Первые жертвы инквизиции

Первые жертвы инквизиции

Из расселин горы камены

Изыде змий многоглавыи

И со многими крокодилами,

Огради стадо овец мысленных,

Умертви овцы и со пастыри.

Старообрядческий духовный стих «О временах Антихристовых»

Никоновские новшества вызвали широкий протест, в ответ на который незамедлительно последовали репрессии. С лета 1653 года начался разгром неугодных царю и патриарху боголюбцев. Первой жертвой никоновской инквизиции стал протопоп Логин Муромский. Вновь было поднято дело, сфабрикованное десять лет назад муромским воеводой. Воевода обвинял Логина в том, что тот будто бы похулил иконы Спасителя, Богородицы и всех святых. Собственно, это дело возникло из сущего пустяка, как явствует из «Росписи спорных речей с патриархом Никоном» Иоанна Неронова и из челобитных муромских священников местному епископу. Произошло нечто, аналогичное случаю с благословением Аввакумом сына боярина Шереметева, только на этот раз в «блудном образе» выступал не молодой юноша, а почтенная матрона. Когда на обеде у муромского воеводы Игнатия Бестужева воеводская жена подошла к Логину под благословение, тот спросил: «Не белена ли ты?» Присутствовавшие вступились за неё, а некто Афанасий Отяев обратился к протопопу со следующим провокационным вопросом: «Что ты, протопоп, хулишь белила? Без белил не пишутся образа Спасителя, Богородицы и всех святых». На это Логин отвечал: «Какими составами пишутся образа, такие и составляют писцы, а как такие составы положить на ваши рожи, так и сами не захотите; Сам Спас, Пречистая Богородица честнее своих образов». Воевода приказал взять Логина под стражу и написал патриарху, что протопоп «похулил образ Господа нашего Исуса Христа, и Пресвятыя Богородицы, и всех святых».

Никон ухватился за это дело и раздул его до неимоверных размеров. В июле 1653 года в Крестовой палате у патриарха состоялся церковный собор для суда над Логином. Никон велел отдать его жестокому приставу. За муромского протопопа вступился Иоанн Неронов: «За что его дать за жестокого пристава? Услышит он, пристав, от тебя гнев, и он его уморит. То ли твоя святительская милость к священному чину?» Произошло открытое столкновение между Нероновым и Никоном. Ростовский митрополит Иона и ярославский протопоп Ермил свиде-тельствовали, что на одном из заседаний собора, когда Неронов сказал о необходимости утверждения приговора царём, Никон заявил нечто совершенно неслыханное: «Мне-де царская помощь негодна и ненадобна, да таки-де на нее плюю и сморкаю». Услышав такие слова, митрополит Иона хотел «с места бежать». Неронов отвечал Никону: «Владыко, не дело говоришь, все святые отцы и соборы призывали благочестивых царей и их синклит на помощь себе и православной вере».

На следующем заседании собора Неронов прямо обвинил Никона в превышении власти, однако митрополит Иона и протопоп Ермил, свидетели дерзких высказываний патриарха о царе, от своих показаний отреклись, устрашившись патриаршего гнева. Но Неронов продолжал открыто обличать Никона: «А тебе если кто добра хочет, ты и тех ненавидишь, а которые клеветники и шепотники, и ты тех любишь, и жалуешь, и слушаешь; если тебе на кого наклевещут, хоть за 500—1000 верст, ты веришь. Про богомольцев, со слов клеветников, говоришь, что они нечестивые… Доселе ты друг наш был, а теперь на нас восстал. Иных ты удалил и на их место поставил других, а от них доброго ничего не слыхать».

В продолжение спора Никон сказал, что на Иоанна Неронова поступила челобитная от священников и причетников Казанского собора, обвинявших его в бесчинии. Неронов потребовал прочесть челобитную вслух, а когда её не прочли, бросил в лицо Никону: «Воистину, патриарх, лжешь». Никоновские клевреты накинулись на Неронова: «Как ты можешь называть великого святителя кощунником, празднословцем, мучителем, лжецом?» На это Неронов отвечал: «Вам попустил патриарх говорить пред собой всякие нелепые слова на истинных рабов Божиих, и не знаю, как назвать ваш собор, потому что не заботитесь вы о законе Божием, а занимаетесь укоризнами и поношениями. Что вы кричите и вопите? Я не похулил и не погрешил против Святой Троицы, а я хулю ваш собор. Такие соборы бывали и против Иоанна Златоуста и против Стефана Сурожского».

Наказание не заставило себя ждать. 4 августа Иоанн Неронов был арестован и отдан под начал в Новоспасский монастырь. В тот же день его перевели в Симонов монастырь, где содержали под строгим арестом: домашних к нему не пускали, в Церковь ходить не разрешали, а ночью даже стерегли «со свещами». Через неделю его отвезли на Цареборисовский двор, где били немилостиво, а затем снова привезли в Симонов монастырь и на шею надели цепь. 12 августа в Успенском соборе Иоанна Неронова расстригли (чин совершал крутицкий митрополит Сильвестр), а 13-го сослали под строгий начал в Спасо-Каменный Вологодский монастырь, на Кубенское озеро. «Когда Неронова, в цепях и с цепями на шее, везли из Москвы, толпы народа провожали любимого пастыря до реки Клязьмы. Все плакали. На прощание протопоп сказал своей пастве проповедь и прочитал отрывки из своего любимого “Маргарита” Иоанна Златоуста. Старик мог вполне законно сравнить свою судьбу с судьбой константинопольского патриарха-исповедника, пострадавшего за правду» (Зеньковский). Часть пути от Москвы его провожал протопоп Аввакум.

* * *

После ареста Иоанна Неронова протопоп Аввакум фактически оказался во главе старообрядческой оппозиции. Началась открытая борьба членов кружка ревнителей благочестия с новым патриархом. Аввакум проповедует неприятие никоновских новин. «Ну-ка! Воспрянь и исповедуй Христа Сына Божия громко предо всеми! Полно таиться. А хотя и бить станут или жечь, ино и слава Господу Богу о сем. Не задумывайся! С радостью Христа ради постражди! Освятилась земля русская кровью мученическою. Я бы умер, да и паки умер по Христе Бозе нашем».

Современному человеку может показаться странной такая преданность вере, желание умереть за «единый аз». Но не стоит мерить людей другой эпохи своим несовершенным аршином. Если в нынешний век всеобщего религиозного скептицизма и пресловутой «веры в душе» мы чего-то не понимаем, в этом скорее наша слабость, а не преимущество. Не нужно забывать, что в дониконовской Руси верою был пронизан каждый момент жизни человека, а в каждой благочестивой семье был принят почти монастырский уклад. И для искренне верующего человека в делах веры компромисс был невозможен. Нельзя было «для виду» перекреститься по-новому, а «в душе» верить по-старому.

В августе 1653 года протопоп Аввакум вместе с костромским протопопом Даниилом написал челобитную царю, прося за Неронова. «О, благочестивый царю, — писали они, — откуду се привнидоша во твою державу? Учение в Росии не стало и глава от церкви отста, понеж озоба вепрь от луга и инок дивии поял и есть…» Не получив ответа, Аввакум обращается с проповедью против Никоновых новин прямо к народу. 12 августа, в день расстрижения Иоанна Неронова, читая поучение на паперти Казанского собора в присутствии патриарших «подьяконов», Аввакум «лишние слова говорил, что и не подобает говорити» (как писал в письме Иоанну Неронову от 29 сентября 1653 года священник того же собора Иоанн Данилов). Патриарший архидиакон сказал соборным священникам: «Разве вы не умеете читать поучения народу, что даете читать Аввакуму? Сами поучайте». Казанские попы приняли эти слова как руководство к действию.

13 августа, когда настало время всенощной, священник Пётр Ананьич сказал Иоанну Даниловичу: «Пойди, братец, на крылос петь, а мне в ризах действовать отдай» (то есть позволь возглавить богослужение вместо Аввакума). На это Иоанн Данилович отвечал, что он петь не может, но что «чем Аввакуму у нас начальствовать, пойди ты, Петр, псалом “Благословлю Господа” говори, и разсуждай у четца, а первую статью Евангелия толковаго чти вместо Ивана Нероновича». Когда пришло время читать «зазвонную статью», то есть первое поучение, которое обычно читал сам настоятель, Аввакум вошёл в алтарь и увидел, что это собирается делать Пётр Ананьич, без всякого с ним согласования. Учитывая особое положение Аввакума в Казанском соборе, такой поступок однозначно воспринимался не только как вопиющее нарушение церковного устава, но и как самое настоящее оскорбление. Аввакум был возмущён и сказал: «Теперь мне нет и жребия и чести». — «Как придет твоя очередь, — отвечал Иоанн Данилович, — читай хоть десять листов». Аввакум стал увещевать Иоанна Даниловича: «Забыл ты любовь батькову, в прежние его поезды и отлучения этого не бывало, вы у меня первенства не отнимали; а оно мне подобает и по приказу батькову и по чину: я протопоп». На это ему Иоанн Данилович отвечал дерзко: «Ты протопоп в Юрьевце, а не нам; мы о том не слыхали от Ивана Нероновича, что тебе быть у нас большому, а нам ни во что; а хотя бы и приказал он, и то не дело, что приказывал; да архидиакон нам говорил, зачем мы дали тебе честь поучения». Узнав, откуда «ветер дует», Аввакум стал действовать иначе. Он не пошёл на клирос во время чтения ексапсалмов, не стал читать и второго поучения по второй кафизме.

Казанские попы, видя, что перегнули палку, попытались сгладить ситуацию: «Не кручинься, вашего (то есть левого. — К. К.) крылоса будет чреда — понедельник, среда, пяток — тогда ты первую статью чти и разсуждай у всех, а у нашего крылоса Петр, а во иную неделю тебе отдадим первенство». Тем самым казанские попы хотели показать, что в отсутствие Иоанна Неронова они все равны и следует соблюдать очерёдность, поскольку в субботу, воскресенье, вторник и четверг ведущим был правый клирос, а в понедельник, среду и пятницу — левый.

Аввакум был глубоко оскорблён и вышел из церкви вместе со своим земляком, священником Семёном Трофимовичем. Они объявили народу, что у Аввакума в церкви попы отняли книгу, а самого его выгнали. Аввакум пошёл в придел Казанского собора, освящённый во имя святого чудотворца Аверкия, епископа Иерапольского. Этот придел, пристроенный в 1637 году, представлял собой как бы отдельную церковь и был посвящён редкому святому, чья память совершалась 22 октября, то есть приходилась как раз на день освобождения Москвы от поляков в 1612 году. В приделе святого Аверкия Аввакум начал служить полунощницу ещё до прихода здешнего попа Амвросия, но и отсюда он вынужден был уйти.

Поняв, что все казанские попы сговорились между собой и не дадут ему служить спокойно, Аввакум решается на беспрецедентный поступок. Облачённый в священническую епитрахиль, он продолжает служение всенощной в «сушиле» (то есть сарае для сена) во дворе расположенного неподалеку дома Иоанна Неронова. «Ибо в иную пору, — говорит он, — и конюшня лучше церкви бывает». Вслед за Аввакумом переходит из Казанского собора значительная часть его паствы; говорили, что набралось до ста человек. По сути, сушило во дворе Иоанна Неронова стало первой старообрядческой моленной — без алтаря и без «внешних оказательств» — такой же моленной, в каких на протяжении последующих трёхсот лет придётся молиться староверам, изгнанным из древних, намоленных их благочестивыми предками храмов.

Но и в сушиле Аввакуму не дали дослужить всенощную до конца. Иоанн Данилов незамедлительно донёс о случившемся патриарху, и во время чтения статьи из «Бесед» Иоанна Златоуста Аввакум был взят под стражу Борисом Нелединским со стрельцами. Его стали избивать прямо в епитрахили и волочить за волосы. «Ризы на мне изодрали и святое Евангелие, с налоя сбив, затоптали; и посадя на телегу с чепью, по улицам, ростяня мои руки, не в одну пору возили». Затем его доставили на Патриарший двор, где посадили на цепь. Вместе с Аввакумом были арестованы ещё 33 человека, присутствовавшие на «сушильном богослужении», а также 40 человек, подписавших челобитную в защиту Иоанна Неронова.

В письме к Неронову от 14 сентября 1653 года протопоп Аввакум так описывал произошедшие события: «Не пустили попы у Казанские в церкву и ис придела выбили, по приказу архидьяконову, сказывают. И я, грешник, помянул изгнание великаго светила Златоустаго, и собрался з братиею о Господе в дому твоем в сушиле, после тебя в первое воскресение побдети… И в то время прииде дух от пустыни, обыдоша нас пси мнози, и сонм лукавых обступиша ны, и вскочиша в молитвенный дом Борис Нелединский со стрелцами и книги попраша, а меня почали бить взашей и за волосы драть в патрахели, а братью також перехватали, человек с сорок и болши».

Всех арестованных продержали в тюрьме семь дней и затем отлучили от церкви. Никон «наутрее их проклинал; оне же мужествовав многия ему в глаза плевали. Он же тех безвестно изгубил». Самого Аввакума, закованного в цепи, на рассвете 14 августа, в воскресенье, отвезли в Андроньев Спасов монастырь, что на Яузе, где он находился четыре недели. Здесь его держали в земляной тюрьме, жестоко избивали и морили голодом. «И тут на чепи кинули в темную полатку, ушла в землю, и сидел три дни, ни ел, ни пил; во тьме сидя, кланялся на чепи, не знаю — на восток, не знаю — на запад. Никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно». В Прянишниковском списке «Жития» излагаются ещё более страшные подробности пребывания Аввакума в темнице: «…а меня (Никон) бил по ногам четыре недели по вся дни без милости, от перваго часа до девятаго. И блаженныя памяти Стефан протопоп деньги ему за меня давал за откуп, и на всяк день, зря из ног моих полны голенища крови, плакал, но бесчеловечный он, волк, не умилился, — денег у него не взял. И возил, на чепи посадя на телегу, по Пожару (Красной площади. — К.К.) и по улицам града, растеня мои руки, яко распятова, волочили…».

Но тут произошло то, что Аввакум впоследствии вспоминал как самое настоящее чудо. «Бысть же я в третий день приалчен, — сиречь есть захотел, — и после вечерни ста предо мною, не вем — ангел, не вем — человек, и по се время не знаю, токмо в потемках молитву сотворил и, взяв меня за плечо, с чепью к лавке привел и посадил и лошку в руки дал и хлебца немношко и штец дал похлебать, — зело прикусны, хороши! — и рекл мне: “полно, довлеет ти ко укреплению!” Да и не стало ево. Двери не отворялись, а ево не стало! Дивно только — человек; а что же ангел? ино нечему дивитца — везде не загорожено».

На следующее утро архимандрит с братиею пришли к Аввакуму и вывели его на улицу. «Журят мне, что патриарху не покорился, а я от Писания ево браню да лаю. Сняли большую чепь да малую наложили. Отдали чернцу под начал, велели волочить в церковь. У церкви за волосы дерут, и под бока толкают, и за чепь торгают, и в глаза плюют». Однако мучения и издевательства не сломили железную волю протопопа. Он принимает посланные ему испытания с поистине христианским смирением, молясь за своих обидчиков. «Бог их простит в сий век и в будущий: не их то дело, но сатаны лукаваго».

Во время заточения протопопа Аввакума в Андроньевом монастыре произошло ещё одно чудо:

«Тут же в церкве у них был наш брат подначалной ис Хамовников, пьянъства ради предан бесом, и гараздо бесился, томим от бесов. Аз же зъжалихся, грешной, об нем: в обедню, стоя на чепи, Христа-света и пречистую Богородицу помолил, чтоб ево избавили от бесов. Господь же ево, беднова, и простил: бесов отгнал. Он же целоумен стал, заплакав и ко мне поклонился до земли; я ему заказал, чтоб про меня не сказал никому; людие же не догадалися о сем, учали звонить и молебен петь».

Через десять дней после ареста Аввакума привели на допрос в Патриарший приказ. Вели его пешком, «за рукава, снемши с рук, яко разбойника». На допросе его спрашивали о челобитной в защиту Иоанна Неронова и о «сушильном всенощном бдении». Аввакум отвечал: «У Казанской глава был Иван; и свиньи те, которые разоряют благочестие и подали на него челобитную патриарху». Патриарший архидиакон Григорий долго спорил с Аввакумом и, наконец, выругав его «матерны», велел отвести обратно в Андроньев монастырь.

Между тем началась расправа и над другими неугодными Никону боголюбцами. Протопопа Даниила Костромского Никон лично мучил в Чудовом монастыре, затем расстриг и сослал в Астрахань, где тот был уморен в земляной тюрьме. Другой Даниил, темниковский протопоп, был заточён в Новоспасском монастыре. Семен Бебехов, переписывавший челобитную Аввакума и Даниила за Неронова, посажен на цепь на Патриаршем дворе. Были арестованы соловецкий инок Герасим Фирсов, протопоп Михаил Рогов (составитель «Кирилловой книги»), нижегородский протопоп Гавриил (впоследствии казнён), поп Михаил из Богородичного монастыря в Москве (погиб безвестно), запрещён в служении и сослан в Ярославский монастырь священник Ермил, друг Неронова и Аввакума протопоп Семён Трофимов бежал, священник Лазарь скрывался у игумена Никанора в Саввино-Сторожевском монастыре, но был схвачен и сослан в Тобольск. В ссылки было отправлено более десяти протопопов — лидеров движения боголюбцев. Не подвергся репрессиям один лишь протопоп Стефан Внифантьев, который всё ещё продолжал оставаться духовником царя и не решался просить за своих друзей по кружку ревнителей благочестия — по выражению Аввакума, «всяко ослабел».

1 сентября была решена участь протопопа Аввакума. Этим днем датируется «память» Патриаршего двора за подписью дьяка Василия Потапова Сибирскому приказу — боярину князю Алексею Никитичу Трубецкому и дьякам Григорию Потапову и Третьяку Васильеву: по указу царя Алексея Михайловича и приказу патриарха Никона «Входу Иеросалимского отставленаго протопопа» Аввакума вместе с семьей «за ево многое безчинство» сослать в «Сибирский город на Лену» в «Якутский острог».

14 сентября в Успенском соборе в присутствии патриарха Никона, царя и царицы был расстрижен и проклят муромский протопоп Логин. Расстрижение проходило во время литургии.

«В соборной церкве при царе остриг ево овчеобразный волк в обедню во время переноса, егда снял у архидьякона со главы дискос и поставил на престоле Тело Христово. А с чашею архимарит чюдовъской Ферапонт вне олътаря при дверех царъских стоял. Увы, разсечения Телу и Крови Владыки Христа! Пущи жидовъскаго действа игрушка сия! Остригше, содрали с Логина однарятку и кафтан. Он же разжегься ревностию Божественнаго огня, Никона порицая, и чрез порог олътарной в глаза ему плевал, и, распоясався, схватя с себя рубашку, во олътарь Никону в глаза бросил. Чюдно! Растопоряся, рубашка покрыла дискос с Телом Христовым и престол».

Затем Логина вытолкали взашей из собора и с цепью на шее тащили от Патриаршего двора до Богоявленского монастыря, избивая «мётлами и шелепами». Раздетого донага, его бросили в земляную тюрьму и приставили к нему караул из стрельцов. «Ему ж Бог в ту нощь дал шубу новую да шапку, — пишет Аввакум, — и на утро Никону сказали, и он, россмеявся, говорит: “знаю-су я пустосвятов тех!” — и шапку у нево отнял, а шубу ему оставил». После этого расстриженный протопоп Логин был сослан в свою деревню, в Муромский уезд, под наблюдение духовного отца. Через год он умер.

А на 15 сентября было назначено расстрижение Аввакума. Формально его обвиняли не в неповиновении патриарху, а в том, что он, будто бы вопреки церковным канонам, совершал богослужение в сарае. Аввакум был привезён в Успенский собор. На этот день приходилась память святого великомученика Никиты, и как раз в то время, когда Аввакума везли на телеге, навстречу из Кремля выходил крестный ход, направлявшийся в Никитский монастырь. Опального протопопа долго продержали на пороге собора. Затем царь Алексей Михайлович сошёл со своего места и, подойдя к Никону, стал упрашивать его не расстригать Аввакума. Никон согласился на уговоры царя, и протопопу оставили его духовное звание.

«Не стригше, отвели в Сибирской приказ, — вспоминал Аввакум, — и отдали дьяку Третьяку Башмаку, что ныне стражет же по Христе, старец Саватей, сидит на Новом, в земляной же тюрьме. Спаси ево, Господи! и тогда мне делал добро». В Сибирский приказ Аввакума сопровождали подьячий Патриаршего двора Иван Васильев и пристав Василий Войков. В тот же День протопоп дал показания о составе своей семьи и назвал её московский адрес: у Казанского собора, «на дворе» Ивана Неронова. Кроме протопопицы Настасьи, у него было трое сыновей (Иван — девяти лет, Прокопий — пяти лет и младенец «Корнилко… осми дней») и дочь Агриппина — восьми лет. Все они были сосланы вместе с Аввакумом в столицу Сибири — Тобольск. В Москве остались четыре брата Аввакума: Григорий Петров, который помогал причту Казанского собора при богослужении («неотлучен на крылосе всегда»), Герасим, видимо, служивший там же и обвинявший причт собора в доносе на Иоанна Неронова, Евфимий, служивший псаломщиком в придворной церкви, и Козьма.

Возможно, царь Алексей Михайлович, симпатизировавший Аввакуму, пытался смягчить его будущее пребывание в Сибири. В указной грамоте, посланной архиепископу Сибирскому и Тобольскому Симеону, подчёркивалось, что «священство у него, Аввакума, не отнято», и говорилось, что «опальный протопоп» и его семья (здесь помимо жены и детей Аввакума названа еще и его «племянница Маринка») посланы только до Тобольска. «И как к тебе ся наша грамота придет, а протопоп Аввакум с попадьею и з детми и с племянницею в Тоболеск прислан будет, и ты б, богомолец наш, велел тому протопопу Аввакуму в Сибири, в Тобольску или где в ыном городе, быти у церкви».

17 сентября подводы с «ссыльными людьми», сопровождаемые сибирскими казаками, отправились в долгое путешествие, продолжавшееся тринадцать недель…

* * *

Устранив наиболее активных противников, Никон решил созвать собор для узаконения своих беззаконий. Собор состоялся в Москве в следующем, 1654 году (начался 27 февраля, закончился 2 мая). Председательствовали на соборе царь и патриарх. Среди участников было пять митрополитов: Макарий Новгородский, Корнилий Казанский, Иона Ростовский, Сильвестр Крутицкий, Михаил Сербский; четыре архиепископа: Маркел Вологодский, Софроний Суздальский, Мисаил Рязанский, Макарий Псковский; один епископ — Павел Коломенский; 11 архимандритов и игуменов, 13 протопопов, несколько приближённых царя. Кандидатуры участников собора были самым тщательным образом подобраны патриархом и царём, что дало повод отцу Иоанну Неронову назвать собор «соньмищем иудейским». Постановления собора предрешались уже самим способом принятия решения: первым голос подавал царь Алексей Михайлович…Однако, несмотря на тщательный подбор «кадров», проводившийся царём и патриархом перед началом собора, всё же нашлись недовольные, а один из епископов, причём Никоном же и рукоположённый, открыто выступил в защиту старых книг. Это был представитель кружка боголюбцев епископ Павел Коломенский, который стал первой жертвой гордого и властолюбивого патриарха. «Мы новой веры не примем», — прямо заявил Никону епископ Павел. (Суть этой «новой веры» впоследствии очень точно выразит новообрядческий патриарх Иоаким: «Я не знаю ни старой, ни новой веры, но что велят начальницы, то я готов творить и слушать их во всём».)

Пытаясь «вразумить» непокорного епископа и обосновать необходимость книжной «справы», Никон заявил, что речь-де идет совсем не о новой вере, а лишь о некоторых «исправлениях» и что «ко исправлению требуется грамматическое художество». На это епископ Павел резонно отвечал: «Не по правилам грамматики новшества вносятся; какая грамматика повелевает вам трисоставный крест с просфор отметати? Но не по правилам грамматики седмицу просфор на службе отмещете, символ приложеньми и отложеньми умножаете». Перечислил епископ и прочие новшества, вводимые отнюдь не по грамматическим правилам: и троение «аллилуйи», и сложение перстов, а вместо подписи своей под соборными постановлениями написал: «Если кто от преданных обычаев святой соборной церкви отьимет, или приложит к ним, или каким-либо образом развратит, анафема да будет».

Это привело Никона в ярость. Он собственноручно избил епископа Павла на соборе, сорвал с него мантию, без соборного суда лишил епископской кафедры и велел немедленно отправить в ссылку в далёкий северный монастырь.

Дальнейшая судьба Павла Коломенского была печальной. За сопротивление никоновской «реформации» его бросили в темницу и подвергли мучениям, но епископ остался непреклонен. Тогда Никон единолично лишил его сана и сослал к Онежскому озеру в Палеостровский монастырь. Получив некоторую свободу, епископ Павел начал учить местных христиан оставаться твёрдыми в древних отеческих преданиях. Позже его перевели под более строгий надзор в новгородский Хутынский монастырь, где он и был убит. Официальная версия такова:«Никто не видел, как погиб бедный: зверями ли похищен или в реку упал и утонул». А Московский собор 1666–1667 годов, судивший Никона за многие преступления, вменил извержение из сана и смерть епископа Павла в вину бывшему патриарху: «Да ты же, Никон, — говорится в соборном приговоре, — коломенского епископа Павла без собора, вопреки правил, низверг и обругал и сослал его в ссылку и там его умучил, и то тебе низвержение вменится в убийство» [32].

Старообрядческие же источники дают иную версию последних дней жизни епископа Павла Коломенского. Так, диакон Феодор пишет следующее: «Никон [его] воровски обругал, сан сняв, и в ссылку сослал на Хутыню в монастырь Варлаама преподобного… Павел же тот, блаженный епископ, начал уродствовать Христа ради». Весьма характерно свидетельство о взятом на себя епископом подвиге юродства — уникальный случай юродивого епископа, неизвестный ранее ни в Греческой, ни в Русской Церкви! К юродивым на Руси, как известно, было особое отношение. Юродивых любили, к ним прислушивались. Юродивым разрешалось то, что не разрешалось никому другому. Обидеть юродивого не смел даже царь. «Павел Коломенский, единственный русский архиерей, юродствует по двоякой причине, — пишет А. М. Панченко. — Это последняя возможность сохранить жизнь, ибо юродивый считался неприкосновенным. Это последний довод в защиту национальных устоев: епископ, чье пастырское слово презрели, обращается к народу “зрелищем странным и чудным”».

Хутынский игумен и монастырская братия посчитали епископа Павла сумасшедшим, а потому решили не отягощать себя надзором за «безумцем», предоставив ему полную возможность бродить в окрестностях монастыря, где ему вздумается. Однако эту свободу епископ употребил на проповедь древлеправославия среди местных жителей. Об этом через некоторое время стало известно Никону. «Никон же уведав, — пишет диакон Феодор, — и посла слуг своих тамо в новгородския пределы, идеже он ходя страньствовал. Они же обретоша его в пусте месте идуща и похвативше его, яко волцы кроткую Христову овцу, и убиша его до смерти, и тело его сожгоша огнем». 3 апреля 1656 года, в Великий четверг, Павел Коломенский был сожжен в срубе подосланными Никоном людьми — «яко хлеб Богови испечеся».

Последняя версия кажется более правдоподобной, особенно если учитывать крутой нрав и патологическую жестокость Никона. Историк Н. Ф. Каптерев пишет: «Никон жестоко расправлялся с провинившимися в чём-либо пред ним лицами, подвергая их всяким пыткам и истязаниям, но это было ещё не всё. По его собственному заявлению случалось и так, что он, патриарх, собственноручно бил разных виновных лиц, и иногда бил их в церкви и даже в алтаре. Что особенно характерно, так это то, что такую личную кулачную расправу, и даже в алтаре, Никон считал вполне законною и приличною для патриарха, как будто бы основывающуюся на примере Самого Христа, на правилах св. апостол и св. отец… Конечно, жестокость Никона к подчиненным можно объяснять так называемым духом времени, — время было жестокое, тогда все так поступали. Но несомненно и то, что в указанных поступках Никона совсем отсутствовал дух истинного христианского архипастырства. Это и тогда хорошо видели и понимали, несмотря на дух времени, многие лица, которые вовсе не допускали той мысли, чтоб жестокие действия Никона были законны и справедливы, могли быть свойственны главе архипастырей русской церкви, могли быть терпимы в церкви Христовой. Напротив, поведение Никона и тогда очень многих возмущало, как зазорное и нетерпимое для истинного архипастыря церкви».

Хотя многие в душе были с Никоном и несогласны, в том числе как минимум четыре видных представителя епископата — Макарий Новгородский, Маркел Вологодский, Симеон Тобольский и Александр Вятский, — последовать примеру епископа Павла и открыто протестовать против новшеств никто из епископов Русской Церкви не решился. Иерархия, покорно пошедшая за Никоном и царём, начала утрачивать свой авторитет. Инициатива в борьбе за старую веру и духовный авторитет почти сразу перешли к простым священникам, а после физического уничтожения большинства из них — к избранным мирянам.

Ситуация в Русской Церкви середины XVII века в определённой мере напоминала ситуацию в Греческой Церкви после Флорентийской унии. Флорентийская уния — соединение Западной и Восточной Церквей — была оформлена на именуемом католиками Восьмом Вселенском соборе во Флоренции в 1439 году. Тогда акт соединения Церквей был подписан с византийской стороны императором Иоанном VIII и представителями восточных патриархов. Присутствовавший на соборе Константинопольский патриарх Иосиф подписать этот акт не успел, поскольку скоропостижно скончался незадолго до завершения собора, но и сам он, и его преемник патриарх Митрофан были сторонниками унии. Через 12 лет, в 1451 году, унию подтвердил преемник Иоанна VIII последний византийский император Константин XI. Тем самым высшая церковная и светская власть в Константинополе подчинилась Риму, желая ценой отступничества от православия получить помощь Запада в борьбе против турок. Однако церковный народ Византии унии не признал, и юридический документ, подписанный во Флоренции, по сути, превратился в ничего не значащую бумажку. Византийское сопротивление сконцентрировалось вокруг единственного епископа, не признавшего унию, — митрополита Эфесского Марка Евгеника. Аналогичную ситуацию мы видим и в России: единственный епископ, открыто выступивший против подготовленной иезуитами никоновской реформы, — Павел Коломенский — возглавил русское сопротивление. Различный исход двух этих православных народных движений во многом был предопределён различной судьбой их вождей-архиереев: если митрополиту Марку Эфесскому удалось уцелеть, то епископа Павла Коломенского ожидала совсем иная участь.

Епископ Павел не поставил себе преемника, поскольку, руководствуясь православными церковными канонами, считал это невозможным в своём нынешнем положении архиерея, лишённого кафедры. Не нужно забывать, что в Русской Церкви до раскола существовала практика повторной епископской хиротонии при переводе архиерея на новую кафедру, то есть архиерея ставили не в сан, а на определённую кафедру, и не могло быть архиерея без епархии. Павел Коломенский заповедовал не принимать от реформированной новообрядческой церкви никаких таинств и священнодействий, приходящих от неё новокрещённых крестить, не принимать новопоставленных в ней священников, утверждал, что не только священноиноки, но и простые благочестивые мужи могут совершать некоторые таинства и удовлетворять других в духовных нуждах.

После завершения беззаконного собора, 2 мая 1654 года Иоанн Неронов написал из Спасо-Каменного монастыря послание царице Марии Ильиничне. В послании он говорил, что епископ Павел Коломенский, протопопы Даниил Костромской, Аввакум, Логин Муромский и прочие страдают несправедливо и осуждены «мирским судом» незаконно. Их действия «ради проповеди закона и ради учения» он уподобил подвигу Самого Христа, который также безвинно «пострада от жидов». Неронов просил царицу похлопотать за осуждённых перед царём и предсказывал несчастье стране, если невинно пострадавшие не будут возвращены из ссылок и заточения. Этим пророчествам вскоре суждено будет сбыться.

* * *

18 мая 1654 года царь Алексей Михайлович уехал на войну с Польшей, оставив Никона правителем государства и возложив на него опеку над царской семьёй. Тем самым царь временно устранился от текущих государственных дел, поручив своему ставленнику расхлёбывать последствия предпринятой им реформы, встретившей достаточно сильное сопротивление в русском народе. Для пущей достоверности царь даже согласился на формальное расширение никоновского титула. Ещё 23 октября 1653 года, обнародовав в Успенском соборе решение о начале войны с поляками, царь в своей речи к боярам назвал Никона «великим государем». Прежде этот титул, кроме русских царей, носил только один человек — патриарх Филарет. Но тот был родным отцом царя Михаила Феодоровича. В предисловии к Служебнику 1655 года о царе Алексее и о патриархе Никоне говорится как о «богоизбранной и богомудрой двоице», за которую «вси живущие под державою их и под единем их государским повелением… утешительными песньми славити имут воздвигшего их истинного Бога нашего».

Полученная Никоном власть вскружила ему голову. Став «великим государем», он постепенно меняет свои взгляды на роль и место патриаршей власти в государстве. «Священство царства преболее есть», — говорил он, подкрепляя своё мнение ссылками на разнообразные источники. Сюда относилась и знаменитая фальшивка, сфабрикованная по заказу римских пап, под названием «Константинова дара». Этот «документ» был даже напечатан в изданной при Никоне «Кормчей». По словам Ю.Ф. Самарина, Никон хотел «основать в России частный национальный папизм». Взаимное отношение духовной и светской властей Никон иллюстрировал примером Солнца и Луны, через которых «Всемогущий Бог показал нам власть архиерейскую и царскую». Патриарх, по мнению Никона, есть образ Самого Христа, глава Церкви, и потому другого «законоположника» она не знает. Патриарха не могут судить ни миряне, ни даже епископы, как его подчинённые. Только собор патриархов имеет власть для произнесения над ним приговора. Никон жалуется, что «государь расширился над церковью и весь суд на себя взял», тогда как многие дела должны подлежать суду церковному. С этой точки зрения Никон особенно резко нападал на Соборное уложение 1649 года, хотя и поставил в своё время под ним свою подпись. Больше всего ему претило то, что, согласно Уложению, духовенство подчинялось светскому суду. Однако предпринятая Никоном попытка поставить духовную власть выше светской привела к нарушению принципа «симфонии властей», что в дальнейшем с неизбежностью повлекло за собой подчинение духовной власти светской и привело к секуляризации русского общества.

Сосредоточив в своих руках огромную власть, Никон стал грубо нарушать статьи уложения. В обширной патриаршей области он являлся полновластным распорядителем. Все его служащие, монастыри и крестьяне были изъяты из ведения Монастырского приказа. Вопреки уложению, воспрещавшему патриарху и вообще духовенству приобретать недвижимые имения посредством покупки, царь дозволил Никону покупать новые земли и вотчины как на его собственное имя, так и для трёх новых, основанных им монастырей — Нового Иерусалима (Воскресенский близ Москвы, основан в 1655 году), Иверского (близ Валдая, основан в 1652 году) и Крестного (близ Онеги, основан в 1656 году).

Павел Алеппский свидетельствует, что Никон «имеет большое влияние на царя, и потому, в то время как прежде было пожаловано от царя патриархии в угодье 10 000 крестьянских домов, Никон довёл их число до 25 000, ибо всякий раз, как умирает кто-либо из бояр, патриарх является к царю и выпрашивает себе часть крестьян и имений умершего. Он взял также себе во владение много озёр, кои приносят ему большой доход от соли и рыбы… Всякий раз как умирает боярин, не имеющий наследников, ему наследует патриарх… Патриарх Никон взял себе половину дохода монахов, так что его ежедневный доход составляет, как говорят, 20 000 рублей. Доход его с церквей этого города и окрестностей составляет 14 000 рублей в год; со всякой церкви (взимается) по числу её прихожан, с самой бедной — рубль. Также получает он ежегодный сбор со всех церквей и священников своей страны, который они вносят ему и своему архиерею. Доход монастыря Св. Троицы равен трети царского дохода, но патриарх Никон присвоил себе половину этого дохода, говоря: “Патриарх имеет на это больше права”. Он взял также большую часть царских сокровищ монастыря, как мы потом увидели: из них ни одного не было в патриаршей церкви, они даны в неё патриархом — облачения, обильно украшенные драгоценными каменьями и жемчугом, сосуды и пр.».

Вотчины основанных Никоном трёх монастырей составляли отдельно от патриарших обширную область, всецело подчинённую лично Никону. Монастыри эти скоро превзошли даже древнейшие обители, поскольку Алексей Михайлович по просьбе Никона приписал к ним 14 монастырей, находившихся в епархиях других архиереев. В связи с этим современники говорили: «Похищаяй бо той волк Никон, яко разбойник, грабя себе у святых монастырей села и вотчины, и у князей такоже отьемля всяко и к своим прилагая, и многия князи ослезил и монастыри оскорбил и разорил, и простых крестьян тяжкими труды умучил…» В ведение патриарха перешли и все приходские церкви, числом до пятисот, находившиеся в вотчинах Никона и приписанных к ним монастырей, с чем соединялось право суда, а также известные пошлины и дани. Получив столь значительные пожалования, Никон счёл их чем-то само собой разумеющимся. «И мы за милостыню царскую не будем кланятися… так как приимет (царь) за то сторицею и живот вечный наследит», — писал он. Крупным материальным средствам соответствовала и необычайная пышность, окружавшая Никона как в его церковно-служебной обстановке, так и в его домашней жизни. В административных делах Никон был строг и неумолим. Число запрещённых священников было при нем настолько велико, что местами некому было совершать требы. Для наблюдения за духовенством он имел своих особых подьячих и стрельцов; низшее духовенство жаловалось на тяжесть своей экономической зависимости, усиливавшейся от притязательных исполнителей патриаршей воли. Наконец, своим высокомерием и властолюбием, своим беспрестанным вмешательством в мирские дела Никон вооружил против себя бояр.

Летом 1654 года Никон приказал собрать по Москве иконы «нового письма», написанные в «латинской» и «фряжской» манере. Как пишет Павел Алеппский, «те иконы написаны были не по отеческому преданию с папежского и латынского переводу». На иконах были выскоблены лики и выколоты глаза. Стрельцы, исполнявшие обязанности царских глашатаев, носили эти иконы по городу и кричали: «Кто отныне будет писать иконы по этому образцу, того постигнет примерное наказание!» Такой безрассудный поступок зарвавшегося патриарха произвёл сильное смущение в народе. И это можно понять. «Так как все московиты отличаются большой привязанностью и любовью к иконам, то они не смотрят ни на красоту изображения, ни на искусство живописца, но все иконы, красивые и некрасивые, для них одинаковы: они всегда их почитают и поклоняются им, даже если икона представляет набросок на бумаге или детский рисунок. У всех ратников, без исключения, непременно имеется на груди красивый образ в виде тройного складня, с которым он никогда не расстаётся и, где бы ни остановился, ставит его на видном месте и поклоняется ему» (Павел Алеппский).

В июле того же года Москву неожиданно постигла тягчайшая эпидемия «моровой язвы» (чумы). Многими православными это было воспринято как наказание Божие за отступничество церковной иерархии от веры предков. В народе прекрасно понимали прозападную сущность церковной реформы Никона. Как бы в подтверждение этого последовало ещё одно страшное знамение: 2 августа произошло полное солнечное затмение. Вот как описывал протопоп Аввакум эти события в своем «Житии»: «А в нашей России бысть знамение: солнце затмилось в 162 году (то есть в 7162 году от Сотворения мира, или в 1654 году от Рождества Христова. — ?. К.), пред мором за месяц или меньши. Плыл Волгою рекою архиепископ Симеон Сибирской и в полудне тьма бысть… часа с три плачючи у берега стояли; солнце померче, от запада луна подтекала, по Дионисию, являя Бог гнев свой к людям: в то время Никон отступник веру казил и законы церковныя, и сего ради Бог излиял фиал гнева ярости Своея на русскую землю; зело мор велик был, неколи еще забыть, вси помним». У самого Аввакума во время мора в Москве умерли два брата («жили у царицы в Верху, а оба умерли в мор, и з женами, и з детьми; и многая друзья и сродники померли»).

Народ заволновался. Стали говорить, что чума и солнечное затмение — гнев Божий за надругательство Никона над святыми иконами. Вдобавок ко всему Никон вместе со всем царским семейством покинул столицу и переехал в Вязьму. Это также вызвало народное неудовольствие. 25 августа в Москве начался бунт против Никона — во время обедни народ пришёл к Успенскому собору с образом Спаса Нерукотворенного, на котором лик и подписи были выскоблены. Говорили, что за такое надругательство над иконами Господом послан мор. Народ обвинял Никона в том, что он покинул свою паству в минуту опасности, вместо того чтобы молиться о ней. Восставшие прямо называли вещи своими именами: «Патриарх ненадёжен в вере и действует не лучше еретиков и иконоборцев». Москвичи выступали против уничтожения икон и возмущались тем, что к книжной справе было допущено такое сомнительное лицо, как Арсений Грек, неоднократно менявший веру. Одним из главных лозунгов восставших было прекращение церковной реформы. Однако этот бунт против Никона вскоре прекратился — так же внезапно, как и начался…

Но эти грозные события лета 1654 года нисколько не вразумили ослеплённого безграничной властью Никона. 4 марта 1655 года, в Неделю Православия, после продолжительной литургии в Успенском соборе, которая совершалась патриархом в сослужении пяти архиереев, в том числе патриарха Антиохийского Макария III, произошло нечто неслыханное.

«Когда престол был покрыт, — пишет архидиакон Павел Алеппский, — патриарх Никон вышел и поднялся на амвон, а мы и прочие служащие разместились вокруг него. Мало ему было этой продолжительной службы и стояния на ногах до наступившей уже вечерней поры, но вот диаконы открыли перед ним Сборник отеческих бесед, по которому он стал читать положенную на этот день беседу об иконах. Он читал не только медленно, но и ещё со многими поучениями и пояснениями, причём царь и все присутствующие мужчины, женщины и дети стояли всё время с открытыми головами при таком сильном холоде, соблюдая полное спокойствие, молчание и тишину. Во время проповеди Никон велел принести иконы старые и новые, кои некоторые из московских иконописцев стали рисовать по образцам картин франкских и польских. Так как этот патриарх отличается чрезмерной крутостью нрава и приверженностью к греческим обрядам, то он послал своих людей собрать и доставать к нему все подобные иконы, в каком бы доме ни находили их, даже из домов государственных сановников, что и было исполнено… В этот день патриарху представился удобный случай для беседы в присутствии царя, и он много говорил о том, что такая живопись, какова на этих образах, недозволительна. При этом он сослался на свидетельство нашего владыки патриарха и в доказательство незаконности новой живописи указывал на то, что она подобна изображениям франков. Патриархи предали анафеме и отлучили от церкви и тех, кто станет изготовлять подобные образа, и тех, кто будет держать их у себя. Никон брал эти образа правой рукой один за другим, показывал народу и бросал их на железные плиты пола, так что они разбивались, и приказал их сжечь. Царь стоял близ нас с открытой головой, с видом кротким, в молчании внимая проповеди. Будучи человеком очень набожным и богобоязненным, он тихим голосом стал просить патриарха, говоря: “Нет, отче, не сожигай их, но пусть их зароют в землю”. Так и было сделано. Никон, поднимая правой рукой икону, всякий раз при этом восклицал: “Эта икона из дома вельможи такого-то, сына такого-то”, то есть царских сановников. Целью его было пристыдить их так, чтобы остальной народ, видя это, принял себе в предостережение».

Вслед за этой кощунственной выходкой патриарх начал говорить перед онемевшим от ужаса народом о крестном знамении. «В Антиохии, а не в ином месте, — говорил Никон, — верующие во Христа (впервые) были наименованы христианами. Оттуда распространились обряды. Ни в Александрии, ни в Константинополе, ни в Иеросалиме, ни на Синае, ни на Афоне ни даже в Валахии и Молдавии, ни в земле казаков никто так не крестится, но всеми тремя пальцами вместе».

* * *

26—31 марта 1655 года, на пятой седмице Великого поста, вновь был созван собор — на этот раз с участием иноземных гостей — патриарха Антиохийского Макария и патриарха Сербского Гавриила (которого Никон, свято веривший в учение о «пентархии», упорно называл архиепископом). Основным вопросом было несоответствие русских церковных книг и обрядов новогреческим. Были заслушаны результаты сличения богослужебных книг и рукописей, привезённых Арсением Сухановым с Востока, с древними славянскими. На соборе был одобрен подготовленный никоновскими справщиками Служебник, изменён текст Символа веры, установлен новый для России внешний вид антиминсов, а перекрещивание католиков заменено миропомазанием. Уже после закрытия собора Никон передал патриарху Макарию для присоединения шестерых униатских священников. Макарий помазал их миром, им выдали новые ставленые грамоты для служения в православных храмах [33].