Академик Александр Боярчук Жизнь и судьба звезд

Академик Александр Боярчук

Жизнь и судьба звезд

Их телескопы помогают и военным. В частности, когда нужно было найти пропавший спутник или последнюю ступень ракеты… А иногда телескопы с орбит смотрят на Землю: ищут то, что некоторые хотят надежно спрятать…

Астрономы всегда мечтатели, фантазеры. Иначе что бы влекло их в столь далекую даль, которую и вообразить большинству невозможно?! Мы приземлены, живем согнувшись, все время что-то высматривая под ногами, а астрономы всегда ходят с гордо поднятой головой — они привыкли смотреть вверх.

«В научном мышлении всегда присутствует элемент поэзии. Настоящая наука и настоящая музыка требуют однородного мыслительного процесса», — сказал однажды Альберт Эйнштейн. Конечно же, он имел в виду тех, кто пытается понять жизнь и судьбу звезд, потому сам всегда смотрел вверх, даже в тех случаях, когда пытался понять микромир.

Я обязательно спрошу Александра Алексеевича об астрономии и музыке, но чуть позже, а пока обратимся к одной книге, которая была издана к 275-летию Российской Академии наук. Она называется: «История астрономии в России и СССР».

Как ни странно, но это первая книга по истории астрономии в нашей стране, и ее авторами стали сотрудники Санкт-Петербурского и Московского университетов, Пулковской обсерватории и Института истории естествознания и техники РАН. Инициатором создания подобной работы стал академик В. В. Соболев, и он успел написать к монографии первую главу. В частности, он отметил:

«Астрономия — одна из древнейших наук, и своими корнями она уходит в глубину тысячелетий. Как и всякая естественная наука, астрономия возникла из практических потребностей человеческого общества. По звездам и Солнцу человек вел отсчет времени и определял местоположение на земной поверхности или в море. Во многих странах люди поклонялись Солнцу, звездам и планетам, и эти верования также способствовали накоплению астрономических знаний».

Как и положено научному труду, в монографии приведен не только обширный справочный материал, но и даны ссылки на работы крупнейших ученых страны. Фамилия «А. А. Боярчук» встречается очень часто, и ссылки на ученого позволили мне подготовится к встрече с ним.

Но сначала одно воспоминание.

Был холодный январь, и случилось это в Крыму.

Мы ехали из Евпатории в Симеиз.

На перевале неожиданно застряли. Ночью прошел снег, дорогу замело.

Крохотное кафе. За стойкой была женщина, а в зале был всего один посетитель.

Мы ввалились в это кафе, радуясь теплу и свету. Нас было пять журналистов. Мы работали в Центре дальней космической связи, освещали путешествие по Луне первого лунохода.

В один из «пустых дней» (луноход отдыхал, подзаряжал свои батареи) мы решили съездить в Крымскую астрофизическую лабораторию. Созвонились с руководством ее и, назначив день встречи, отправились туда.

Снег и метель спутали наши планы.

Солдат, который был за рулем нашего микроавтобуса, отказался ехать дальше, и у нас оставался единственный выход — возвращаться.

И вдруг незнакомец в кафе говорит:

— У меня вездеход. Наш заместитель директора Боярчук послал меня навстречу вам… Так что пусть ваш автобус подождет здесь, пока мы будем в обсерватории…

На следующий день мы передали свои репортажи из Крымской астрофизической обсерватории. О снеге, о встрече на перевале не упомянули, мол, что особенного… Но прошло много лет, и именно этот эпизод запомнился, а все остальное стерлось из памяти. Впрочем, спустя много лет мы встретились с Александром Алексеевичем Боярчуком как старые знакомые. Это было во время полета первых астрономических обсерваторий.

Факт из «Истории астрономии»: «Наземные обсерватории давали только часть астрономической информации. Весьма существенная и возрастающая со временем информация поступала к астрономам от орбитальных обсерваторий, позволяющих воспринимать излучение небесных тел во всех областях спектра. В 1978 году в США был выведен на орбиту первый искусственный спутник «Эйнштейн», давший возможность получать изображения неба в рентгеновских лучах. А в 1983 году при сотрудничестве ученых Нидерландов, США и Великобритании был запущен спутник, сделавший обзор почти всего неба в инфракрасных лучах.

В нашей стране также производились запуски искусственных спутников со специализированными телескопами. В 1983 году был выведен на околоземную орбиту «Астрон» (научный руководитель — А. А. Боярчук) с двумя телескопами, один из которых предназначался для наблюдений в ультрафиолетовой области спектра, а другой — в рентгеновской. Программа ультрафиолетового телескопа включала в себя изучение разных типов нестационарных звезд, а также галактик и квазаров. Рентгеновский телескоп был использован для наблюдения рентгеновских пульсаров с целью определения их периодов и кривых блеска. «Астрон» передавал информацию в течение рекордного времени (более шести лет)…

Было получено множество ультрафиолетовых спектров звезд, туманностей, галактик и других объектов (в частности, спектры кометы Галлея и Сверхновой 1987 г. в Большом Магеллановом Облаке). За создание станции и проведенные с ее помощью исследования сотрудникам обсерватории во главе с А. А. Боярчуком была присуждена Государственная премия СССР за 1984 год…

В 1989 году начала работать орбитальная обсерватория «Гранат» с установленными на ней двумя телескопами (советского и французского), позволявшими наблюдать небо в рентгеновских и гамма-лучах. С помощью этих телескопов была подробно изучена область неба вблизи галактического центра».

С воспоминаний о работе в космосе и начался наш разговор с директором Института астрономии РАН академиком Александром Алексеевичем Боярчуком.

Я спросил его:

— Вы стояли у истоков внеземной астрономии. Это была большая и интересная, на мой взгляд, программа. А как вы ее оцениваете? И не обидно ли, что сейчас на орбитах нет российских обсерваторий?

— Я получил большое удовлетворение от этой работы. Особенно от «Астрона». И раньше мы запускали небольшие приборы. Они дали нам опыт работы вне Земли, опыт по созданию космической аппаратуры, где, как вы прекрасно понимаете, есть своя специфика. Но с точки зрения науки это было не «то», а «то» — появление специализированного спутника.

— «Астрона»?

— Да. Это был первый в Советском Союзе специализированный спутник. Мы создавали для него программу наблюдений, управляли им, направляли на нужный участок неба. Этот аппарат создавался в знаменитом КБ имени Лавочкина, а Главным конструктором его был Вячеслав Михайлович Ковтуненко. Конечно, поначалу все было очень сложно. Так всегда бывает, если есть слово «первый». Первому всегда трудно, но очень интересно!.. Была тяжелая работа по созданию большого телескопа — восемьдесят сантиметров диаметр, к нему поставили спектрометр. Все управление и программирование были на нас, а это все внове. В Союзе ничего подобного не существовало… Подчас трудности казались непреодолимыми! Именно так я ответил бы, если бы вы спрашивали меня тогда…

— А сейчас?

— То время кажется мне прекрасным!.. Помните, мы познакомились во время посадки одной из «Венер»?

— Тогда я бывал на каждом эксперименте, а потому на какой именно «Венере» — не помню!

— Но тем не менее мы ждали посадку аппарата всю ночь… Я приехал в Центр дальней космической связи из любопытства. И меня многое удивило: определенные стандарты, которые выработались тогда у конструкторов и управленцев. Они запустили аппарат, довели его до объекта — в том случае до планеты Венера, провели эксперименты и уехали… Несколько человек приехали из Москвы на коррекцию полета, провели его и уехали. Побольше народу собралось к финишу, что естественно: всех интересовало, что находится на Венере — это ведь были первые эксперименты!.. А когда мы запустили «Астрон», то ситуация коренным образом изменилась.

— Там не было эффектного финиша?!

— Вот именно! Нужно было проводить каждый сеанс, работать с аппаратом. Сначала из КБ приехало человек восемьдесят — все, кто отвечал за системы «Астрона». Потом там поняли, что так нельзя. Начали разбираться, кто именно нужен для повседневной работы, и, в конце концов, «осталось» человек восемь…

— Те, кто с «Астроном» прожил много лет?

— Конечно. Так возникла новая технология работ в космосе… Поначалу даже по самой простой проблеме приходилось «выходить» на Главного конструктора, а подчас и на Госкомиссию. Однажды нужно было слегка подфокусировать телескоп, звоню Ковтуненко. Тот в ответ: «Мое дело пускать! И запомни нашу главную истину: если аппарат работает, то лучше всего ему не мешать!» Но тем не менее Вячеслав Михайлович разрешил нам провести эту операцию. В результате все стало гораздо лучше… Позже с подобными просьбами к Главному конструктору уже не обращались. Да и «Астрон» вел себя очень хорошо: никаких «неприятностей», то есть отказов аппаратуры, у него не случалось, а потому он вскоре уже перестал интересовать конструкторов. Более того, некоторые из них очень удивились, когда мы решили собрать через восемь лет Госкомиссию и поставили на ней вопрос о прекращении работ…

— Чему же они удивились?

— А тому, что астрономическая обсерватория еще работает! Но тогда уже толку от нее было мало, так как солнечные батареи состарились — сеансы связи стали короткими, и через месяц мы сами прекратили существование «Астрона». По-моему, в истории космонавтики такое случается редко…

— Потом был «Гранат»?

— Я на нем не работал. «Гранату» было значительно легче, уже был опыт эксплуатации «Астрона». Кстати, команда «Астрона» практически полностью перешла на «Гранат», и эта обсерватория также проработала длительный строк.

— Казалось бы, получены прекрасные результаты: орбитальные обсерватории работают по многу лет, почему же прекратились новые запуски? Да и вы, судя по всему, отошли в сторону?

— Нет, это не так. После первых экспериментов мы начали думать о строительстве большого телескопа, уже не 80 сантиметров, а вдвое больше — метр семьдесят… Этот проект вошел в Федеральную программу.

— А почему именно 170 сантиметров?

— Хотелось бы побольше, да и сделать такой инструмент мы смогли бы, но ограничения поставлены ракетной техникой — надо телескопу уместиться под обтекателем носителя… После «Астрона» к нам приехала бригада конструкторов из НПО имени Лавочкина, и вместе мы определили размер нового телескопа.

— Мне кажется, что он давно уже должен быть в космосе?!

— Предполагалось, что он будет запущен в 1995 году. Но в стране изменилась ситуация, и этот пуск не состоялся — не было финансирования. Сейчас программа «Спектр» начала потихоньку идти, небольшие деньги на нее выделяются. Технологическая модель телескопа уже готова, прошли тепловые испытания, сделано зеркало… Мы готовы делать летный экземпляр, но денег нет! В нашей стране все упирается в финансирование: если оно есть, то и результаты обязательно будут. Я имею в виду, конечно же, науку.

— Вы считаете, что это направление в астрономии перспективно?

— Безусловно. В частности, большая программа работ у нас связана с Международной космической станцией. В свое время была создана специальная комиссия по научному обеспечению МКС, у нас ее возглавлял академик В. Ф. Уткин, а сейчас его преемником стал Н. А. Анфимов. Я возглавляю ту часть работ этой комиссии, которая связана с внеземной астрономией. Мы отбираем наиболее интересные проекты и предложения. У нас был большой конкурс, в нем участвовало более 20 проектов. Из них для МКС мы отобрали семь.

— Насколько я знаю, всего было предложено около 500 проектов для МКС?

— Дело в том, что, к примеру, проектов по материаловедению и медицине очень много — они ведь все очень миниатюрные. А проект по тому же гамма-телескопу весьма крупный. Так что нельзя судить по численности проектов, нужно обязательно смотреть, что стоит за этим количеством… Итак, у нас семь проектов. В чем же сложность работы на МКС? Астрономические проекты довольно габаритные, а потому следует понять, где они могут быть размещены на станции. Надо найти место, чтобы в поле зрения телескопа не попали, к примеру, солнечные батареи. А тот же гаммаскоп — куб размером четыре на четыре метра, его нужно поставить подальше от модулей станции. Есть очень хорошее место — мачта, однако конструкторы возражают, так как при маневрах станции мачта может согнуться — ведь гаммаскоп весит около четырех тонн. МКС летит по отношению к Земле, грубо выражаясь, «брюхом вниз», то есть она постоянно поворачивается. А мы смотрим в другую сторону, и нам постоянно нужно компенсировать отклонение станции, так как тот или иной объект во Вселенной надо наблюдать длительное время… В общем, трудностей при создании астрономической аппаратуры для МКС множество.

— И в каком состоянии эти работы сегодня?

— Мы выдали необходимые исходные данные по всем семи проектам руководству НПО «Энергия» с просьбой определить, какой именно им сейчас целесообразно осуществлять.

— По сути дела, вы в начале пути?

— Пока идет обустройство МКС, монтаж оборудования, но когда-то начнутся и научные исследования. Нужно смонтировать ферму, к которой будут присоединяться научные модули…

— Это в случае постоянного финансирования?

— Всем известно, что пока денег дается мало даже для самой станции, а что уж говорить о научной аппаратуре… Ученые работают на энтузиазме, но дальше нас дело не идет, так как для проектирования, а тем более для изготовления, приборов и аппаратуры нужны реальные деньги. Пока их нет.

— А зачем тогда вообще принимать участие в МКС?!

— Конечно же, все имеет смысл, если на борту станции будем вести серьезную научную работу… Для развития науки она просто необходима! Сейчас на меня возложена координация всех космических исследований в Академии наук, и я прекрасно понимаю насколько они важны. Однако возможности наши ограничены из-за ничтожного финансирования…

Факт из «Истории астрономии»: «Значительное развитие получили теоретические исследования звездных атмосфер, оболочек нестационарных звезд, внутреннего строения и эволюции звезд. Стимулирующим для таких работ обстоятельством было применение новых вычислительных средств — ЭВМ… В КрАО изучались спектры звезд ранних спектральных классов… А. А. Боярчуком исследовались спектры звезд типа Ве, и по ним были найдены физические характеристики оболочек, а также установлено: оптическая толщина оболочек в линиях бальмеровской серии водорода много больше единицы. Тем самым оправдывается применение теории движущихся оболочек к звездам этого типа…

Изучение одной из важнейших характеристик звезд — скорости их вращения, начатое еще в Симеизской обсерватории, продолжалось и в КрАО, где был составлен каталог скоростей вращения более чем для двух тысяч звезд (А. А. Боярчук и И. М. Копылов)».

— Насколько я знаю, космос для вас все-таки не главное. Основная ваша любовь в науке, если можно так выразиться, звезды. Но почему именно они?

— Наверное, это Его Величество Случай…

— Каким образом?

— Все дети обязательно любознательны, они стараются понять, как устроен этот мир. Потом этот интерес угасает, он остается лишь у немногих… К ним я и относился… В седьмом или восьмом классе (а это было во время войны) появились дешевые телескопы. Они были в каждой школе, в том числе и нашей… А родился я в Грозном, там и учился… Там и прожил до 18 лет, а потом поехал учиться в Ленинград…

— В Грозном?!

— Это сейчас звучит необычно, а в то время — нормально, естественно… Итак, эти телескопчики были небольшие, они очень походили на литровые банки. Однако для школ — вещь чрезвычайно полезная и нужная. Один из таких телескопов попал в нашу школу, мы начали смотреть на небо, и это меня увлекло. Выбор профессия для меня был ясен: я поехал в Ленинградский университет на астрономическое отделение. Оказалось, что я отщепенец…

— Что вы имеете в виду?

— У меня в семье, и особенно мой дядя, который помогал всем нам, считали, что мне надо стать врачом… Дело в том, что мы родом из-под Полтавы, там, кстати, фамилия «Боярчук» распространена. Так вот… У моего отца оказались какие-то нарушения в желудке, и его постоянно преследовала боль. Поэтому его отец — мой дед — посчитал, что от такого сына толку семье не будет, а потому пусть он ходит в школу. Братья в поле работали, а потому не могли учиться. А мой отец не только школу хорошо закончил, но и поехал в Киев, где закончил университет. Если бы он не был больным, то мы так и остались бы в деревне… тут случился на Украине страшный голод, и отец вынужден был уехать в Грозный, где и учительствовал. Там я вскоре и родился… Почему я это рассказываю? Просто демонстрирую, что цепь случайностей привела меня в астрономию…

Я понял, что сделал правильный выбор. В университете преподавали будущие академики Соболев и Амбарцумян. Это были очень сильные люди, и естественно, я не мог не оказаться под их влиянием. Я выбрал звездную астрономию. И, пожалуй, была еще одна причина, чисто психологическая. Солнце не казалось мне интересным, слишком уж много в нем «деталей» — протуберанцы, пятна, вспышки…

— Если уж чем-то заниматься, то обязательно глобально?!

— Что-то в этом духе… Мне казалось, что на Солнце ничего принципиально нового нет, а наблюдения изо дня в день одинаковые.

— А разве в звездах много нового?

— Много.

— Говорят, что вторая половина ХХ века — это звездная астрономия?

— В мои студенческие годы подобное еще не утверждали, но сейчас, безусловно, оказалось, что это так! Дело в том, что звезды очень разные…

— Предположим, что их десять типов, сотня или даже тысяча?

— Или миллион!..

— Не может быть, чтобы так много!

— Это есть… К примеру, «одиночные звезды»… Может быть, они и «двойные», но вторая звезда никак не влияет. Эти «одиночные звезды» более или менее одинаковые. Они, конечно, отличаются друг от друга температурой, плотностью, другими характеристиками. Есть еще отличие по химическому составу — одни более молодые, и у них больше металла…

— Уже убедили, что много видов…

— Я о другом… Такие «одиночные звезды» — скучные… Иное дело «двойные звезды». Тут, как говорится, «возможны варианты». Их огромное количество: две звезды-гиганта, гигант и карлик, гигант и белый карлик, нейтронная звезда, две нейтронные звезды, «черная дыра» и так далее…

— Неужели нет ничего общего?

— Общее то, чем и занимается звездная астрономия. Кстати, это самое интересное в нашей науке: мы все время рассматриваем борьбу между временным выделением энергии — излучением, взрывом и так далее, и постоянно действующей гравитацией.

— То есть «спокойную жизнь»?

— Если бы так!.. Возьмем, к примеру, «одиночную звезду». Она образовалась, и в ней начал гореть водород. Он выделяет много энергии. Но верхние слои звезды не движутся — гравитация. Однако это вечно продолжаться не может, так как водород выгорает. А гравитация действует постоянно, и потому звезда начинает сжиматься. И это происходит до тех пор, пока не загорится гелий. Постепенно звезда сжимается до определенного уровня, рождается «белый карлик».

— Или «черная дыра»?

— Все зависит от массы. «Белые карлики» и «черные дыры» — это остатки звезд, то есть одно и то же, только массы у них различны. «Черная дыра» настолько плотная и «тяжелая», что луч света из нее не выходит.

— А нейтронные звезды?

— Если масса звезды меньше приблизительно раз в пять, чем у Солнца, то начинается весьма сложный процесс: атомы теряют свои нейтроны и протоны, они становятся «общими», вот и рождается нейтронная звезда.

— Вы об этом говорите так, будто все это происходит на наших глазах?

— На самом деле так и есть. Все это мы наблюдаем во Вселенной. Каждое из таких явлений описано, эффекты изучены и понятны. Иная ситуация возникает, когда вещество начинает перетекать из одной звезды в другую. Тут уж возникают очень интересные процессы. Представим, к примеру, что у нас есть нейтронная звезда, у которой нечему гореть, и вдруг в нее притекает свежий водород. Звезда начинает гореть…

— Это и есть Сверхновая?

— Нет. Это просто новая звезда. А теперь далее — водород выгорает, но масса звезды изменяется… Ну как это объяснить?! В общем, четыре атома водорода дают атом гелия, но он легче, чем четыре отдельных атома водорода… Появляется дефект массы, и он спокойно уходит в энергию…

— Вы постепенно спускаетесь по лестнице?

— Можно и так сказать… В конце концов мы приходим к атому железа, а дальше звезда уже гореть не может, так как не получается избытка масс… Сначала горит водород, потом гелий, углерод, натрий и так далее. И вот мы подходим к железу, и в этот момент происходит неограниченное сжатие. Оно и называется «коллапсом».

— По-моему, вы уже убедили, что жизнь звезд очень интересна!

— Самое главное, что в их мире существует колоссальное разнообразие. Вы упомянули о типах звезд… Но дело не только в этом! Одна большая звезда, другая маленькая, между ними расстояние в одном случае большое, в другом — маленькое, и истечение материи идет уже по-разному… Что ни возьмешь, то новая ситуация… Конечно, есть хорошо изученные объекты, и знать о них необходимо, так как это позволяет исследовать новые звезды.

— Теперь мне понятно, почему во второй половине ХХ века многие крупные физики занялись именно звездами…

— Это по-настоящему ново и необычайно интересно…

Факт из «Истории астрономии»: «Одним из важных направлений исследований, проводившихся в КрАО, стало определение химического состава звездных атмосфер различными методами — по так называемым «кривым роста» и путем сравнения наблюдаемых профилей спектральных линий с рассчитанными для моделей атмосферы звезды при тех или иных предположениях. Применение этих методов требует знания вероятностей переходов между уровнями атома («сил осцилляторов»), соответствующих частоте спектральных линий. Данные по встречающимся наиболее часто в спектрах звезд линиям, определенные лабораторным путем, были систематизированы в КрАО и использованы при определениях химического состава атмосфер. В частности, удалось установить состав атмосферы звезды В Лиры, причем оказалось, что в ней содержание водорода по отношению к гелию на два порядка меньше, чем в атмосфере Солнца (А. А. Боярчук, 1959 г.)»

— …Среди звезд огромное количество ядерных реакций. То, о чем я рассказывал, выглядит как будто бы просто, но нужны огромные объемы расчетов. Причем ядерные реакция «нечистые», то есть не протон с протоном столкнулся, а все происходит с множеством химических веществ, значит, везде разные ядерные реакции… И все это нужно сосчитать и устроить взрыв.

— Обязательно — взрыв?

— Это в том случае, если расчеты проведены грамотно и на высоком уровне. Чаще всего получается «пшик»! Так что главное слово во второй половине ХХ века принадлежит не астрономам, а физикам, которые активно работают в этой области науки… Вот я упомянул о нейтронной звезде, а как поведет себя «нейтронная жидкость» (они так выражаются!)?..

— Не будем углубляться!

— Хорошо. Могу только подтвердить, что для теоретиков возможности не ограничены, а потому они так тянутся в астрофизику.

— Вы контактируете с физиками?

— Безусловно. У нас много совместных работ. Ведь мы внедряемся в свойства вещества, которое невозможно в ближайшее время получить в лаборатории, а потому нужно объединять усилия.

Факт из «Истории астрономии»: «Одним из основных объектов исследований в КрАО в шестидесятые годы стали новоподобные звезды… Длительные наблюдения симбиотических звезд А. А. Боярчуком и его сотрудниками позволяли установить причину возникновения столь необычного спектра. Ранее широкое распространение имело представление о том, что эти звезды являются двойными, однако прямых доказательств двойственности не было. Обобщив полученный при собственных наблюдениях материал и использовав, в частности, определения лучевых скоростей и компонентов, А. А. Боярчук убедительно показал, что симбиотические звезды действительно представляют собой двойные системы, состоящие из холодного гиганта и горячей карликовой звезды, причем оба компонента находятся в туманности. Газ, образующий эту туманность (оболочку), ионизирован излучением горячей звезды. По данным наблюдений были найдены физические характеристики оболочки (электронная температура и концентрация газа), а также установлено, что расстояние между компонентами системы составляет несколько астрономических единиц, размеры же туманности в сотни раз больше».

— Вы увлекались «яркими» звездами, не так ли? Почему это было необходимо?

— Все зависит от инструмента, которым ты пользуешься. В то время, когда я попал в Крым…

— Простите, что перебиваю… Это было после Ленинградского университета?

— Моим руководителем в аспирантуре был Эвальд Рудольфович Мустель. Вы его знаете?

— В начале шестидесятых имя этого академика гремело — он комментировал многие запуски в космос! Он, кажется, занимался Солнцем?

— И им, и звездами. Хотя предпочитал Солнце. Я у него был аспирантом по звездам. Работал на инструменте в Крымской обсерватории. Снимали тогда мы на пластинки. Сейчас техника шагнула далеко вперед, съемки в пятьсот раз более чувствительные! Но тогда было именно так. Поэтому и приходилось ограничиваться яркими звездами…

— Мне казалось, что это было связано с обороной?

— И такие работы приходилось выполнять… Сейчас даже иногда бывает смешно вспоминать те работы, которые выполнял пятьдесят лет назад. Сегодня они кажутся… нет, не простыми, а…

— Хрестоматийными?

— Пожалуй… Тогда многие результаты были получены впервые, но сейчас давно уже забыли, кто именно и когда это сделал. Такое впечатление, что они существовали всегда. Впрочем, это характерная особенность любой науки…

— Вы имеете в виду изучение оболочек звезд?

— А вы неплохо подготовились к встрече… Была и такая работа у меня. Странно, у одних звезд оболочка есть, а у других нет. Почему? Я занялся изучением вращения звезд. А это как волчок. Звезда вращается постоянно, а оболочки нет. Оказалось, что многие звезды, которые быстро вращаются, не имеют оболочек… Родилось предположение, что вращение помогает возникновению оболочек, но не является обязательным… Впрочем, остановимся: чтобы объяснить процессы, идущие там, потребуется довольно длительное время… Хочу отметить лишь одно: те предположения, которые я высказал полвека назад, тогда подтвердить не удалось — и только сейчас они вновь актуальны.

— У вас есть любимые звезды?

— Есть звезда, которой я много занимался. Это «Бета Лиры». Это две звезды, связанные потоками. Мне удалось определить два важных момента. Во-первых, она не «двойная», а «шестикратная». Во-вторых, мне удалось выяснить, что там много гелия…

— Сначала вы увидели две звезды, а потом их оказалось шесть?

— Сначала установили, что яркая звезда является двойной, а потом обнаружились и слабенькие звезды… Меня заинтересовало: а что они собой представляют? Я стал внимательно наблюдать за движением этих звезд, их взаимодействием… Лет пять я ею занимался… Вторая «любимая» звезда. Она не так красива, как первая, но не менее интересная… Мы занимались ею вместе с американцем Хедвиком. Я был на Ликской обсерватории, в основном анализом… Впервые было показано, как меняется спектральный (по сути — химический) состав за короткое время. Лет за пятнадцать звезда сильно изменилась…

— Она вела слишком «бурную жизнь»?

— У звезд все, как у людей…

— А сейчас чем занимаетесь? Ведь вы получили Главную премию МАИК — такое не каждый год случается?!

— Мне удалось создать группу из четырех человек. Работаем совместно с Институтом прикладной математики РАН. Занимаемся газодинамическими расчетами. Я уже упоминал, что существуют звезды, между которыми происходит обмен материей. Из одной звезды она вытекает, в другую — попадает. Сказать-то просто, но на самом деле в этом процессе огромное количество проблем… Там струи, диски, газовые скопления, что-то падает на звезду, что-то уходит в пространство, образуются оболочки, возникают ударные волны и так далее и тому подобное. А еще сложность состоит в том, что нужно решать задачи «трехмерной» газодинамики… В общем, огромный объем вычислений. Настолько большой, что даже самые мощные компьютеры не справляются. Тут уж без математиков не обойтись. Поэтому и возник наш коллектив. За последние четыре года получены очень хорошие результаты, они получили широкий резонанс среди научной общественности и не только в нашей стране.

— Судя по всему, никакого практического значения они не имеют?

— Что вы имеете в виду?

— Домохозяйка не сможет «испечь с их помощью пирог»?

— Из фундаментальной науки это всегда трудно сделать. Правда, сама электроплита появилась именно благодаря фундаментальному открытию…

— Я хочу затронуть иной круг проблем, которым вам приходилось заниматься… Пока мы говорили лишь о получении Знания из Вселенной, но если «звезды загораются, значит, это кому-то нужно»! Вы ведь не раз выполняли разные специальные задания, не так ли?

— Такое случалось… Институт занимается многими проблемами, в том числе и сугубо практическими…

— Ради них вы ездили в Чили?

— Было две причины этой экспедиции. Первая: сотрудничество с чилийцами по наблюдению южного неба Земли. Это были нормальные для науки времена…

— Середина ХХ века?

— Да. Планировалось создать в Чили обсерваторию. Из Пулкова туда уже был отправлен крупный телескоп. И мы тоже хотели поставить свой телескоп, чтобы была там и наша обсерватория. Я поехал выбирать место…

— А вторая причина?

— Попутно мы наблюдали распределение большого количества ярких звезд. Это было необходимо не только для науки, но и для обороны страны. Все управление ракетами проходило по звездам… Ну, к примеру, подводная лодка всплывает и ей нужно пускать ракету. Прежде всего требуется «распознавать» звезды… Детально я этой проблемой не интересовался, знаю только суть дела… Мы наблюдали все яркие звезды, потом передали эти данные военным. И место для обсерватории выбрали.

— На этом все и завершилось?

— К сожалению. А сейчас мы все в Чили потеряли.

— Вам хотелось иметь обсерватории не только в Северном, но и Южном полушарии?

— Это идеальный вариант! В Чили наилучшие места для астрономических наблюдений, и сейчас там большое количество обсерваторий разных стран. У чилийцев даже не хватает астрономов, чтобы участвовать во всех программах!.. У нас остался там Пулковский телескоп, но время идет, он сильно уступает современным инструментам. Да и денег у Академии наук России нет, чтобы туда посылать ученых для работы… Так что перспектива у нас печальная в наземной астрономии.

— Все-таки я хочу вернуться к прикладным работам: хотелось бы показать, что и звезды нужны…

— В нашей области много прикладных исследований. И я ими занимался. Те же наблюдения первых спутников. На большом телескопе мы определяли параметры их полета. А затем осуществляли контроль за космическим «мусором». И сейчас эта работа ведется в нашем институте… Тут даже есть весьма «экзотические» исследования. Я имею в виду астероидную опасность. Много говорится о том, что астероид попадет на Землю и натворит множество бед. Мы наблюдаем метеоры, которые могут представлять опасность. Конечно, такие исследования идут не ежедневно, но вот когда возникают метеорные рои, они отслеживаются. Несколько крупных метеоров было зафиксировано…

— Я бывал на некоторых конференциях, посвященных астероидной опасности. Физики-атомщики и ракетчики доказывают, что нужно создавать «Службу безопасности Земли» и ставить на ее вооружение ядерные ракеты, чтобы с их помощью или разбивать опасные для планеты внеземные тела, или отводить их в сторону. Как вы относитесь к этой идее?

— Отношусь спокойно. Пока мы не сможем предотвратить опасность, если она появится. Допустим, астероид прилетит к нам через два года. Он находится за Солнцем. Надо до него добраться, «приклеиться» к нему и малой тягой изменить траекторию его полета. Это правда. Но не вся. А вся заключается в следующем: мы твердо не знаем, попадет ли этот астероид на Землю, так как все наши вычисления не так точны. И можно достигнуть обратного эффекта: астероид пройдет мимо, если мы не «вмешаемся»… В общем, пока реальная защита Земли — это фантастика или фантазия: сами выбирайте определение… Кстати, можно предложить иную идею: достаточно выкрасить опасный астероид в другой цвет, и он пройдет мимо Земли.

— Но как это сделать?! Кисточкой или через распылитель?

— Это уже техническая задача! А как за два года до его встречи с Землей послать к астероиду ракету?! Подсчеты энергии ядерных взрывов весьма противоречивы, они вовсе не доказывают, что астероид можно разрушить или изменить траекторию его полета…

— Но атомщики очень увлечены этим проектом?!

— На их месте я поступал бы так же! Они сейчас в трудном положении — нет работы, а защита Земли от астероидов хоть какой-то выход!.. Ну а в реальности просчет тех космических объектов, о которых мы знаем, показывает, что в течение ста лет ничего не случится. Все астероиды летают между Марсом и Землей, и к нам приближаются лишь отдельные экземпляры.

— Однако один упал и погубил всех динозавров!

— Еще совсем не доказано, что это сделал астероид.

— По-моему, с этим уже все согласились.

— Отнюдь! В случае катастрофы динозавры должны были погибнуть довольно быстро, а не вымирать миллионы лет…

— Значит, Земле ничего не грозит?

— Это не так. Реальную угрозу представляют объекты типа Тунгусского метеорита. Малое кометное тело появляется откуда-то, внезапно, мы его не знаем. Оно мчится со скоростью порядка 80 километров в секунду. Хорошо, если оно, как комета Галлея, будет выдавать хвост. Но это вовсе не обязательно. И такое космическое тело может незаметно подлететь к Земле. Мы обнаружим его слишком поздно, сделать ничего уже будет нельзя…

— Космический рок?

— Мы живем во Вселенной, а потому должны знать о реальных опасностях.

— А рукотворного «мусора» вокруг Земли уже много? И не опасен ли он?

— Есть довольно много испорченных астрономических негативов. Одна или две линии пересекает снимок — это дефекты. А подчас бывает и пять линий! Кое-кто из астрономов даже начал коллекционировать такие фотографии.

— На рубеже веков положено прогнозировать будущее. Итак, чем будут заниматься астрономы в ХХІ веке и каково место в этом российских ученых?

— Мне кажется, звездная астрономия несколько «поскучнеет». Работы непочатый край, но пионерских открытий будет меньше.

— Путешествие Колумба. Он первым добрался до Америки. А потом все начали в нее ездить… Но тем не менее для каждого из нас там много нового…

— Нечто подобное происходит и в астрономии. Вторая половина ХХ века ознаменовалась многими большими открытиями. Мы нашли и нейтронные звезды, и «черные дыры», причем не только как звезды, но и как центры галактик, мы рассматривали космологию. В общим чертах мы сказали, как рождался и развивался мир. Огромные результаты получены при исследовании космического реликтового излучения. Я не хочу сказать, что все задачи решены — их еще очень и очень много, да и теоретики еще что-нибудь откроют, и тем не менее… Непонятно, что было во время Большого взрыва…

— А разве он был?

— Конечно… Сейчас понимание Природы в общих чертах есть. И не только я это говорю. Уже неоднократно ученые утверждали, что в целом характер Природы определен, осталось, мол, выяснить лишь детали. А потом они убеждались, что ошиблись. Не исключено, что таким пророком и я окажусь. И это будет прекрасно! Но все-таки последние десять лет представление о Мироздании стоит устойчиво, никаких революционных изменений не предвидится.

— С чего же все началось?

— А никто этого не знает!

— Но вы же утверждаете, что вам все ясно?!

— Ясность приходит с какого-то момента… Считается, что произошел Большой взрыв…

— Значит, до него ничего не было?! Из-за чего он случился?

— Проблема простая: когда мы не имеем наблюдений, то есть четкая установка — предполагаемые теории не должны быть внутренне противоречивы. Нельзя говорить на первой странице «белое», а на второй — «красное». Должна быть логика. Каждая хорошая теория должна быть гармоничной, согласованной. Она может никакого отношения не иметь к действительности, то есть теоретическая модель может и не реализоваться, но внутри она не должна сама себе противоречить. Только в этом случае теория живет… И потом она может подтверждаться наблюдениями. Но когда мы говорим о Большом взрыве, то наблюдений нет. И тут в дело вступают не астрономы, а физики-ядерщики, специалисты по элементарным частицам. Они рассуждают о кварках. Мол, до Большого взрыва не было частиц, атомов, а были одни кварки… К сожалению, мы ничего о том не знаем! Самые первые наши знания основаны на изучении фонового радиоизлучения…

— И все же, что было в самом начале?!

— Не знаю… До радиоизлучения у нас нет наблюдений.

— Один был Большой взрыв или их было много?

— Некоторые говорят, что существует Нечто, которое время от времени «выплевывает» Большие взрывы, то есть рождаются новые галактики…

— Печка, в которой рождаются Вселенные?

— Мы уже начинаем уходить от наших современных представлений… Наверное, на Земле сегодня есть два-три человека, которые приблизились к пониманию работы этой «печки Вселенной». Когда уже мы приходим к реликтовому излучению, то о дальнейшем развитии Природы уже можно размышлять. Что же было «до», это загадка.

— Она будет раскрыта в ХХІ веке?

— Не думаю…

— И именно поэтому астрофизика по-прежнему будет идти впереди других наук? Но она должна поражать воображение, иначе ей придется уступить свое лидерство. И что следует ждать в самое ближайшее время?

— Она может «развлечь» обнаружением гравитационных волн. Американцы придумали любопытный эксперимент. Они строят огромный «крест» на Земле, выводят космические аппараты на орбиты. Таким образом, создается гигантская наблюдательная база, с помощью которой они надеются обнаружить гравитационные волны. Если такое случится, то это будет новый прорыв в астрономии.

— Пора вспомнить о роли России?

— Сейчас мы очень отстаем от Запада. Европейская Южная обсерватория установила четыре телескопа в Чили…

— Они не выделяют время для наблюдений?

— Могут давать… Но одно дело, когда мы являемся полноправными участниками, и другое — если время дается для демонстрации их преимуществ…

— А сами уже не можем построить такого класса телескоп?

— Для этого нужно 50 миллионов долларов сразу и пять миллионов в год на расходы. Чтобы вступить в Европейскую обсерваторию, нужны такие же деньги… Я пробовал найти средства, но у меня ничего не получилось. На всех уровнях со мной соглашались, но реального ничего не было — правительства и министры менялись, а дело стояло.

— Не понимают значения астрономии?

— По-моему, не понимают значения науки в целом…

— Много молодых идет сейчас в астрономию?

— Очень. Самый большой конкурс в МГУ на факультете физики на нашу специальность.

— Чем вы это объясняете?

— Был большой всплеск интереса, когда начала развиваться космонавтика. Но почему сейчас, не знаю…

— Романтика?

— Замечательно, если она возрождается в наше время. Это вселяет оптимизм и уверенность в будущем.