Глава 3 В застенках «горской инквизиции»

Глава 3

В застенках «горской инквизиции»

В коридоре было две двери: одна находилась прямо перед нами, другая — при входе на левой стороне этого небольшого коридора. Мы свернули налево и, открыв вторую дверь, вошли в комнату.

Если называть вещи своими именами, то это была скорее камера пыток, чем просто комната. Сам интерьер этого прибежища Сатаны располагался таким образом, чтобы при входе в него на психику человека могли воздействовать орудия пыток, которые лежали на столе возле стены напротив входящего, и чтобы сразу бросались ему в глаза.

Здесь были настоящие испанские щипцы, как будто специально взятые для пыток напрокат у инквизиторов. Теперь ими просто зажимали голову жертве и могли ее расколоть как грецкий орех. Все зависело от стараний палача и степени его ответственности.

Рядом со щипцами лежали длинные и тонкие сапожные иглы, воткнутые в черный воск так, чтобы их было хорошо видно входящему. Помимо своего прямого назначения их еще можно было загонять под ногти тому, кто имел несчастье находиться в этой комнате.

На столе также лежала бечевка в виде удавки, по крайней мере, мне так показалось. Ну а два толстых резиновых шланга свисали из полного ведра с водой, которое стояло с левой стороны стола.

А вот и смирительная рубашка на стуле, который стоял рядом со столом, у самой стены, с его правой стороны, и имел, как бы это выразиться поточнее, варварское применение, что ли, — это сравнение, наверное, будет самым подходящим.

Посередине этого стула было вырезано отверстие, а внизу находилось специальное приспособление, в которое вставлялась бутылка из-под шампанского (именно и непременно из-под шампанского), иначе эффект пытки утрачивал свою оригинальность.

При необходимости палач приводил механизм в действие, и бутылка потихоньку поднималась вверх, пока не заходила бедолаге в заднепроходное отверстие и не проникала настолько глубоко в организм, поражая слизистую и разрывая кишечник, насколько палач получал на этот счет приказ.

Сам горемыка при этом был, конечно, намертво прикреплен специальными приспособлениями, которые не давали ему возможности даже пошевелить бедрами.

Этот способ пытки с применением бутылки был исключительной прерогативой азербайджанских стражей порядка. Нигде больше в Советском Союзе, насколько я знаю, подобного рода экзекуции в органах не применялись.

Надо сказать, что сама демонстрация возможностей этого зловещего заведения произвела на меня должное впечатление. А как же иначе?

Думаю, что человеку, далекому от жестоких тюремных экзекуций, проводимых в милицейских застенках, после просмотра всего этого могло бы показаться, что он попал в четырнадцатый век, в гости к соратникам Игнатия Лойолы.

Что же касалось меня, хоть я и видел впервые некоторые из представленных здесь экспонатов, а если быть более точным — инструментов, которые находились на вооружении у местных мусоров, но слышать о пытках с их применением мне, конечно, доводилось, и не раз.

Посреди этой зловещей комнаты стоял палач в буквальном смысле этого слова. Много зловещих лиц довелось мне видеть в жизни, но ни одно из них не дышало такой злобой и такой ненавистью, как лицо этого садиста. Я даже затрудняюсь подобрать этой образине подходящий эпитет. Пусть читатель сам представит себе Средние века и обычного палача инквизиции с крючковатым носом, выглядывающим из-под капюшона, со стеклянными, холодными глазами и с, казалось бы безучастным, видом дьявола, взирающего на свою очередную жертву. Это и будет почти точный портрет этого ничтожества, правда, моему недоставало капюшона.

Мантию палача ему заменяла милицейская рубашка, рукава которой были засучены по локоть и которая была расстегнута до самого живота, огромного и круглого, как у беременной женщины, но, в отличие от нее, безобразного до неприличия. На здоровых и жилистых руках растительности было больше, чем у гориллы, хотя сходство с этим представителем рода приматов было более чем очевидным, оно резко бросалось в глаза.

В такие минуты жизненных испытаний мозг начинает работать с утроенной энергией, ища выход из создавшегося положения. В данной ситуации, как я понял чуть ли не сразу, было несколько более или менее приемлемых для меня вариантов.

Первым в случае абсолютной безысходности была смерть.

Что касалось второго, то это должна была быть игра, но слишком тонкая игра, такая, глядя на которую, позавидовали бы любые драматические актеры.

Но я еще не знал, что это был всего лишь первый акт того спектакля, который значился в репертуаре этого театра. Мне в нем отводилась пока всего лишь эпизодическая роль, возможно, даже роль статиста, в которой особого мастерства от актера не требуется.

Главные же действующие лица, оказывается, были рядом, но я их еще не видел и, как ни странно, до конца спектакля длиною в год так и не увидел, исключая, конечно, очную ставку и суд.

Читатель, наверное, справедливо задаст вопрос, зачем же нужна была такая радикальная мера, как смерть? А все дело было в том, что у мусоров этого зловещего региона, в отличие от других частей страны, существовало такое правило: если ни один из вышеописанных мною инструментов пыток не смог разговорить пытаемого, что бывало крайне редко, к нему применяли крайний метод, которым и являлась бутылка. Но применялся этот извращенный метод пыток в духе «утонченной изысканности востока» в основном к людям, придерживающимся воровской идеи или непосредственно к ворам в законе.

Например, в то время в Бакинском горотделе, где мне в подвале его КПЗ впоследствии пришлось просидеть несколько месяцев, один из урок, пытаясь избежать позора быть посаженным на бутылку, выбросился из окна третьего этажа. К несчастью, внизу варили битум, и он угодил прямо в бурлящий котел. Произошло это весной 1986 года.

Если же начать описывать пытки, которые применялись во всех закоулках мусорского Азербайджана, да еще и чуть ли не каждый день над людьми, которые не были так популярны в среде преступного мира, как воры в законе, но были стойкими борцами за идею, если позволительно будет так выразиться, то думаю, что здесь целой книги не хватит.

Таким образом, человек, подвергшийся подобной пытке, с точки зрения ментов, конечно, уже не мог считать себя тем, кем был прежде. То есть, говоря языком легавых, для них он был уже обезврежен и обезоружен. И, наверное, в какой-то степени менты добивались того результата, который был им нужен.

Что же касалось того, как на это обстоятельство посмотрят люди, с кем непосредственно придется общаться человеку, прошедшему через подобное испытание, то здесь мнение складывалось всегда однозначное. Если человек выдерживал все козни легавых, то никто даже и заикнуться не смел о том, что он не заслуживает места под воровским солнцем.

Но все же осадок от этой экзекуции у того, кто прошел через нее, оставался, конечно, мутный и на всю жизнь, да и психика его была уже надломлена и он мог выкинуть любой фортель.

Поэтому бродяги, которые ожидали чего-то подобного для себя, старались избегать этого любыми способами. Слишком многое ставилось на карту.

Все это я, конечно, знал и всегда был готов к любому повороту событий в жизни, который мог быть связан с мусорскими происками.

Судьба почти постоянно готовила меня в процессе жизненного пути к подобным испытаниям, будто я родился на свет именно для этого: терпеть и переносить страдания и муки.

Постояв немного со мной у дверей этой обители дьявола, видно давая мне тем самым возможность получше прочувствовать, что меня в дальнейшем ожидает, Расим молча вышел, оставив меня наедине с этим стервятником. По всему было видно, что у них уже давно все было оговорено и запланировано.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.