Академик Эрик Галимов О чем молчат лунные камни?

Академик Эрик Галимов

О чем молчат лунные камни?

Как ни странно, но планы по исследованию Луны четверть века были секретными…

Торговля участками на Луне идет весьма бойко. Цена на них, в том числе и тех, что находятся на обратной, то есть невидимой стороне Луне, выросла в десятки раз. И теперь уже счет идет на тысячи долларов. Поговаривают, что у российских миллионеров вошло в моду дарить лунные участки своим возлюбленным. Впрочем, проверить это нелегко, а потому утверждать это не будем.

Выстраивается очередь и из тех стран, которые объявляют, что лунные исследования становятся приоритетными в их космических программах. Следом за США об этом сообщили Китай, Япония, Европейское космическое агентство и даже Индия. Предполагается построить на Луне поселения, научные станции и даже промышленные предприятия.

Фантазии? Отнюдь! После многолетнего «затишья» к Луне вновь приковано внимание исследователей. А им «в затылок дышат» предприниматели и деловые люди, которые приступить к освоению лунных ресурсов сразу же, как только «добро» дадут ученые.

Что же случилось? Почему Луна становится «научной модницей»?

Основания, оказывается, для этого есть.

Письмо, которое пришло в «Комсомольскую правду» в памятном 1959 году, было кратким и едким. «Не рано ли заигрывать с Луной, если мы живем бедно и впроголодь? Не лучше ли те огромные средства, которые идут на космос, потратить на производство колбасы?»

Это был холодный душ во время всеобщего ликования, которое выражалось во взаимных поздравлениях руководителей партии и правительства и создателей космических аппаратов, один из которых впервые в истории достиг поверхности Луны. Газетные полосы пестрели восторгами, мол, «СССР стал берегом Вселенной» и «Социализм — стартовая площадка в космос». Эти фразы были сказаны самим Н. С. Хрущевым, а потому тут же были превращены прессой в крылатые выражения.

И вдруг на фоне всеобщего восхищения нашими успехами в космосе разумный, казалось бы, возглас: «А не рано ли?»

Вся политическая машина обрушилась на всех, кто позволил себе сомневаться в наших успехах. Да, не было колбасы, не хватало молока и масла, да, только что вездесущий Никита Сергеевич поставил задачу «догнать и перегнать Америку», да, страна бедствовала, но над всеми этими проблемами повседневной жизни сиял космический подвиг народа, и он согревал душу, возвышал ее. Это было то время, когда духовное властвовало над телесным, что было необычно, а потому прекрасно!

Да и наука у нас была разумная, понятная и устремленная в будущее, а потому ученые сразу же разъяснили ситуацию: мол, «человек тем отличается от свиньи, что иногда поднимает голову и смотрит на звезды». Высказывание греческого мудреца пришлось как раз кстати, и большинство признало, что «заигрывать с Луной надо».

Во многом именно общественное мнение проложило путь нашим многочисленным лунникам и автоматическим станциям. А наш луноход удостоился чести войти не только в историю науки, но и поэзии — помните «лунный трактор» у Владимира Высоцкого?

Однако сегодня наши ученые ставят вопрос иначе: «А не поздно ли заигрывать с Луной?»

К сожалению, ответ печален.

Уже несколько лет в Российской Академии наук обеспокоены, что планетные и лунные исследования в нашей стране практически прекращены. Чем опасна такая ситуация для нашей науки в целом и космонавтики в частности?

Зимой 2003 года на заседании президиума РАН об этом шел долгий и не очень приятный разговор. Тон ему задал директор Института геохимии и аналитической химии академик Эрик Михайлович Галимов. В частности, он в своем докладе сказал:

— На передний план выходит использование ресурсов околоземного пространства. Речь прежде всего идет о Луне. Имеются серьезные проекты ее использования в будущей энергетике. Считается, что земные источники энергии, включая природное топливо и ядерное горючее, не справятся с потребностями производства к середине нынешнего века. Один из возможных путей решения проблемы связан с использованием гелия-3 в термоядерном синтезе, с его добычей и доставкой с Луны. Луна может быть использована в качестве форпоста исследования дальнего космоса, базы для мониторинга астероидной опасности, контроля за развитием критических ситуаций на Земле.

До 1996 года деньги вкладывали преимущественно в проект «Марс-96», отметил Э. М. Галимов. По финансовому состоянию того времени проект был нам явно не по силам. От него следовало отказаться уже в 1991–1992 гг. Но зарубежными партнерами были вложены немалые суммы. Они всячески лоббировали этот проект и заставляли вкладывать все новые средства. Ошибка с удивительной точностью повторилась позже. После гибели «Марса-96» все усилия сконцентрировались на астрофизической программе «Спектр», которая предполагала запуск трех тяжелых спутников Земли, требующих дорогостоящих ракет «Протон». Замечу, что на средства, которые расходуются на один спутник «Спектр», можно было бы сделать три запуска на Луну. Конечно, на разных этапах могут выделяться приоритетные проекты. Но это не должно доводиться до абсурда, до полного обескровливания других направлений, как это случилось с планетными исследованиями.

Доклад академика Галимова вызвал оживленную дискуссию. Не все в нем было общепринято, многое вызывало неприятие, но благодаря этому обсуждение было весьма эмоциональным. Каждый из присутствующих считал своим долгом высказать собственную точку зрения. Впрочем, это возможно в нынешней ситуации только на заседании президиума РАН — больше нигде проблемы нашей космонавтики уже не обсуждаются. Жаль только, что у президиума РАН только «совещательный голос», к которому, к сожалению, в правительстве не очень прислушиваются.

Итак, мнения ученых.

Академик Н. А. Анфимов: «В развитии космических исследований Луны и планет в настоящее время с большим трудом можно рассмотреть вклад России. И это в то время, когда именно наша страна стояла у истоков таких исследований, когда мы еще в 1959 году фотографировали обратную сторону Луны, сумели осуществить прорыв в определении параметров атмосферы Венеры, которые оказались очень далеки от предсказаний астрономов. Сегодня существует огромная дистанция между научно-техническими возможностями российской космической техники и финансовыми ресурсами, которые могут быть использованы на их претворение в жизнь. В результате вместо трех-четырех пусков в год по фундаментальным космическим исследованиям наша страна осуществляет один пуск космического аппарата научного значения в несколько лет.

Безусловно, сегодня приоритет нужно отдать аппарату «Фобос — Грунт», и не только потому, что этот аппарат предназначен для исследования Марса и его спутника Фобоса. Тут можно спорить, что важнее: поиск жизни на Марсе или исследование структуры и состава вещества планеты и его спутника. Особое значение имеет то, что данный аппарат создается на новой технической основе. Делается новая перелетная платформа — служебный модуль нового типа с использованием электрических и ракетных двигателей, новых систем, новых возможностей. С помощью этого аппарата можно не только послать экспедицию на Фобос, но и по-новому осуществлять лунную программу и другие космические исследования».

Академик О. А. Богатиков: «Перспективы у нас, конечно, имеются, но не особенно блестящие. И понятно почему. Ведь мы не можем сейчас развернуть таких же масштабных исследований, как США. Но здесь ничего не было сказано о том, что у нас имеется грунт, доставленный с Луны. Им обладают только две страны — Россия и США. Мы в свое время предоставили грунт чехам, кажется, немцам, полякам и еще кому-то. Но в последнее десятилетие исследование лунного грунта практически прекратилось. Считалось, что мы извлекли из него все полезное для науки. Но это не соответствует действительности. В связи с появлением новой научной аппаратуры, порой уникальной, возникли совершенно другие возможности изучения лунного грунта. Теперь мы можем уже изучать частицы до наноразмеров».

Академик Т. М. Энеев: «Уже давно в результате работ по планетологии, по происхождению планет мы пришли к выводу, что одна из главнейших задач исследования планет — доставка реликтового вещества из разных областей Солнечной системы, вещества, которое сохранилось со времени его формирования. На решение этой задачи направлена программа «Фобос — Грунт». Есть основания считать, что именно Фобос содержит это вещество. Ни Луна, ни планеты реликтового вещества нам не дадут. За время их существования здесь имели место мощные процессы дифференциации, стратификации и метаморфизма, которые радикально изменили их первоначальный состав. А вот на малых телах, размеры которых не превышают в диаметре 100–500 км и даже меньше — от нескольких десятков километров, такое реликтовое первоначальное вещество, образовавшееся в момент формирования Солнечной системы, могло сохраниться».

Член-корреспондент РАН Л. М. Зеленый: «В Совете РАН по Космосу разрабатывается программа космических исследований до 2015 года. Убедительны аргументы в пользу исследования Луны. Очень интересные задачи могут быть поставлены при изучении Венеры, где предполагается создать долгоживущую станцию. Если мы вернемся к Марсу, то можно использовать опыт наших проектов 70-х годов. Может быть, нам стоит начать изучение и других планет. Я, например, сторонник концентрации усилий на исследовании Меркурия. Именно там можно найти ответы на загадки происхождения Земли и Солнечной системы».

Член-корреспондент РАН М. Я. Маров: «Последние 10 лет свидетельствуют о том, что в области космических исследований возникла критическая ситуация. Совершенно очевидно, что мы не только стремимся лучше понять, что происходит в ближайших к нам областях космического пространства, но и пытаемся осмыслить ход эволюции нашей собственной планеты в прошлом и будущем. Это становится исключительно актуальным в связи с возрастающей антропогенной нагрузкой на окружающую нас среду. Не случайно в течение многих лет главное внимание было обращено на Венеру и Марс, представляющие собой две предельные модели эволюции планет земной группы.

Мы потеряли «Марс-96», который создавался многие годы. Такое иногда происходит в ракетной технике, и не только у нас, а и у американцев, европейцев, японцев. Но то, что произошло у нас, сразу развалило всю программу. Американцы, потеряв три аппарата, сохранили тем не менее финансирование и саму планетную программу. А мы, по существу, прекратили финансирование на несколько лет, и только совсем недавно, благодаря группе энтузиастов возникла концепция создания базового космического аппарата, которая легла в основу проекта «Фобос — Грунт». Речь идет о многоцелевом аппарате, способном решать задачу изучения реликтового вещества Солнечной системы. Мы должны к 2007 году подготовить к запуску аппарат и уж, во всяком случае, сделать это не позже 2009 года. Если мы этого не сделаем, то нынешнее наше отставание от американцев в 15 лет увеличится до 25».

Академик А. Ф. Андреев: «Недостаточность финансирования потребовала установить приоритетность научных проектов. Главным приоритетом сейчас является проект «Спектр-Р» под руководством академика Н. С. Кардашова. Проект дорогой, поскольку он рассчитан на тяжелую ракету «Протон», но выигрышный. В основе — идея о строительстве радиотелескопа с базой орбиты Земли вокруг Солнца. Имея такую базу, телескоп должен обладать невиданной разрешающей способностью. Здесь много важных фундаментальных приложений. В частности, телескоп должен дать возможность осуществить прямое наблюдение «черных дыр». С научной точки зрения, проект, безусловно, оправдан, и деньги будут истрачены не зря».

Академик Н. П. Лаверов: «К сожалению, за последние 15 лет в исследовании планет Солнечной системы мы уже почти ничего не делаем. Рухнула научная школа, существовавшая в прошлом, резко сократились работы конструкторских бюро. Я считаю, что следует принять реальные меры, чтобы не утратить имевшие место достижения в области космических планетных исследований. К сожалению, совершенно недостаточно внимание к проектам, связанным с планетными исследованиями, в частности Луны, Марса и Фобоса. Ослаблено научное руководство этими направлениями. Ранее в Академии наук его возглавляли академики Р. З. Сагдеев и В. Л. Барсуков. Ассигнования на эти цели составляли половину всех расходов на космическое направление работ академии. Я считаю, что следует принять реальные меры, чтобы не утратить имевшее место в недавнем прошлом достижения в области космических планетных исследований».

…В нашей Академии наук есть традиция, которая родилась вскоре после запуска первого искусственного спутника Земли, — Совет по Космосу всегда возглавляет президент Академии. Этим самым подчеркивается, что в освоении космического пространства главную роль играет наука.

Слово президенту РАН академику Ю. С. Осипову:

— Безусловно, культура планетных исследований в Академии и вообще в России была очень высокая. И я согласен с тем, что эта культура разрушается. Мы не можем ее потерять и должны сделать все для того, чтобы ее сохранить. Но наивно полагать, что мы сможем сделать это при нынешних ресурсах в рамках наших национальных программ. Надо всячески приветствовать участие наших ученых в осуществлении международных проектов, в рамках которых можно сохранить нашу культуру космических исследований.

— О лунных исследованиях, — конкретизирует президент РАН. — Их следует, безусловно, продолжать. Не секрет, что многие государства сейчас имеют далеко идущие стратегические интересы в отношении Луны, в использовании ее в самых разных проявлениях и аспектах. Не буду вдаваться в подробности. В любом случае мы не можем стоять в стороне и быть лишь космическими извозчиками в рамках каких-то лунных исследований. Конечно, лунные исследования надо поддержать.

Казалось бы, после такого обсуждения на президиуме РАН свое слово должно было сказать правительство. Как известно, денег сейчас у него хватает. Как и опасений, что их избыток вызовет новый скачок инфляции. А может быть, деньги потратить на исследования Луны?! Кстати, их нужно намного меньше, чем на исправление собственных ошибок при введении закона о монетизации или на покупку даже не футбольного клуба целиком, а всего лишь одного, в крайнем случае — двух игроков из Бразилии.

Но правительство, как всегда в таких случаях, молчит.

Я подождал немного — всего два года! — и приехал в Институт геохимии и аналитической химии имени В. И. Вернадского, в то самое здание, куда раньше, в середине 60-х — начале 70-х приезжал часто. Для этого много было поводов: и лунный грунт сюда доставляли, и исследования Венеры и Марса шли постоянно, а потому хотелось получить комментарий «из первых рук» — как от самого А. П. Виноградова, так и от его ближайших сотрудников. Ведь Институт в те годы — главный инициатор планетных исследований не только в стране, но и в мире.

Наша беседа с академиком Э. М. Галимовым стала своеобразным продолжением того обсуждения, что состоялось в Академии наук. Неужели ничего не изменилось с той поры?!

Я спросил ученого:

— А почему мы бросили Луну? Вдруг однажды решили, что она совсем нам неинтересна, и прекратили обращать на нее внимание… Я понял, что единственный человек, который может это объяснить, это академик Галимов. Разве не так?

— Отвечать надо издалека. Если пользоваться термином «бросили», то бросили-то оправданно!

— Это почему же?

— Луну изучали не потому, что она была интересна. Другие были мотивы. Шло соревнование между СССР и США. И когда какая-то точка была поставлена, то пропал к Луне политический интерес, а научный еще по-настоящему не сформировался. На первом этапе исследования Луны наука получила больше, чем хотела и чем ей нужно было тогда. Потому тот материал, который был получен, питал науку вполне достаточно. Не было вопросов, которые можно было бы поставить и которые нужно было бы решать с помощью ракетной и космической техники. В течение двух десятков лет ни мы, ни американцы практически ничего не предпринимали по Луне, и в какой-то степени это было оправданно.

— Ситуация, конечно же, необычная.

— Такое в науке случается. Определенный «застой».

— Затишье перед бурей?

— Можно и таким образом представить ситуацию. Несколько лет назад мы встречались и беседовали с руководителем НАСА. Естественно, я поинтересовался их проектами по Луне.

— Почему «естественно», если был «застой»?

— Дело в том, что когда я занял кресло директора этого Института, то начал интересоваться всем спектром работ, которые мы вели. Это было начало 90-х годов, и тогда шел «Марс-94», который чуть позже стал «Марсом-96». Мне вскоре стало ясно, что такой масштабный проект мы не потянем — в стране была тяжелая финансовая ситуация. И я открыто высказал свои сомнения. Но меня тут же «приструнили», мол, этот проект финансируют международные организации, много средств вложили американцы, и мы не вправе даже сомнения в его целесообразности высказывать. Я понимал, что приостановить «Марс-96» нельзя, но тем не менее свою точку зрения не скрывал. Как известно, «Марс-96» погиб еще около Земли — подвела техника. В то время я предложил вернуться к исследованиям Луны. В этом появилась научная необходимость, да и технические и финансовые возможности позволяли это сделать. Свои предложения я высказал на заседании Президиума РАН.

— Говорили о вполне конкретной научной задаче?

— Конечно. Надо было изучить внутреннее строение Луны, что позволит открыть тайну ее происхождения. Тогда не было ясно, к примеру, имеет ли Луна ядро или нет? Не входя в детали, отмечу, что критическим является размер ядра. Он может быть порядка пятисот километров. Сегодня очень популярна гипотеза, которую выдвинули американцы. Суть ее в том, что Земля в момент ее формирования столкнулась с очень большим телом (размером с Марс). Это вызвало выброс расплавленного вещества на орбиту, которое и образовало Луну. Так у нашей планеты появился спутник.

— Выглядит все экзотично!

— Гипотеза хорошо обоснована. Тем не менее у нее есть существенные слабости. Они со временем возрастают. И тогда я предложил альтернативу: Луна могла образоваться совсем по-другому, так сказать, она выделилась из общего резервуара. И критическим является размер ядра Луны. Если оно порядка 400–500 километров, то американская гипотеза не проходит. Если его нет, или оно очень маленькое, то мои коллеги оказываются ближе к истине. Итак, есть возможность проверить эти гипотезы экспериментально.

— Это так актуально?

— Конечно. Происхождение Луны чрезвычайно важно для понимания ранней истории Земли. Ведь так или иначе, но Луна образовалась вместе с Землей. А ведь об этом периоде мы практически ничего не знаем, так как у нас нет материала — пород и так далее. А поэтому мы имеем дело только с догадками, то есть наши построения спекулятивны.

— Умозрительны…

— Так звучит, конечно, приятнее, но суть не меняется. Следом за ответом на вопрос о происхождении системы Земля — Луна появляются уже другие вопросы, на которые можно будет ответить: как появились океаны, континенты, какая температура была, в каких условиях зародилась жизнь. Все эти проблемы, волнующие нас, корнями уходят в самую первоначальную — происхождение Земли и Луны. И еще один важный момент, который я учитывал: в тех реальных условиях, в которых мы жили в начале 90-х годов, потянуть какую-то другую программу нам просто было невозможно. Свидетельство тому «Спектры». Мы должны были запустить эти аппараты еще в 1997 году, а они до сих пор на Земле. Но о них разговор особый. В общем, я был убежден в целесообразности возобновления лунной программы.

— Но «Спектры» — это опять-таки международная программа?!

— Американцы вяжут нас, подталкивают в тупиковые направления. Было подписано соглашение «Гор — Черномырдин», и мы, мол, обязаны его выполнять! Почему надо это делать, если проект лишен смысла?! Опять-таки на первый план выходит политика.

— Кстати, плохая политика…

— Не буду оспаривать эту точку зрения. Жаль, что мы тратим впустую огромные деньги. Выбиваемся из последних сил, чтобы двигать проект «Спектров», но ведь эти аппараты не полетят!.. Но вернемся к Луне. Чем она интересна? Во-первых, у нас богатый опыт создания автоматов для ее исследования. Во-вторых, нужны носители «Союз» и «Молния». Их вполне достаточно для полетов к Луне. Они намного дешевле «Протонов», которые нужны для запуска «Спектров». Ведь это шеститонные аппараты, а для Луны вполне достаточно полтонны. И еще одна особенность. В то время финансирование шло спорадически: денег нет, а потом вдруг сразу дают много, и опять нет. В таких условиях готовить аппарат к полету на тот же Марс чрезвычайно сложно, так как надо уложиться к «окну» для старта. Опоздал — вот жди полтора года! Так и случилось с тем же «Марсом-96». Сначала хотели пускать его в 1994 году, но не успели. Грешно говорить, но хорошо, что аппарат погиб сразу. Иначе с ним мы бы намучились, так как он уходил в космос «на авось» — полного цикла испытаний аппарат не прошел. А с Луной от астрономических «окон» мы не зависим: подготовили аппарат к работе, и сразу же пускаем. Да и вся космическая структура, которая создавалась в СССР десятилетиями, вновь начинает «дышать» — появляется реальный и интересный проект. «Космическая школа» возрождается! Сейчас же все иначе. У меня в институте было пять лабораторий, а сейчас они распадаются, рассеиваются. Кто-то в Америке работает, кое-кто в Европе, а молодые не тянутся в эту область. Какой же им интерес, если десять лет ничего нет — сколько же ждать можно?!

— В нашей беседе мы отклонились, точнее углубились в причины происходящего падения космонавтики…

— Нет, я просто хотел прокомментировать тот разговор, что случился у меня с руководителем НАСА. Я спросил его об их программе работ по Луне. Он отвечает мне: «У нас нет планов в отношении Луны!» И объясняет, что у них есть более важные проекты и по Марсу, и по дальнему космосу. А Луна, мол, не очень интересна. Наши тут же начали попрекать меня: «Даже американцы не интересуются Луной, а ты призываешь к полетам туда?!» В общем, новые доводы появились против меня и моих идей. Однако через год НАСА отправили два аппарата к Луне и продолжили лунные исследования.

— Американцы считают, что они обязаны вести в космосе работы размашисто, по всем направлениям. Это ведь политика, не так ли?

— Она играет существенную роль по-прежнему. Космос стоит дорого, и чтобы выделять немалые средства на такие работы, нужны именно политические решения. И так будет довольно долго.

— Но в конце концов, все превратилось в фарс!

— Что вы имеете в виду?

— Лунного грунта и камней привезли столь много, что из них даже украшения начали делать для женщин.

— Даже нам предлагали тогда бешеные деньги за тот лунный грунт, что хранится в Институте. Если бы мы его продали, то не бедствовали бы до сих пор! Это очень дорогой материал, потому что много средств и усилий было вложено в то, чтобы грунт с Луны оказался в распоряжении ученых.

— Может быть, пришло время, когда политика должна уйти из космоса? Ведь приоритеты известны, ясно, какие возможности есть у той или иной страны. Не пора ли просто заниматься наукой и делать то, что ей необходимо. Ей, а не политикам!

— Мне проще всего сказать: да! Однако политика пронизывает всю эту область науки — до самых низов. К примеру, я вам рассказываю о лунной программе. Что греха таить, мои научные интересы лежат и в этой области. Но есть физики, которых интересуют только «черные дыры», и они хотят направить туда телескоп. Они считают, что важнее ничего нет. Кто же будет определять, чьи интересы надо удовлетворить в первую очередь? Значит, над нами должен стоять тот человек, который примет решение. Ученых много, а кто им должен выделять деньги?! Ответ найти нелегко. В нашей истории был М. В. Келдыш. Он брал на себе ответственность и принимал решения. Успехи в изучении планет и Луны напрямую связаны с его именем.

— Но у него был Совет по космосу. Он внимательно прислушивался ко всем мнениям, и выбирал самые интересные предложения. Я не раз наблюдал за этим процессом: не было ни единого случая, чтобы Мстислав Всеволодович не выслушал бы всех!

— Совет по космосу существует и сегодня, но никакого сравнения с тем, что был при Келдыше, конечно же, нет.

— То, что упущено, уже не вернешь. Однако представим, что у вас появились бы неограниченные возможности. Чем бы вы сейчас занялись в космосе?

— Я очень экономно бы их разместил, и сделал бы то, что было намечено. В ноябре 1996 года погиб наш «Марс», и нас спросили: что делать дальше? Мы дали свои предложения, вполне реальные. А они были такими: в 2000 году направить на Луну аппарат и 2004 году проект «Фобос — Грунт». Причем лунную задачу мы усложнили. К тому времени был обнаружен на полюсах Луны пониженный поток надтепловых нейтронов, и появилось предположение, что там может быть вода.

— Лед на Луне мы уже находили! Однажды во время работы лунохода мы разыграли одного из журналистов. Показали ему на экране кратер, из которого торчал какой-то материал. Мы сказали, что это лед. Тот репортер обожал сенсации, ради них он был готов на все. Кстати, в том розыгрыше участвовал и директор вашего института академик Виноградов. Он тогда приезжал в Центр дальней космической связи вместе с Келдышем.

— Как говорится, сон в руку. Не исключено, что лед на Луне все-таки есть. Присутствие воды и оценка ее запасов имеет большое значение для освоения Луны. Исследование состава органических соединений, которые вымораживались в течение миллиардов лет на дне полярных кратеров, представляет интерес и с точки зрения проблемы происхождения жизни. Там аккумулировалось то, что могло переноситься в космосе. Это, так сказать, музей панспермии. Разве не заманчиво в нем побывать?! Мы планировали это сделать. Для сейсмического зондирования Луны нужно осуществить посадку в трех точках: две — где-то в центре, а одну — на полюсе. Там ставим масс-спектрометр, и таким образом осуществляем решение сразу двух задач. Такой проект мы предложили в 1997 году, и к 2000 году его можно было решить.

— Это не так уж сложно…

— Стоимость экспедиции невелика, я говорю, мол, денег потребовалось бы не больше, чем на строительство двух элитных домов. А эффект такого проекта огромен: даже для истории страны он имеет большое значение. Ну а для науки само собой.

— Разве это надо разделять?!

— К сожалению, ситуация складывается весьма неблагоприятная. Приведу несколько цифр. Они показывают катастрофические несоответствие доли запусков научных аппаратов у нас и в Америке. В США в год выводится в космос чуть более 20 аппаратов, у нас — в среднем 35. За десять лет в Америке только по программе планетных исследований запущен 21 аппарат. У нас — один! В предстоящие десять лет планируется американцами десять аппаратов, у нас же опять один! Понятно, общественность должна быть уверена, что ученые не напрасно тратят деньги, и такого рода проекты — понятные и значимые — убедительны для каждого налогоплательщика. Американцы работают как раз по этому принципу.

— Экспедиции на Марс это подтверждают! По-моему, обыватели в США ждут их больше, чем сами ученые.

— Интерес там к таким полетам огромен. Такое впечатление, будто все вернулись к первому этапу освоения космоса, когда все было внове. Кстати, и мы про Марс не забыли. Я имею в виду Фобос. Мы и предполагали, что после полета на Луну в 2000 году, отправиться к Фобосу в 2004-м. Таким образом, в наших действиях просматривалась определенная логика и последовательность.

— А почему такой интерес именно к Фобосу?

— «Изюминка» в этом полете заключается в том, что мы «уравновесили» бы все достижения американцев по Марсу.

— Каким образом?

— Как было задумано? На Фобос идет тот же аппарат, который использовался для Луны. Все инженерные испытания, таким образом, прошли бы в полнейшем объеме, и это давало дополнительные гарантии в очень далеком полете к спутнику Марса.

— Но создание «планетного модуля» — это лишь техническая сторона проблемы, не так ли?

— А теперь наука. Апофеоз всех американских усилий — привоз грунта с Марса. Все те исследования, что идут сейчас и были в прошлом, — это подготовка именно такого грандиозного эксперимента. Конечно, привезти грунт с Фобоса намного легче, чем с Марса.

— Стартовать с планеты тяжелее, чем с ее спутника.

— Конечно. А результаты тем не менее весьма похожи. Дело в том, что у нас есть так называемые «марсианские метеориты». Их немного — всего 12 из нескольких тысяч. Фрагменты пород могли быть выбиты с поверхности Марса при ударе крупных космических тел, придавших обломкам скорость, превышающую скорость убегания от Марса.

— И они «убежали» до Земли?

— Мы считаем, что процентов на 80 это так. Значит, грунт с Марса у нас есть! Чтобы эта уверенность была полной, то можно везти грунт не с Марса, а с Фобоса, так как оба этих небесных тела создавались одновременно.

— А если результат будет отрицательным?

— Любой результат сразу же прояснит очень многое в происхождении не только Марса, но и всей Солнечной системы. Американские ученые приходят к выводу, что на раннем Марсе существовали бассейны жидкой воды. Ее присутствие делает вероятным зарождение на Марсе жизни. Пока неизвестно, как долго существовали на Марсе условия, благоприятные для жизни. Насколько успела продвинуться предбиологическая эволюция? Достигла ли она стадии появления клетки? Вопрос о продолжительности предбиологической эволюции является исключительно важным для понимания возникновения жизни на Земле.

Мысли вслух: «Настал 1999 год, тревожный для меня. Предстояла тяжелая операция. Я взял с собой в больницу несколько страниц с записями. Вообще я любил быть в больницах. Тут хорошо думалось и работалось. Моральное отключение от всех обязанностей. Тепло и сочувствие близких. Чувствуешь себя немного обманщиком. Думают, что ты страдаешь, а на самом деле бодр и счастлив. Даже если физически не все очень комфортно, что-то болит, это терпимо. Я в больницах создал свои, как мне кажется, наиболее интересные вещи. Но на этот раз было не так. Мой гениальный хирург вырезал мне половину внутренностей. Я был опустошен в прямом и переносном смысле. Восстановление шло трудно. Голова работала туго. Что-то воспринять и освоить я еще мог, но создавать — нет.

О чем собственно были записки? Это — размышления о сущности и механизме эволюции. Сложное и высоко целесообразное строение и поведение живых существ, разительно отличающееся от строения и поведения веществ в неорганическом мире, порождает перед каждым вопрос: «Как все это могло возникнуть?»

Наука и религия предлагают свои решения. Но поиск продолжается, ибо верующий хочет подкрепить свои убеждения научной логиков, а ученый — верой. Для меня, как ученого, исходной позицией является научная теория эволюции. Однако предлагаемое современным дарвинизмом объяснение эволюции посредством естественного отбора не вызывает удовлетворения. Теория естественного отбора не помогает понять, как возникла жизнь. Дарвинизм как бы предлагает хитроумный механизм, при помощи которого возникшая (каким-то образом?!) жизнь эволюционирует, несмотря на то, что слепые силы природы действуют в противоположном направлении».

Жизнь, по-видимому, развивается лавинообразно, если она прошла стадию становления генетического кода. До этого момента предбиологическая эволюция требует ряда исключительно благоприятных условий: восстановительного характера среды, наличие определенных органических соединений, умеренного диапазона температур. Но если химическая эволюция преодолела фазу становления генетического кода, то жизнь адаптируется к самым разным условиям. Раз возникнув, она могла сохраниться в течение миллиардов лет в неблагоприятной обстановке, хотя, возможно, ее эволюция остановилась на самых ранних микроскопических формах. Иначе говоря, жизнь не могла возникнуть в современных условиях Марса, но она могла адаптироваться к этим условиям.

— Все это звучит почти фантастически?!

— Не только Марс, но и другие планетные тела, прежде всего спутники Юпитера — Европа и Каллисто, привлекают внимание как возможные объекты возникновения жизни. Американский космический аппарат произвел высокоразрешающую съемку поверхности Европы — спутника Юпитера. Полученные снимки показали, что Европа покрыта панцирем льда. Пластины льда содержат трещины, признаки торошения, развернуты относительно друг друга. Это свидетельствует о том, что лед является плавающим. Его мощность — примерно 10–20 километров. Под ним находится океан жидкой воды. Раз возникнув, жизнь могла приспособиться к неблагоприятным условиям во мраке глубокого океана. В аналогичных условиях на Земле, например, на дне океанических впадин, жизнь, как известно, встречается.

— Ваша программа исследования планет, в частности, Луны и Фобоса убедительна. Что же помешало ее осуществлению?

— В 1998 году нам сказали, что денег на Луну и Фобос нет, а потому будем заниматься только одним проектом «Фобос — Грунт». И в то же время огромные средства выделяются на «Спектры», которые (тогда уже было ясно!) не полетят. Но было давление из Европы и из Америки, а потому другие проекты отвергались.

— Есть еще Международная Космическая Станция. Обходится она нам дорого, а результаты весьма призрачны….

— Это направление мы не обсуждаем, так как расходы на МКС идут по другим статьям бюджета. Мы же говорим о статье расходов на фундаментальные исследования. В общем, нам сказали: или Луна или Фобос, других вариантов нет. С болью в сердце я поддержал Фобос, все-таки этот проект как бы «фундаментальней». Но, повторяю, разумнее было осуществлять оба проекта, разница в финансировании была не столь уж разительной.

— Вы не упомянули о Венере. Неужели это не интересно?

— Очень интересно!

— У нас есть техника для полетов к Утренней звезде, уникальный опыт, почему же мы так бездумно распоряжаемся всем этим?!

— Беды экономики в первую очередь сказались на космических исследованиях, хотя, на мой взгляд, именно это направление должно было бы приоритетным. Космонавтика в целом, и планетные исследования, относятся к тем областям, которые определяют весь научно-технический прогресс. К сожалению, мы ошиблись в выборе приоритетов, а потому и расплачиваемся за это отставанием.

— «Фобос — Грунт» исправит ситуацию?

— Старт перенесен еще на два года — на 2009-й. Мне кажется, что это приговор проекту — он так и не будет реализован. Кстати, полет на Фобос американцы могут осуществить довольно легко, и если им это потребуется, то они его проведут. В свое время они, извините за выражение, «лопухнулись»: организовали «танковое сражение на Марсе», а могли бы те же самые результаты получить более простым и дешевым способом. Именно так, как мы задумали.

— «Танковое сражение» — неплохой образ… Действительно, бегающие марсоходы, тысячи снимков, поражающие воображение пейзажи, — все это напоминает битву машин…

— Этот образ они сами придумали, и он уже встречается даже в научной литературе.

— Их программа изучения планет, действительно, грандиозна. Почему?

— Она нацелена на решение главной задачи.

— Главной?

— Это тайна происхождения жизни. Познать ее можно только через Марс, через Европу — спутник Юпитера, через Венеру. Решение проблем происхождения жизни — это главная задача науки текущего столетия. Если она будет решена, то перед человечеством открываются колоссальные возможности. Это не только мировоззрение, но и смысл существования цивилизации. И американцы достигли уже немалых успехов в этом направлении: это и вода на Марсе, открытые водоемы на раннем этапе развития этой планеты, тепловая история Марса и так далее. Ясно, что Марс был пригоден для жизни, и она могла там возникнуть. А далее: или она замерла из-за неблагоприятных условий, либо она там присутствует, но не дала высших форм, как на Земле. Но в низших формах могла приспособиться и сохраниться. Ее поиски, ее изучение, ее познание, — все это стоит того, чтобы летать на Марс, на другие планеты.

— Можно сказать, что интерес к происхождению жизни в современной науке приобретает особую роль.

— К этой проблеме мы подходим на совершенно ином уровне, чем в прошлом, а потому можем рассчитывать на успех. И огромную роль в этом, безусловно, играет наша область науки.

— Таким образом, Институт геохимии и аналитической химии оказывается в первых рядах?

— Он всегда в них находился!

— Согласен. А как вы оказались в кресле директора столь именитого Института?

— Я пришел в Институт по инициативе Александра Павловича Виноградова. Занимался я геохимией изотопов углерода. Это прекрасный инструмент, чтобы внедряться в самые разные области. Сделал я докторскую диссертацию, и на отзыв она попала в Институт геохимии. Виноградов вдруг спрашивает: «А почему защищаетесь не у нас? Это недальновидно.» Он смотрел намного дальше, чем я. И в результате я защищался здесь. Потом пришел сюда. В 1992 году умер Валерий Леонидович Барсуков. Тогда у нас был разгул демократии. Я был в это время членом-корреспондентом, вот меня и выбрали. Я стал первым выборным директором. Все прошло для меня неожиданно. В то время я много плавал. Попрощался с Барсуковым и отправился на немецкое исследовательское судно. Оно стояло на острове Пасха, и мы должны были лететь в Чили через Германию. Вдруг в Гамбурге получаю факс, где сообщают о неожиданной смерти Барсукова. Прошло два месяца, я вернулся в Москву. И здесь выясняется, что меня планируют в директора. Естественно, у меня никакого желания занимать такую должность не было. Как ни странно, но решающую роль в моей судьбе сыграл один американец, мой друг. Мы встретились с ним, я рассказал о директорстве. И он мне говорит: «Соглашайся! Ты уже старый, все, что мог сделать в науке, ты уже сделал. Не предавайся иллюзиям — принципиально нового уже не получишь, а на посту директора ты сделаешь еще очень многое: молодежь привлечешь, новые проекты сможешь осуществить.» Пожалуй, именно он сыграл главную роль в том, что я согласился.

— И сколько же «старику» было тогда?

— Пятьдесят шесть. Но мне сильно не повезло: время выпало страшное для института, для науки. Тяжелейшее время.

Из воспоминаний: «Я пишу эти строки, сидя за столом, который был рабочим столом в кабинете Александра Павловича Виноградова. Здесь почти ничего не изменилось с тех пор, когда я впервые вошел сюда на прием к Александру Павловичу. Те же дубовые панели стен, то же зеленое сукно на длинном столе заседаний. Только жизнь стала неузнаваемо другой.

Я начал работу в качестве директора ГЕОХИ в декабре 1992 года. Это был пик разрухи. Число сотрудников к концу 1992 года сократилось с обычных 1200 до 850. Наше научноисследовательское судно, оставшееся без бюджетного финансирования, было сдано в аренду случайным людям и использовалось для перевозки «мешочников» и дешевых турецких товаров между Ялтой и Стамбулом. Часть территории Института была отдана совместному коммерческому предприятию с французским участием для строительства дома под офисы. Предприятие не состоялось. Поэтому руины несколько лет высились во дворе. Убрать их не было средств. С 1991 года началась жестокая инфляция. Зарплата даже ведущих научных сотрудников упала ниже минимального прожиточного уровня. Да и выплачивалась она с большими задержками. Финансирование научных работ было прекращено. Катастрофически нарастал долг Института перед поставщиками тепла, воды и электричества. В радиоактивном лабораторном корпусе скопились отходы, которые не вывозили в течение многих предшествующих лет. В стране действовали законы джунглей, включая государственные структуры.

Шаг за шагом, как тяжело больного, вытягивали Институт из разрухи. В последние годы стало легче. Мы начали выздоравливать. Удалось сохранить Институт как рабочий организм. Сегодня Институт, включая наше судно, оснащен современным оборудованием как никогда раньше. Я с горечью думаю о том, на что были потрачены силы и годы. Зато я могу спокойно и с чувством выполненного долга смотреть на портрет Александра Павловича Виноградова, висящий на стене напротив».

— Странно, что геохимики не востребованы…

— Это у нас. На Западе совсем иначе, и это подтверждается тем, что многие сотрудники Института уехали. Поток был очень сильным, буквально обвал какой-то. Разрешили уезжать, и многие устремились туда. А я стал как раз директором. И тогда принял весьма жесткое решение: можно уезжать на полгода, если больше, то сотрудник увольняется. Это помогло сохранить кадры.

— Каким образом?

— Когда приглашают ученого, то полгода для него мало. Обычно присматриваются к нему год, и уже после этого принимают решение: оставлять его или нет. Я же считаю, что для проведения научной работы полгода вполне достаточно. Сделал ее там на хорошем оборудовании и возвращайся! Если же выезжаешь за рубеж в поисках своего благополучия, то, пожалуйста, не прикрывайся своими научными интересами.

— Такой принцип помог?

— Поток уезжающих изрядно поредел. Но пришлось несколько человек уволить, чтобы не думали, что новый директор шутит. Так что ситуация постепенно стабилизировалась. Кто очень уж хотел уехать, тот уехал, но разум все-таки возобладал. У нас широкое сотрудничество с зарубежными партнерами, так что в этой области ограничений нет, но все-таки интересы дела, интересы науки на первом плане. Большинство коллег мою позицию разделяют и поддерживают. Я хорошо знаю Запад, работал там, наблюдал тот образ жизни. Для меня это как театр. Смотришь на нее со стороны, она чужая, а когда приезжаешь сюда, то понимаешь — это твое, родное.

— А вы родом откуда?

— Родился во Владивостоке. Отец был там репрессирован. Родители жили в Москве, но потом отца направили на Дальний Восток. Когда его арестовали, подруга мамы посоветовала немедленно уезжать. Подруга была женой начальника НКВД Приморского края. Мама взяла меня на руки и в Москву. А здесь квартира уже опечатана. Мама пошла на Лубянку со мной на руках. Там один майор ей посоветовал «исчезнуть», чтобы сохранить сына. Она так и поступила.

— А отец?

— Арестован он был в 36-м, а через два года погиб в лагере. А мать всегда была абсолютно советским человеком, коммунистом. Помню, когда умер Сталин, она плакала. Трудно все это объяснить и понять.

— Как и то, что происходит сейчас?

— В определенной степени, да.

— Я знаком с вашим письмом президенту России. В нем вы пишете о той ситуации, которая сложилась вокруг исследований Луны и планет. В частности, там есть такие строки: «Я возглавляю Институт, который при академике А. П. Виноградове был инициатором исследования Луны и планет. Поэтому считаю своим долгом обратить Ваше личное внимание на создавшееся положение. Если нет возможности помочь, я буду, по крайней мере, уверен, что свертывание планетных исследований — есть жертва действительно осознанная и неотвратимая, что не возникает вопрос — почему мы молчали, наблюдая разрушительный процесс». Думаю, президент обязательно обратит внимание на эти слова.

— Письмо ему не передали, в администрации посчитали, что нет необходимости знакомить его с ним. Поэтому ничего не изменилось.