КОРОНАЦИЯ В РИМЕ

КОРОНАЦИЯ В РИМЕ

Прошло уже больше двух лет, как Фридрих I вступил на престол Германского королевства. Это время он не потратил впустую. За столь малый срок ему удалось сделать больше, чем его предшественнику за все годы правления. Упрочилось положение короля внутри страны. По-новому стали налаживаться отношения с папской курией. Правда, еще не были выполнены обещания, данные перед коронацией, что могло в любой момент обернуться внезапной угрозой для него самого, но он был готов к борьбе. Число его сторонников множилось, и это вселяло надежду. Князья наконец согласились участвовать в традиционном походе короля в Рим за императорской короной и собрались со своими вассалами.

Римский поход германских королей обычно начинался ранней осенью, когда в Италии спадала нестерпимая для жителей севера жара, но альпийские перевалы еще не были засыпаны снегом. И Фридрих поступил так же. Все лето 1154 года ушло на завершение подготовки к походу. В октябре Фридрих провел смотр войска, собравшегося на поле у реки Лех близ Аугсбурга, где 200 лет назад Оттон Великий разгромил кочевые орды мадьяр, и был разочарован его малочисленностью. Оставалось лишь надеяться на поддержку ломбардских городов, прежде всего Кремоны, Павии и Лоди, с нетерпением ожидавших его прибытия в Италию, чтобы освободиться от притеснений, чинимых миланцами. Генрих Язомиргот и Альбрехт Медведь, обиженные на короля, явно отдававшего предпочтение Генриху Льву, отказались участвовать в походе. Их примеру последовало и несколько других влиятельных князей. Судя по незначительному числу собравшихся — около 1800 рыцарей, не считая пехотинцев-лучников, — участие в итальянском походе короля не казалось заманчивым делом.

Благополучно совершив через перевал Бреннер переход в Северную Италию, войско Фридриха уже в конце октября достигло южного берега озера Гарда. Далеко не все в Италии были рады приходу немцев, из-за чего у последних сразу же возникли большие затруднения с провиантом и фуражом. Пришлось прибегнуть к принудительным изъятиям. Не удалось избежать мародерства, что было особенно нежелательно для Фридриха, желавшего сохранить незапятнанной свою репутацию. Местные жители зачастую отказывались помогать германскому королю, опасаясь возмездия со стороны враждебных ему Милана и Пьяченцы. Эти города, присвоившие значительные права и владения, издавна принадлежавшие Империи, усматривали угрозу для себя в приближении войска во главе с энергичным молодым королем. Царило напряженно-враждебное ожидание. Миланцы еще в прошлом году разорвали и растоптали грамоту, которой Фридрих напоминал им о своих правах — столь уверены были они в своих силах.

В начале декабря Фридрих со своим войском ступил на Ронкальскую равнину на левом берегу реки По, севернее Пьяченцы. Это было традиционное место сбора вассалов германских королей, прибывавших для императорской коронации. Обязаны были являться и итальянцы, хотя бы формально признававшие его своим сеньором. Здесь Фридрих первым делом провел смотр своего немногочисленного войска, добрую половину которого составляли рыцари Генриха Льва. Для почетного эскорта было вполне достаточно, а если придется оружием прокладывать путь к Риму? Опыт предшественников подсказывал, что второй вариант не следовало исключать. Если врагов в Италии будет больше, чем союзников, то исход экспедиции может оказаться печальным. Понимал Фридрих и то, сколь велика его зависимость от доброй воли Генриха Льва. С этим поневоле приходилось мириться, что не прибавляло королю оптимизма.

Впрочем, Фридрих мог облегчить себе задачу, если бы без остановки, парадным маршем в сопровождении своего блистательного эскорта проследовал до самого Рима. Стоило лишь показать, что он не имеет в Италии иных целей, кроме традиционной коронации в Риме, которая сама по себе ни у кого не вызывала возражений, и путь ему был бы открыт. Итальянцы, забывшие за последние несколько десятилетий, какой тяжелой бывает императорская рука, поначалу были готовы воспринимать поход Фридриха как очередное красочное зрелище. Однако он сразу же заявил, что коронация не является единственной целью его прибытия, проведя 5 декабря 1154 года на Ронкальских полях свой первый в Италии рейхстаг, решения которого свидетельствовали о намерении короля восстановить свои права и полномочия. Первым делом Фридрих принял присягу от тех ломбардских городов, которые захотели присягнуть ему. Генуэзцы, словно желая настроить его на благодушный лад, удивили Фридриха диковинными подарками — львами, попугаями, страусами. Наконец настал момент оглашения заранее подготовленного закона, запрещавшего вассалам отчуждение ленов без разрешения сеньоров и грозившего утратой ленов тем, кто уклонялся от службы в пользу своих сеньоров. С помощью этого закона, который должен был иметь и обратную силу, король получал возможность аннулировать захваты, произведенные ломбардскими городами, все больше превращавшимися в вольные города-государства.

Тут же, на Ронкальских полях, Фридрих устроил массовое судебное разбирательство для итальянцев. Они не придали ему большого значения, хотя по существу это была королевская прерогатива. Зато сам Фридрих вполне серьезно принялся за дело. Ступив на землю Италии, он решил заявить о своих правах на корону Лангобардского королевства, как действовали до него Оттон Великий и, еще раньше, Карл Великий. Получение так называемой железной короны лангобардских королей считалось обязательным этапом на пути к обретению в Риме императорского достоинства. Фридриху еще предстояло короноваться в Павии, древней столице Лангобардского королевства, а пока что он потребовал от итальянцев принести присягу на верность ему. Они это с готовностью сделали, согласившись уплатить и налог, взимавшийся по случаю императорской коронации и имевший название «фодрум». Это была небольшая, почти символическая сумма.

Действуя как повелитель Италии, Фридрих не нарушал обычая. Так было заведено испокон веку, и это хорошо знали пришедшие приветствовать его итальянцы. Кто был постарше, тот еще помнил, как четверть века назад здесь же судил и оглашал законы престарелый немецкий король Лотарь. Правда, тогда никто не смотрел на него как на своего господина и не принимал всерьез его указы. Другое дело этот молодой энергичный король из новой династии Штауфенов. Он сразу же привлек к себе внимание итальянцев своей необычного для этих мест цвета бородой. «Барбаросса!» — удивленно воскликнул кто-то при виде его рыжей бороды, и это прозвище, по-итальянски означавшее «Красная Борода», навсегда приклеилось к Фридриху. Его природное обаяние у многих сразу же вызвало чувство симпатии. Некоторые отнеслись к нему настороженно, инстинктивно угадав, что его изящная королевская рука может быть очень тяжелой. Не было лишь таких, кто смотрел на Фридриха, как некогда на Лотаря, снисходительно, а тем более равнодушно. Многие старались обратить на себя благосклонное внимание Барбароссы.

Признав Фридриха своим господином, итальянцы шли к нему со всевозможными жалобами, которые он быстро разбирал и уверенно выносил приговор, проявляя при этом уважение к законам и обычаям и удивительное чутье на правду. Несколько небольших итальянских городов подали совместную жалобу на своеволие Милана, высокомерным произволом подавлявшего их свободы. Выслушав, Фридрих признал миланцев виновными и спросил у их представителей, как они собираются загладить свою вину. Ко всеобщему удивлению, те согласились выплатить жалобщикам сумму в 4000 фунтов серебра. Мало кто верил, что Милан в точности выполнит свое обещание, и все же одно то, что столь могущественный город был вынужден дать его, казалось чудом, сотворенным Барбароссой. После этого итальянцы с большим вниманием отнеслись к оглашенному им закону о восстановлении давно преданных здесь забвению вассально-ленных отношений. Отныне итальянские вассалы немецкого короля должны были не только на словах считаться таковыми, но и исполнять свои вассальные повинности.

Сам Фридрих еще не мог составить себе отчетливого представления о царивших в Италии порядках, хотя и видел, что многое здесь было не так, как в Германии. Ему, поборнику государственного порядка и королевского авторитета, казалось анархией сосуществование многочисленных, обладавших гордым самосознанием и располагавших огромным богатством городов, не терпевших над собой власти каких бы то ни было господ. Здесь угадывалось действие незримых сил, объединявших их в единое целое. Это была не власть одного или нескольких правителей, а еще почти неведомый в Германском государстве дух экономического единства. Если Милан, пусть даже и в качестве демонстративного жеста, мог предложить 4000 фунтов в качестве компенсации за угнетенные свободы, то, значит, в этой стране все имело свою цену, выраженную в деньгах. Здесь все были экономически связаны друг с другом, из чего вырастал порядок денежного обращения, совершенно непонятный для немцев. Здесь не меняли соль на скот или полотна на оружие — здесь каждый за все платил звонкой монетой или, что казалось еще более диковинным, куском пергамента, на котором писалось, что должник к определенному сроку обязан возвратить указанную сумму, и эти лоскуты значили не меньше, чем чистое золото!

Но самое большое удивление Фридрих пережил, когда прибыл сын венецианского дожа, дабы предложить ему, немецкому королю и будущему императору, заключить договор. Могущественный город, разбогатевший на морской торговле, о выгодных связях которого с Византией и странами Востока Фридрих узнал, еще участвуя во Втором крестовом походе, хотел бы на будущее договориться с Империей о четком разграничении взаимных притязаний на господство в Италии. Если король признает подробно перечисленные владения Венеции на территории Италии, то аналогичным образом поступит и город дожей в отношении королевско-императорских владений — остальной Италии. Венеция даже и не сомневалась, что король и будущий император признает ее итальянские владения, а за свободу передвижения своих подданных она была готова платить ежегодно по 50 фунтов золота, 50 мешков перца и сверх того еще по куску роскошной материи. Фридрих с готовностью согласился подписать этот договор, доказывавший, что его непосредственное господство в Италии Венеция рассматривает как нечто само собой разумеющееся. Эта мысль поначалу казалась ему слишком смелой, чтобы принять ее, но теперь его все больше увлекала идея превращения своего формального суверенитета над Италией в фактическое господство. Корона и титул императора помогут ему оправдать эти притязания.

И все же Фридрих не спешил прибыть в Рим. По окончании Ронкальского рейхстага он медленно продвигался со своим войском по Ломбардии вдоль берега реки По, требуя и принимая присягу на верность, оглашая законы, верша суд, заключая договоры. В этой опустошенной в ходе боев между Миланом и Павией местности невозможно было достать ни провианта, ни фуража, так что пребывавшее в дурном расположении духа королевское воинство грабило города и деревни, разрушало со злости крепости и мосты. Чтобы поддержать дисциплину в войске, Барбаросса потребовал от каждого участника похода дать клятву о соблюдении мира и порядка, нарушение которой должно было караться отсечением головы или, при менее значительных проступках, руки.

В начале 1155 года, когда королевское войско перешло близ Турина через реку По, были разрушены преданные имперской опале города Кьери и Асти. Жители Павии, с которыми у Фридриха были особенно дружественные отношения, пожаловались ему на город Тортону, стоявший на большой дороге из Генуи в Милан. Поскольку правители Тортоны, полагаясь на поддержку Милана, проигнорировали требование короля явиться для объяснений, город также подвергся опале, и ему грозило разрушение. Однако Тортона продолжала упорствовать, и в середине февраля Барбаросса приступил к ее осаде. Верхняя, укрепленная часть города располагалась на крутом утесе, а все подходы к ней были защищены башнями. Нижний город еще в первые дни осады был захвачен и разрушен рыцарями Генриха Льва. Большинство жителей бежали в крепость, где им пришлось тесниться вместе с 100 рыцарями и 200 лучниками, присланными Миланом на подмогу.

Завязалась борьба не на жизнь, а на смерть. Осажденные неоднократно пытались вырваться из окружения, однако стянувшее их кольцо было слишком плотным, чтобы эти попытки могли увенчаться успехом. Но и примененные Барбароссой осадные орудия, в том числе и большие катапульты-онагры, оказались бессильны против мощных укреплений города. Отсутствие воды вынуждало осажденных ежедневно предпринимать боевые вылазки к расположенному внизу колодцу. Подвергая себя смертельному риску и презирая саму смерть, они добывали столь необходимую воду. Когда же немцы отравили колодец, набросав в него лошадиные трупы, бедствия осажденных стали невыносимыми. Барбаросса, раздосадованный упорством противника, велел вешать каждого плененного защитника Тортоны на виду укрывшихся за стенами крепости, дабы сломить их боевой дух.

Затянувшаяся осада уже успела наскучить и многим наиболее деятельным натурам из королевского войска, предпочитавшим подвиг в бою взятию противника на измор. И вот однажды рутину будней походного лагеря всколыхнул удивительный поступок простого конюха. Подбадриваемый восторженными криками товарищей по оружию, он на глазах у осажденных вскарабкался вверх по скале к бургу, топориком прорубая ступени и прикрываясь щитом от осыпавших его стрел. Он благополучно достиг бруствера и, несмотря на невыгодность своей позиции, сумел зарубить мечом одного из защитников крепости, а затем невредимым вернуться к своим. Барбаросса, пораженный увиденным, хотел вознаградить отчаянную смелость конюха возведением его в рыцарское достоинство, но тот предпочел остаться, кем был, полагая, что не к лицу простому человеку рыцарское звание. Наградой безымянному конюху стало лишь то, что средневековый хронист поведал о его геройском поступке. А сколько еще было таких безвестных героев!

Несмотря на преподанный конюхом урок, несмотря на голод, нехватку воды и болезни среди осажденных, затянувшаяся блокада продолжалась. Когда спустя шесть недель после ее начала, во время пасхального перемирия, из крепости вышла процессия клириков, дабы просить пощады у Барбароссы, тот был неумолим. Наконец в середине апреля осажденные сдались, потеряв надежду на помощь от дружественного Милана. Им разрешили покинуть город, захватив с собой лишь то, что они смогут унести. Измученные, истощенные люди были не в состоянии захватить много, и богатая добыча досталась победителям. После разграбления Тортону подожгли, а жители Павии довершили разрушение ненавистного города. Однако миланцы вскоре приступили к его восстановлению.

После падения Тортоны король со своим войском направился в Павию, столицу бывшего Лангобардского королевства, являвшуюся со времен Оттона Великого и резиденцией германских императоров. Здесь было устроено грандиозное празднество по случаю победы. В ходе этих торжеств 17 апреля 1155 года Барбаросса собственными руками возложил себе на голову королевскую корону лангобардов. Продолжив свое неспешное продвижение на юг, он отпраздновал Троицу в Болонье, где задержался подольше. Здесь была знаменитая школа правоведения, суждения которой по правовым вопросам считались непререкаемыми. Фридрих часто и подолгу беседовал с магистрами и докторами, к его удовольствию подтверждавшими, что прежние законы германских императоров, повелевавших Италией, не утрачивают своей силы. От этих ученых мужей он хотел получить и получил правовое обоснование замыслов подчинения итальянских земель своей власти. Покидая Болонью, Фридрих пожаловал школе особую привилегию: отныне жителям города запрещалось взыскивать долги беглых школяров с их товарищей или земляков. Самоуправству болонских трактирщиков, из-за которого школа несла большой урон, поскольку ни один из вновь прибывавших школяров не мог быть уверен в безопасности своего имущества, пришел конец. Так Фридрих приобрел новых друзей.

А между тем опять произошла смена пап. Престарелый Анастасий умер, и уже на следующий день на его место заступил кардинал из Альбано, принявший имя Адриана IV. Этот единственный в истории папства англичанин на престоле Святого Петра был незаконнорожденным сыном священника. В ранней юности он покинул Англию, перебравшись во Францию, где стал монахом одного из монастырей. В конце концов он сделался аббатом этого монастыря, однако спустя некоторое время был изгнан монахами из-за своей чрезмерной строгости. Прибыв с жалобой к папе Евгению III, он обратил на себя внимание своей рассудительностью. Прошло совсем немного времени, и папа поощрил его возведением в ранг кардинала, одновременно дав ему труднейшее задание — обеспечить независимость молодых скандинавских церквей от немецкого Гамбургско-Бременского архиепископства. В качестве папского легата он отправился на далекий север. Всего несколько месяцев назад он вернулся из этой миссии, увенчавшейся полным успехом. Он утвердил самостоятельность Лундского архиепископства и учредил в северных странах множество новых церквей и монастырей, согласившихся платить подати папе, благодаря чему существенно возрастали доходы курии. Окончательное отделение скандинавских церквей от Гамбургско-Бременской епархии, больно ударившее по интересам Империи, явилось делом этого англичанина, стяжавшего себе славу «северного апостола».

Адриан IV и его канцлер Роланд, бывший профессор канонического права в Болонье, являлись убежденными «григорианцами», как называли, по имени папы Григория VII, сторонников догмы о верховенстве пап над императорами. Это предвещало перемены в папской политике, весьма нежелательные для немецкого короля. Вместе с формальным уведомлением о происшедшей смене папы Барбаросса получил запрос Адриана, признает ли он соглашения, заключенные с Евгением III. Фридрих утвердительно ответил на этот вопрос, а затем, уважив просьбу папских легатов, вновь подтвердил Констанцский договор 1153 года. По условиям этого договора ему надлежало незамедлительно отправиться в Рим для совершения обряда императорской коронации, но он не спешил, продолжая заниматься своими делами в Северной Италии. Папа неоднократно направлял к нему гонцов, дабы поторопить его.

Нетерпение Адриана объяснялось крайней непрочностью его положения в Риме. Он был даже вынужден покинуть город и перебраться в свою резиденцию в Витербо. «Сенат римского народа», вновь созданный орган восставшего города, взял власть в свои руки. Во главе республиканского движения стоял аскетического склада монах-августинец Арнольд Брешианский, народный трибун, почитавшийся святым. Он страстно выступал против обмирщения духовенства, требуя от последнего возвратиться к простоте жизни времен первоначального христианства. Спасение могло прийти к папе только от германского короля. Однако Адриан тревожился, как бы Фридрих не вступил в соглашение с мятежным сенатом. Ему слишком хорошо были известны взгляды правителя Германии на природу своей власти, а действия Фридриха в Северной Италии не оставляли сомнений относительно его дальнейших намерений. Когда же Барбаросса после столь долгих проволочек наконец-то направился к Риму, папа уже и не знал, чего от него ждать.

И в Риме весть о приближении немцев произвела переполох. Сенат поспешил начать переговоры с курией, которые, однако, сперва ни к чему не привели. Лишь после того, как в Риме бесновавшейся чернью был убит один из кардиналов, Адриан IV наложил на Вечный город интердикт, тем самым — в канун Пасхи — преградив паломникам со всего света доступ в него. Из-за этого римляне лишались своих доходов, и сенат пошел на минимальную уступку, согласившись удалить из города Арнольда Брешианского. Требование выдать его папскому суду не было удовлетворено. Арнольд бежал в горы Тосканы, где бароны защитили его от преследователей. Адриан усматривал в бегстве этого опасного человека лишь новую угрозу для себя. Что будет, если он попадет в руки Фридриха? Как в этом случае поведет себя германский король?

Однако опасения Адриана были напрасны. Когда он обратился к королю, чтобы тот, дабы доказать свое единодушие со Святым престолом, поймал врага церкви, еретика Арнольда, Барбаросса тут же согласился. Ему и самому был ненавистен этот смутьян. Арнольда схватили и выдали людям папы. Адриан велел его повесить, труп сжечь, а пепел развеять над Тибром. Но эта совместная победа папы и короля над еретиком имела и свою оборотную сторону: Арнольд умер мучеником, своей смертью еще более усилив ненависть народа к официальным властям.

А между тем святой отец, не ожидавший столь быстрого исполнения своей просьбы, пребывал в полном замешательстве. Поскольку Барбаросса отказался дать заложников для обеспечения его безопасности, он заподозрил ловушку. Однако его легаты уверяли, что он и вправду не должен бояться немцев: Фридрих ручался за безопасность не только папы, но и кардиналов и называл врагов церкви своими врагами. Какое бы то ни было тайное сотрудничество с «римским сенатом» исключено. Поэтому-де можно, ничего не опасаясь, согласиться на встречу с королем, от которой зависело столь многое.

Барбаросса прибыл в Сутри, то историческое место, где более ста лет назад его предшественник Генрих III сместил трех итальянских пап и возвел на Святой престол немца. Адриан направился в близлежащий монастырь Непи. Как и договорились, встреча должна была состояться 8 июня в королевском лагере, а не в резиденции папы.

Фридрих в окружении кардиналов и в сопровождении немцев ожидал перед своей палаткой папу, приближавшегося верхом на коне. Король не тронулся с места, когда Адриан на некотором удалении от него остановил свою лошадь. Похоже, папа не собирался спешиваться, ожидая, что Барбаросса выйдет ему навстречу, немного проведет лошадь за уздцы, а затем, придерживая стремя, поможет ему сойти наземь. Так выглядела церемония шталмейстерского услужения вассала своему сеньору. Случалось, что в прежние времена и короли, прибывавшие в Рим за императорской короной, оказывали папам эту символическую услугу.

Фридрих не мог не знать об этом обычае, однако не собирался его уважить. Обе стороны выдерживали паузу. Напряжение, грозившее большим скандалом, нарастало. У некоторых кардиналов из папского окружения сдали нервы, и они, охваченные ужасом, в спешке удалились от своего господина. Словно в оцепенении, Адриан не смог сдвинуться с места, чтобы последовать за ними. Не зная, что делать, он наконец спешился и сел в приготовленное для него кресло. И только тогда Фридрих пал перед ним, приложился губами к его туфле и попросил о поцелуе мира. Но Адриан отказался. Настаивая на своем, он заявил Фридриху, что поцелует его не раньше, чем тот окажет ему такое же почтение, какое и его предшественники, благочестивые императоры, оказывали апостолическому величеству.

Создалось безвыходное положение. Барбаросса наотрез отказался совершать символический обряд, представлявшийся ему личным унижением. Так в ожесточенных спорах прошел весь день. Желая опереться на авторитет предков, вспоминали случаи, когда императоры оказывали папам шталмейстерскую услугу. Представители папы уверяли, что таков старинный обычай, не имеющий отношения к вассальной службе. Король отлично понимал смысл сего старинного обычая и при иных обстоятельствах ни за что не уважил бы его. Теперь же надо было выбирать: гордо отвергнуть притязания папы и сорвать столь желанную и уже близкую коронацию или же уступить ради достижения главной цели. Барбаросса выбрал второе, проявив характер расчетливого государственного мужа. Не для того же он целый год продвигался к Риму, чтобы теперь, заспорив об обычаях, забыть о деле. Вместе с тем все увидели, сколь болезненно реагирует Барбаросса на любое умаление его королевского достоинства.

На следующий день они вместе с папой поскакали на берег небольшого озера. Когда они приблизились к стоявшей здесь королевской палатке, Фридрих пустился в галоп, спешился и пошел навстречу Адриану. Затем на глазах у войска он провел за уздцы папского коня на расстояние брошенного камня и остановился. Когда Адриан спешивался, Барбаросса с такой силой схватился за стремя, что окружающие подумали, будто он хочет его оторвать. Облегченно вздохнув, папа на сей раз удостоил его поцелуя мира, но от укоренившегося в глубине души недоверия он так и не смог избавиться.

Тем с большим усердием выказывал Фридрих свое расположение к нему. Он обещал незамедлительно отправиться в Рим, чтобы обеспечить триумфальное сопровождение святому отцу и его кардиналам. С нескрываемым возмущением он выслушал жалобы Адриана на мятежный народ, а затем в полном дружеском согласии обсуждал с ним перспективы военного похода против Сицилийского королевства, которое после смерти короля Рожера II находилось в состоянии смуты, вызванной борьбой за власть, что сулило успех папско-имперскому вторжению.

Блестящая возможность завоевать полное доверие папы представилась Фридриху на следующий день. И он не упустил ее. Вновь сформированный «Сенат римского народа», не веривший в искренность соглашения между королем и папой, вышел навстречу немцам торжественной процессией. Поскольку сложилась традиция, что вновь избранный император делал городу подарки, о чем обычно заблаговременно договаривались, Фридрих просто не мог не принять эту делегацию. Однако римляне пришли не за тем, чтобы выказать свою преданность, а за тем, чтобы сообщить о своих «древних обычаях и новых установлениях», которые должны быть заранее признаны. Они требовали гарантий и уплаты 5000 фунтов серебра. Если Фридрих письменно и клятвенно засвидетельствует, что принимает эти требования, он получит императорскую корону от римского народа, а не от апостолического князя, который, как заявили они, в своей глупой самонадеянности хочет обладать и земной, и небесной властью. Король же благодаря коронации по милости суверенных римлян должен стать первым гражданином города.

Барбаросса сначала внимательно слушал, но эта речь все больше и больше выводила его из себя. Наконец он оборвал испуганных сенаторов гневным окриком: «Что? Я должен получить от вас корону и права гражданина? Вы требуете подтверждения ваших законов и прав? От кого вы имеете их, как не от германских императоров? Оттон Великий овладел Римом благодаря доблести своих воинов, так поступим и мы. Еще не ослабела наша рука. Пусть вырвет, кто может, дубину из руки Геракла! С каких это пор народ дает законы государю, а не государь народу?»

В страхе и негодовании римляне покидали королевский лагерь. На Адриана поступок Барбароссы произвел должное впечатление. Наконец-то нашелся тот, кто сумел дать достойную отповедь ненавистным бунтовщикам. Лишь то плохо, что теперь не избежать кровавой борьбы. А это значило, что коронация должна состояться тайно, дабы ничто не помешало проведению священного обряда.

В глубине души Адриан сохранил недоверие к гордому королю немцев, но теперь он убедился, что Фридрих никогда не пойдет на сговор с мятежниками. Значит, с ним можно ладить, действовать заодно и поддерживать добрые отношения, если только щадить его самолюбие.

Теперь надо было, не теряя времени, приступать к делу, дабы упредить римлян. 17 июня войско Барбароссы уже стояло на Монте-Марио, в непосредственной близости от стен Рима. Было решено провести коронацию уже на следующее утро, в субботу, не дожидаясь воскресного дня, более отвечавшего значимости предстоящего события. Ночью один из кардиналов провел отряд немцев через маленькие ворота в папскую часть города, и они тут же заняли собор Святого Петра. Ранним утром 18 июня 1155 года папа и король покинули Монте-Марио. Адриан, поскакав вперед Барбароссы, приветствовал его на ступенях собора Святого Петра. В расположенной по соседству церкви Санта-Мария Фридрих I произнес торжественную присягу: «Обещаю и клянусь перед Богом и Святым Петром быть с Божьей помощью достойным покровителем и защитником римской церкви во всех ее делах». Затем папа и король со своими свитами снова направились торжественной процессией в собор Святого Петра, где при закрытых дверях и состоялась коронация. С молитвами за нового императора и просьбами у Бога о заступничестве Фридрих был помазан у могилы апостола Петра. Отслужив торжественную мессу, папа вручил Барбароссе меч и скипетр, возложил на его голову золотую корону и дал ему свое благословение. Возгласы ликования громовыми раскатами наполнили обширное пространство собора. Только чудом, свершившимся по воле Всевышнего, дабы исполнилось таинство священного обряда коронации, можно объяснить, что римляне умудрились ничего не заметить, не услышав даже ликующих криков немцев.

Лишь к полудню, когда папа и император, утомленные жарой и коронационными торжествами, сидели за праздничным столом в германском лагере вне стен города, сенат узнал о происшедшем. Почувствовав себя захваченным врасплох и обманутым, он призвал римлян к оружию. Те устремились к собору, перебили немецкую стражу, захватили двух кардиналов и, пожалуй, разграбили бы папскую резиденцию, Замок Ангела, не подоспей вовремя Фридрих. Его рыцари со всех сторон окружили восставших. Началась кровавая бойня, в которой особенно отличился Генрих Лев со своими саксами. Именно им удалось вызволить из смертельно опасного положения Барбароссу, врезавшегося в самую гущу сражавшихся. С наступлением ночи римляне ретировались.

Так коронационные торжества, прелюдией к которым послужила стычка папы с императором, закончились самым неприятным образом. В наиболее щекотливом положении оказался Адриан, теперь не чувствовавший себя в безопасности даже в Замке Ангела, а потому уже на следующее утро покинувший город. Римлянам преподали кровавый урок, однако об окончательном подавлении мятежа говорить было рано. Вместе с папой и его кардиналами покинули город и немцы, искавшие на Альбанском нагорье близ Тиволи спасения от жары и римлян. Там еще раз была отпразднована коронация, на сей раз более пышно и шумно. Папа и император пробыли вместе до середины июля. Этим пока и ограничилась обещанная Барбароссой защита римской церкви.

Но тем настойчивее требовал Адриан перейти в наступление против Сицилийского королевства. Если в своей борьбе против римлян Барбаросса был вынужден ограничиться кровавой расправой, не избавившей папу от постоянной угрозы, то решительное и смелое выступление в поход против сицилийского врага могло привести к полному успеху. Были сделаны все необходимые приготовления. Генуя и Пиза, крупнейшие морские города на западном побережье Италии, предоставили свой флот. Момент был удобный, поскольку Сицилийское королевство после смерти короля Рожера II погрузилось в смуту. Мятежные бароны уже овладели Апулией и приглашали к себе немцев, желая видеть их своими покровителями. Господство над всей Италией, к которому всегда стремились немецкие правители, казалось, могло быть установлено.

Однако прямо сейчас, в самый разгар летнего зноя, отправиться на юг немецкое войско, и без того измученное жарой, не могло. Поскольку и близ Тиволи стало нестерпимо жарко, решили перебраться на север, в более прохладные места. Не обошлось без приключений и на сей раз. Проходя близ Сполето в Умбрии, император вспомнил, что этот город еще не заплатил ему обычную подать — «фодрум». Сполетанцы не стали отпираться, с готовностью отдав долг, да только, как вскоре выяснилось, фальшивой монетой, задержав к тому же императорского посланца. Они понадеялись на хорошие укрепления своего расположенного на крутом возвышении города — печальный опыт Тортоны не пошел впрок. Заметив, что император не собирается давать им спуску за их небезобидную проделку, они выслали вперед лучников и пращников, дабы упредить нападение. Однако войско Барбароссы сумело не только загнать сполетанцев назад в город, но и ворваться туда вместе с ними. Завязавшаяся схватка больше напоминала избиение младенцев, нежели сражение мужей, равных по силе и доблести. Сполето был разграблен и сожжен. Позднее пленных освободили за выкуп, а город получил позволение восстановить разрушенное.

Близ Анконы на Адриатическом море, которая еще четыре года назад была занята византийцами, Барбаросса встретился с посольством из Константинополя, вручившим ему дорогие подарки от Мануила Комнина и сообщившим, что василевс готов отдать ему в жены свою племянницу, красавицу-царевну Марию. Византийские послы предложили ему и денег, если он сейчас же повернет свое войско и вступит в войну против норманнов в Апулии. При поддержке византийского флота Барбаросса мог одержать легкую победу.

Перед римско-германским императором открывалась заманчивая перспектива, и он собрал князей на совет, суля им богатую поживу. Поскольку они обещали участвовать только в походе за императорской короной, он не мог требовать, чтобы они отправились с ним еще и завоевывать Южную Италию, хотя и надеялся на их дружеское согласие. Мнения разделились. Тогда как духовные князья были на стороне Фридриха, одобряя его намерение, большинство светских князей ответили отказом. В свое оправдание они сослались на страшную жару, которую войско, измученное непривычным климатом и болезнями, могло не перенести. А кроме того, пособив королю добыть императорскую корону, они исполнили свой долг перед ним. В военных подвигах на юге Италии они не видели никакой пользы для себя.

Барбаросса был весьма раздосадован. Еще у Анконы он распустил войско, продолжив путь с небольшим отрядом. В начале сентября он был уже близ Вероны. Чтобы уберечь город от посещения внушавших им опасение немцев, веронцы построили неподалеку мост через реку Адидже, но с таким расчетом, чтобы он обрушился в момент прохождения по нему императорских рыцарей. Однако мост устоял, рухнув, лишь когда на него вступил отряд веронцев. Взбешенные двойной неудачей граждане Вероны, дабы дать выход распиравшей их злости, напали на воинство Барбароссы, но были разбиты, и многие из них собственной жизнью заплатили за вероломство.

Измотанные превратностями обратного пути на родину, немцы вошли в узкую долину реки Адидже севернее Вероны — Веронское ущелье. Град камней, посыпавшийся на них из крепости на вершине ущелья, преградил им путь. Засевший в крепости некий Альберик, веронский гранд, потребовал за право прохода по полному комплекту рыцарского снаряжения и коню с каждого. Столь неслыханную дерзость император не мог стерпеть, но как было штурмовать крепость, расположенную на вершине ущелья? Выручил давний друг Барбароссы Отто Виттельсбах. С несколькими такими же, как и он сам, отчаянными смельчаками, он кружным путем забрался на крутой утес, нависавший над крепостью и водрузил там императорский штандарт. Это послужило сигналом. Когда на утесе показалось полотнище, оставшиеся в долине воины пошли на приступ крепости, а в разбойничьем гнезде началась паника. Многие сообщники Альберика, решив, что их окружили, думали уже не о сражении, а о том, как бы унести ноги, срываясь при этом в пропасть. Сам главарь был захвачен и повешен.

Через альпийский перевал Бреннер Барбаросса возвратился в Германию и в конце октября 1155 года прибыл в Аугсбург, откуда год назад начался его первый поход в Италию. Его результатами он мог быть доволен. Ему удалось восстановить имперские права в Северной Италии. Кроме того, он хорошо узнал порядки, царившие в городах-государствах Ломбардии. Их взаимное соперничество немцы могли использовать для установления там своего господства. Однако наибольшим успехом Барбароссы явилась состоявшаяся уже на третьем году его правления и при полном взаимопонимании с папой римским императорская коронация, делавшая его первым среди королей христианского мира. Его представления о божественном происхождении своей власти теперь получили подтверждение благодаря папскому благословению.

Совсем по-другому оценивал результат этого коронационного похода папа Адриан. О возобновлении верховенства папы над императором уже не приходилось говорить. Оставалось лишь довольствоваться тем, что ему, хотя и весьма неохотно, была оказана шталмейстерская услуга, да и та осталась пустым жестом, не повлекшим за собой ни малейших политических последствий. Еще за несколько дней до коронации Адриан пребывал в полном неведении относительно намерений короля, внушавшего ему страх: не примет ли он предложение римского сената, чтобы и без содействия папы обрести императорскую корону? Решительная отповедь Фридриха римлянам и кровавое подавление мятежа развеяли сомнения папы, но вместе с тем и породили опасения, лишавшие покоя: можно ли будет впредь оставаться в Риме, не рискуя собственной жизнью? Досадно было вспоминать и о том, что упустили возможность, какая, может, никогда больше не представится, — разделаться с Сицилийским королевством. Свой главный козырь, императорскую корону, папа выложил, не получив адекватной выгоды. Адриан IV и его канцлер Роланд не намеревались мириться с этим. Следующий ход был за ними.