2. «Человек без имени» и будущего

2. «Человек без имени» и будущего

«Обстановка поначалу была великолепная, веселые Слава, Дима, на природе, никаких лишних людей, мы втроем… Поставили клавишу, привезли какой-то пульт, магнитофон, все это включили, Слава показал материал, материал отличный, просто отличный. Но дальше началась… ерунда.» (из интервью А. Пантыкина.) Фокус заключался в том, что собираться работать и собственно работать — разные вещи. А с целеполаганием у двоих руководителей «Наутилуса» наблюдались разночтения. Плюс прибывший Пантыкин, который тоже «себе на уме», хоть и призван был — по сути — повторить свой подвиг времен «Переезда».

Дима был поглощен организаторской деятельностью: мотался в Москву и обратно, выбивал деньги, договаривался. Ему слегка портило нервы то, что всякие спонсоры с ним разговаривали, однако на документах желали видеть подпись Бутусова. А на даче работали вдвоем Слава с Пантыкиным, писали аранжировки, наигрывали демонстрационную запись. Приезжал Дима, слушал и делал выводы. Ему почему-то казалось, что при участии Пантыкина из «Наутилуса» неминуемо выйдет «Урфин Джюс», что вынуждало относиться к результатам труда настороженно. Случались легкие недоразумения: Дима во время работы чаще всего на даче не присутствовал, кто и что предлагал, не слышал, а по приезде уличал в «урфинджюсовости» куски, выдуманные Славой. А то вдруг хвалил за «наутилость» придумки Пантыкина.

В тот момент Дима имел сформировавшуюся, но, судя по всему, совершенно невнятную концепцию будущности «Нау», которую с азартом и претворял в жизнь. «Дима хотел сделать „Наутилус“ актом искусства в его понимании, — рассказывает Пантыкин. — Вне рамок социальных, рамок поп-культуры, популярности, славы… А не вышло по простой причине: как только человек начинает охранять какое-то дело от чуждых и вредных для дела влияний со стороны, он сам подрезает себе и делу крылья. Им владела идея сделать… до сих пор не могу понять, что он хотел сделать. „Наутилус“ к тому времени имел свою историю, уже были стонущие залы, пленки крутились чуть не в каждом доме… Он стал частью культуры страны. И вдруг нужно было сказать, что это все была х…я, а вот теперь мы, ребята, займемся делом, потому что истинное искусство, оно вообще в другой области залегает.»

Вскоре дела приобрели все свойства «Сказки про белого бычка»: Бутусов с Пантыкиным выдумывали, приходил Дима и говорил:

— Не то.

— Что, «не то»?

— А хрен его знает! Не то, что должно быть!

Что именно «должно быть», он не знал, предлагал идеи плана не музыкального, а общегуманитарного или организационного, Бутусов с Пантыкиным пытались их как-то реализовать, а потом Дима опять приезжал из Москвы и признавал в сделанном явные признаки «Урфин Джюса»… Переписывались тексты, перекраивалась музыка, каждая песня была уже на пленке в десятках вариантов; Диме все не нравилось. Слава все чаще сидел с понурой головой и вскоре выработал оптимальный способ общения с внешней средой: при первой попытке начать «серьезный» разговор — стакан коньяка залпом, и мир прекрасен. Этим способом он вскоре пользовался практически во всех случаях.

Наконец пришло, по мнению Димы, Пантыкину время собирать манатки, Александр отбыл на историческую родину, прихватив синтезатор и за собственный счет, обещанных денег он, как не справившийся с творческой задачей, не получил.

Дом в Коломяках, переезд в Питер, новая администрация — последний димин подарок «Наутилусу». Дом отыскали случайно, здоровенная хоромина с мезонином глядела на почти деревенскую улочку выбитыми окнами, в гостиной бомжи жгли костер из дверей. Хозяин сидел в тюрьме, сидел крепко, лет восемь еще оставалось «трубить»; его отыскали, заключили договор о «сдаче внаем жилья», на договоре в качестве лица, законность сделки удостоверяющего, расписался начальник колонии, полковник какой-то, сверху приложились колониальными печатями, бумага получилась — хоть кошек пугай… Бичей разогнали, дом отстроили почти заново, в одной из комнат оборудовали студию. И…

Ничего не «и». Набрали музыкантов, без них даже Дима уже не мог обойтись. Но и с ними Дима сосуществовать уже не мог. И не потому, что все они были профессионалами, басиста превосходившими по уровню несравненно; беда была внутри. Дима уезжал в Москву, возвращался, опять уезжал… Жизнь еще шла каким-то странным, ей одной понятным, чередом.

Режиссер Виктор Титов, постановщик таких замечательных фильмов, как «Здравствуйте, я ваша тетя» и «Жизнь Клима Самгина», должен был приступать к съемкам фильма по сценарию Алены Аникиной и под названием «Человек без имени». Готовились по-настоящему, ездили на пробы. Там небритый, замерзший Слава сидел однажды в автобусе, мрачно смотрел на мир, автобус остановился на окраине деревушки, мимо шла молоденькая девушка. Случайно бросила взгляд на автобусное окошко, всмотрелась и с тихим воем: «Бутусов! Бутусов…» — стала заваливаться в обморок. Виктор Абросимович Титов, внимательно эту сцену наблюдавший, буркнул: «Дикость какая-то…» Слава смолчал, уже привык. Уже выработал в себе отношение к происходящему, неожиданное в своей «бутусовости»: «Делаешь вид, что это не с тобой происходит. И нормально…»