ИГОРЬ СВЯТОСЛАВИЧ Беглец

ИГОРЬ СВЯТОСЛАВИЧ

Беглец

Некоторых Рюриковичей прославили мудрое правление, реформы, введение новых законов; некоторых — великие победы на поле брани; иных — святость и благочестие. Новгород-северский князь Игорь Святославич парадоксальным образом получил широкую известность благодаря тяжелому поражению. Его сделал знаменитым неизвестный автор эпической поэмы — «Слова о полку Игореве». История князя Игоря и судьба поэмы связаны нерасторжимо.

Игорь Святославич родился в 1151 году. Он принадлежал могущественной ветви Рюрикова рода — Ольговичам. Их родословие восходило к дерзкому воителю, авантюристу и крамольнику XI века, князю Олегу Святославичу, прозванному Гориславичем — так именует его «Слово о полку Игореве». Главным владением Ольговичей являлась Черниговщина, они занимали также зависимые от нее области, а порой брали силою Киев и Новгород.

Из этих обширных владений Игорю Святославичу достался Новгород-Северский.

Что представляло собой Новгород-Северское княжество? Степное приграничье, небольшая и не особенно богатая область, стол не из главнейших на Руси, но, правда, и не захолустье. Иными словами, это было второразрядное княжество, важное лишь постольку, поскольку оно представляло собой щит от половецких набегов в сердцевину Руси. Тот, кто занимал здешний стол, автоматически принимал роль князя-вои-на, князя-пограничника.

Игорь подходил для Новгорода-Северского идеально. По происхождению своему он являлся наполовину половцем — по матери и бабке. Следовательно, понимал, чего ждать от кочевых соседей. С половцами он умел ладить: бывало так, что Игорь сражался против них, а бывало и так, что рассматривал их как добрых союзников. Наконец, в его характере, очевидно, имелась склонность к походам, битвам, дерзким рейдам вглубь неприятельской территории.

В молодости князь принял участие в большом походе Андрея Боголюбского на Киев и добыл себе прибыток при разграблении города. Однако позднее междукняжеские распри не приносили Игорю Святославичу славы. Так, его борьба с князем Рюриком Ростиславичем закончилась полным поражением.

Против половцев он первый раз ходил в 1171 году и вернулся с победой. Первая половина 1180-х принесла ему еще два успеха. Из похода, совершенного весной 1183 года, князь привел большой полон. Несколько месяцев спустя Игорь Святославич вновь ударил на степняков и разгромил отряд из четырехсот бойцов. Оба раза он выступал с малыми силами, но удача сопутствовала ему.

В 1184 и 1185 годах большое коалиционное войско русских князей дважды разбивало половцев. В этих походах Игорь Святославич не участвовал, но был о них очень хорошо осведомлен.

Боевые удачи — свои и чужие — вероятно, вскружили голову северскому князю. Половцы, многократно битые, представлялись не слишком опасным врагом. Поэтому в апреле 1185 года Игорь Святославич пошел на них войной, сколотив собственную маленькую коалицию. С ним отправились на кочевников князья Всеволод Трубчевский, Святослав Рыльский, а также Владимир Путивльский. Из Чернигова пришла помощь — отряд служилых кочевников-ковуев.

Казалось бы — значительная сила! Но немноголюдный Новгород-Северский не мог дать крупного войска, и уж того меньшими ратями обеспечивали своих правителей маленькие удельные городки Трубчевск, Рыльск, Путивль. Князей вышло в поход целых четверо, да воинство их далеко не дотягивало до армий Киевщины или Черниговщины.

Поначалу русским полкам везло: передовой отряд половцев они счастливо опрокинули в бою близ реки Сюурлий. Разведка обнаружила большие силы неприятеля, и у Игоря Святославича оставался шанс немедленно отступить, сохранив и славу первой победы, и жизнь воинов. Но Святослав Рыльский пожаловался на усталость коней: его дружина рисковала отстать при движении вспять. Игорь вынужден был встать на ночевку.

Между тем ресурсы к сопротивлению у половцев отнюдь не исчерпались. Степняки собрали войско со всей своей земли и ударили на князя Игоря.

Утро решающей битвы принесло русским полкам тяжелое испытание. «Когда же занялся рассвет субботнего дня, — рассказывает летопись, — то начали подходить полки половецкие, словно лес. И не знали князья русские, кому из них против кого ехать — так много было половцев. И сказал Игорь: „Вот думаю, что собрали мы на себя всю землю Половецкую — Кончака, и Козу Бурновича, и Токсобича, Колобича, и Етебича, и Тертробича“. И тогда, посоветовавшись, все сошли с коней, решив, сражаясь, дойти до реки Донца, ибо говорили: „Если поскачем — спасемся сами, а простых людей оставим, а это будет нам перед Богом грех: предав их, уйдем. Но либо умрем, либо все вместе живы останемся“. И сказав так, сошли с коней и двинулись с боем. Тогда по Божьей воле ранили Игоря в руку, и омертвела его левая рука. И опечалились все в полку его: был у них воевода, и ранили его прежде других. И так ожесточенно сражались весь день до вечера, и многие были ранены и убиты в русских полках. Когда же настала ночь субботняя, всё еще шли они сражаясь. На рассвете же в воскресенье вышли из повиновения ковуи и обратились в бегство. Игорь же в это время был на коне, так как был ранен, и поспешил к ним, пытаясь возвратить их к остальным полкам. Но заметив, что слишком отдалился он от своих, сняв шлем, поскакал назад к своему полку, ибо уже узнали бежавшие князя и должны были вернуться. Но так никто и не возвратился, только Михалко Юрьевич, узнав князя, вернулся. А с ковуями не бежал никто из бояр, только небольшое число простых воинов да кое-кто из дружинников боярских, а все бояре сражались в пешем строю, и среди них Всеволод, показавший немало мужества. Когда уже приблизился Игорь к своим полкам, половцы, помчавшись ему наперерез, захватили его на расстоянии одного перестрела от воинов его».

Потеряв вождя, русская рать окончательно и безнадежно потерпела поражение близ реки Каялы.

Все прочие князья, помимо Игоря, также оказались в плену. Из русского войска ушло от гибели и плена всего 15 ратников, а из ковуев — еще меньше.

Великий князь Киевский Святослав Всеволодович, узнав о поражении Игоря, срочно принялся собирать полки: «Послал Святослав к Давыду[58] в Смоленск, со словами: „Сговаривались мы пойти на половцев и лето провести на берегах Дона, а теперь половцы победили Игоря, и брата его, и сына; так приезжай же, брат, охранять землю Русскую“. Давыд же приплыл по Днепру, пришли и другие на помощь и расположились у Треполя, а Ярослав[59] с полками своими стоял в Чернигове». Изготовился к обороне переяславский князь Владимир Глебович. Помочь обещал и Рюрик Ростиславич — правитель большого удела на Киевщине со столицей в Овруче.

По образному выражению Святослава, Игорь с соратниками, «не удержав пыла молодости, отворили ворота на Русскую землю». Половецкие реки хлынули на Русь. Ободренные победой над Игорем, степняки искали отмщения за прежние неудачи.

Одно их войско окружило Переяславль-Южный и разбило дружину князя Владимира Глебовича. Самого его, тяжелораненого, едва вытащили из боя горожане. Святослав двинулся Владимиру на помощь. Половцы отступили от Переяславля. Однако без добычи они уходить не собирались. Степные пришельцы осадили городок Римов, вошли в него и полонили тамошних жителей. Отбить полон не удалось…

Другой половецкий поток разорил окрестности Путивля, сжег городской острог и окрестные села.

Так чем запомнился князь Игорь современникам и потомкам? Летописец всего несколько строк уделил удачным его походам — столь незначительны они по масштабу. А вот о разгроме северского войска летопись повествует с исключительной подробностью. Это вовсе не рядовое событие. Ведь неудача на Каяле действительно отворила ворота для вражеского нашествия. Пылали села, опустошались города, текла кровь князей и дружинников, не имевших никакого отношения к Новгороду-Северскому и к его незадачливому правителю. Игорь Святославич навлек на всю Русь большое несчастье — вот его «слава».

Виновник несчастья томился у пленивших его врагов, сокрушался о грехах своих и размышлял, какими злодеяниями навлек он такое попущение бед от Господа. Для духовного окормления князь даже вызвал к себе священника с причтом из Русской земли.

Вскоре, однако, Игорю Святославичу удалось бежать из плена. Сын его Владимир Путивльский оставался в плену еще долго, но, женившись на дочери князя Кончака, вернулся на Русь и он.

К 1191 году княжество и дружина Игоря Святославича до такой степени оправились от потерь, что он решился вновь выйти с полками на кочевников. Этот поход планировался, очевидно, как своего рода личный реванш князя за прежний позор. Поход удался: по словам летописца, Игорь Святославич «с братьею… ополонишася скотом и коньми».

Несколько месяцев спустя, «на зиму», сборная армия многих князей Ольговичей вышла в степь, чтобы повторить удачный опыт Игорева набега. Первым среди правителей коалиционного воинства назван Игорь Святославич — вождь, к которому вернулась удача. На сей раз он повел себя осторожнее, чем в 1185-м.

Парадоксальным образом обстоятельства сложились весьма схоже с тем, что произошло в черные дни шестилетней давности… Вторжение Руси не стало для неприятеля неожиданностью. Степь сумела подготовиться к отпору. Половцы, для вида уступив поле, сконцентрировали огромную силу. Они ждали наступления русских полков, заманивали их глубже в свои владения, готовили им ту же ловушку. Их разведка доставляла вести о движении Ольговичей. Наученный горьким опытом, на сей раз Игорь умело вывел своих ратников из-под удара численно превосходящих степняков. Он предпринял ночное отступление. Половцы, не сумев предугадать этого маневра, пустились в погоню, когда было поздно — русская рать уже ушла.

Никогда, помимо злосчастного 1185 года, Игорь Святославич не становился фигурой первого плана в истории Руси. Это был смелый боец, рыцарственный правитель и добрый христианин, а военачальник… посредственный. В лучшем случае — опытный, но лишенный дарования. Дрался честно, звезд с неба не хватал, в молодости являлся лихим удальцом, к зрелости научился напрасно не рисковать воинством. За отвагу и тяжкие будни приграничья Бог вознаградил его. Проведя два долгих десятилетия на второстепенном княжении, Игорь Святославич удостоился великой чести: в 1198 году ему достался Чернигов — один из «старших столов» Руси. Но это случилось уже на закате его жизни. В 1201 или 1202 году князь-воин мирно скончался.

История его несчастливого похода в поэтическом изложении стала известна лишь на исходе XVIII века. Очень скоро она превратилась в загадку, над которой бились и бьются десятки ученых.

Единственная известная науке рукопись «Слова о полку Игореве» хранилась у архимандрита Иоиля (Быковского), отставного настоятеля ярославского Спасо-Преображенского монастыря, а также ректора семинарии. Через «комиссионера» ее приобрел граф А. И. Мусин-Пушкин, крупный коллекционер и знаток русских древностей. В 1812 году рукопись погибла от огня московского пожара. Однако первое издание «Слова» с переводом и комментариями вышло из печати за 12 лет до исчезновения рукописи.

Эпическая поэма представляет собой блистательный образец древнерусской литературы. Ее текст разошелся на крылатые слова, ее мерный ритм завораживает, а звучащая в ней горечь от княжеских «котор» по сию пору наполняет болью русские сердца.

Однако еще в XIX столетии появились сомнения по поводу древности поэмы. Скептически высказывались насчет ее возраста столь значительные фигуры, как историк М. Т. Каченовский и славянофил К. С. Аксаков, французский ученый Л. Леже. Следующий век принес новые сомнения в подлинности «Слова»: против нее высказались французский славист А. Мазон, крупный советский медиевист А. А. Зимин, знаменитый американский славист Эдвард Кинан, считавший, кстати, и переписку князя Курбского с Иваном Грозным поздним памятником…

Автором «мистификации» в разное время называли графа А. И. Мусина-Пушкина, чешского просветителя Й. Добровского, историка H. М. Карамзина, архимандрита Иоиля, поэта В. К. Тредиаковского и т. п.

В «Слове» находили несоответствия языку эпохи, галлицизмы, политическую ангажированность (связанную с наступлением екатерининской России на Речь Посполитую и Крымское ханство), даже увлечение романтическими подделками под древнюю эпику, характерными для Западной Европы.

В середине XIX века в научный оборот вошла еще одна древнерусская эпическая поэма — «Задонщина». Она схожа со «Словом о полку Игореве» многими деталями, она даже содержит прямые отсылки к его тексту и откровенные цитаты из него. «Задонщина» бесспорно датируется концом XIV века — временами Дмитрия Донского или же Василия I. Скептики задались вопросом: что здесь образец, а что — подражание? Первым ли было «Слово»? Не являлось ли оно своего рода творческим развитием «Задонщины»? Или даже компиляцией на основе «Задонщины»?

Сторонники традиционной датировки «Слова» считают, что поэма появилась в конце XII века, возможно, по горячим следам Игорева похода. Аргументы скептиков ими большей частью разрушены. Прежде всего, филологи (Р. О. Якобсон, В. П. Адрианова-Перетц), проанализировав текст «Слова», пришли к выводу о его принадлежности домонгольской эпохе и полном отсутствии там галлицизмов. А. А. Зализняк положил надгробный камень на могилу лингвистических аргументов скептического направления. Подводя итоги, он с иронией заметил: если бы некто действительно взялся писать поэму-«мистификацию» в конце XVIII века, о, это был бы научный гений; он столь безупречно следовал особенностям древнерусского языка XII столетия, что сумел «предугадать» те из них, которые наука откроет… через много лет после публикации «Слова».

К тому же укоризны скептиков разбивались в щепы при столкновении с двумя убийственными контраргументами.

Во-первых, «Слово о полку Игореве» — великое поэтическое произведение, эпический текст необыкновенно высокого уровня, а вторая половина XVIII столетия — пустыня русской поэзии. Нет там ни одной фигуры, приближающейся по уровню дарования к анонимному автору «Слова». Разве что Гавриил Романович Державин, но нет никаких нитей, связывающих его с историей «Слова».

Во-вторых, какой патриот, какой идеолог русского главенства на бывших землях Речи Посполитой и в Северном Причерноморье станет сочинять эпический текст о разгроме второстепенного князя? До Игоря и после Игоря половцев успешно громили; порой степняков били так, что они затихали на десятилетия. Так зачем нужно напоминание о победе половцев над русскими? И кому потребовались плач об усобицах и воспевание единства… в политических реалиях абсолютно единой Российской империи?

Да и увлечения романтизмом в «Слове» не видно. Игорь Святославич — не Роланд, триумфальной гибели за государя он не удостоился. В его истории мало красивого, больше назидательного: согрешил князь, удостоился наказания свыше, раскаялся, отпущен Богом из плена… Сюжет отнюдь не романтический, он по духу ближе к церковному поучению. Где оно у Оссиана, с коим сравнивали неведомого автора «Слова»?

К настоящему времени построения скептиков можно считать разгромленными.

Но…

Остались варианты «промежуточной датировки» поэмы. До сих пор некоторые несообразности «Слова» не получили объяснения. Автор его, явно принадлежащий кругу знатных людей, боярскому или княжескому роду, проявляет хорошую осведомленность о событиях, связанных с походом Игоря. И вдруг он делает странную ошибку: вкладывает в уста великого киевского князя Святослава призыв о боевой готовности, обращенный к смоленскому князю Давыду и овручскому князю Рюрику, — после того, как половцы разбили у Переяславля-Южного дружину тамошнего князя Владимира и ранили его самого. А Давыд-то к тому времени уже явился на защиту Киева со своими ратниками. Да и Рюрика звать не стоило: он был рядом и участвовал в походе на помощь Переяславлю… Что это — поэтическая вольность современника или невнимательное отношение к летописям отдаленного потомка?

Здесь приведен лишь один пример подобного рода несообразности, но в исследовательской литературе их названо немало.

Л. Н. Гумилев видел в «Слове» своего рода политический памфлет второй половины XIII века, где под именем половцев скрываются татары. И филологические аргументы против его рассуждений не работают — не столь уж много различий между языком конца XII и второй половины XIII века. Остается под вопросом одно: зачем автору времен Александра Невского и Даниила Галицкого «шифроваться» от Орды, подобно интеллигенту сталинских времен? Летописцы того времени открыто писали об ордынцах вещи скверные, ругательные, ничуть не боясь их мести. Надобно еще доказать, что ханов сколько-нибудь пугала русская литература даже в самых критических ее проявлениях, что они вообще сколько-нибудь интересовались ею.

Другой вариант «промежуточной датировки» вытекает из самого сюжета «Слова». На нем стоит остановиться особо, поскольку эта версия способна избавить судьбу «Слова о полку Игореве» от многих загадок.

Создание весьма значительной по объему поэмы о неудачном походе второстепенного князя легче всего объясняется непосредственной реакцией на недавние события. Современник, ужаснувшись произошедшему, принялся размышлять о причинах поражения. Поэтический дар его, раздраженный печальными обстоятельствами, зазвучал в тонах героизма, печали и покаянного размышления о грехах. Тут и объяснять-то ничего не надо.

Однако в истории Руси случались события, когда именно такой сюжет оказывался востребованным не на эмоциональном, а на рациональном уровне. Так, бегство Василия I из Орды явно перекликается с побегом князя Игоря из половецких станов. Василий Дмитриевич, пробираясь на Русь, совершил во второй половине 1380-х долгую «одиссею». Приняв московский стол от отца Дмитрия Донского, он столкнулся с серьезными политическими проблемами. 1390-е годы — время жесточайших усобиц. Москва с великим трудом и большими потерями присоединяла Нижний Новгород. В самой великокняжеской семье установились довольно натянутые отношения между Василием I, князем Владимиром Андреевичем Серпуховским и, видимо, князем Юрием Дмитриевичем Звенигородским. А гроза ордынская никуда не исчезла: Москва помнила и триумф на поле Куликовом, и срам Тохтамышева разорения. Идейная программа поэмы очень и очень близка Московской Руси конца XIV столетия. Так не являлось ли «Слово о полку Игореве» политическим памфлетом совсем другой эпохи, а именно — 1390-х годов? Памфлетом, призывающим к единению Московского княжеского дома?

Конечно, в той мере, в какой к поэтическому произведению вообще применимо понятие «памфлет». Наверное, правильнее было бы говорить о заряде поучительных рассуждений, содержащемся в поэме. Такой заряд — осуждение междукняжеских свар и призыв сообща противостоять угрозе со стороны грозного степного народа — в высшей степени «родной» для времен Василия I.

Москва второй половины XIV — начала XV века испытывает расцвет художественной культуры, так что плодородная почва для появления шедевров тогда существовала…

Язык «Слова», несколько архаичный для XIV века, мог быть осознанной «стилизацией» под благородную старину. «Задонщина» создавалась в то же самое время, и близость между ней и «Словом» в этом случае легко объясняется. Рязанский боярин Софоний, упомянутый там то ли как автор самой «Задонщины», то ли как автор неких выдающихся поэтических произведений, послуживших образцами для ее создания, мог в действительности являться автором «Слова о полку Игореве».

Как знать, возможно, в удельной, раздробленной Руси существовала разветвленная традиция эпической поэзии. Если так, то многие произведения могли быть объединены общими композиционными приемами, стандартными «этикетными» выражениями, широко распространенными образами. Но от сего разнообразия дошли до наших дней единичные памятники, и о состоянии всей совокупности сегодня так же трудно судить, как об узорах мозаики, от которой сохранилось по кусочку смальты из дюжины… Другие-то жанры древнерусской литературы пострадали в неменьшей степени: деревянная Русь худо сохраняла всё то, что написано на пергамене и на бумаге, слишком уж часто она страдала от пожаров…

Эти гипотезы вовсе не являются прямым вызовом традиционной датировке «Слова» концом XII века. Она по-прежнему остается «базовой». Автор вкладывает в свои рассуждения иной смысл. Изучение «Слова» еще далеко не завершено. Возможность «промежуточных датировок» не исключена, такие варианты требуют кропотливого исследования. Допустима и даже полезна академическая дискуссия вокруг всего этого круга вопросов, не выходящая за пределы чистой науки.

К сожалению, спор вокруг датировки «Слова» крепко испорчен идеологическими мотивами. Он стал очередным пунктом разногласий между лагерями «западников» и «почвенников». Отсюда его неестественная острота, которая лишь вредна для научного анализа проблемы. Сейчас она несколько притупилась, и следует спокойно приступить к «перебору версий».

Ведь история «Слова о полку Игореве» давно переросла биографию самого князя Игоря и стала одной из самых увлекательных загадок русского Средневековья.