчивости стоял у окна и снимал воды реки Арно. Эмилия Ароновна и Анна Павловна записывали комментарий: «Женя снимает реку Арно». В Милане в концертном зале выход на сцену — через стеклянную дверь. Когда Женя, отыграв в первом отделении, встал за ней, чтобы послушать второе, экспансивные итальянцы кинулись к этой двери за автографами.

Он очень красив на сцене. Он и в жизни красив, только немного угловат, как внезапно вымахавший ребенок, а огромные руки всегда напоминали мне руки Ван Клиберна. Вне сцены он всегда как будто скучает, не знает, чем себя занять. Например, во время одного затянувшегося застолья подошел к Анне Павловне и начал у нее на спине отрабатывать какие-то три ноты. Женя безумно остроумен. Одна из влюбленных в него девушек решила блеснуть эрудицией и написала письмо: «Я, конечно, не Татьяна Ларская». На что Женька ответил: «Простите, да и я не Лунский».

Женя Кисин — очень педантичный и точный человек в том, что касается цифр. У него феноменальная память: он помнит день и час, когда впервые встретил вас. И неважно, случайное это знакомство или близкая дружба. Он вспомнит даже, в каком платье вы были в тот день. Тут же добавив, кто из великих родился в этот же день. Или под каким знаком Зодиака. Он мог бы быть фантастическим шахматистом или астрологом. Его мозг как уникальный совершенный компьютер, хранящий сведения, которые могут пригодиться или никогда не пригодятся.

Маленьким Женя писал замечательные, ироничные стихи. Однажды, на гастролях в Тель-Авиве, он преподнес Спивакову поздравление с днем рождения на бланке отеля с характерными ивритскими закорючками:

…Весь иудейский народ

Встречает сейчас Новый год!

По «счастливому» совпадению

У Вас сегодня День Рождения!

Примите же сердечные поздравления

От комсомольца Кисина Евгения!

Желаю провести его счастливо

Под ярким, знойным солнцем Тель-Авива!

Здоровья, счастья Вам и оптимизма!

Желаю Вам дожить до коммунизма!!!..

12.09.88 г. Тель-Авив. Женя Кисин

Приближались его 16 лет, Володя был с Женей в Японии. Когда японцы спросили Спивакова на пресс-конференции, кого он считает первым пианистом на сегодняшний день, Спиваков ответил: «Выдающийся русский пианист конца XX века — Евгений Кисин». Японцы засмеялись. Володя приехал возмущенный: он просил представителей фирмы «Ямаха» подарить Жене рояль. Казалось бы, что им стоило! Но они ограничились какой-то электронной клавиатурой.

— Я должен купить ему рояль.

— Почему ты?

— Если не я — никто не купит. Мальчик должен заниматься на рояле.

И мы стали искать маленький рояль.

Здесь оказалась как нельзя более кстати наша страсть к живописи. Когда родилась Катя, Володя купил «Ночной Париж» Константина Коровина за 1500 рублей. По тем временам — семнадцать лет назад — большие деньги. Человек, разбудивший в нас страсть к коллекционированию, говорил:

— Володечка, я все покупаю по ценам завтрашнего дня.

И еще:

— Вещь подлинная, хотя и подписная.

Мы продали какую-то картину, добавили еще отложенные для других целей деньги — и собрали нужную сумму. Уезжал на Запад наш большой друг, пианист Борис Бехтерев, с которым Володя много лет играл вместе. Его отъезд был для моего мужа большой драмой. У Бори был малюсенький старинный «Стейнвей»-миньон. Мы купили его, отполировали, настроили. Для Спивакова было наслаждением преподнести этот подарок именно так, как он срежиссировал: в день шестнадцатилетия грузчики привезли Жене рояль с запиской от Спивакова на пюпитре. Папа его рассказывал, что, когда Женя пришел, увидел рояль, прочитал записку, он даже крышку в первый момент не смог открыть — настолько был потрясен.

Женя много выступал с «Виртуозами», даже пару раз играл с Володей сольные концерты, когда стал постарше. К сожалению, в то же бюро Сарфати мы привели и Женю. Когда Володя ушел со скандалом, наша «инномабиле», чтобы отомстить нам, стала накручивать Кисина против Спивакова. Буквально напрямую. Ему внушали, что Володя не хочет его больше приглашать. И хотя Эмилия Ароновна как-то сказала мне: «Не думайте, что, если мне что-то говорят, я в это верю, — каждый имеет свое мнение», — возникла какая-то многолетняя синкопа, пауза. Женя исчез, перестал даже вспоминать о Спивакове. Показалось, что Спиваков не нужен, что это — пройденный этап.

Мы встретились с ним на ужине у общих друзей много лет спустя по счастливой случайности. Я спросила прямо:

— Ты вспомнил, что знаешь Спивакова половину своей жизни? Как же можно так обижать его, не отвечать на его приглашения, отказываться? Ты что, стал «великим», Женя? Обижать Володю — грех.

У Жени был шок, он подавился омаром. Но я знаю, что иногда так и надо воздействовать — шоковой терапией. Мне не хотелось портить восхитительный званый ужин в доме очень милых людей, у которых крестным внука стал Спиваков, а внучки — Кисин. Но я воспользовалась моментом:

— Если ты считаешь Володю своим другом, докажи: приезжай играть в Москву или в Кольмар — куда угодно. Докажи, что ты все тот же. Что ты не зазнался и не вознесся к небесам. Слава проходит, а человеческие отношения остаются.

Он обещал приехать.

После восстановления наших отношений он сразу прислал свое расписание концерт 11 июля 2001 года. На наш официальный запрос бюро Сарфати ответило:

— Забудьте о Кисине, это слишком дорого для вас.

Я закусила удила и спросила:

— Дорого — это сколько?

Мне помогла сориентироваться Лена Ростропович, у которой Кисин играл в прошлом году на фестивале в Эвиане. Нам дали цену процентов на десять дороже. Хорошо. Я велела нашему директору, который торгуется всегда, и правильно делает — иначе фестиваль не выживет, — на этот раз не торговаться. «Деньги достанем», — решила я. И потребовала немедленно выслать контракт, чтобы им не к чему было придраться. Мы соглашались на все их условия. Кисин должен был вернуться в Кольмар. Ведь дамы из бюро Сарфати поклялись, что Кисина Володя не увидит. Такова была их месть: двух человек, которых он привел в это бюро, Кисина и Светланова, от Володи отрезали — манипуляциями, интригами, наветами. Когда свалилась цифра и я схватилась за голову, мне помог наш большой друг Валентин Строяковский. Он — бизнесмен с «чистыми руками», что бывает редко. На его вопрос: «Что случилось?» — я объяснила, что фактически теперь надо Кисина выкупать. Он сказал:

— Забудь. Я буду спонсором этого концерта. Путь это будет твоя последняя проблема.

Спустя пару месяцев позвонил Кисин:

— Владимир Теодорович, я, наверное, не смогу приехать, поскольку мне говорят в агентстве, что на эти же числа я приглашен в Эвиан. Так как они пригласили меня первыми (что было неправдой, первым пригласил его Кольмар) и я играл у них в прошлом году, я должен поехать.

Я перезвонила Лене Ростропович с единственным вопросом:

— Ты опять приглашаешь Кисина?

На что получила ответ:

— Фестиваль в Эвиане заканчивается раньше, Кисин второй раз не приглашен.

Володя созвонился с Женей и дал тому «вещдок», подтверждающий, что ему беззастенчиво врут, — а именно отпечатанную программу фестиваля в Эвиане, в которой выступление Кисина не значилось. Бюро Сарфати пришлось смириться.

Надо сказать, что, когда Володя только организовал фестиваль в Кольмаре, Альбер Сарфати отнесся к начинанию очень скептически и даже отказался от своих комиссионных импресарио:

— Я знаю прекрасно, что такое создать фестиваль во Франции. Первый же год станет последним. Разобьешь себе морду.

Он не воспринимал это серьезно. Как-то на пресс-конференции Володю спросили:

— Во Франции фестивалей — как сортов сыра. Что вы собираетесь создать?

Он ответил:

— Новый сорт сыра.

Госпожа Сарфати приехала в Кольмар с Кисиным и была потрясена — собор отремонтирован, народу полно, фестиваль процветает. И она сдалась. По крайней мере, мы помирились. Я от чистого сердца пригласила ее ужинать после концерта Кисина, подняла за нее бокал, Володя тоже. Прежде всего как за жену Альбера, с которым нас при его жизни связывало многое…

Природные возможности Кисина плюс его темперамент и труд перевернули с ног на голову все законы постановки рук, пределов темпов, в которых можно играть. Имея в виду Горовица, он сказал как-то, что «техника должна быть эффектной, это ее функциональное, стилистическое назначение». Его игра не вызывает сейчас ощущения оторопи и мыслей о мгновении вечности — «memento mori». Шопена теперь он играет иначе, чем в пятнадцать лет. Похоже, ему скучно, потому что Шопен в плане техники не представляет для него ничего сложного. Он азартен в овладении новыми вершинами, для него это сродни рекорду в спорте. После Кисина многим пианистам сложно играть как прежде. Думаю, Женя еще проявит себя невероятно. Он рано начал и к тридцати годам прожил уже половину творческой жизни нормального музыканта.

Кисин — гигантский музыкант. У меня есть все его диски. Я слушаю их в одиночестве, когда мне очень хорошо или очень плохо. Я хожу на его концерты. Особо любимые произведения — Рахманинов, 23-й концерт Моцарта, Лист. Конечно, Кисин — гений и ему некого расталкивать локтями, ибо там, где он плывет, нет никого. В тридцать лет у него начисто отсутствует карьеризм. Он талант не изломанный, а гармоничный. Дай Бог, чтобы гармония окружала его всегда, чтобы его охраняли любящие руки, крылья его ангела. Никогда не забуду, как в одном из своих первых интервью Женя Кисин ответил на вопрос, что такое счастье: «Счастье — это мгновение и вечность».