Глава четвёртая "Имени завода имени Степана Разина"

Глава четвёртая

"Имени завода имени Степана Разина"

"Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!"

А. Северный, февраль 1975 г.

К началу 70-х годов идея записать "блатные" песни в сопровождении оркестра носилась в воздухе. Чёрный рынок был просто завален контрабандными дисками с записями эмигрантов различного толка: Рубашкин, Ребров, Димитриевичи, Ивановичи и прочие "цыганки" Раи и Маши. Все они пользовались бешеным спросом. Также по-прежнему шли "на ура" старые записи Вертинского, Лещенко, Козина и других классиков жанра. Но репертуар как тех, так и других не отражал, так сказать, "современное состояние вопроса". Однако, также перестаёт отвечать требованиям времени и наше отечественное творчество, о котором мы уже говорили выше, — все эти барды и "исполнители народного фольклора", которые записывались, большей частью, под гитару, лишь иногда разбавляемую простенькой гармошкой, аккордеоном или фортепиано. Таким образом, возникла дилемма: или слушать "не совсем то" под хороший оркестр, или "то, что надо", но под одну гитару. На хреноватеньком бытовом магнитофоне, и с соответствующим качеством.

Но недаром Совдеп — царство абсурда и парадоксов! "Эх, ты, жизнь кабацкая, с песней залихватской!.." — эту несоветскую, андеграундную, и почти запрещённую музыку можно было просто пойти. и послушать живьём. В ближайшем ресторане.

Как известно, рестораны в СССР были далеко не просто заведениями общепита! Это был своего рода социально-культурный феномен, потому что в стране победившего социализма люди действительно ходили в ресторан не только выпить водки, но и глотнуть ещё кой-чего. Там был всё ж таки хоть и маленький, но кусок "буржуазности" среди беспросветных совдеповских будней великих строек. Можно даже сказать — очаг не совсем советского образа жизни. И музыку там, соответственно, частенько играли не ту, что по радио. Можно было услышать и блатные, и прочие "несоветские" песни: уличные, эмигрантские, а потом — и бардовские. Впрочем, дело здесь было не только в "оппортунизме" кабацкой жизни. Ведь именно в ресторанах и родилась когда-то та замечательная музыка дореволюционной эстрады и эстрады времён НЭПа, традиции которой продолжили деятели эмиграции. А у нас эта "пошлая и мещанская" музыка и сохранилась только в ресторанах, — уже советских, — что было само по себе каким-то чудом. Совершенно необъяснимая промашка Коммунистической партии. Хотя, конечно, нельзя исключать, что "клапан" такого рода был оставлен ею вполне сознательно. Но не будем сейчас углубляться в сферы тайной политики. Факт остаётся фактом: в ресторанах Советского Союза существовала своя, оригинальная музыка, существенно отличающаяся от официальной эстрады.

Правда, в кабаках тоже не пели совсем уже всё подряд: кто его знает, что за посетители сегодня собрались; в лучшем случае кому-то может просто не понравиться, а в худшем — и настучать могут, куда следует: "Что, мол, за репертуар у ваших музыкантов?" Да и не будешь же каждый день в кабак ходить, чтобы музыку слушать! Хочется и дома такую возможность иметь, но не водить же к себе домой весь оркестр? Но: слава научно-техническому прогрессу! По сравнению с шестидесятыми, когда Рудольф Фукс со товарищи ставил свои первые опыты, техника шагнула далеко вперёд, и, обладая соответствующими навыками и смекалкой, записать оркестр на магнитофон прямо в кабаке особого труда не составляет. Надо только договориться с руководством ресторана, заказать зал под какое-нибудь мероприятие, принести магнитофоны, подключить их. и вперёд! Такие попытки предпринимались в разные годы неоднократно. Но, при кажущейся простоте процесса, приличных записей не получалось. Не всегда хорошая акустика в сочетании с шумом в зале, отсутствие необходимых технических средств, ограниченность во времени и просто непрофессионализм исполнителей — всё это мешало созданию качественной фонограммы. Наверное, именно по этим причинам такие записи дальнейшего распространения практически не получали.

Но, тем не менее, энтузиасты "звукозаписывающей индустрии" методом проб и ошибок двигались вперёд. Вершиной этих экспериментов стали ресторанные концерты легендарного исполнителя Алика Беррисона, сделанные в Одессе и других городах тогда ещё Советской Украины. Больше ничего подобного никому уже повторить не удалось. Но сама идея сделать качественную запись при участии ресторанных музыкантов оказывается очень плодотворной. В самых разных уголках Союза, независимо друг от друга, продолжаются попытки её осуществить — но уже не в ресторане, а в "студии", чаще всего домашней; а у самых наглых — в каком- нибудь "казённом" помещении. Этих записей было не так уж много, а сохранилось ещё меньше: Фарбер, Кисловодский, "Бородачи". От некоторых и имён даже не осталось — какие-то сплошные "Одесситы". Все они играли в старом, "классическом" ресторанном стиле, — кто попроще, кто посложней. Особняком от них стоит очень технически мощная по тем временам запись ансамбля под управлением Анатолия Мезенцева, из ресторана "Магадан" — центрового кабака столицы Колымского края. Запись сделали в 1972 году сами музыканты, по заказу лично знакомого с ними питерского коллекционера Леонида Павлова. Это была совершенно новая, современная аранжировка блатных песен в стиле ВИА, который тогда стремительно распространялся по ресторанам нашей Родины, вытесняя старый, добрый джаз. В этом стиле вскоре заиграют блатняк в подавляющем большинстве кабаков; в нём же будут записываться и многие подпольные ансамбли, и очень многое из него плавно трансформируется в современный "шансон". Впрочем, к нашей истории всё это уже не имеет почти никакого отношения.

Разумеется, Ленинград не остаётся в стороне от всех этих великих идей оркестровки блатных песен. Почти одновременно, но каждый по-своему, берутся за это дело уже знакомые нам Рудольф Фукс и Сергей Маклаков.

Впрочем, первоначально идея у Фукса оказывается вовсе не такой уж "великой". Он решает просто записать песни в исполнении Аркадия Северного под обычное "домашнее музицирование", то есть — сделать своего рода повтор давнишнего опыта 1963 года. И поиском музыкантов для этого особо не утруждается. Недалеко от него живёт известный во всех окрестных дворах аккордеонист Костя — не профессиональный музыкант, но желанный гость на всевозможных вечеринках и посиделках. Знавал его, кстати, и Маклаков. За стандартное вознаграждение Костя охотно соглашается подыграть. Но гитара с аккордеоном — это всё-таки мало! И чтоб сопровождение не звучало совсем уж "по-дворовому", Фукс решает подключить ещё и пианиста. Им в итоге оказывается чей-то знакомый музыкант из ресторана гостиницы "Астория" — Александр Резник.

Сейчас уже и сам Рудольф Израилевич не может сказать, как задумывался этот концерт. Может, он затевал эту запись просто так, а может — и с какими-то очередными "легендарно- романтическими" задумками, без которых его творческая натура, кажется, уже просто и не могла существовать. Впрочем, сюжет тут складывался и сам по себе: "старый блатной одессит раздобыл себе ансамбль"! Но, судя по репертуару этого концерта, Фуксу просто хотелось посмотреть, как прозвучат "в инструментальном сопровождении" песни, уже не раз исполнявшиеся Аркадием под гитару. Действительно, новых песен здесь всего три. Хотя именно в их числе наиболее оригинальный номер этого концерта — "Ворона где-то сыр у фраера помыла". Песня на блатном жаргоне, но под чисто джазовую музыку, с какими-то невразумительными выкриками на английском языке, и прочими вокальными выкрутасами, демонстрирующими, что "одессит" Аркаша джазом тоже немножко владеет. Но большинство песен оставляет всё-таки двойственное впечатление.

Конечно, Аркадий поёт, как всегда, с экспрессией и своим незабываемым "прононсом". А Саша Резник демонстрирует затейливые вариации в самых разных стилистиках. И всё равно видно, что с музыкальной точки зрения этот концерт был сделан "левой ногой"! Разве что совсем уж "тонкий" ценитель мог найти в этой игре какой-то особый шарм. Например, в контрасте виртуозности Резника и примитивизма Кости. Иной раз это действительно выглядит интересно. Взять хотя бы песню "Как-то по проспекту" — Костя тянет меха по классике романса, Резник творит какие-то блюзовые пассажи, а Аркадий пытается попасть одновременно в игру и того и другого. Но в те времена ещё не избалованному оркестровками блатняка слушателю даже такое исполнение должно было бы понравиться. Тем не менее, мы не возьмемся однозначно утверждать, что эта запись стала в народе особо популярной! У многих она вообще не отложилась в памяти. Вполне возможно, что Фукс тогда и не дал этой записи особого распространения, посчитав её "недоработанной".

Но, в любом случае, дальше он подходит к задаче уже более обстоятельно и серьёзно. В том, что именно Северного надо записывать и в дальнейшем — у него нет и сомнений. Кого же ещё? У Аркадия вдобавок к огромному опыту пения под собственную гитару теперь уже есть небольшой опыт пения и под аккомпанемент скромного ансамбля "п/у А. Резника". А подыскать новых музыкантов для сопровождения — это Фуксу проблемы составить не должно. Но не менее важно найти помещение с соответствующей акустикой. Скорее, даже не само помещение, благо таковых в Ленинграде во все времена было предостаточно, а знакомого, который мог бы запустить в зал всех необходимых участников с инструментами и техникой, и закрыть глаза и уши на всё происходящее. И тут Рудольфу улыбается судьба. Впрочем, она, как известно, улыбается активным людям, а на отсутствие деловой активности Фукс никогда не жаловался. И она приносит плоды: нужный знакомый находится прямо по месту службы, в "Ленпроекте"! Фукс носит плоды: нужный знакомый находится прямо по месту службы, в "Ленпроекте"! Фукс давно присматривался к актовому залу родного института — там хорошая акустика, и есть приличный концертный рояль. И вот Рудольфу удаётся заинтересовать и вовлечь в свои замыслы заведующего радиорубкой Леонида Вруцевича. Таким образом, Проектный институт жилищного строительства и культурно-бытовых зданий "Ленпроект" и определился под площадку для блатных концертов. Забегая немного вперёд, скажем, что в таком качестве актовый зал "Ленпроекта" будет использован ещё не раз. И тут нельзя не отметить одну деталь: антураж выбранного места оказался просто-таки в разительном контрасте с характером планируемых мероприятий! Огромное здание "Ленпроекта" с монументальной колоннадой представляло собой очень яркий образец помпезного сталинского ампира, да к тому же и находилось на площади Революции, прямо напротив Музея Великой Октябрьской Социалистической, что в бывшем особняке Кшесинской, с балкона которого неоднократно произносил свои речи сам Вождь мирового пролетариата! В общем, самое место для блатной музыки. Впрочем, такие сюжеты на грани сюрреализма были не так уж редки в советской жизни, и сам Рудольф Фукс вряд ли тогда обращал внимание на комизм ситуации. Для него гораздо важнее, что найдено подходящее помещение! Так что с этим всё на мази, но пока Фукс занимается организационными делами, его всё-таки опережает Сергей Иванович Маклаков.

Он решает все проблемы гораздо проще и делает запись на частной квартире. Некоторая потеря звука, зато быстрее и дешевле! Дело за малым — кого привлечь в ансамбль? В те годы в Питере насчитывалось около семидесяти ресторанов, так что была неплохая возможность найти в них музыкантов, любящих и понимающих блатную музыку, и согласных подписаться на подпольное безобразие. Маклакову из всех знакомых ресторанных коллективов наиболее подходящим показался ансамбль из плавучего ресторана "Парус", — который, кстати, и находился не так уж далеко от его дома: в самом начале Большого проспекта Петроградской стороны, на Ждановской набережной возле стадиона имени Ленина. Сам Сергей Иванович был не то что завсегдатаем "Паруса", но зачастую посиживал там. Причём не за столиком, а в буфете, который находился возле самой эстрады. Наверное, чтоб музычку лучше слышать. Личность его давно примелькалась музыкантам, знали они и о том, что Серёжа, помимо всего прочего, и записями модными приторговывает. Потому и не удивился никто особо, когда однажды он подошёл к ним и предложил сыграть "на дому". Причём, не просто сыграть, а ещё и записаться на хорошую аппаратуру. И, хотя гонорар был сравнительно небольшим, согласились — а почему бы и нет? Да и самим было интересно попробовать, как их игра ляжет на плёнку.

Запись состоялась в декабре 1974 года, на квартире у одного из знакомых Сергея Ивановича, поскольку его собственная комната в коммуналке никак не годилась под такое мероприятие. Находилось это историческое место всё на той же Петроградской стороне, на улице Блохина, всего в двух шагах от "Паруса". Репертуар концерта подобрали современный, причём в его подборе самое активное участие принял новичок "Паруса" — Гена Яновский, только что приехавший в Питер из Сочи. Как вспоминает сам Геннадий Борисович, большую часть песен он незадолго до этого слышал в исполнении своих знакомых музыкантов из кисловодского ресторана "Храм воздуха". Кстати сказать, этот ансамбль уже успел к тому времени сделать и запись, причём практически с тем же репертуаром, с каким пришли к Маклакову музыканты "Паруса". Ну, а в музыкальном стиле, который выбрала для себя наша компания, сразу узнавалась столь популярная тогда эмигрантская музыка. Этот момент особо подчёркивал и один из участников концерта, Александр Кавлелашвили: "Решили играть под эмигрантов, под Бориса Рубашкина. А у нас Коля Резанов с таким голосом. Ну, не совсем с таким, конечно… В общем, наш Рубашкин, только охрип немного". Он же рассказывал, что ансамбль первоначально решили назвать "Имени завода Степана Разина". Но потом кто-то вспомнил прозвище Николая Резанова — "Жемчужный", которое ему навесили в джаз-оркестре И. Вайнштейна, и предложил: "Давайте будем "Братья Жемчужные". Самому Николаю это не особо понравилось, и в итоге остановились на компромиссном решении: "Ансамбль братьев Жемчужных имени Завода имени Степана Разина". Мы же не будем подробно останавливаться на этом концерте, о нём и так уже достаточно написано, а напомним только о музыкантах, принимавших непосредственное участие в записи. Итак: гитара — Николай Резанов, аккордеон — Александр Кавлелашвили, ударные — Геннадий Яновский и бас — Роберт Сотов, он же, кстати, был единственным "не поющим" в этот день. Часть музыкантов "Паруса" в этот раз осталась за бортом: духовую группу решили не брать, так как присутствие этих инструментов не укладывалось в изначально заданное условие — играть "как эмигранты". Не при делах оказался даже официальный руководитель ресторанного ансамбля Геннадий Лахман, ведь он играл на саксофоне. Но, как бы то ни было, именно в этот день родился новый ансамбль, название которого вы ещё неоднократно встретите на страницах нашего повествования.

А что же Фукс? У него уже почти всё готово — и студия, и техническая поддержка. В общем, Фукс действует по пословице: "не имей сто рублей, а имей сто друзей"! В том смысле, что тогда и твой рубль не пропадёт даром. Собрать музыкантов на концерт берётся ещё один знакомый — Владимир Ефимов. Он работал когда-то в системе "Ленконцерта", потом — инженером по звуку на "Ленфильме", прекрасно знает многие эстрадные коллективы, ему и карты в руки. Причём Фукс с Ефимовым ставят себе довольно высокую планку: им нужен не просто какой-то оркестровый аккомпанемент к блатным песням, а нужна действительно стильная и оригинальная музыка. Вот что вспоминает по этому поводу сам Владимир Ефимов: "В самом конце 1974 года Рудольф мне поставил задачу — подобрать музыкантов, чтоб сделать оркестровую запись Аркадия. Я обратился к Володе Васильеву, которого знал ещё по армейскому оркестру, — он в то время работал басистом в "Поющих гитарах", и был известен в музыкальном мире Питера под кличкой "Царь". Кстати, он до сих пор басист в "Поющих", и до сих пор — "Царь". Так вот, Володя Васильев взялся собрать подходящий состав, и довольно быстро с этим справился".

Итак, какой же всё-таки состав собрал Володя Васильев? Пианист — Александр Резник. Он уже зарекомендовал себя мастером, который может сыграть в любом стиле. В том числе и "под старую Одессу", как было на этот раз задумано. А раз Одесса — значит, должна непременно быть скрипка! Что такое одесский скрипач — после Куприна говорить уже не приходится. Но и в Питере пока ещё тоже есть скрипачи, у которых наряду с блестящей техникой присутствует в игре и "одесский акцент", и та импровизация, благодаря которой явился на свет уникальный стиль "клезмер", о котором речь будет впереди. Такого скрипача тоже находят — это Семён Лахман. Далее — ритм-группа. На басу, разумеется, берётся играть сам "Царь". Правда, ему полузапретные гармоники рок-н-ролла гораздо ближе, чем "Одесса", но тем оно и интереснее: партия одесского баса, сыгранная почти настоящим рокером! Остаётся ударник, на роль которого Васильев приглашает одного из своих знакомых, Юрия Смирнова. И надо сказать, забегая немного вперёд, что с ударником в этом концерте произойдут самые настоящие чудеса! Дело в том, что если Ефимов с Васильевым решили действительно совсем уж стилизоваться под "старую Одессу", то меньше всего им пришлось бы думать об ударнике. Ведь в той "Одессе" никаких ударных установок и близко не было, а был, в лучшем случае, барабан через плечо; чаще же отбивали ритм на бубне, а то и просто гвоздиком по тарелке. И вот, несмотря на то, что у организаторов концерта вовсе не было мыслей о столь уж "тонкой" стилизации, — в итоге почти что так всё и получилось! Но об этом мы расскажем чуть позже.

Итак, ансамбль собран. Задача ему, как мы уже говорили, поставлена грандиозная: сделать музыку "за Одессу"! Конечно, такая творческая концепция представляется вполне логичной, — какая ж ещё музыка должна сопровождать Аркадия Северного? Ведь Северный у нас кто? — "старый одессит"! Значит, и музыку надо приделать соответствующую, или, по крайней мере, изобразить какие-то свои представления о такой музыке. А это было не таким уж простым делом. Ведь на немногочисленные предшествующие образцы "блатного" аккомпанемента особо ориентироваться не приходилось. Здесь не подходила ни эмигрантская музыка — как правильный эстрадный аккомпанемент Лещенки, так и стиль "la russe" Рубашкина; ни наши отечественные опыты, являющиеся большей частью перепевами той же эмиграции. Новоявленный электрический стиль "ВИА", достаточно оригинальный по тем временам, тоже абсолютно не попадал в стилистику и эстетику образа Аркадия Северного. В общем, нашей компании предстояло, ни много, ни мало — самой воссоздавать эту "старую Одессу"!

Впрочем, воссоздавать не совсем с нуля. Как мы уже говорили, в ресторанной музыке, несмотря на все усилия коммунистов, всё-таки сохранились традиции старой эстрады, "нэпманской" музыки, и многого другого. И в том числе — такого музыкального феномена, как одесский джаз.

Здесь мы позволим себе небольшое "музыковедческое" отступление. Ведь самого понятия "одесский джаз" у нас официально никогда не существовало, и известно оно лишь как одна из хохмочек Леонида Осиповича Утёсова. А ведь такая музыка была на самом деле! Только носила малопонятное для простых советских людей название "клезмер". Но, несмотря на то, что само это слово редко кому доводилось слышать, музыка была знакома и узнаваема. Впрочем, на феномене клезмера мы не будем подробно останавливаться, о нём и так написано немало серьёзных статей и исследований. Скажем только, что эта музыка, возникшая в среде еврейских музыкантов Восточной Европы, была характерна не только национальным колоритом, но и весьма своеобразной манерой игры. Клезмер строился на принципе импровизационного обыгрыша оркестровки, — чем и был похож на американский джаз, хотя возник совершенно от него независимо. А в Одессе в манере клезмера обыгрывались уже не только еврейские мелодии. В нём зазвучала музыка и всех остальных народов этого интернационального портового города: русская, украинская, цыганская, греческая, молдавская. Вот это и был одесский джаз.

Ещё в начале XX века он вышел за пределы Одессы, и оказал большое влияние на ресторанно-эстрадную музыку всей России. Он остался действительно знакомым и узнаваемым, несмотря на то, что в СССР официально мелькал только в виде редких "иллюстраций" в фильмах и спектаклях про Гражданскую войну или НЭП. Так, "на слуху", одесский джаз и жил вплоть до 70-х годов, и традиции его, слава Богу, всё-таки сохранились. И вот теперь в такой музыке и предстояло поработать нашему свежеиспечённому ансамблю, аккомпанирующему "старому одесситу" Аркадию Северному.

25 января 1975 года вся компания собирается на квартире Владимира Васильева, на Наличной улице, дом 7. Владимир Ефимов приносит свой магнитофон, а Рудольфа Фукса на это мероприятие даже и не приглашают. Вероятно, Ефимов рассматривал эту запись, как репетицию, проверку перед тем, чтоб "показать товар лицом". Запись получилась короткой, всего на 30 минут, но весьма любопытной. Во-первых, довольно неожиданным "вступлением" Северного к песне "Пропил Ванька": "Сегодня вы услышите то, что слышали, и то, что ещё никогда не слышали. Но сегодня я хочу отдать дань моему лучшему другу Алёхе, батька которого пропил всё на свете…" Вы уже, наверное, поняли, что "Алёха" — это Алёша Димитриевич, знаменитый русский певец, живший во Франции. Аркадий, как вспоминали многие, очень любил его творчество. И при этом, конечно, дело не обошлось без рассказов об их личных встречах! То в Москве, куда Димитриевич якобы специально приезжал, чтобы встретиться с Северным, то в Париже, во время одной из "загранкомандировок" Аркадия. Потому-то он здесь и называет Алёшу своим "лучшим другом". Эти истории настолько красивы, что мы даже не видим нужды их комментировать. Но скажем, немного забегая вперёд, что в легенде про "творческий союз" Димитриевича — Северного они были далеко не последними.

А, во-вторых, было и ещё одно интересное обстоятельство этой записи. Дело в том, что Владимир Ефимов пригласил на эту запись кроме музыкантов также и некоторых своих знакомых. И был в их числе электрик с улицы Олега Кошевого Володя Раменский. Имя которого вы ещё неоднократно встретите на страницах нашего повествования. С ним, кстати, был знаком тот же Сергей Маклаков, что немаловажно для понимания дальнейших событий творческой биографии Аркадия. Но не будем опережать события. А скажем только, что Раменский не просто присутствовал на записи. В этот день впервые прозвучала песня на его стихи! Причём — одна из лучших:

Как хотел бы я стать Есениным,

Чтоб от ласки моих стихов

Яркой, пламенной и весенней

Сохранилась твоя любовь…

О том, что Владимир пишет стихи, знали только самые близкие его друзья и родственники, а также. литконсультанты и редактора различных изданий. Раз за разом возвращавшие ему стихи по всяческим формальным причинам. Но именно с песни "Как хотел бы я стать Есениным", к нему придёт, без всякого преувеличения, настоящая, народная, известность, для получения которой не нужны публикации в "толстых" журналах, и именно с этого дня Владимир станет одним из наиболее близких и верных друзей Северного.

Ну, а главным событием дня была, конечно, удачно прошедшая оркестровая проба, хотя Сергей Иванович Маклаков, которому через несколько дней продемонстрируют эту запись, и скажет: "Дерибас!" Имея, впрочем, в виду не музыку, и не пение Аркадия, а звукорежиссуру, которую, по его мнению, он со своей аппаратурой мог бы обеспечить гораздо качественнее. Но эта запись заставит его всё-таки кое о чём задуматься, и зародит идею, которую он с успехом воплотит через три месяца. Но мы об этом ещё расскажем, а сейчас для Аркадия Северного и Рудольфа Фукса важно только одно: всё, наконец-то, готово для записи под "одесский" ансамбль!

И вот, наконец, — февральский день 1975 года, актовый зал института "Ленпроект". Администрации и партийного руководства в институте нет, — воскресенье. Вахтёры тоже не особо удивлены шныряющими в актовом зале людьми, ведь Фукс всё предусмотрел! Это же просто очередная репетиция "ленпроектовской" самодеятельности. с приглашёнными товарищами.

Ничего особенного. И вахта спокойно пьёт чай, а в актовом зале тем временем начинается историческая запись: "Ну что ж ты меня не узнал, что ли? Я же ж Аркадий Северный!" И.

Здравствуйте, моё почтенье,

От Аркашки нет спасенья…

В общем, — азохтер махтер абгемахт фахтовер ят![6] А что мы ещё можем тут сказать?!! Разве можно рассказать об этой колоритнейшей музыке, об этих замечательных песнях, и о том, как мастерски их спел Аркадий! Это надо просто слушать и переслушивать, находя каждый раз что-нибудь новое, каждый раз удивляясь тому, сколь великолепно открылась тогда эта новая страница советской блатной музыки. Но мы пропустим "лирическую" часть, оставим какому- нибудь будущему Поэту возможность описать впечатления от этого концерта, и вернёмся к истории того знаменательного дня.

Основную техническую поддержку обеспечивал Леонид Вруцевич. В ход пошло всё казённое оборудование радиорубки актового зала, предназначенное для проведения ответственных партийных мероприятий: микрофоны со стойками, усилители, и, конечно, магнитофон. Хоть и советский, но всё-таки студийный высокоскоростной магнитофон "Тембр". Однако Ефимову с Фуксом хочется запечатлеть этот исторический концерт и на свои аппараты! Поэтому Ефимов приносит свою "Яузу-10" — первый отечественный ламповый стереомагнитофон, весьма удачно усовершенствованный хозяином, но не берущий большую катушку; а Фукс — тоже что-то родного советского производства, чуть ли не "Днепр". Но мы не будем подробно описывать, как размещали и параллелили микрофоны, пытались сделать разнос по каналам, не имея никакого пульта. Несведущим людям это неинтересно, а знатоки могут оценить сами, прослушав эту, кошмарную с точки зрения профессиональной звукорежиссуры, фонограмму. Но разве могло это смутить простого советского слушателя, никогда не слыхавшего блатных песен в таком музыкальном сопровождении! Ведь оно здесь оказалось, пожалуй, не менее привлекательным, чем тексты песен. Конечно, народу было очень интересно послушать с магнитной ленты такую музыку, которая в СССР столько лет официально не признавалась, и нигде, кроме ресторанов, не звучала А музыканты всё это прекрасно понимали. Недаром же во всём "блатняке" 70-х годов столь часто будут использоваться длинные проигрыши, а то и вовсе чисто инструментальные композиции. Ну, а в народной любви к этой музыке сказалась, вероятно, ещё и пресловутая романтика подпольщины: чем изысканней музыка, тем, значит, и круче выглядит наше подполье. Пусть все знают, что блатную музыку в СССР делают не опустившиеся личности по тёмным подвалам, а профессионалы высшего класса!

И вот, на одном дыхании, под сногсшибательный аккомпанемент, Аркадий выдаёт великолепный сеанс "за Одессу", состоящий как из классических, так и из новых, в том числе и написанных Фуксом, песен. И тут у Владимира Ефимова заканчивается его 30-минутная плёнка. Поменять её — дело, конечно, одной минуты, но в это время происходит непредвиденная заминка. Ударнику Юрию Смирнову уже надо срочно уходить по своим делам, и он, несмотря на уговоры, исчезает. Поджимает время и Александра Резника, но дружными усилиями его всё-таки уговаривают остаться. Ведь без Резника ансамбль совсем рассыплется! А ударник — уж Бог с ним, решим как-нибудь проблему. Тем более, что никакой особо виртуозной игры в "первом отделении" он и не продемонстрировал! И вот сам Аркадий заявляет, что отобьёт ритм ничуть не хуже. Причём безо всяких там барабанов, а при помощи обычной, свёрнутой в трубку, газеты. Ну, не Бог весть что, конечно, — но мы же "в Одессе"! Пойдёт. Можно начинать "второе отделение". А тем временем Ефимов, пользуясь неожиданно затянувшейся паузой, перенастраивает микрофоны, а заодно подключает и ещё один дополнительный, для себя. В него он будет подавать различные реплики на протяжении всей остальной записи, по его собственным словам — "чтоб веселее было", а по словам Фукса — "чтоб только испортить фонограмму".

В общем, вторая часть записи оказывается по звучанию совсем не похожа на первую. И репликами Ефимова, и иным звучанием инструментов, и газетой Аркадия. Который, впрочем, потом забрасывает и её, и ритм ведётся уже непонятно кем и на чём. Сколько песен было спето тогда, и на чём завершился концерт — сейчас уже никто и не помнит, а аутентичной, то есть полной оригинальной записи, к сожалению, отыскать пока так и не удалось. А может быть, её и вообще не существовало… Сделать же какие-либо определённые выводы по сохранившимся фонограммам очень трудно. Тем более что, как выяснилось, большинство из них представляет собой. монтаж. В который кроме записей этого исторического дня, вошло ещё и то, что было записано через неделю! В следующее воскресенье в том же актовом зале "Ленпроекта" и с тем же составом музыкантов производится ещё одна запись. Но что тогда было записано — это тоже остаётся пока тайной. Владимир Ефимов вспомнил только, что"… Последней песней была "Постой, паровоз", после чего оставался небольшой кусок ленты, и Аркадий начал интересную импровизацию на тему "Клён ты мой опавший". Но, к сожалению, лента всё-таки закончилась…"

А впрочем, все эти подробности сейчас уже не так и важны. Ведь именно в таком виде этот концерт навсегда полюбился и запомнился почитателям жанра, и вошёл в историю под названием "Первый одесский".

Но не успевает изумлённый советский народ придти в себя от этого "привета из старой Одессы", как Сергей Иванович Маклаков преподносит ещё один шедевр подпольной музыки.

Он уже имеет собственный опыт удачной оркестровой записи "Братьев Жемчужных". А тут вдруг такой впечатляющий успех только что сделанного концерта его давнего знакомого Аркаши Северного! Причём тоже под ансамбль. И Сергею Ивановичу приходит в голову беспроигрышная идея: совместить игру "своих" музыкантов с пением "блатного маэстро". Особых сложностей в организации такой записи Маклакову ждать не приходится. Только вот место для неё ему опять надо искать где-то по знакомым. И он находит — на этот раз под студию предоставляет свою жилплощадь Дмитрий Калятин. Это имя ещё не раз встретится на страницах нашего повествования. Аркадия с Димой и его семьёй свяжут долгие дружеские отношения, и даже большее. Но об этом мы расскажем позже, а сейчас немного остановимся на неординарной личности самого хозяина квартиры.

Дмитрий Михайлович Калятин, радиолюбитель и музыкальный коллекционер "средней руки", попал в мир бомонда блатной музыки Питера, когда случайно познакомился с Рудольфом Фуксом на пляже в Сестрорецке. Причём, Дмитрий Михайлович ходил на пляж отнюдь не загорать: "Я ставил в приёмники типа "ВЭФ", "Спидола" дополнительные платы, чтоб ловить волны 13 и 16 метров. Это — зарубежные станции, сплошная музыка, "Би-Би-Си", "Голос Америки", — и в этих диапазонах не работали наши глушилки. В те годы транзисторы были в большой моде. Я просёк этот момент. Всю неделю готовил платы, паял. А в воскресенье пройдёшь по сестрорецкому пляжу — за час в кармане стольник… На пляже в хорошую погоду приёмников — море. Я это место называл "еврейское лежбище", а сам город — Жидорецком. Ну, понятно почему".

К рассказу Дмитрия Михайловича мы можем добавить только одно пояснение: Сестрорецк находится на побережье Финского залива, в Курортном районе, считавшемся всегда фешенебельным. И, естественно, что состоятельные ленинградцы, среди которых было немало евреев, предпочитали снимать дачи именно здесь. Рудольфа Фукса тоже нельзя было назвать малоимущим. В Сестрорецке он бывал часто, и вот так однажды и познакомился с Калятиным, во время одной из "торговых операций". Кстати, Фукс тоже называл несчастный город Сестрорецк "народным" именем, но совсем другим: "С Димой я познакомился на пляже в Сестроблядске. Он там приторговывал радиодеталями, а попутно интересовался записями. Зашёл разговор о Северном. У него были записи, но довольно плохого качества. Ну, я ему рассказал немного, что я сам Северного записывал. А потом думаю: он работяга, и Маклаков работяга, сведу-ка я их. И свёл. Так Калятин с Серёгой и познакомились…"

Познакомились и сразу же нашли общий язык на почве любви к музыке, а также, чего греха таить, и к весёлому застолью. Потому вот при подготовке к первой записи Аркадия с "Братьями Жемчужными" Маклаков сразу вспоминает о Диме и звонит ему: "Будем записывать 2-й концерт "Братьев Жемчужных. Хочешь участвовать — вноси "капусту". В общем, по словам Калятина: "Взнос был 50 рублей. Они не определились с местом, и я предложил свою квартиру: мои домашние уезжали на майские праздники на дачу".

А трёхкомнатная квартира Калятина, надо сказать, прекрасно годилась под студию: большая, с минимумом мебели и, к тому же — есть пианино! При таком раскладе вполне можно было стерпеть тот недостаток, что находилась она в Весёлом посёлке, в те времена — глухой окраине Питера.

Таким образом, вопрос со студией решён, а фирменная аппаратура у Сергея Ивановича всегда наготове. Но надо ещё что-то решать с музыкантами. И тут Маклаков решает: не мелочиться! Оркестровая запись с Аркадием Северным должна быть действительно под оригинальный оркестр, а не под квартет, изображающий "эмигрантов". И он приглашает на запись уже весь состав ансамбля из "Паруса"! Музыканты, естественно, охотно соглашаются. Говоря словами Геннадия Яновского — "для обогащения аккомпанемента и для заработка музыкантам". И хотя, по сравнению с предыдущим составом, добавилось всего двое музыкантов — духовики Геннадий Лахман и Виктор Белокопытов, — вся музыкальная концепция при этом поменялась коренным образом. Впрочем, к этому мы ещё вернёмся.

Итак, Аркадий Северный и "Братья Жемчужные". Долгие годы эти два имени будут для многих людей одним, неразрывным понятием. Благодаря затее Маклакова, в творчестве Северного открывается действительно новая, яркая страница. И началось всё это 30 апреля 1975 года. Но сам Сергей Иванович, конечно, ничего пока об этом не подозревает. И вовсе не думает об "исторической значимости" этого дня, когда назначает общий сбор участников мероприятия на Ждановской улице…

"На заливе лёд весною тает", а на вольной воде речки Ждановки весело покачивается плавучий ресторан "Парус". Рядом же, на набережной, где уже встретились Маклаков с Калятиным, появляется какой-то "плюгавенький мужичок, доходяга, ручки-ножки со спичку". Именно так характеризовал своё первое впечатление от встречи с Аркадием сам Дмитрий Михайлович. И точно такой же была реакция у всех, впервые видевших Северного: изумление от того, насколько его внешний вид не соответствует голосу, столь знакомому по записям. Мгновенно рассеивающееся при первых же словах: "Я — Аркаша". Но вот уже подано такси, музыканты грузят инструменты, и три тачки мчатся через весь город на правый берег Невы, на улицу Евдокима Огнева. А ехать туда от "Паруса" почти целый час, и всё это время Аркадий с Маклаковым и Калятиным обсуждают детали предстоящего концерта. Да так, что в конце концов обращают на себя внимание водителя. "По дороге таксёр — его Юрой звали, — как услышал, что мы Аркадия Северного везём, загорелся: "А можно я с вами побуду?" — "Ты же на работе!" А он распалился: "Всё, бросаю смену, остаюсь!" Поставил тачку у меня под окнами, выключил счётчик. Потом каждый час бегал за водкой в магазин. И не зря: Аркаша ему песню посвятил!.." — вспоминал Дмитрий Михайлович. Таким образом, число участников мероприятия увеличивается ещё на одного человека — простого питерского водителя таксомотора Юрия Давыдова. Впоследствии Юра достаточно близко познакомится с Аркадием Северным, и тот посвятит ему уже не одну песню, а целый концерт. Но это будет не скоро.

А пока что Сергей Иванович начинает готовить к записи свой аппарат. По воспоминаниям самого Маклакова — ламповый стереомагнитофон "Sony", по воспоминаниям Калятина — какой- то квадромагнитофон, а по словам Михаила Шелега — ещё и с микшерским пультом, изготовленным товарищем Сергея Ивановича — Владимиром Мазуриным. Но не будем глубоко вдаваться в эти технические подробности, музыкальная часть всё-таки интереснее.

Итак, музыканты занимают свои места. Гена Яновский усаживается за ударную установку, которую привезли заранее. Алик Кавлелашвили — за фоно, но и аккордеон у него наготове. Роберт Сотов настраивает контрабас, Коля Резанов — гитару с банджо. "Новообращённые" члены коллектива Лахман и Белокопытов берут в руки саксофон и трубу, и. Будет сейчас вам джаз! Давай, Аркаша!

И Аркаша "даёт":

"Прослушав концерт "Братьев Жемчужных" в Одессе, я срочно сел на самолёт и вылетел сюда, в Петербург, для того, чтобы записаться вместе с этими "Братьями", концерт, который будет посвящён для музыкальной коллекции Сергея Ивановича и Дмитрия Михайловича. Со мной ещё тут небольшой маленький Моня, сыночек мой приехал, и поэтому: Начали!

Не забывай меня, мой друг Серёга,

Не забывай, не хмурь своих бровей,

Ведь в жизни нам не так осталось много,

Давай смотреть на жизнь повеселей!"

Весьма примечательно, что этот концерт начинается с песни, написанной "ещё никому неизвестным поэтом" Владимиром Раменским, который, как вы помните, принимал участие в январской записи Аркадия в у Володи Васильева. Он действительно почти ещё никому не известен, ведь та "репетиционная запись" практически не распространялась. Но на этом концерте Аркадий споёт ещё одну песню на стихи Раменского, полюбившуюся ему тогда же, в январе: "И вот мы вместе с "Братьями Жемчужными" сейчас сыграем чуть-чуть подражание Есенину…"

Это, конечно, лирика и по духу и по сути, но, тем не менее, сегодня звучит самый настоящий джаз! А что? — ведь все музыканты "Паруса" — джазмены по духу, и в прошлом — члены различных известных джазовых коллективов. Вынужденные уйти в ресторан, потому что Советская власть, как известно, неустанно заботилась о заработках музыкальных коллективов. Точнее — о том, чтоб эти заработки, упаси Бог, не были большими. Впрочем, советские люди вполне могли быть за это ей благодарны, так как в итоге у них появлялась возможность послушать в ресторане классных музыкантов! Таких, как наша команда. Несмотря на то, что ребята они, в основном, молодые (Резанову в 1975 году исполнилось только 26 лет!), и замечательного джаза периода сороковых и начала пятидесятых практически не застали. Да и ресторанный джаз в середине 70-х годов уже не в моде, и подобные коллективы держатся только стараниями. постановлений и регламентов "Ленконцерта". Перепуганные наступлением рока чиновники в панике пытаются прикрыться от него джазом, который так беззаветно топтали ещё двадцать лет назад.

Это действительно шоу абсурда, но факт остаётся фактом. Впрочем, для нас главное, что в "Парусе" собрался великолепный коллектив, который сейчас в "одной из самых прекрасных и красивых квартир города Ленинграда…" вместе с Аркадием Северным делает классную джазовую аранжировку блатных и ресторанных песен!

Как вспоминают сами музыканты, принимавшие участие в той записи, никакой особой "проработки концепции" перед концертом у них не было. Они просто сыграли так, как всегда играли в родном ресторане. В результате чего и стала эта запись своего рода реликвией — изумительно запечатлённым "снимком" той замечательной музыки. Не стилизованный "одесский джаз", и не классический джаз концертных залов, а натуральный мелос советского ресторана доэлектронных времён.

Впрочем, многие песни, спетые в этот день, в ресторанах явно никогда не игрались! Не могли же там прозвучать песни-сатиры Александра Галича, исполненные в этом концерте нашей вольнодумствующей компанией! Да и не все романсы были взяты из ресторанного репертуара. Но ведь ансамбль давно сыгрался, музыканты в своих импровизациях прекрасно понимают друг друга, и для них не проблема с ходу сделать красиво новые песни. И романс пойдёт в блюзовом квадрате. И цыганщина! А что они сотворили с "Как-то по проспекту". Так "испортить синкопами" блатной ритм действительно надо уметь!

Однако мы слишком увлеклись "Жемчужными", а ведь главным героем этого дня был всё- таки Аркадий Северный. И перед ним-то, кстати, стояла совсем не простая задача — вписаться в джазовый стиль музыкантов, которых он здесь только в первый раз и увидел! А репетировать некогда. Но Аркадий блестяще с этим справляется. Во-первых, он, со своим талантом, может легко поймать любой ритм, и даже сбившись, так красиво исправиться, что всеми это будет воспринято, как "домашняя заготовка"! Во-вторых — Аркадий всё-таки тоже любитель джаза, и даже больше, чем просто любитель. "Япоклонник джаза, истовый поклонник. Но Северный — это тоже джаз" — как говорил В. Мазурин М. Шелегу.

Аркадию в этот день удаются все песни! И старый классический "блат", и песня Галича, и дворовая лирика. Как будто давно уже пелись они именно так с этим джазом:

Отбегалась, отпрыгалась,

Отпелась, отлюбилась,

Моя хмельная молодость

Туманом отклубилась…

Так, на одном дыхании, и записывается этот замечательный концерт. Вот разве что под конец, расслабившись, Аркадий и "Братья" добивают ленту уже откровенно балаганным попурри. И, наконец: "Ансамбль "Братьев Жемчужных" закончил свою работу. Мы хотим выразить благодарность нашему замечательному другу и большому помощнику Аркадию Северному за участие в этом прекрасном концерте…" Пора возвращаться в "Парус". Кому — на трудовую вахту, а кому — просто отметить это знаменательное событие. И вот весёленьких Аркадия с

Димой уносит от "Паруса" через всю Петроградскую — в Парк Ленина, а затем на Кировский мост, где они, обменявшись телефонами, расстаются.

Маклаков же остаётся наедине со своими записями на фирменной ленте, с коими ему теперь предстоит большая работа. В итоге будет изготовлено множество 90-минутных копий, с разными вступлениями, с разным порядком и количеством песен. В общем, сам того не ведая, Сергей Иванович становится, кроме всего прочего, ещё и зачинателем благодатного процесса "усушки и утруски" оригинальных записей. Который продолжается и до сих пор — разными людьми и с разными, порой неведомыми рядовому обывателю, целями. Впрочем, это уже проблемы из сферы не наших интересов, и на этом мы останавливаться не будем.

Аркадий же, расставшись с Калятиным, совершенно неожиданно пропадает из поля зрения всех своих друзей на всё лето 1975 года! Никто не может теперь рассказать, куда же он подевался после столь многообещающего начала года. Но сам факт, что Северный исчез, останется в памяти у многих.

Ведь за это время Рудольф Фукс успевает создать "второй" состав "Братьев Жемчужных" с Евгением Драпкиным, Вячеславом Масловым и Анатолием Архангельским — музыкантами из ресторана "Корюшка", в те годы самого знаменитого по части исполнения блатных песен; и записать с этими музыкантами два концерта. На одном из которых, кстати, Резанов скажет, что Аркадия Северного"… послали на гастроли на БАМ, откуда он вернётся. Когда — неизвестно". К этому составу вскоре подключится и Владимир Лавров — обладатель одного из самых крутых электроорганов Ленинграда, и скрипач Евгений Фёдоров, который в будущем сыграет очень много концертов с Северным. Но пока всё это происходит без Аркадия.