Глава 13: МОЯ ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ СЕМЬЯ

Глава 13: МОЯ ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ СЕМЬЯ

Когда у меня берут интервью, то часто задают вопросы, касающиеся личной жизни. Отказываться отвечать на такие вопросы нельзя, особенно на телевидении: не стоит демонстрировать свое недовольство, когда на тебя смотрит столько людей. Если я считаю вопросы бестактными, то отшучиваюсь. Например, на пресс-конференции в Майами одна журналистка спросила: «Мистер Паваротти, правда, что вы развелись и свободны?»

Я не настолько наивен, чтобы не понять, что она хотела этим сказать. Меня часто видят в обществе хорошеньких женщин, я ухаживаю за любой знакомой женщиной — от семнадцати лет до семидесяти. В то же время я женат уже много лет, поэтому ответил тогда той журналистке и всем: «Я не в разводе, но свободен». Она ожидала услышать совсем другое. Подозреваю, что своим вопросом ей хотелось меня смутить, поэтому я решил смутить ее.

Меня также часто спрашивают о письмах, которые я получаю от своих почитателей, о том, что многие женщины предлагают мне свою любовь. Может быть, журналистам нравится выдумывать подобное об известных людях? Одного репортера интересовало, правда ли, что я получаю столько же предложений такого рода, сколько какая-нибудь рок-звезда? Пришлось сказать: «Если бы это было так, то я бы только посочувствовал этим рок-звездам». Я поскромничал, конечно. Иногда такие письма ко мне приходят, но не всегда они столь откровенны.

Какая-нибудь женщина может написать, что ей так нравится мое пение, что она готова для меня на все. Под этим «на все» можно понимать разные вещи. Если я позвоню и приму ее предложение, истолковав его превратно, дама может быть шокирована. А может быть, она скажет, что именно свою любовь и предлагала. Во всяком случае, я никогда не пытался узнать, что подразумевается в таком случае. Поэтому все остается романтической загадкой.

Многие считают нужным указывать на привлекательных молоденьких секретарш, которые обычно сопровождают меня. Мне действительно нравится быть в окружении женщин. А если они к тому же интеллигентны и красивы — тем лучше. Во времена моего детства среди шестнадцати семей, живших в нашем многоквартирном доме, я был единственным мальчиком. Мужчины весь день были на работе, а женщины заботливо опекали меня, и, сколько себя помню, я чувствовал себя главным в таком «гареме». Не скажу, что это было неприятно, и боюсь, я к этому привык.

В каком-то смысле женщинам я обязан всем. Они занимали в моей жизни большое место: это и моя мама, и сестра, и замечательная бабушка Джулия. Но, конечно, Адуа и дочери занимают главное место в моей жизни. Многие женщины помогли мне в профессиональной карьере. Среди них — Мирелла Френи, доказавшая, что простая девушка из моих родных мест может добиться успеха в оперном мире. Знаменитая Джоан Сазерленд научила меня многому в вокальном искусстве, а Джоан Ингпен ввела меня в «Ковент-Гарден», который стал началом моей большой карьеры оперного певца.

Другая причина, объясняющая, почему мне нравится бывать среди женщин, это то, что они гораздо чувствительнее мужчин. Для артиста это имеет большое значение. Женщины схватывают все на лету: ты еще не успел сказать, а они уже знают, что у тебя на уме. В напряженной, нервной жизни артиста такое понимание очень важно.

У женщин есть еще одно привлекательное качество — они оберегают тебя. Мужчины думают, что если я тоже из их числа, то меня не нужно опекать. Это не так. Женщины понимают все правильно. Когда они видят, что ты нуждаешься в их защите, то будут делать это самозабвенно и никому не позволят высмеять тебя или как-то задеть. И уж если речь пойдет о защите, то я всегда предпочту женщину мужчине.

Но полагаясь на женщин, все же стоит опасаться некоторых вещей. Женщины любят командовать мужчиной или заставлять его делать то, что хотят они. Если такое случается, нужно просить их не делать этого. В итальянском языке существует выражение о том, как женщины повреждают две части тела, очень важные для мужчины. Многие женщины знают, как надо обращаться с человеком, чтобы он перестал ощущать себя мужчиной. Когда такое вам грозит, следует попросить женщину пощадить вас.

Мои секретарши, как правило, не пытаются проделывать со мной что-либо подобное. Они очень предупредительны и переоценить их значение в моей жизни трудно. Им приходится продумывать мое рабочее расписание, следить за диетой, сидеть до трех часов утра, играя со мной в карты. Нередко они должны поднимать меня на два часа раньше, чтобы мы могли успеть на самолет или на важную встречу. Секретарши занимаются также и моим костюмом, а когда мне предстоит выступать перед многотысячной аудиторией, то следят, чтобы я выглядел соответственно: рубашка застегнута, волосы причесаны…

Вместе с этими молодыми женщинами нам пришлось пережить очень многое. Они помогают мне, когда я (как мне кажется) нездоров и не могу петь. Во время поездок мои секретарши — это мои менеджеры, телохранители и товарищи. Они вместе со мной скрываются от толпы, убегая из отеля через запасную лестницу. Я считаю их членами моей семьи. Люди же могут думать о них, что хотят.

Работа секретарей — жить моей жизнью. Но мне хочется знать все и о их жизни тоже: кому они назначают свидания, какие сложности в их семьях — вообще все, что их заботит.

Моя теперешняя секретарша Николетта Монтавани очень переживала из-за болезни своей собаки. Работая у меня, она вынуждена была все время оставлять собаку одну. Я видел, что она беспокоится и расстраивается, особенно когда узнала, что собаке нужна операция. Наконец я не выдержал, купил ей авиабилет и сказал: «Поезжай, навести свою собаку». Она была очень благодарна (может быть, и ее собака тоже — потому что выздоровела).

Эти женщины — часть моей жизни. Они не только видят всю ее целиком, но и должны жить этой жизнью вместе со мной. Мы невольно становимся очень близкими людьми. Именно поэтому хорошо, что они не служат у меня слишком долго: я очень привязываюсь к ним, а они ко мне. За последние двадцать лет у меня сменилось восемь секретарей. Надеюсь, что все они остались моими друзьями.

Когда берут интервью у Адуи, ей задают такие же вопросы о частной жизни. Как и мне, ей удается уходить от попыток обсуждать с посторонними людьми сугубо личные темы, о которых не хочется читать в газетах. В то же время надо стараться не высказывать недовольства, когда интервью становится тягостным.

Любопытная дама-репортер из журнала мод «Уиминз Вэр Дейли» спросила Адую о молодых женщинах в моей жизни и получила хороший ответ. Адуа сказала, что я все время путешествую и нет ничего страшного, если во время поездок я порой взгляну на миску спагетти или на хорошенькое личико. «Но, — добавила она, — все же дома много лингюни». Адуа — очень находчивая и очень сильная женщина.

Журнальному или газетному репортеру нелегко вывести ее из себя или заставить сказать то, что она не хочет говорить.

У нас с Адуей удивительные взаимоотношения. Мы полюбили друг друга еще подростками и были помолвлены целых семь лет до женитьбы. Для многих молодых итальянцев быть помолвленными значит не слишком много. Это формальность, которая позволяет молодым людям бывать вместе. Разорвать помолвку несложно. У нас с Адуей все было иначе. Мы всегда знали, что поженимся, когда будут деньги или появится надежда их заработать.

К сожалению, в ожидании этого прошло целых семь лет. Хотя я победил на конкурсе Акилле Пери в 1961 году и получил возможность спеть в «Богеме» в постановке театра Реджо-нель-Эмилия, моя карьера могла тут же и закончиться. Я хорошо спел в тот вечер, но если ты никому не известен, то как бы хорошо ты ни пел, об этом быстро забывают. Мне же просто повезло, что в тот вечер на спектакль пришел (послушать другого певца) очень известный миланский агент Алессандро Зилиани. Когда я стал его клиентом и он начал подыскивать мне работу, то я почувствовал, что будущее мне улыбается и мы с Адуей наконец можем пожениться. Итак, в тот 1961 год я выступил с дебютом в опере, женился и, что самое главное, приобрел свой первый автомобиль.

О машине это, конечно, шутка. Может быть, именно из-за таких шуток мы с Адуей все время сражаемся. И наша семилетняя помолвка тоже была подобна долгому спору. Утром накануне свадьбы я спросил себя: «Что ты делаешь, Лучано? Ты что, решил сражаться всю оставшуюся жизнь?» Подумалось тогда, что я совершаю большую ошибку, но исправлять ее было уже поздно. Конечно, женитьба на Адуе — это лучшее, что мне удалось сделать в жизни. После свадьбы мы продолжали бороться, но уже как взрослые: теперь это были бои за что-то. До этого же двое юных влюбленных просто испытывали друг друга, избавляясь от избытка энергии.

Немногие женщины могли бы примириться с жизнью оперного певца, как смогла это сделать Адуа. У нас дома всегда люди, многие из них не знакомы с женой и дочерьми. Одни приходят, чтобы помочь мне разучивать роль, другие, чтобы взять интервью. В последние годы у меня постоянно дома собираются организаторы конноспортивного шоу или филадельфийского вокального конкурса. Все это превращает наш дом в какой-то проходной двор, на Адуа никогда не жалуется.

Почти с самого начала своей оперной карьеры я вынужден был надолго уезжать из дома. Сначала Адуа ездила вместе со мной. Когда появились дочки, она уже не считала возможным оставлять их, хотя о них заботились наши родители и моя сестра: Адуа хотела оставаться их матерью все время.

Итак, Адуа оставалась дома, растила детей, занималась семейными делами. Со временем эти дела все больше усложнялись. Дочери взрослели, а это непросто, хотя с ними у нас не было проблем. Адуа вкладывала деньги в дело, и, когда мы покупали недвижимость в Модене или Пезаро, она лично участвовала в переговорах и входила во все детали. В отличие от меня, Адуа умеет считать: до самого последнего времени она раз в году летала в Нью-Йорк, чтобы просмотреть мои расходные книги в Америке. Ведь у меня здесь две квартиры и следить за всем непросто. Несколько лет назад дочь Лоренца открыла в Модене собственный бутик. Адуа занимается теперь и ее бухгалтерией.

С ее энергией и способностями Адуа, конечно же, не могла оставаться просто женой певца. В 1987 году, когда дочери уже выросли, она основала собственную фирму — агентство по театральному менеджменту, которое назвала «Путь на сцену». Свой офис она разместила в бывших конюшнях, рядом с нашим домом в Модене. Это здание уже было частично модернизировано, когда его перестраивали под квартиры для нашей семьи. С другой стороны здания Адуа устроила офис, который похож на административное здание компании «Фиат», — из стекла, стали и мрамора. С самого начала она задумала большое дело и не напрасно.

Еще до того, как Адуа завела свое дело, она научилась хорошо разбираться в оперном менеджменте. До Герберта Бреслина, который стал моим менеджером в 1968 году, Адуа занималась моими оперными и концертными ангажементами. К тому же она разбирается в пении. Естественно, что за эти годы, прослушав столько опер, она приобрела чутье и вкус. Будучи знатоком оперы и обладая способностями к бизнесу, она добилась больших успехов в своем деле.

Сейчас в штате фирмы «Путь на сцену» девять служащих, и ее услугами пользуются более восьмидесяти клиентов, большей частью певцов, а также несколько режиссеров и других театральных деятелей. Адуа всегда страшно занята (думаю, больше, чем я), очень деятельна и любит свою работу. Как большинство мужей-итальянцев, я бы предпочел, чтобы жена сидела дома и заботилась обо мне. Но я не такой эгоист, тем более Адуа знает, как я горжусь ее достижениями.

Когда Адую хвалят за успехи в деле, она говорит, что ей совсем не мешает ее фамилия Паваротти. Конечно, она говорит правду, но мне это не нравится. Если бы она не представляла хороших певцов и не была хорошим менеджером, было бы все равно, какая у нее фамилия.

Это та же самая ситуация, когда я даю молодым певцам возможность выступить на одном из своих концертов. Для начинающего выступить со знаменитым артистом — это всегда прекрасный шанс, но, если его выступление не понравится публике, у него нет будущего. Когда молодые певцы благодарят меня, я отвечаю: «А меня не было на сцене, когда вы выступали. Были только вы».

Общеизвестно, как для итальянцев важна семья, но уже есть признаки, что в Италии все меняется к худшему. Печально, но факт, что у части моих соотечественников семья уже не так крепка, как прежде. У меня иначе: в моей жизни семья — это самое главное. Думаю, что все мои близкие разделяют это мнение. Несмотря на то, что мне приходится много летать, мы ухитряемся быть все вместе.

Когда в 1978 году я купил большой дом под Моденой, то решил пристроить к нему квартиры для всех родственников, которые пожелают жить со мной вместе. Мы построили квартиру для отца с матерью, еще одну — для моей сестры Лелы и ее сына Лукки, а также квартиру для сестры Адуи Джованны Баллерини и ее семьи. У каждой семьи свой вход. Все живут совершенно независимо, но в то же время мы все рядом. Зато по праздникам мы обедаем вместе. Это как целая деревенька, состоящая из Паваротти и Баллерини.

Еще в большей степени мы ощущаем себя одной семьей в нашем летнем доме в Пезаро, потому что там мы всегда едим вместе. Обычно дочери заняты своими делами и приезжают туда только время от времени, Адуа живет на вилле подолгу лишь в августе, когда закрывает свой офис на двухнедельные каникулы. Но и в остальное время здесь все равно много других членов семьи — это мои родители, сестра, родственники жены, племянники и племянницы с детьми.

В августе прошлого года, когда мы с Биллом работали над этой книгой, он напомнил мне, что наш издатель Бетти Праскер будет проездом в Пезаро и хотела бы пообедать с нами. Я предложил пригласить ее в ресторан. Билл спросил: «Почему? Может быть, она предпочтет пообедать у тебя дома в кругу семьи?» Я лежал в гамаке на террасе, глядя на своих многочисленных родственников, и ответил Биллу: «Ты думаешь, ей захочется сюда приехать? Смотри, здесь одна, две, три, четыре, пять семей! Ужасно шумно!» Билл уверил меня, что Бетти все это понравится. Конечно, мне же это тоже нравится.

Мой отец — человек беспокойный и всегда найдет повод для тревоги. Мама должна постоянно его подбадривать. Так и слышу, как она ему говорит: «Куда уж лучше? Вся семья в сборе, мы живем рядом с сыном и дочерью. Когда Лучано возвращается с гастролей, первое, что он делает, — идет к нам и зовет: „Мама, папа…“»

Действительно, я делаю это в первую очередь. Я всех их очень люблю, и они — это моя связь с реальной жизнью. Они говорят, что за пятнадцать лет я не изменился. Хочется думать, что они правы. Мне кажется, что и они не меняются. Может быть, эта оттого, что все мы вместе?

Но сейчас, задумавшись об этом, я вижу: нет, отец изменился — он постарел. Мой отец — необыкновенный, удивительный человек, и я его очень люблю. Я уже рассказывал, как он прекрасно поет (даже теперь, когда ему восемьдесят два года!) и как его увлечение пением вызвало в детстве мой интерес к опере. Чаще бывает так: если у кого-то обнаруживается певческий голос, они начинают изучать музыку, и уже потом у них появляется серьезный интерес к пению. У меня же сначала проявился интерес к музыке. Голос же обнаружился не сразу, а несколько лет спустя.

Эта страсть к музыке и к традиционному итальянскому пению важна для меня как для артиста. И этим я обязан своему отцу Фернандо, а может быть, отчасти и тому, что я итальянец. Но печально, что многие итальянцы, даже моего поколения, теперь не интересуются оперой и традицией «бель канто». Наверное, потому, что у них не было такого отца, как Фернандо?

Естественно, отец очень меня любит, его волнуют мои успехи, хотя иногда он и пытается скрыть свою заинтересованность. Например, в прошлом году он специально прилетал в Нью-Йорк, чтобы послушать меня в «Тоске», хотя сослался на другие причины своего приезда. Удивительно уже то, что он вообще приехал. Ведь он немолод, плохо говорит по-английски, но все же прилетел из Модены в Нью-Йорк. Потом он рассказывал друзьям в Нью-Йорке, что приехал показаться своему дантисту. Не послушать, как его сын поет в «Метрополитэн-Опера», а показаться дантисту! А так как именно в это время я исполнял одну из его любимых ролей, то он сказал, что потому и задержался в Нью-Йорке на несколько дней, чтобы послушать меня.

Я уже упоминал, что отец каждый день продолжает петь вокальные упражнения? Его до сих пор приглашают выступить в торжественных случаях, таких, как свадьба или похороны. За это ему даже платят. Получается, что у него, в сущности, неплохое дело. Но многие не знают еще одной интересной детали: отец считает, что его голос лучше моего. Может, так оно и есть, но в интересах семейного спокойствия я предпочитаю, чтобы он говорил, что его голос такой же, как у меня. Он продолжает думать иначе: отец слишком воспитан, чтобы говорить это прямо. Но все же иногда это его мнение проскальзывает в его комментариях насчет моего пения.

Отец — настоящий знаток тенорового пения, подлинный авторитет: он знает голос любого тенора за последние семьдесят лет; знает жизнь каждого из них лучше любого эксперта; знает, что у этих теноров выходило хорошо, а что получалось плохо; знает, какие тенора самые лучшие в данной роли и какие роли следует исполнять тому или иному певцу…

Когда отец слушает тенора, он относится к нему чересчур критически. Несколько лет назад нам пришлось слушать пение одного моего коллеги, превосходного тенора мировой величины. Мы в это время играли в карты, а по радио передавали прямую трансляцию из «Метрополитэн». Тенор был не в форме, и я ему сочувствовал, так как знал, что обычно он поет прекрасно. Мой отец начал отпускать шуточки по поводу исполнения и высказал несколько критических замечаний. Я не мог этого выдержать, встал и выключил приемник. Для отца пение в опере настолько важно, что он не знает ни снисхождения, ни пощады.

Мой отец Фернандо, прекрасно разбираясь в пении, знает, как здесь важна хорошая школа и постоянные упражнения. У него такой возможности не было. Он часто говорит, что завидует моей вокальной школе и что только отсутствие постоянной работы над голосом помешало ему сделать оперную карьеру. Была еще одна причина — его нервы. Если ему предстоит выступление, отец начинает страшно нервничать заранее, уже за неделю. Все, кто выступает на публике, волнуются, но Фернандо гораздо больше других. В отличие от меня, он не научился справляться с нервами и тем более использовать волнение для лучшего исполнения. Вот из-за своей нервной системы и отсутствия вокальной школы мой отец Фернандо и не смог сделать карьеры оперного певца.

До недавнего времени и я не понимал, какую, по его мнению, замечательную карьеру он мог бы сделать. Как-то отец пошел дальше своих обычных жалоб на то, что ему не пришлось учиться пению всерьез. После того как я похвалил его исполнение какой-то пьесы, он сказал: «Ах, Лучано. Если бы тебе мой голос, подумай, какую бы карьеру смог сделать ты».

Я настолько удивился этому, что не ответил ему, что и с моим голосом у меня еще достаточно работы. Что ж, такого высказывания отца следовало ожидать. Незадолго до этого случая в нашем доме в Модене раздался телефонный звонок. Одна из дочерей сказала, что представитель какой-то организации в городе хочет узнать, сможет ли у них выступить синьор Паваротти. Широко улыбаясь, отец сказал мне: «Я знаю эту организацию. Они хотят, чтобы у них выступил я. Не ты».

Кажется, отец больше, чем я, живет в мире оперы. Он по натуре мечтатель и часто уходит в свой мир — мир музыки. Когда он бывает один, то я слышу, как он тихонько напевает, обычно фальцетом, какую-нибудь арию или песню. И даже не став оперным певцом, отец совершенно счастлив, когда пребывает в собственном мире музыки и исполняет партии великих теноров. Так мне кажется.

Моя мать совсем не похожа на отца. Тем не менее ни очень преданы друг другу. Мама чрезвычайно жизнерадостная и веселая женщина и смотрит на все с оптимизмом. Она говорит, что я так внимателен к ней, что порой она ощущает себя не моей матерью, а дочерью. Недавно у нее был день рождения. На севере Италии я купил ей пальто и шляпку в тон — все в тирольском духе, почти как театральный костюм. Она была очень довольна подарком. Примерила пальто и шляпку при гостях и выглядела потрясающе. Даже перенеся операцию на коленках, она сохранила присущую ей жизнерадостность и бодрость духа.

Моя сестра Габриелла (мы зовем ее Лела) — чудо природы. Она такая веселая и жизнерадостная, что вы никогда не догадаетесь о том, сколько на ее долю выпало несчастий. Она потеряла трехмесячную дочь, ее единственный сын Лукка — параплетик и прикован к инвалидному креслу. И хотя Лукка не может говорить, он очень умен. Если читаешь алфавит и пропустишь букву, он дает понять, что вы допустили ошибку.

Мы с ним общаемся так: называешь букву, и, если правильно, он дает знак глазами. Лукка понимает все происходящее. Когда я вернулся из Лос-Анджелеса после «Концерта трех теноров», он с нашей помощью по буквам сказал: «Ты пел лучше, и было больше сердца». У нас просто мурашки по коже забегали. Лукка понимает по-итальянски, немного по-английски, интересуется естественными науками. Однажды ночью в Пезаро он обратил мое внимание на серп луны.

Лела преподает в школе, и когда она не на работе, то все время проводит с сыном — он требует много внимания. В помощь себе она приглашает мальчиков из Модены: Лела не любит оставлять Лукку одного, кроме того, его нужно поднимать и сажать в инвалидную коляску. Недавно я пригласил племянника к себе в Нью-Йорк: решил, что ему уже пора путешествовать. Лелу я приглашать не стал — хотел, чтобы она немного отдохнула. Вместо нее я пригласил мальчиков, которые помогают в Модене присматривать за Луккой.

Разумеется, Лукка очень любит мать, но был рад попутешествовать и без нее. Он хотел увидеть, где я живу, познакомиться в Нью-Йорке с моими друзьями, побывать в «Метрополитэн-Опера». Ему будет что вспомнить об этой первой поездке. Однажды я взял его погулять, мы с мальчиками везли его в коляске по аллеям южной части Центрального парка. Он спросил меня, не та ли это улица, где находится отель «Наварро». (Я жил там в Нью-Йорке до того, как переехал в теперешнюю квартиру.) Он, должно быть, помнил, как мы говорили о том, где находится парк.

Три мои дочери, Кристина, Лоренца и Джулия, сейчас уже молодые женщины, и для меня они — удивительный божий дар. Они прелестны — очень эмоциональны, добры, образованны и умны. Не хочу показаться нескромным, но они и очень хорошо воспитаны. Что меня радует больше всего, так это то, что они, надеюсь, твердо стоят на ногах. Их известное имя отнюдь не облегчает им жизнь. Когда мы росли с Адуей, у нас не было такой проблемы. Но дочери хорошо с ней справляются. И мне в них это нравится.

Как сестры они очень дружны, но при этом совсем разные. Лоренцу интересует мода, и у нее в Модене бутик «Тити Паваротти» (по имени птички из одного мультфильма). Она много работает, и дело ее процветает.

У Кристины добрая душа. Она любит людей и проявляет к ним интерес. А так как она заботится обо всех и за всех переживает, то на деле именно она глава нашей семьи.

У младшей, Джулианы, множество талантов. Мне кажется, что если бы она захотела, то могла бы стать поп-певицей. Она хорошо поет и обладает яркой индивидуальностью. Но сейчас ее увлекает другое: она изучает методику физического воспитания и собирается стать тренером по гимнастике. Учится она и массажу. Мои дочери еще не замужем, но у них есть друзья, и я не теряю надежды скоро стать дедушкой.

Итальянцы — традиционно хорошие семьянины, а Паваротти, в частности, всегда были очень привязаны к семье. В превратностях артистической карьеры семья представляется мне все более важной составляющей счастья. С родственниками мне повезло. Все они — родители, сестра, дочери — сами по себе люди замечательные и каждый по-своему меня любит и поддерживает. Без них мне не жить.