XXXII

XXXII

Братья разъехались, младший брат вернулся в Новосибирск, а там его ждала приятная новость: его, возможно, пошлют освещать Олимпийские игры в Сеуле. Во всяком случае, его включили в предварительный список.

Младший сын Петра Степановича был человек проверенный, он часто ездил за границу, но пока только в социалистические страны. А тут – такая возможность! Надо было заполнить анкету, все рассказать о своих родителях братьях, сестрах… Если, например, кто-нибудь умер, то указать, где похоронен. В общем – все подробно. У младшего сына Петра Степановича всегда были проблемы, что писать в таких анкетах. Писать, что он был в детстве на оккупированной территории, или в детстве не считается? Что один брат был в плену? А второй – в заключении? Что отец сидел? А если они реабилитированы? Он как-то отвечал на все эти вопросы, сообразуясь с духом времени, но от разу до разу забывал, что писал в прошлый раз, и всякий раз опасался, что напишет что-то не то, а спрашивать у кадровиков не хотел, чтобы лишний раз их не насторожить. Он больше советовался с братьями.

У старшего брата у самого были проблемы с такими анкетами по линии Первого отдела. Их периодически полагалось обновлять, он же такими секретными делами занимался. Старший брат кое-что опускал или привирал, но всегда одинаково, хотя и ему приходилось непросто: прошлое-то все время менялось. Скажем, он своих дядьев репрессированных никогда не упоминал, как будто их и не было, а они вдруг возьми и появись, их реабилитировали, стали о них писать в газетах, про дядю Васю книжка вышла. Надо их теперь указывать или нет? Он решил ничего не менять, а спросят – прикинется дурачком, скажет, не знал, дескать, что дядьев тоже надо указывать. Примерно такие советы он давали младшему брату. Атому очень хотелось поехать в Сеул, и он задумывался: а не повысит ли его шансы наличие героического революционного дяди, именем которого теперь назвали улицу во Львове и даже поставили ему там памятник? Но тогда возникнут расхождения между этой анкетой и теми, которые он заполнял прежде. Как он это будет объяснять, если спросят?

Он решил посоветоваться с братьями: стоит ли добавлять про дядю? Или лучше не надо? Впишешь какую-нибудь дополнительную мелочь, потом не расхлебаешь! Старший брат советовал ничего не менять, а среднему будто вожжа под хвост попала:

Що стосуеться тво?ї«анкети», «особистого листа» і додаткової «дрібниці», то я вважаю, що в нашему віці можна вже і не тремтіти. I як же мені хочеться хоч напослідок плюнути межі очі тим упорядникам «особистих листів»[25].

Применить на практике совет среднего брата младший брат, конечно, не мог, только покачал головой, удивляясь необоснованной резкости полученного ответа. Видно, поездка в Сеул для среднего брата была чем-то вроде полета на Марс, он мог посчитать, что младший брат просто с жиру бесится, добиваясь этой поездки. Сам-то он только что впервые побывал в Ленинграде – и то отнесся к этому довольно спокойно. А младшему брату Сеул нужен был для профессионального роста.

О поездке в Ленинград, между прочим, мы даже и не знали, пока нам не случилось прочесть письмо, полученное старшим сыном Петра Степановича от среднего брата вскоре после отцовского юбилея.

Грустно было смотреть на отца, всегда такого самостоятельного, а сейчас такого беспомощного. Думаю о нем часто, а сказать, что за человек наш отец, не могу. Трудный характер – часть его самостоятельности, иногда даже смешной (в прошлом). Он всегда был прижимистым, но держался за заработанное, представить же себе, чтобы он позарился на чужое, – не могу. Вроде и неглупый, столько хлебнул в жизни, – а карась-идеалист, да еще какой! И много ли мы о нем знаем?

Я тут недавно побывал в Ленинграде. Впервые в жизни наш профсоюз предложил мне недельную туристическую путевку, и я согласился поехать в надежде купить сапоги моим девочкам и посетить Велория, двоюродного братца, сына нашего загубленного дядьки. Я ведь с ним никогда не виделся, да и ты, кажется, тоже. Ну и почему бы не посмотреть этот город знаменитый?

Жили мы в Ораниенбауме, километрах в 60 от Ленинграда, а завтракали в городе Ломоносов. По дороге в Ломоносов гиды с восторгом рассказывали о военном героизме и хвастались бесконечностью братских могил.

На один день я оторвался от своей группы, чтобы походить по магазинам, хотя купить сапоги тогда не удалось. А заночевал у Велория (имя это означает Великая Октябрьская революция) Васильевича. За один вечер человека не узнаешь. Он мне показался благочестивым и правоверным, а я в разговоре допускал некоторое богохульство, о чем потом сожалел. Но разговор был интересный. Велорий знает (от покойной матери) много семейных преданий, о которых наш отец не распространяется. По его словам, Петр Степанович в молодости хотел стать писателем и даже написал повесть о пути разночинца к высшей школе. Он будто бы показывал ее Короленко, и тот одобрил. Но когда отец в 20-е годы попытался опубликовать свою повесть, ему сказали, что она слишком насыщена эсеровским духом, и он прекратил свои попытки. Я бы с удовольствием ее прочел, но, похоже, она не сохранилась.

Кстати, когда мы говорили о наших родителях, Велорий высказал неглупую мысль, что они были типичными представителями поколения крестьян, прорвавшихся к какой-то другой, новой для них жизни, в которую они с одержимостью поверили – каждый на свой лад. Не знаю, эсеровская это мысль или какая другая, но она мне понравилась.

Я подарил им две чудесные шкурки на шапку, а утром, когда мы выходили из дому, он сунул мне в карман 75 рублей на подарки для нашей женской половины. Я незаметно вынул деньги и оставил их на столике в коридоре.

На следующий день после моего возвращения домой приехала Наталка. Линия ее жизни меня пугает, так как я всю жизнь прожил в страхе, и мне богоотступной кажется ее вольность. После окончания института она работала по назначению в Донецке. Когда заболела гриппом, не обращалась к врачам и две недели пролежала дома без больничного, пока не почувствовала себя нормально. Я бы на ее месте ползком пополз на работу, как только врачи сказали, что дольше меня держать на больничном не могут. У нее испортились отношения с начальством, она поскандалила и сказала что увольняется, хотя она еще не отработала положенный срок. Начальство закусило удила, Наталка – тоже. Она перестала ходить на работу, считая, что дело ее правое и логика ее железная. Я со своей философией премудрого пескаря пасую перед ней.

Она решила добиваться «правды». В понедельник позвонила в Киев и узнала, что их министр принимает в среду. Вечером во вторник мы посадили ее в поезд на Киев. А в среду ночью нам принесли телеграмму с одним словом: «удача». Теперь из Киева она направилась во Львов, чтобы повидать свою подругу перед родами. Этот визит Наталка считаете абсолютно необходимым. Я же всю осмысленную жизнь не питал доверия ни к кому чужому и не понимаю Наталкиной привязанности к подруге (а подруг у нее много). Что будет делать Наталка дальше, – посмотрим.

Особенно долго смотреть не пришлось.

Внучка Лиза, первая дочка среднего сына Петра Степановича, давно хотела выйти замуж, и женихи как будто были, а все не получалось с замужеством. И сын, и Оксана сильно переживали из-за этого. А Наталка, их младшая дочка, вроде и не собиралась, а выскочила. В том смысле, что вышла замуж за красивого кавказца, и когда Петр Степанович узнал об этом, она жила уже не в Донецке, а с мужем – на Кавказе.

Наша Наталка вийшла заміж за Магомедова Володимира Магомедовича, лакца по національності, – сообщал средний сын в письме к отцу. – Зараз Магомедова Наталка живе в місті Махачкалі в родині Володимира. Вона часто пише нам великі, художнього змісту, листи, які нас чарують. Володимир уже працю?, а Наталці шукають роботу родичі, і можливо, що вона буде працювати вчителькою.[26]

Петр Степанович, само собой, поздравили сына, и невестку, и внучку, но сыну написал, что хотелось бы больше узнать о том, как живется теперь Наталке в чужой семье, какие у нее там условия. Там же у них, может быть, все по-другому. Они там все джигиты. У него, Петра Степановича, во времена военного коммунизма был один знакомый джигит, чуть что, – хватался за пистолет. Страшный был человек, не страшнее, впрочем, всего военного коммунизма. Его, кажется, тоже потом посадили.

Сын ответил, что сам ничего не знает, но ближе к весне собирается съездить посмотреть. А когда вернулся, описал все подробно в письме, Петр же Степанович это письмо сохранил. Вот оно.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.