Глава 28. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ…

Глава 28. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ…

3 сентября после обеда Людовик XVI, как обычно, попросил разрешения погулять со своей семьей, однако муниципалитет запретил выпускать узников. Это вызвало беспокойство у короля. Тюремщики так же казались обеспокоенными. Клери, бывший слуга дофина, который не оставил своих хозяев в тюрьме, вскоре вошел в комнату, он не мог произнести ни слова. Невыносимая тревога охватила узников. Король спросил, что все это значит? Голос его был твердым и уверенным. Ему сообщили, что прошел слух о его побеге, и народ хотел убедиться, действительно ли он находится в заключении. Толпа требовала, чтобы они с женой подошли к окну. Крики, доносившиеся с улицы, становились все сильнее и сильнее. В комнату короля вдруг вошли стражник и еще кто-то незнакомый. Этот незнакомец, помолчав, сказал: «Они хотят прислать вам голову принцессы Ламбаль, чтобы показать, как они собираются расправиться с тиранами. Я советую вам выглянуть в окно, если вы не хотите, чтобы народ заглянул сюда». Подойдя к окну, королева упала без сознания, а дети закричали от ужаса. Задергивая штору, Клери глядел, как за окном на острие пики застыла в страшной гримасе окровавленная голова принцессы Ламбаль.

При перевозке из одной тюрьмы в другую мадам де Ламбаль погибла от рук осатаневших революционеров, которые устроили накануне ночью резню, вошедшую в историю как Сентябрьские убийства. Убив прикладом молодую женщину, ей отрубили голову, а тело швырнули на дорогу — жертва для идолов революции…

После Сентябрьских убийств жизнь обитателей Тампля текла без видимых изменений. Королю, и особенно королеве, удавалось поддерживать связь с внешним миром с помощью Клери и Тюржи, бывшего королевского офицера, который также последовал за своими хозяевами в тюрьму. Имея право выходить из Тампля, они служили почтальонами для королевской семьи. Днем королева и ее золовка общались с Тюржи при помощи условных знаков: если австрийские войска одерживали победу, он должен был подносить указательный палец правой руки к правому глазу, если произошла высадка английских войск — мизинец к правому уху, и так далее. Король и королева ждали спасения со стороны иностранных армий, которые должны были захватить Париж. Они были уверены в победе союзников.

После заточения Людовика XVI военная ситуация резко осложнилась. 19 августа, отказавшись вводить свои войска в Париж, Лафайет присоединился к вражеской армии, встав на сторону австрийцев. 20 августа прусские войска атаковали Лонги, который капитулировал три дня спустя, в тот же день пал Верден. Дорога на Париж была открыта. В столице началась паника. Коммуна удвоила аресты подозреваемых, именно на ее совести все преступления и убийства, совершенные со 2 по 6 сентября. Море крови лилось под видом наказания предателей аристократов. В этих условиях Дантон, министр юстиции временного правительства, заявил, что король — заложник до выборов в Конвент: мир в обмен па жизнь короля и его семьи.

21 сентября, в четыре часа, раздался стук копыт по мостовой, все услышали звуки трубы. Но это не были войска, которых так ждали заключенные монархи, это были глашатаи, которые извещали от имени Конвента об установлении Республики. Гебер, редактор журнала, один из самых злейших врагов Марии-Антуанетты, был в тот день у ворот Тампля. «Я курил […], когда вдруг услышал звук трубы, ее услышали и в глубине башни, что вызвало суматоху в комнате, где собрались все эти уроды, они там убивали время за детскими играми. Король уже думал, что приближается эскадрон спасителей, и захлопал в ладоши от радости. Ах! Черт побери, надо было видеть, когда он услышал, что объявляли декрет, согласно которому больше не существовало королевства Франции; он дрожал от ярости. Австриячка, чтобы скрыть свое горе, сказала, что плохо себя чувствует; толстуха Елизавета побежала в уголок точить слезки. Комедия продолжалась до ужина, где этот толстый кабан не забывал работать зубами; но мадам Дефицит убралась спать намного раньше, попила только водички». В королеве он больше не видел «тигру лютую, играющую в реках крови». Она была для него Иудой: с виду нежная и любящая, но скрывающая стальные когти в ожидании подходящего момента бархатными перчатками для броска. На следующий день королевская семья узнала, что 20 сентября французские войска под командованием Дюмурье и Келермана дали отпор прусским войскам. Это было большое потрясение для короля. Хотя победа и не была решающей, победа при Вольми отдаляла поражение революционеров, которые только что избрали новый орган правления — Конвент. Теперь в стране устанавливался новый режим.

Заменив Лафайета на посту командующего северной армией, Дюмурье предпринял первые дипломатические шаги в переговорах с Пруссией в надежде разрушить Австрийский альянс. Судьба короля и его семьи зависела от переговоров, которые начались 21 сентября. 23 сентября в части генерала Келлермана Дюмурье принял пруссака Манпггейна, который уведомил его, что король Пруссии готов подписать мир лишь в случае, если во Франции вновь установится монархия. Было решено объявить перемирие, хотя Дюмурье не имел никакого желания уступать Пруссии. Его помощник встретился с самим Брунсвиком. Генералиссимус заявил, что очень обеспокоен судьбой короля и его семьи, и пообещал реставрацию монархии или хотя бы нормальное положение для королевской семьи, чего достаточно, чтобы положить конец войне между Францией и Пруссией. Конвент ничего и слышать не желал о реставрации монархии, так что война продолжалась. Людовик XVI оставался заложником, однако вопроса о переговорах с врагом по поводу его освобождения больше не возникало.

Король и его семья отныне считались политическими преступниками, их вина с каждым днем становилась все тяжелее. 29 сентября им передали решение о переводе короля в тюремную башню. На следующий день Марии-Антуанетте не разрешили ужинать с мужем. После долгих просьб королева получила разрешение находиться вместе со своей семьей, по крайней мере, на время обеда. Через три недели уже всех узников перевели в тюремную башню. Новые апартаменты состояли из двух этажей, первый и второй в общей сложности по четыре комнаты, меблированные довольно просто. Обои в гостиной навевали мысли о тюрьме. Окна забраны толстыми решетками, тяжелые занавеси совсем не пропускали воздух. Несмотря на печное отопление, там было холодно, и король заболел. Королева и Елизавета ухаживали за ним вместе с Клери, пока тот тоже не свалился. Женщинам добавилось работы.

Новый муниципалитет, избранный 2 декабря, ужесточил содержание заключенных. У них отобрали ножи, ножницы и все режущие предметы. Несмотря на строгий контроль и притеснения властей, королевская семья получала известия, которые их вовсе не радовали (эвакуация союзных войск из Лонги и Вердена, оккупация Майнца и Франкфурта французскими войсками). А вот о том, что Конвент готовил процесс над Людовиком XVI, они не знали. В то время, как депутаты обсуждали правомочность этого процесса, Ролан, министр внутренних дел, заявил, что он неизбежен. Во дворце Тюильри, в апартаментах короля, он нашел тайник с компрометирующими документами, в частности письма Мирабо. Документы доказывали, что Людовик XVI предпринимал подрыв революционной политики. Они доказали отношения короля с эмигрантами и тайные переговоры с Австрией. Итак, положение короля, мягко выражаясь, ухудшилось. 3 декабря Конвент принял решение вызвать Людовика XVI на заседание. Была организована комиссия по расследованию «преступлений» Людовика, которые легли в основу обвинения. Таковы были новости, которые Клери передал своему хозяину. Ни король, ни королева не подозревали, что на процессе Конвентом будут поставлены политические и юридические вопросы. Они вообще ничего не знали о желаниях Конвента в том декабре 1792 года.

11 декабря с 5 часов утра послышался шум. Король, королева и Елизавета поняли, что процесс начался. Завтрак прошел в полной тишине под неусыпным надзором стражей. Людовик XVI и его близкие смогли переброситься лишь несколькими словами. Дофинчик с умилительным выражением лица попросил отца поиграть с ним. Король согласился, однако идиллия длилась недолго. За Людовиком пришли. Ребенка отвели к матери. Король должен был подчиняться мэру Парижа, который сопровождал его до Конвента. Марии-Антуанетте было объявлено лишь, что ее муж отправился на заседание Конвента. Вечером, несмотря на выраженный королем протест, ему запретили вернуться к жене и детям. Мария-Антуанетта ничего не знала из того, что происходило в Собрании. Все следующие дни короля по-прежнему запирали в его комнате, не давая возможности перемолвиться словом с близкими. Клери отчаянно пытался узнать хоть что-нибудь. Правдами и неправдами ему удалось передать несколько записок. 14 декабря Мария-Антуанетта узнала, что король встречался с Малезербом. Только и всего. С тех пор как короля заперли, у королевы часто случались нервные припадки, она часами плакала навзрыд, не имея возможности взять себя в руки. Клери удалось поговорить с королем и он изо всех сил старался убедить Марию-Антуанетту, что депутаты заинтересованы в депортации короля в какую-то нейтральную страну, например Испанию. 19 декабря Людовику XVI было разрешено встретиться с дочерью по случаю ее дня рождения. Принцессе исполнилось 14 лет. Первого января преданный Клери от имени короля пожелал всей семье счастливого Нового года…

Королеву парализовали страх и непроходящая тревога. Она знала, что 26 декабря короля допрашивал Конвент и суд был неминуем. Так получилось, что Людовик сообщил ей о наказании, которому он будет подвергнут. Королева ожидала этого, тем более, что вечером 20 января 1793 года ей было, наконец, разрешено встретиться с ним, мадам Елизаветой и ее детьми. Все бросились в объятия короля: несколько минут никто не мог произнести ни слова из-за непрекращающихся рыданий. Наконец, они успокоились и в течение двух часов разговаривали полушепотом. Тюремщики, следившие за ними через стеклянную дверь, ничего не могли услышать. В четверть одиннадцатого король встал. Людовик XVI и Мария-Антуанетта, каждый держал дофина за руку. Принцессы обняли их. Все плакали. «Уверяю вас, — сказал им король, — завтра в девять утра я снова увижу вас». «Вы обещаете?» — в один момент, не сговариваясь, спросили они все вместе. — «Да, я обещаю». — «Почему не в семь часов?» — спросила королева. «Ах, да! Ну, конечно, в семь часов, — ответил король. — Прощайте». Он обнял их всех и ушел в свою комнату. Рыдая, принцессы разошлись по своим комнатам. Дрожа от ужаса, Мария-Антуанетта легла спать, не раздеваясь. С шести утра она ждала, что за ней придут, чтобы отвести ее к королю. Но никто не пришел. Аббат, который был с королем в последние минуты его жизни, посоветовал ему не встречаться с семьей. Это было бы ужасно! Послушав своего исповедника, король позвал к себе Клери: «Скажите королеве, моим любимым детям и моей сестре, что я обещал встретиться с ними утром, но я хочу избежать страданий от этой ужасной разлуки; сколько же это стоит мне — уехать и не проститься с ними, не обнять их в последний раз. […] Я поручаю вам… попрощаться с ними от моего имени». Он отдал ему шейный платок для сына и обручальное кольцо — для жены. «Скажите ей, я оставляю ее с большой мукой в сердце», — добавил он. И срезал локон — Марии-Антуанетте. Клери удалось обмануть охрану и передать послание короля.

Людовика XVI увезли на эшафот. Закрылись ворота, и королева уже больше никогда не увидела своего мужа. В Тампле, как обычно, подали обед. Молодые принцессы и дофин не могли прикоснуться к еде, несмотря на просьбы матери. Они застыли в ожидании известий. Ворота открылись и прошелестели колеса, им сообщили, что короля казнили, ему отрубили голову. Королевскую семью охватило полное отчаяние. Но спустя несколько минут королева встала на колени перед сыном и благословила его наследовать престол как Людовик XVII.

После смерти короля Мария-Антуанетта, казалось, тоже ушла из жизни. Она отказывалась от пищи, не выходила на прогулку. Частые приступы измучили ее, ее невозможно было узнать. Тридцатисемилетняя королева превратилась вдруг в дряхлую больную женщину. Один из тюремщиков был тронут ее горем настолько, что постоянно убеждал ее выходить на прогулки. Так как для нее было невыносимо спускаться во двор и проходить мимо двери в покои Людовика XVI, то, когда был на посту, он выводил ее по галерее, ведущей на вершину башни. Туда приводили детей и золовку. Она сидела на стуле, отрешенно и безучастно.

Во время процесса над королем никто не задавался вопросом о королеве. Жирондисты, получив власть, казалось, хотели всеми силами избежать этого. После казни Людовика XVI о королевской семье вообще забыли. Однако в глазах многих номинально она оставалась главой Франции. Обмен ее, о котором говорили иностранные державы, казался в общем, не обязательным. Ни император, ни другие монархи, слишком занятые созданием коалиции против республики, не думали о будущем королевы и ее детей. Один лишь Ферзен пе переставал беспокоиться о ее жизни. 26 января прошел ложный слух об убийстве не только короля, но и всей его семьи. «О! Не оставляйте меня, пишет Ферзен сестре Софии. — Единственное мое счастье, та, ради которой я живу… Да, любимая моя Софи, я никогда не переставал любить ее, я дал бы ей сотню жизней… […] Никогда ее образ не исчезнет из моей памяти».

Узнав о том, что королева все еще жива, Ферзен очень беспокоился о ее судьбе. «Иногда я надеюсь, но надежда часто покидает меня. Бездействие, в котором я вынужден прибывать, отсутствие возможности помочь ей заставляют меня страдать еще больше. Среди друзей мы говорим только о ней. Мы ищем способ спасти ее, но мы пока можем лишь оплакивать ее судьбу», — писал он сестре. В длинном и гневном письме, которое он адресовал Мерси 3 февраля, Ферзен выдвигал невероятные проекты спасения вдовы Людовика XVI. Ферзен думал о возможности подкупа. Полагая, что революция — это всего лишь плод интриг герцога Орлеанского, он хотел подкупить Дюмурье, Сантера и Лакло.

В Париже несколько верных монархам людей продолжали надеяться на спасение Марии-Антуанетты, Елизаветы и детей. Королева была предупреждена об этом плане через тюремщика Лепитра. Этот революционер, который участвовал во взятии Тюильри 10 августа, был тронут ужасной судьбой королевской семьи, он делал все, что было в его власти, чтобы облегчить судьбу Марии-Антуанетты и передать ей какие-либо сведения. Вместе со своим коллегой, Туланом, он вошел в контакт с Жарьяром, который когда-то передавал письма Барнава королеве. Прекрасно ориентируясь в Тампле и зная привычки тюремной охраны, Лепитр и его друг Тулан собирались вывести принцесс и королеву в одежде тюремщиков, а дофина — под видом сына стражника. Подготовка заняла весь февраль и март. Спасители королевы пока не знали, где спрячут королевскую семью после побега.

К концу марта Коммуна заподозрила королеву в разработке коварных планов за стенами Тампля. Было решено сменить персонал. Лепитр был не в состоянии привести свой план в исполнение, но все же предложил Марии-Антуанетте спасти ее при условии, что она будет одна. Королева отказалась, но воспользовалась случаем, который представился ей. Она просила передать шейный платок и обручальное кольцо мужа принцу (откуда ей знать, что он назначен регентом!), а также послание Ферзену. «Когда вы будете в надежном месте, — говорила она доверенному другу, — мне бы хотелось передать кое-что моему большому другу, который приезжал ко мне в последний раз в прошлом году. […] Я не осмеливаюсь писать, но передайте ему мои слова. Скажите, что особа, которой он принадлежит, чувствует, что никогда еще не была так близка к правде». Ферзен получил это послание только 21 января 1794 года. В своем дневнике он дает объяснение этим словам: «Эти слова — тайна, которую принес мне голубь. Я сохраню их в своем сердце». Послание королевы было написано на обрывке карты. К сожалению, текст стерся.

Для всех государств, которые были вовлечены в процесс создания коалиции против республики, главным являлась месть и сохранение своих государств от революционной заразы. В большинстве своем канцлеры сходились на одном — растоптать Францию. Раздавленная армиями коалиции она должна была стать второй Польшей, то есть добычей могущественных европейских государств. Барон Тугут, которому император поручил вести государственные дела как канцлеру, писал своему хозяину: «Тут действительно важно, […] что во Франции существуют партии, которые сражаются друг с другом и ослабляют страну. Пользуясь конфликтом, партии пытаются захватить первенство, многие из них хотят добиться мира, уступив часть своих завоеваний». Что касается Мерси, он без обиняков говорил: «Не было ни одного, ни тем более нескольких выигранных сражений, которые поколебали бы мощь народа, который может быть раздавлен только когда правящая партия покинет их. Разоружить народ, разрушить прекрасную столицу, сжечь города, вызвать голод и нищету — вот то, что сможет сделать успешной нашу операцию». За легкостью завоевания и разделом Франции австрийские правители мало заботились об узниках Тампля.

Первого марта началось наступление австрийских войск. Французам пришлось отступать. 2 марта они эвакуировались из Экс-ля-Шопель. На следующий день австрийцы дошли до Льежа, тогда как Дюмурье продолжал свою кампанию в Голландии. Конвент приказал ему свернуть операцию в Бельгии. Генерал подчинился, но написал гневное письмо членам Конвента, которых обвинял в пораженчестве. 18 марта, победив в битве при Нервиндене, он все же покинул Бельгию. Вступив с ним в тайные переговоры, союзники хотели облегчить свой план взятия Парижа, роспуска Конвента и установления монархии. Но войска отказались последовать за своим командующим. Конвент отправил в его армию комиссаров, которым было поручено арестовать его, прежде чем он успеет продаться австрийцам.

Весть о предательстве Дюмурье, которого считали лучшим французским стратегом, полностью устроила Ферзена. Он уже представлял себе, как Мария-Антуанетта станет регентшей. «Я не удивлюсь, что злодеи, оставшиеся без оружия, побежденные, голодные и нищие, вернут на престол молодого короля и его мать», — говорил он своему другу Таубу 29 марта. 5 апреля в своем дневнике он отмечал, что «больше не опасается за судьбу королевы». Впрочем, он предложил барону де Бретелю отправить епископа Памьера к Марии-Антуанетте, чтобы «дать совет о том, что ей следует делать». По этому поводу он пишет 8 апреля Марии-Антуанетте идиллическое письмо: «Положение, в котором скоро Вы окажетесь, будет довольно стесняющим, у Вас будут определенные обязательства перед этим пройдохой (Дюмурье), которые Вам придется выполнить лишь в крайней необходимости, когда сопротивляться будет больше невозможно. Тем не менее этот человек очень полезен, им стоит воспользоваться, забыв о прошлом. […] Его интересы очень тесно связаны с Вашими, в частности, восстановление Вашей власти как регентши. […]

Ваше желание восстановить монархию будет также ограничиваться влиянием европейской коалиции. Нет никаких сомнений, что может иметь место частичное разделение королевства. Их интересы […] заключаются в том, чтобы дать Франции правительство, которое сделает ее слабым государством». Однако это письмо никогда не будет отправлено адресату, поскольку Ферзен узнает, что Дюмурье не сможет пойти на Париж.

Угроза, которая нависла над французскими границами, заставила Конвент принять ряд радикальных мер. 10 марта был создан Революционный трибунал, перед которым должны были предстать аристократы, их слуги, священники и те, кто внушал недоверие. 21 марта революционные комитеты должны были подготовить списки подозреваемых. Предательство Дюмурье только усилило панику. Борьба между Монтаньярами и Жирондой обострялась. С точки зрения первых, вторые хотели заключить мир с контрреволюцией, а потому необходимо организовать террор врагам Франции как внутри страны, так и за ее рубежами. Именно так 6 апреля постановил Комитет общественного спасения, который должен был следить за работой министров.

Впервые Робеспьер упомянул о судьбе королевы в своей речи перед Конвентом 27 марта. Провозглашая призывы народу бороться и уничтожать внутренних и внешних врагов, он заявил, что «настал момент для патриотов собрать в кулак всю свою ненависть и энергию и нанести смертельный удар приверженцам монархии. […] Решение о наказании тирана, принятое после долгих обсуждений, должно дать нам равенство и свободу. Может быть, все наши страдания заключены в нашей традиционной привязанности к монархам, может, все мы плоды их преступлений? Великая Республика ожидает от вас толчка, который оживит нацию и сердца людей, пробудит в них спящее до сих пор чувство ненависти к тиранам и даст силы победить их», — вскричал он, прежде чем просить Конвент поставить Марию-Антуанетту перед Революционным трибуналом, обвинив ее в «преступлении против свободы и независимости Государства». 10 апреля, выступая с новой речью перед Конвентом, он снова повторил свое предложение в отношении Марии-Антуанетты.

Тогда как монтаньяры и жирондисты открыто противостояли друг другу, французская армия продолжала терпеть поражения. Убежденные в том, что Конвент будет очень скоро просить мира, Ферзен и Мерси усилили попытки спасти королеву. Им удалось переговорить с Дантоном, который, казалось, смягчился бы при получении значительных начислений. Как бы там ни было, Комитет общественного спасения отправил тайного посланца в Венецию и Неаполь, чтобы начать переговоры об освобождении узников Тампля. Республиканцы старались действовать тайно, чтобы их шаги не получили огласки на весь мир. Они считали, что если три государства — Венеция, Флоренция и Неаполь — примут французскую конституцию как условие альянса, то королева и ее семья будут освобождены. Однако этот план был приостановлен. Провал жирондистов, смена Комитета общественного спасения, во главе которого стал Робеспьер, положили конец мирным переговорам. Не имея возможности использовать репрессии по отношению к Венскому двору, Комитет решил на этот раз принять радикальные меры против королевы.

Вечером 13 июля Мария-Антуанетта и Елизавета вышивали, юная Мария-Терезия читала вслух, мальчик спал. Внезапно в комнату ворвались стражники забрать будущего Людовика XVII от матери. Слабая и беспомощная королева в эти минуты нашла в себе невероятные силы и энергию противостоять людям, которые хотели отнять у нее сына. В течение часа она пыталась защитить своего сына, который, проснувшись, кричал от ужаса. Лишь под угрозой смерти ее детей удалось остановить эту женщину. Измученная жестокой борьбой, которая забрала у нее все силы, королева попросила золовку одеть маленького принца, он уезжал, рыдая, после того как она покрыла его поцелуями. Разлука с сыном убила ее. Теперь, похожая на приведение, в трауре, она ходила взад-вперед по комнате, не произнося ни слова. Если бы это было в ее власти, она улетела бы к своему сыну.

Восставшие жирондисты захватывали земли. 13 июля 1793 года был убит Марат. Роялистов и федералов обвинили в заговоре и подготовке восстания, целью которого было восстановление монархии. А тем временем союзники продолжали продвигаться вперед, внутренние конфликты французов только помогали им. 23 июля капитулировал Майнц, 28 — Валансьен. Марсель оказался в руках англичан. А в то же самое время австрийцы захватили Нижний Эльзас. 1 августа Конвент пребывал в полной панике. Было решено перевести Марию-Антуанетту в Консьержери, чтобы она могла предстать перед Революционным трибуналом. Конвент решил тем не менее оставить в Тампле мадам Елизавету и королевских детей, общение которых было сведено к минимуму.

Ночью 2 августа женщин разбудили и объявили, что Марии-Антуанетте надлежит отправиться в Консьержери, по приказу прокурора Коммуны. Не изменив выражение лица, королева выслушала декрет. Ей пришлось одеться в присутствии стражников, которым было приказано не терять ее из виду ни на секунду. Бывшая королева Франции крепко обняла золовку и дочь и ушла, не оборачиваясь. Женщинам не разрешили сопровождать ее, как они ни просили. Заключенная вошла в карету, которая вскоре остановилась перед тюрьмой, где обычно содержали государственных преступников. После всех необходимых формальностей ее как обычное частное лицо сопроводили в камеру, очень сырую. Таковы были новые апартаменты Марии-Антуанетты. Из-за ширмы за ней постоянно наблюдали два жандарма.

Ферзен, совершенно потрясенный, узнав о печальной новости, по-прежнему искал средство спасти королеву. После долгих переговоров с Ламарком он нашел лишь один выход — отправить в Париж отряд кавалеристов. Он пришел к Мерси, чтобы заручиться его участием в заговоре. Тот считал, что положение королевской семьи безнадежно, и никто не сможет ничего сделать ради ее спасения. По настоянию Ферзена, Мерси тем не менее согласился написать письмо герцогу Кобургу, которого просил помочь военной силой — пойти в поход на Париж ради спасения королевы. Кобург отказал. Тогда Мерси написал герцогу Йоркскому. «С этого момента я больше не живу, поскольку мне больше не для кого жить. Я не могу ни страдать, ни мучиться, — писал Ферзен сестре Софии. — Если бы я мог сделать что-то для ее освобождения, тогда мне кажется, я страдал бы меньше, но невозможность помочь ей становится ужасной пыткой. […] Я не могу ничем больше заниматься, как думать о несчастьях благороднейшей из женщин. […] Если бы я мог умереть ради ее спасения! […] Нет мне прощенья, если она заточена в ужасную тюрьму».

Мадам де Сталь анонимно выпускает брошюру «Размышления женщины о процессе над королевой». Обращаясь к себе подобным, истинная дочь Некера прибегает ко лжи, которая производит на Марию-Антуанетту большое впечатление: «Приговор королевы будет бесполезным преступлением, и тем самым еще более унизительным. […] Защищайтесь, королева, если можете, Бог вам судья. Ступайте за своим ребенком, который вскоре сам станет мишенью для несчастья и неудачи и примет на себя все зло мира». Сталь отправила брошюрку Ферзену, который видел в ней лишь мудреное и ничего не значащее позерство.

Завернувшись в одеяло, королева читала дни напролет, пока достаточно было света. Ей было глубоко безразлично, кто бы ни сновал по ее камере. Находились любопытные, кому хотелось увидеть необычную заключенную. 3 сентября к ней привели некоего Ружвиля, которому было разрешено передать королеве гвоздику. Она приняла ее и нашла среди лепестков записку, в которой говорилось о возможности побега. У королевы не было чем писать и она нацарапала ответ колючкой на клочке бумаги. Он был перехвачен тюремщиками. Ружвиль скрылся. Провели допрос с пристрастием одного из жандармов, и снова прошел слух о попытке восстановления монархии. У королевы отняли даже те несколько колец, которые у нее остались. «Дело гвоздики» привлекло внимание к ней хотя бы на время. Как раз общественный обвинитель Фукье-Тинвиль жаловался, что до сих пор не получил никаких доказательств, чтобы предъявить обвинение. Тогда было решено допросить «вдову Капет» по делу о «заговоре с гвоздикой».

3 сентября в 4 часа пополудни делегаты комитета, которым было поручено вести расследование, Амар и Севестр, вошли в камеру к знаменитой узнице. Вначале допрос велся как обычно. Королева сочла необходимым все отрицать: никто не передавал ей никаких записок и она утверждала, что какой-то незнакомец приходил «во время ее нервного припадка». Вопросы стали более коварные. Депутаты, казалось, забыли о том деле, которое им поручили для подготовки обвинения. Они спрашивали королеву, что знает она о политическом положении на тот момент, знала ли она о победах французской армии, сохранила ли «отношения с внешним миром». Настаивая на положении заключенной, Мария-Антуанетта утверждала, что она ничего не знает, кроме как то, что слышала от стражников в Тампле. «Вас интересуют успехи вражеской армии?» — спросили у нее напрямую. «Меня интересует успех армии, принадлежащей народу, которым должен править мой сын. Разве есть для матери что-то более важное?» — ответила она довольно ловко. Мария-Антуанетта утверждала, что единственное, что ее тревожит, так это беспокойство о счастье Франции. «Пусть Франция будет великой и счастливой — это все, что мне нужно», — заявила она людям, пытавшимся найти в ее словах компромат.

Допрос вскоре снова вернули к «делу о гвоздике». Ее допрашивали в тот же день свидетели и обвинители. 4 сентября замученная их вопросами она призналась, что получила записку от таинственного посетителя. По ее словам, записка содержала лишь несколько ничего не значащих фраз, на которые она просто ответила, что находится под наблюдением. Она утверждала, что заговор, в котором ее обвиняли, был лишь предлогом, чтобы разлучить ее с сыном. Как и во время первого допроса, следователи задавали самые обычные вопросы. Они спрашивали Марию-Антуанетту, имела ли она отношения и связи с депутатами законодательного собрания? Была ли осведомлена о положении страны в период до 10 августа? И снова Мария-Антуанетта выдавала себя за покорную жену, подчиняющуюся воле своего мужа-монарха: «Я знала лишь то, что мне говорил человек, которому я безоговорочно доверяла».

Расследование закончилось, и было решено перевести ее в другую камеру. Измученная и ослабевшая, Мария-Антуанетта угасала с каждым днем. Возможно, некоторые члены Комитета общественного спасения надеялись, что она умрет своей смертью. Тем не менее Мария-Антуанетта объявлялась виновной в связи с контрреволюцией. Общественность требовала смертного приговора для «подлой австриячки». 9 сентября якобинцы потребовали ускорить процесс и исполнение приговора, которого ждала вся Франция.

Нужно было ждать 3 октября, когда будет составлено обвинение. «Национальный Конвент, — сказал Билло, — только что дал пример жестокости по отношению к предателям, тем, кто разрушает страну. Вдова должна взойти на эшафот, наконец, все ее преступления будут наказаны. Народ ликует, […] хотя она была осуждена тайно! Я прошу, чтобы революционный трибунал на этой неделе представил свое решение», — добавил он. Предложение было принято.

Фукье-Тенвиль, общественный обвинитель, так и не смог собрать досье против Марии-Антуанетты. В Тюильри были пересмотрены все ее личные бумаги и письма. Хотя дело велось очень быстро, депутаты Конвента обратились в суд с делом о Марии-Антуанетте, так же как когда-то они поступили с делом Людовика. 13 октября, накануне первого слушания, Фукье лично отправился в архивы, чтобы найти там доказательства, «которые касались бы дела и могли стать полезными в процессе над вдовой». Не найдя целого ряда документов, он объявил, что все они были уничтожены во время бегства в Варенн, и этого было достаточно!

Кроме того, чтобы вершить обвинение «Австриячки», Фукье-Тинвиль решил воспользоваться обвинениями, которые исходили якобы от… Людовика XVII против своей матери. Когда Симон, которому было поручено воспитание королевского сына, задал ребенку вопрос о столь дурной привычке (мастурбации), ребенок, не задумываясь, ответил, что этому его научила мама. 6 октября официальная комиссия, состоящая из мэра, прокурора и двух членов совета, а также полицейского чина, отправились в Тампль, чтобы взять показания.

Сидя в огромном кресле и болтая ногами, которые не доставали до земли, ребенок утверждал, что его мать и тетка вели тайные переговоры с неким стражником Лепитром, а также Туланом, Венсаном. Он подтвердил, что эти люди передавали что-то королеве и ее золовке, под конец он, хихикая, рассказал, как мать и тетка «приучили его к этим дурным привычкам. […] Он говорил, что его мать не позволяла никому об этом говорить […] и это продолжалось уже довольно давно».

На следующий день, 7 октября, допрашивали дочь Людовика XVI в присутствии тех же следователей, к которым присоединился художник Давид, член комитета. Девушка отрицала, что ее мать имела связь с тюремщиками. Она только вспомнила, что слышала как кричали стражники, когда она уже спала. Несколько раз брат поправлял ее, доказывая, что она говорила неправду. Мария-Терезия не нашла иного объяснения, как только сказать, что ее брат сошел с ума. Наконец, когда ее спросили, было ли такое, что ее мать и тетка укладывали ребенка спать с собой, она ответила, что нет. После допроса Людовик XVII ничего не добавлял.

Детей отправили, а на допрос привели мадам Елизавету. Принцессе зачитали заявление ребенка, «который упоминал и ее персону». Принцесса была поражена настолько, что онемела от подобной лжи. Придя в себя, она заметила, что ребенок приобрел дурную привычку уже давно и его мать несколько раз ругала его за это. Поскольку ребенок настаивал на своих словах, принцесса отказалась что-либо добавлять.

На заседании Революционного трибунала председатель обвинил королеву в пагубном влиянии на Людовика XVI: «Это вы научили Людовика искусству обмана, с помощью которого он лгал своему народу, который привык ему верить». Королева ответила: «Да, народ был обманут, жестоко обманут, но не мужем и не мной». Прекрасный искренний ответ человека, который по-прежнему убежден, что единственная законная власть в государстве — это власть короля. Столкнулись логика монархии и революционная логика.

Президент напомнил октябрьские дни 1789 года, ответственность Марии-Антуанетты в развязывании войны, и его обвинение заканчивалось «историей с гвоздикой». Следователь спросил у обвиняемой, не нужен ли ей адвокат. Она согласилась, но поскольку не знала никого, трибунал назначил ей двух адвокатов. Тарнсона-Дюкудрея и Шово-Лагарда. Предупрежденный 13 октября о том, что он является адвокатом королевы, последний прибыл в тюрьму, где впервые встретился с королевой. Потрясенный серьезностью своей роли, молодой адвокат, который узнал, что процесс начнется уже завтра утром, умолял королеву просить об отсрочке слушания дела. Королева сначала отказалась, но после убедительных советов адресовала в собрание прошение, которое осталось без ответа.

14 октября в зал слушаний, где толпились любопытные, одетая в траурное платье, вошла бывшая королева Франции. Едва ли можно было узнать в этой постаревшей, седой и измученной женщине Марию-Антуанетту. С высоко поднятой головой она подошла к креслу, которое находилось напротив стола общественного обвинителя. Судьи заняли свои места. Среди присяжных был хирург, библиотекарь, парикмахер, сапожник, владелец кафе, музыкант, журналист, бывший прокурор, бывший депутат законодательного собрания и еще несколько человек.

Мария-Антуанетта назвала себя, прежде чем опуститься в кресло. После короткой юридической преамбулы приступили к основной теме: «Слушается дело по обвинению Марии-Антуанетты, вдовы Людовика Капета, обвиняющейся, согласно доказательствам обвинителя, в государственной измене…». Затем последовали все инкриминируемые ей обвинения. В качестве доказательств использовалось все, даже памфлеты, даже убийство на Марсовом поле. Долгий перечень обвинителя «утомил трибунал». Итак Мария-Антуанетта обвинялась в государственной измене.

После этого были заслушаны 41 свидетель. Бывший командующий национальной гвардией Лорен Леконтр упомянул банкет гвардейцев, который состоялся 5 и 6 октября 1789 года. С какой целью? Убедить присяжных, что королева уже тогда имела контрреволюционные намерения. Лапьер, адъютант генерала 4-го дивизиона, представил какое-то событие, которое произошло 20 июня 1791 года, не произнося никаких обвинений. Королевский хирург Руссило утверждал, что нашел под кроватью Марии-Антуанетты в Тюильри после 10 августа бутылки вина, которые предназначались для моральной поддержки армии. Кроме того, он объявил ее виновной за расправы в Нанси и на Марсовом поле, поскольку она передавала деньги своему брату.

Настала очередь Гебера, который обвинял ее в кровосмешении. Затем упомянул о роли стражников в Тамплс, о деле с гвоздикой, один из судей попросил королеву объяснить обвинение в кровосмешении. Возмущенная королева вскинулась: «Если я не отвечу, то это только потому, что моя природа противится отвечать на подобные обвинения, предъявляемые матери». Ответ вызвал гул в аудитории и возмущенные возгласы, не утихавшие несколько минут. «Не слишком ли высокомерно я ответила?» — спросила она у адвоката, который удивился подобному вопросу.

Свидетели, вызванные в течение всего дня, не дали никаких серьезных показаний против обвиняемой. В 11 часов вечера закончилось первое слушание. Когда измученная королева ложилась спать, она надеялась, что Трибунал приговорит ее к депортации.

На следующий день, 15 октября, свидетельские показания так же были не более действенными, чем вчера.

Когда последний свидетель закончил давать свои показания, королеву спросили, не хочет ли она добавить что-нибудь в свою защиту. «Вчера я не знала ни свидетелей, ни тех показаний, которые они собирались давать, — сказала она. — И вот никто из них не высказал против меня ничего более или менее определенного. Я закончу тем, что скажу, я всего лишь жена Людовика XVI и должна была подчиняться только его воле».

Дебаты закончились. После недолгого обсуждения Фукье-Тинвиль произнес обвинение, в котором он объявлял Марию-Антуанетту «врагом французского народа». Затем он позволил адвокатам взять слово. Имея время лишь сделать какие-то наброски на бумаге, те в основном импровизировали. Шово-Лагард построил свою речь «на мнимых связях с иностранными державами», Тарнсон-Дюкудрей «на мнимых связях с внутренними врагами», снова перечисляя основные обвинения против королевы, они настаивали на том, что у всех этих серьезных обвинений не было доказательств.

«Я еще не видел таких адвокатов, которые бы столь отчаянно пытались доказать невиновность этой уродины, кроме того, они осмелились оплакивать смерть Людовика и говорить судьям, что достаточно убийств и наказаний и нужно было проявить милость к этой женщине», — напишут на следующий день в газетах. Взволнованная и тронутая таким живым вниманием к ее судьбе, Мария-Антуанетта горячо благодарила своего защитника Шово-Лагарда.

Последнее слово не должно было принадлежать защите. После того как обвиняемую вывели из зала и до того как предоставить судьям время на вынесение приговора, председатель Германн произнес длинную речь, которая, по существу, являлась приговором. Объединив процессы короля и королевы, Германн обвинил Марию-Антуанетту «в сообщничестве, или скорее в подстрекательстве, в которых был обвинен последний тиран Франции». Он принимал все факты обвинения независимо от свидетельств и доказательств: «Если вы хотите иметь устные доказательства обвинения, спросите у французского народа. Материальные доказательства находятся в бумагах, которые были взяты их тайника Людовика. […] Антуанетту обвиняет народ Франции». Все политические события, которые имели место в течение всех этих 5 лет, обращаются против нее.

Присяжные вернулись в зал заседаний после обсуждения, которое длилось около часа.

В зал ввели Марию-Антуанетту. «Антуанетта, вот решение присяжных», — произнес Германн. Фукье взял слово и объявил узницу виновной в государственной измене и приговорил ее к смертной казни. «Слушая обвинение и приговор, она не выдала ни единого признака испуга или паники. Она вышла из зала, не сказав последнего слова ни судьям, ни публике», — рассказывал очевидец. Однако Шово-Лагард заметил, «что в душе назревал взрыв, который был заметен только ему. Она не выказала ни малейшего признака страха, негодования, слабости. Да, она была поражена подобным приговором. По спустилась в ряды, не произнеся ни слова, без единого жеста, пересекла зал, как будто ничего не слышала и не видела. И когда она проходила мимо зрителей, то гордо подняла голову и прошла с королевской величественностью. Может быть, в этот ужасный миг королева продолжала на что-то надеяться?»

16 октября 1793 года около 4 часов утра королева вернулась в Консьержери. Оказавшись в своей камере, она попросила бумагу и чернила и принялась писать длинное прощальное письмо мадам Елизавете: «Именно Вам, дорогая моя сестра, я пишу в последний раз.

Только что меня приговорили к смерти и скоро я присоединюсь к Вашему брату, однако считаю себя невиновной в совершении всех тех преступлений, в которых меня обвиняют. Я надеюсь показать в свои последние минуты силу и твердость моей души. Я спокойна и моя совесть ни в чем не упрекает меня, но глубоко сожалею, что мне придется покинуть своих детей; Вы знаете, что я жила только для них и для Вас, моя добрая и нежная сестра. В каком положении я оставляю Вас! […] Пусть мой сын никогда не забывает последних слов своего отца и пусть никогда не пытается отомстить за нашу смерть. Я говорю Вам о вещах, слишком тяжелых для моего сердца: я знаю, сколько этот ребенок, должно быть, доставил Вам забот. Простите его, дорогая моя сестра, подумайте о его возрасте, ведь ребенку так легко что-либо внушить, даже если он ничего не понимает. […]

Мне остается доверить Вам мои последние мысли. […] Я умираю католичкой, в той вере, в какую окрестили меня мои родители. Я прощаю своих врагов за то зло, которое они мне причинили. Я говорю „прощай“ моим тетушкам, братьям и сестрам. У меня были друзья, и мысль о расставании с ними тяготит меня не меньше; пусть они знают, что я, по крайней мере, думала о них до последних минут своей жизни. Прощайте, моя добрая и нежная сестра, пусть это письмо попадет к Вам! Думайте обо мне. Обнимаю и люблю Вас всем сердцем, так же как моих дорогих детей. Прощайте! Прощайте!»

Уже светало, когда служанка королевы вошла и увидела ее в слезах на кровати, одетую в траурное платье. Так как узница отказалась от еды, девушка уговорила ее выпить немного бульона, она смогла проглотить лишь несколько глотков. К 8 часам служанка помогла ей переодеться. Королева не должна быть одета в траур. «Ее Величество подошла к зеркалу […], сделав мне знак оставаться возле кровати, чтобы закрыть ее от взглядов жандармов. Она сняла с себя платье и белье в последний раз. Офицер жандармов подошел к нам в то же мгновение и, оставаясь за ширмой, смотрел, как переодевалась Ее Величество. Королева тут же набросила платок на плечи и тихо сказала молодому человеку: „Во имя чести, мой господин, позвольте мне переодеться в последний раз без свидетелей“. „Я не буду против“, — ответил жандарм.» Королева переоделась в белое платье и надела на голову скромный чепец.

К 10 часам Ларивьер вошел в камеру к королеве. «Вы не знаете, меня ведут убивать?» — прошептала она ему. Но у него не было времени ответить. Судьи уже собрались, чтобы второй раз объявить приговор. Тогда вошел Анри Сансон, палач. Он подошел к королеве и сказал ей: «Протяните руки!». Ее Величество сделала два шага и с дрожью в голосе спросила: «Разве мне будут связывать руки, ведь Людовику их не связывали?». Судьи сказали Сансону: «Выполняй свой долг». Сансон связал ей руки за спиной, снял чепец и обрезал волосы. Она была готова. И никакой надежды!

Со связанными руками Мария-Антуанетта с трудом забралась на телегу, которая должна была отвезти ее на эшафот, на площадь Революции. Карета медленно ехала сквозь плотную толпу, собравшуюся с самого утра. 30 тысяч жандармов были поставлены по ходу следования, дабы пресечь любую попытку побега. На углу улицы Сент-Оноре кто-то вывесил портрет кисти Давида с изображением королевы Франции. Высоко подняв голову, бледная, белокурые локоны грубо острижены, Мария-Антуанетта ничего не видела и не слышала. Она не стала говорить со священником, который сопровождал ее, отказалась исповедоваться. Наверное, она даже не слышала криков: «Да здравствует республика! Долой тиранию!»

Прибыв на бывшую площадь Людовика XV, королева обернулась посмотреть на сад Тюильри. Заметила эшафот, побледнела. По-прежнему не замечая присутствия священника, не выслушав ни одного его слова, с легкостью спрыгнула с телеги и пошла к гильотине. Резким движением она сбросила с головы чепец и предалась в руки палача. Подготовка к казни длилась 4 минуты, которые казались бесконечными. Отодвинулся засов, и нож упал. Сансон схватил окровавленную голову. «Да здравствует республика!» — закричала толпа. Была четверть первого.

* * *

20 октября 1794 год. «То, что случилось в Консьержери, убило меня. Я ничего не чувствую. Я пытался поговорить о своем несчастье с моими друзьями, с мадам Ф. и бароном де Бретелем, и не нашел их. Я не прекращаю думать о ней, о ее страданиях […], о сомнениях, которые я мог разрешить. Эти мысли разрывают мое сердце. Я чувствовал, что потерял все: чувства, интерес, жизнь, все это было связано у меня лишь с ней, и все было потеряно». […]

21 октября. «Какими бы ни были ее последние минуты, скорее всего она была одна, ей не с кем было поговорить, ее некому было утешить, ей некому было передать свою последнюю волю, как это ужасно. Дьяволы! Нет! Мое сердце не успокоится, пока не отомстит».

24 октября. «Ее образ, ее страдания, ее смерть и мои чувства не выходят у меня из головы. Я не могу ни о чем думать».

26 октября. «С каждым днем я все больше думаю о ней, с каждым днем я страдаю все больше. С каждым днем я все отчетливее чувствую, что все потеряно».

5 ноября. «О, как я виноват перед ней, только теперь я понял, как люблю ее. Никто никогда не заменит ее в моем сердце. Какая нежность, какая доброта, какая забота, какое любящее сердце, чувственное и ранимое…»

Ганс-Аксель, граф де Ферзен.