1976–1977
1976–1977
Тем слезам суждено было пролиться, подняться откуда-то, из неведомого источника, скрытого далеко и глубоко под землей, приплыть от могильных холмиков и дешевых гостиничных комнат, где на стенах лежит печать одиночества и отчаяния.
К сожалению, горя вокруг хватило бы оросить пустыню Сахару.
Ричард Бротиган. Осадочное сомбреро
Пока отец был в Японии, лошадь моя повредила ногу. Доктор Колми ее усыпил, и я села рядом на землю, положила лошадиную голову к себе на колени, гладила шею и смотрела за луг, на черепичную крышу нашего дома. От ветра трава полегла, и было видно амбар и окно кабинета, куда скрывался отец. Потом, спустившись, он всегда говорил, какой был день, хороший или не очень. Однажды я спросила, а какой день хороший. Отец испытующе посмотрел на меня и сказал:
— Когда восемь страниц. Когда шестнадцать, то еще лучше.
Теперь кабинет пустовал, отец был в Японии. Вернуться он должен был только в конце июля.
Мимо проходили наши соседи, закончившие работу в поле, и, увидев меня, сказали, что у них есть заступ и они похоронят лошадь. Дин с Лекси отвезли меня в Милл-Крик. Они записали меня участницей на местный турнир «Королевского родео». Моей лошади больше не было, пришлось сесть на белогривого пегого красавца жеребчика из конюшни Дин. Он был с норовом, любил подстеречь, когда седок отвлечется, и сбросить не сбросить, но рвануться в другую сторону. Мне с ним было, конечно, не совладать. Судьи там весьма озадачились, услышав, что у них в штате Монтана пятнадцатилетняя девочка живет сама по себе, без отца и матери.
К тому времени, когда отец наконец вернулся, я уже понимала, что он не в состоянии нести за меня ответственность. Дом на ранчо оказался иллюзией. Моя комната была не взаправду. Что бы отец ни дал, все потом отнималось. Когда я сейчас вспоминаю Монтану, мне становится грустно. Жизнь на ранчо была миражом, надеждой на жизнь, какой не суждено было сбыться. Основания для надежд у меня были. Было все, что отец способен дать дочери: еда, посуда, своя комната, милые развлечения вроде лошади, — не было лишь отца. Отец страдал и был занят собой, что хорошо видно по дневниковым записям осени 1975 года. Отец здесь чем-то напоминает своего Камерона из «Чудовища Хоклайнов».
Камерон все подсчитывал. В Сан-Франциско его рвало восемнадцать раз. Камерон подсчитывал вообще все, что ни делал. Едва с ним познакомившись, много лет назад, Грир не раз приходил от этого в ужас, но с тех пор привык. Пришлось привыкнуть, иначе можно было сойти с ума.
Отец записывал, что съел на завтрак:
Суббота, 30 августа 1975
(2) На завтрак был гамбургер и грейпфрутовый сок.
Четверг, 4 сентября 1975
Позавтракал, хот-догами и фасолью, в два, потому что пили до четырех.
Записывал, что написал:
Понедельник, 1 сентября 1975
Напечатал 8 страниц нового романа.
Пятница, 26 сентября 1975
(4) Работал над романом.
Среда, 8 октября 1975
(2) Проверил корректуру «Ртуть грузят вилами». Вроде бы неплохо.
Воскресенье, 19 октября 1975
(3) Работал над новым романом. Дело движется.
Четверг, 23 октября 1975
(1) Весь день просидел над романом, вычитывал и т. д., роман прекрасный…
Отец считал походы к друзьям:
Суббота, 30 августа 1975
(5) Был на обеде у Расса Чатмена в Дип-Крик.
Понедельник, 22 сентября 1975
(2) Был у Тома Макгуэйна, пили кофе… Говорили о У. Б. Йейтсе.
Вторник, 23 сентября 1975
(3) Вышел из дому навестил Гатца.
Среда, 24 сентября 1975
(5) Был у Бекки, и мы замечательно поболтали.
Считал походы на рыбалку:
Воскресенье, 31 августа 1975
(4) Ходил на рыбалку к западному рукаву Милл-Крик и поймал форель весом в фунт.
Среда, 3 сентября 1975
(5) Ходил на рыбалку на Нельсон-Спринг-Крик. Прекрасный осенний день, но рыба почти не шла. Одну поймал.
Суббота, 27 сентября 1975
(3) Был со Стюартом на рыбалке на Нельсон-Спринг-Крик, поймал 4 форели, одну в 20 дюймов.
Писал он, что пьет много, что, кажется, не в состоянии с собой совладать, что разочарован в себе:
Пятница, 9 сентября 1975
(1) Проснулся в страшном похмелье.
Вторник, 23 сентября 1975
(3) Опять похмелье
Среда, 24 сентября 1975
(7) Опять напился. Решение было не самым удачным.
Четверг, 25 сентября 1975
(4) Проснулся с чудовищной головной болью.
Суббота, 11 октября 1975 (4)
Снова лег и провалялся в постели почти целый день. Ни на что больше был не годен. Поднялся поздно вечером и шугал, будто я вампир.
Воскресенье, 12 октября 1975
(4) Опять слишком много выпил, разочарован в себе.
Среда, 15 октября 1975
(6) Опять похмелье, ну и что хорошего?
Понедельник, 20 октября 1975
(7) Сегодня не пил.
Среда, 22 октября 1975
(2) Не пью совсем.
Четверг, 30 октября 1975
(2) Начал пить.
(3) Не остановиться.
(4) В конце концов выпил шесть раз. Хорошим это не кончится.
Но все-таки чаще он писал в дневнике о наших маленьких радостях. Честно говоря, тогда я не отдавала себе отчета в том, сколько он пьет. Я смотрела в будущее, конечно, чересчур оптимистично, за исключением разве что случая с телефонами (запись о нем у отца тоже есть). Краткость его похожих на отчет дневниковых записей вполне объяснима. Отец пил, на похмелье уходили целые дни. Тем не менее он успевал вычитывать корректуру (тогда готовилась в печать «Ртуть грузят вилами»), просматривать рецензии на «Уилларда», находить время для новой подружки, начать новую книгу, куда-то ездить, ходить в гости и на рыбалку, вести дела и уделять время мне.
Суббота, 30 августа 1975
(4) Верхом доехали до конца пастбища, Джеки поранила лоб, ранка маленькая, кажется, не серьезная.
Вторник, 2 сентября 1975
(4) Болтали с дочкой про ФБР
Пятница, 19 сентября 1975
(4) Отлично провел время с дочерью
Воскресенье, 21 сентября 1975
(5) Был долгий, просто замечательный разговор с дочерью.
Пятница, 26 сентября 1975
(1) На машине ездили в Бозмен, отвезли дочь к зубному. Болтали всю дорогу.
(5) Ходили с дочерью на прогулку до нижних лугов, долго разговаривали.
Четверг, 16 октября 1975
(2) Купил Ианте вафельницу, какую она давно хотела.
Суббота, 25 октября 1975
(3) Мы с Ианте съездили в город и накупили луковиц. Хотим посадить нарциссы.
Среда, 25 октября 1975 (2).
..уезжаю; хватит.
На следующее лето — лето 1976 года, — после семимесячного отсутствия, отец, решив доставить мне удовольствие, купил Каденс билет на самолет, и она приехала к нам. Таксист встретил ее у самого выхода с летного поля. Отец сидел в машине на заднем сиденье, шутил всю дорогу и был очень мил. Один раз он назвал Каденс «Ширли», перепутав ее с ее матерью, но тут же сам исправился. Тем не менее вот что потом сказала Каденс, каким он ей тогда показался: «деспотичный, властный, сосредоточенный на себе».
— Естественно, он тебя подавлял. Не знаю, как и что запомнила ты, но, на мой взгляд, ты слишком близко принимала к сердцу его нытье и капризы и слишком о нем пеклась. Ты его очень любила, но, насколько я помню, в тебе всегда чувствовалась решимость — мрачная (или, может быть, героическая) — не позволить себе сломаться. Ты никогда не плакала и не жаловалась.
На ранчо Каденс вела себя с ним вызывающе. Ее стремление противостоять отцу всегда и во всем меня даже пугала. Помню, мы как-то решили его разыграть и, когда он ушел в кабинет, перевели все часы в доме на час назад, но отец потом не посмеялся, а пришел в настоящую ярость. Каденс отказалась извиниться.
— Сделал из мухи слона, — отрезала она.
Кроме Каденс в то же время на ранчо были еще два гостя — странноватая женщина, с которой отец спал, и его давний друг. Тот самый, кто вместе с отцом «настрелял» когда-то нам в кухне «часы».
Однажды, примерно в час ночи, я проснулась от грохота мебели. Шепотом я позвала Каденс. Увидела в темноте ее широко распахнутые глаза. Мы молча лежали и слушали. В гостиной, то есть чуть ли не за стенкой, отец крушил все, что подвернется под руку. Это был первый раз, когда я по-настоящему испугалась.
— Пошли отсюда, — шепотом сказала Каденс.
Босиком мы проскользнули в ванную и выбрались через окно. Так же, босиком, добежали до соседей, которые оказались в отъезде. Нам открыли нанятые сторожа, приятного вида хиппи, и разрешили воспользоваться телефоном. Нас не спрашивали, почему нам понадобилось звонить среди ночи. За нами приехала Дин, сестра Лекси. Утро мы провели у нее, и туда заехали друг отца и та самая женщина — она и послужила причиной ночной драмы. Отцовский друг, которого я знала всю жизнь, мастер рассказывать смешные истории, приехал со мной попрощаться:
— Хочу, чтобы ты знала: больше я не приеду. Он кого угодно сведет с ума.
Нервничая, он случайно запер ключи в багажнике, и пришлось взламывать новенький взятый напрокат автомобиль отверткой.
Примерно в полдень Лекси отвезла нас обратно. Мой отец, напившийся до потери сознания, так и не узнал, что нас не было. Он собрал битые стекла, подмел пол, отнес на чердак сломанную мебель. На какое-то время он бросил пить и стал снова прекрасным отцом. До отъезда Каденс все было хорошо. Он смешил нас по утрам, когда приходил нас будить, нарядившись в широченное японское кимоно и ковбойские башмаки. Гримировался и устраивал перед нами «танцы» — пел фальшивя и топтался по кухне, отбивая нечто похожее на чечетку, так что мы с Каденс хохотали, и в конце концов он тоже начинал смеяться. Отец считал Каденс умной и относился к ней с уважением.
— Помню, мы с твоим отцом говорили про сборники рассказов или стихов, как их составлять. Объяснял он четко и ясно. Больше всего мне в нем нравилось то, что он говорил с нами на равных.
В тот раз он пожаловался на журналистов, которые брали у него интервью про «Осадочное сомбреро», — как они ему надоели. Сказал, что ему задают какие-то такие дикие вопросы, на которые нет ответа.
По утрам мы с Каденс пили растворимый кофе с ароматом «мокко». Спорили об экономических трудностях фермеров. Чтобы скрасить «ужасы деревенской жизни», Каденс предусмотрительно привезла с собой пластинки, и среди них — новый альбом Джони Митчелл «Court and Spark». «Кантри-энд-вестерн» при ней мы не ставили. Только иногда отец заводил «Jolene» Долли Партон, чей тягучий, гнусавый голос он мог слушать без конца.
— Да уж, твой отец любил эту песню.
— Как ты думаешь, от чего я убегала тогда, из окна ванной? — несколько лет спустя спросила я у Каденс.
— От смерти, — сказала она. — Думаю, ты убегала от смерти.
В конце лета 1976 года я уехала на Гавайи, где пошла в старшую школу. Это была двенадцатая по счету школа. Мое сражение было почти проиграно, я устала. Всю ту осень, до начала зимы, когда отец еще раз уехал на Дальний Восток, я летала с Гавайев в Сан-Франциско, туда и обратно. Весной он пригласил меня в Японию, где я отметила свой семнадцатый день рождения.