Разговор со Штрик-Штрикфельдтом

Разговор со Штрик-Штрикфельдтом

В последние дни 1942 года я использовал свое пребывание в Берлине, чтобы явиться на Викториа штрассе в WPr.IV, поскольку этот отдел опекал Власова.

Самого Власова на этот раз я не увидел, но зато встретился с двумя другими генералами — Федором Ивановичем Трухиным и Василием Федоровичем Малышкиным. Они назвали мне своего немецкого «опекуна». Это был мой знакомый по Риге, капитан Вильфрид Штрик-Штрикфельдт. С ним мне надо будет поговорить, решил я.

Прием мне был оказан холодный и сдержанный. Штрикфельдт заметил: «Здесь мы не можем разговаривать. Приходите сегодня вечером ко мне домой». Он жил в меблированной комнате недалеко от Курфюрстердамма. Когда я появился там в условленное время, Штрикфельдт откупорил бутылку коньяка — это ведь хороший старый метод, чтобы сделать разговорчивым человека, которому не особенно доверяешь. Как я потом узнал, у Штрекфельдта были относительно меня большие сомнения. Он подозревал, что я подослан какой-то партийной организацией, чтобы установить слежку за ним. Я почувствовал это при первом свидании и начал разговор с полной откровенностью. Я — владелец хорошо работающей фирмы в Риге, у меня нет оснований беспокоиться о заработке, я имею достаточно денег. Я мог бы обеспечить свое будущее в балтийских странах, ведь фирма моего отца приносит очень хороший доход. Но к чему все эти соображения на будущее, если мы проиграем войну? И единственный шанс выиграть ее я усматриваю во власовском начинании. Поэтому я и предлагаю свои услуги, я верю, что могу быть полезным в этом деле.

Со своей стороны, Штрикфельдт рассказал мне, что он за две недели до начала войны с Советским Союзом добровольно вступил в ряды военных сил. Во время переселения балтийских немцев в 1939 г. в Познань он жил там. Мобилизация немецких армий уже началась и была настолько всеобъемлюща, что частное движение по улицам Познани было целиком прервано бесконечными колоннами, моторизованных повозок, которые двигались по направлению на восток.

Многие немцы из балтийских стран, которые были поселены в Вартегау, добровольно являлись на службу в немецкие части, и их охотно принимали в качестве переводчиков. В том числе и Штрикфельдт был принят на службу с присвоением ему чина капитана, поскольку он имел его на службе в русской царской армии во время Первой мировой войны, и позже в Гражданской войне в частях генерала Юденича. Он стал старшим переводчиком в штабе фельдмаршала Ганса фон Клюге, главнокомандующего Центральным фронтом. В августе 1942 года он был назначен в Берлин в штаб Военной пропаганды в составе Главного командования вооруженных сил и прикомандирован к Власову.

Будучи начальником переводчиков, Штрикфельдт мог свободно передвигаться по всей территории, находившейся под управлением Центрального фронта, вести переговоры с местными начальниками и свободно посещать все лагеря военнопленных в этом районе. Это давало ему возможность наблюдать, каковы были настроения среди русского населения в надежде на свержение сталинского режима. Это подтверждалось необычно большим числом перебежчиков. С этого времени Штрикфельдт забрасывал своих начальников докладами, в которых он постоянно указывал, что поход в Россию может увенчаться успехом только в случае, если немецкая сторона вступит в союз с русским населением и не будет относиться к нему как к «унтерменшам». Такого рода мысли в то время были определенно революционными и в достаточной мере опасными.

Конкретно, в одном из своих докладов Штрикфельдт предлагал создание антисоветского, дружественного немцам экзильного правительства и, в связи с ним, формирование русской антикоммунистической освободительной армии численностью пока в 200.000 бойцов. С помощью многих друзей удалось в начале ноября 1941 года представить этот доклад тогдашнему Главнокомандующему вооруженных сил фельдмаршалу Вальтеру фон Браухичу. Последний лично положил на докладе резолюцию: «Немедленно начать! Может решить исход войны». Спустя две недели Гитлер уволил фельдмаршала, и само собой разумеется — все предложенное Браухичем было объявлено ошибочным. Новый главнокомандующий (сам Гитлер), конечно, об этом не хотел и слышать, но эта идея продолжала жить и имела разные последствия.

При наших разговорах мы коснулись и имевшего печальную известность «Приказа о комиссарах». По этому приказу все взятые в плен комиссары и политруки подлежали немедленному расстрелу без всяких судебных формальностей. Штрикфельдт коснулся в одном из своих докладов и этой темы. Само собой разумеется, что этот приказ нельзя было сочетать с моральными убеждениями порядочного офицера. Мы оба так чувствовали. Однако было совершенно бесполезно напоминать ответственным за этот приказ лицам о международных конвенциях, которые, кстати сказать, не признавались советской стороной.

Поэтому Штрикфельдт в своем докладе указывал на следующее. Как начальник переводчиков, он считал своим долгом обратить внимание на последствия такого распоряжения. Ведь они должны были особенно повлиять на боевой дух советских войск и на их готовность к сопротивлению. Чины, подпадавшие под этот приказ, естественно, стали всеми средствами понуждать подчиненные им части к ожесточенному сопротивлению, вплоть до расстрела колеблющихся. В результате выполнения этого приказа о комиссарах вызвало бы дополнительные немецкие потери.

Этот доклад Штрикфельдта, как и протесты других высокопоставленных лиц, в конце концов привели к тому, что хотя приказ о комиссарах и не был отменен, но стало допускаться его неприменение. Штрик такими своими докладами проделывал мудрую, прямо государственную работу и значительно превзошел себя.

Таким образом, полбутылки коньяка было осушено, первоначальное недоверие устранено, и в дальнейшем наш разговор протекал в откровенной атмосфере двух заговорщиков. Мы поняли, что оба мы руководились одинаковыми представлениями. О значении всего задуманного мы были вполне согласны. Чтобы определить дальнейшее планирование, я предложил принять на себя опеку над генералом Власовым. Уже тогда мне было ясно, что его безопасность была под угрозой не только со стороны советчиков.

Штрикфельдт думал, что я должен немедленно начать свою деятельность, приняв при этом фальшивое имя. И поскольку я был высокого роста, он считал подходящей фамилию Мамонтов, взятую от слова мамонт. Я же предпочел выступать под моим настоящим именем.

Обмениваясь впечатлениями о первом годе войны, мы говорили также и о Боевом Союзе Русских Националистов, в котором я был почетным членом; о Русской Национальной Народной Армии; об организации «Цеппелин»; о событиях, которые были нам известны. Ведь все это имело значение для нашего начинания и стало для нас содержанием нашей жизни на несколько лет. Говоря о «нас», я подразумеваю ту группу людей, которые смотрели открытыми глазами на события на Востоке. К сожалению, этот круг был еще слишком мал для того, чтобы, несмотря на поддержку немецкого Генерального Штаба, успешно бороться с тупостью и отказом понимания у соответствующих политических органов. Точно так же, как и союзники позже, когда решение лежало в их руках, показали мало понимания нашей идеи Русского Освободительного Движения. Все это мы тогда не могли предвидеть. Напротив, мы были полны уверенности, верили в человеческий разум, который должен был нам помочь в признании и осуществлении нашего задания. Сам разговор со Штрикфельдтом, ночь и бутылка коньяка пришли к концу. Штрикфильдт одобрил мое сотрудничество.

Я нарочно так подробно и точно передаю содержание этой беседы главным образом потому, что она стала моим руководством не только на следующие два года, но и на всю мою дальнейшую жизнь. Ведь и эта книга явилась следствием событий, начиная с этой ночи.

После того, как мы с Штрикфельдтом обсудили основные вопросы нашего сотрудничества, мы стали обдумывать — как лучше добиться моего прикомандирования к генералу Власову. Штрик, которого я после нашей ночной беседы стал считать своим другом, держался того мнения, что мое назначение должно быть осуществлено через Отдел военной пропаганды, так как с немецкой стороны этот отдел был занят выполнением задания, связанного с Власовым. Я же полагал, что это лучше всего могло быть разрешено таким образом, чтобы создавалось впечатление, что за мной стоит какое-то учреждение, лучше всего партийное. Только такая маскировка могла обеспечить мне свободу, независимость и уверенность. Дорога к этому была длинная и вела через ряд препятствий.