Глава 6: ОПЕРА В СОБОРЕ

Глава 6: ОПЕРА В СОБОРЕ

Для второго конкурса мы прослушали больше тысячи певцов — в два раза больше, чем для первого. В сентябре 1985 года мы опять привезли в Филадельфию участников в два раза больше, чем предполагали. Это означало, что мы должны были купить авиабилеты и обеспечить жильем сто пятьдесят певцов из восемнадцати стран (некоторые прибыли из самого Китая). С лауреатами этого конкурса я пел в операх «Бал-маскарад», «Богема», в «Реквиеме» Верди.

Финал третьего конкурса проходил осенью 1988 года, а четвертого — осенью 1992 года. В настоящее время идет подготовка к пятому конкурсу, финал которого состоится в 1996 году.

В буклете, выпущенном к четвертому конкурсу, было напечатано несколько страниц фотографий лауреатов предыдущих конкурсов, которые упрочили свое положение в мире оперы. Некоторые из них, например Сьюзен Дан и Каллен Эспериан, успешно начали свою карьеру и уже спели ведущие партии в «Ла Скала» и в «Метрополитэн-Опера». Упоминались пятьдесят пять «наших» певцов, но еще больше имен не попало в буклет — это были те певцы, которые приобрели известность уже после напечатания буклета. Но и пятьдесят пять — это хорошее число профессиональных певцов, которых открыл миру конкурс в Филадельфии. Мы все гордимся ими.

На филадельфийском конкурсе не всегда и не все проходило гладко. Когда мы собирались представить победителей третьего конкурса в постановке оперы «Любовный напиток», случилось непредвиденное почти катастрофа, которая могла лишить наших лауреатов возможности спеть в опере. И то, как мы нашли выход из того ужасного положения, лишь подтверждает нашу решимость дать победителям их шанс.

Репетиции оперы «Любовный напиток» проходили прекрасно: с вдохновением и энергией, которых можно ожидать от молодых певцов, получивших первый раз возможность выступить на профессиональной сцене. Генеральная репетиция в здании Академии музыки прошла хорошо. О филадельфийском конкурсе, об участии его лауреатов в спектаклях было уже широко известно. В том году мы ожидали зрителей и из других городов. Менеджеры, музыкальные агенты и другие оперные профессионалы приехали со всей страны, чтобы послушать молодых певцов (именно об этом мы и мечтали). Газеты печатали много предварительных материалов. Нам дали знать, что собираются приехать критики из Нью-Йорка. Даже несколько моих друзей из других городов сообщили, что приедут в Филадельфию. Уверен, они поговаривали: «Давайте съездим, послушаем этих певцов, которых открыл Лучано».

Во всей этой суматохе в день первого спектакля я переживал больше за других певцов, чем за себя. Неморино — одна из моих любимых ролей. Я знаю ее очень хорошо (как и любую другую), потому и не беспокоился о собственном выступлении. К тому же я чувствовал, что «в голосе», а это отрадно, когда переживаешь за других.

В день премьеры в половине четвертого позвонили Джейн Немет и Маргарет Эверитт. Они были так расстроены, что я едва понимал, о чем шла речь. Когда же разобрался, то был просто огорошен: оказалось, что Академию музыки закрыли и наш спектакль вынуждены отменить! Я не верил своим ушам.

Выяснилось следующее. В Академии музыки днем был концерт Филадельфийского филармонического оркестра. Во время антракта, когда публика вышла в фойе, обнаружилось, что зал в аварийном состоянии: им нельзя было больше пользоваться без ремонта. Я узнал, что в последние дни в здании устанавливали эскалатор. Когда рабочие появились здесь в первый раз, то они обнаружили в одной из балок перекрытия трещину. В тот самый день, когда выступал оркестр, они опять поднялись к потолку и увидели, что трещина расширилась — всего чуть-чуть, но вполне достаточно, чтобы могли быть серьезные последствия.

Они сразу же решили, что оставаться в зале, пока не укрепят балку, слишком опасно. Когда оркестр уже был на сцене, а публика вернулась в зал после антракта, объявили, что все зрители должны покинуть помещение. Мне рассказывали, что все выходили спокойно. Но можете себе представить, какой это вызвало резонанс: новость мгновенно разнеслась по Филадельфии. Как только Джейн и Маргарет узнали о случившемся, они немедленно бросились в администрацию Академии музыки. Им заявили, что давать оперу в тот вечер нельзя ни в коем случае. Мои милые друзья были в шоке.

Прежде чем сообщить о несчастье мне, женщины стали перебирать варианты, где еще можно поставить оперу в тот вечер. Но Маргарет считала, что это невозможно. Когда они рассказали мне обо всем по телефону, я спросил: «А почему невозможно?» Они стали говорить о костюмах и декорациях, о том, как трудно сообщить всем, кто купил билеты (их было более двух тысяч), о переносе спектакля в новое помещение. К тому же никак нельзя было дать знать об этом певцам, шестидесяти хористам, музыкантам оркестра.

Я лихорадочно начал искать выход. Мне нравятся большие оперные спектакли с красивыми декорациями и костюмами: считаю, что это имеет большое значение для общего художественного впечатления, но я не забываю, что все-таки главное в опере — музыка и пение. Именно последнее было особенно важно для нас, чтобы продемонстрировать новые таланты. Ведь никто из музыкальных критиков и оперных профессионалов больше не приедет сюда специально, лишь! чтобы послушать «Любовный напиток». Целью их поездки было другое — услышать новые голоса.

Было уже поздно отменять их приезд или переносить спектакль на другое число. Тем более что некоторые уже приехали и даже звонили мне, желая успеха. Если же им придется уехать, сомневаюсь, чтобы они собрались в Филадельфию в другой раз. Для меня же петь в другой день тоже непросто — из-за моего напряженного графика.

Это была катастрофа. Нами было задумано на каждом спектакле менять состав исполнителей, чтобы больше лауреатов имели возможность выступить. Для некоторых из них этот вечерний спектакль был их единственным шансом. Нельзя было примириться с мыслью, что молодые певцы, возлагавшие столько надежд на этот спектакль, не получат такой возможности: наши старания тогда превратились бы в прах.

И тут я принял решение. Позвонил по телефону: «Прошу всех собрать в моем номере через пятнадцать минут».

Когда у меня в комнате собрались все заинтересованные лица — Джейн, Маргарет с помощниками, дирижер, декораторы, костюмеры, режиссер-постановщик, — я сказал, что мы должны найти другое помещение для спектакля, даже если придется исполнять его без декораций и костюмов. Если нет выхода, мы дадим оперу в концертном исполнении. Они сообщили, что подходящего театрального помещения нет (они уже звонили), да и нет такого большого зала, чтобы усадить более двух тысяч человек.

…Несколько недель назад, когда я приехал в Филадельфию и Джейн привела меня в мой номер, я восхитился видом на Парк-вей с прекрасным Музеем изобразительного искусства. Выглянув из окна, я спросил Джейн, что это за большая церковь внизу справа. Она ответила, что это собор святых Петра и Павла, главный католический храм в Филадельфии, кафедра архиепископа Бевилагва. Помню также, что она рассказала, как совсем недавно в этом соборе Риккардо Мути исполнял «Реквием» Верди…

— Мы будем петь «Любовный напиток» в церкви, — объявил я всем собравшимся.

Проработав двадцать пять лет в театре, участвуя в грандиозных постановках, где на сцене и за кулисами занято множество людей, я, конечно, знал, что нас могут ожидать всякие мелкие неурядицы, как бы хорошо все ни было подготовлено. Реже возникают большие сложности — так случилось на этот раз. Но берешь себя в руки и начинаешь усиленно размышлять в поисках выхода. Одним это удается отлично, другим нет. Я встречал очень компетентных интеллигентных людей, которые в подобных обстоятельствах просто терялись. В тот день в своем гостиничном номере я мог наблюдать людей этих двух типов.

Мой друг Сандра МакКормик сделала мне как-то комплимент, сказав, что у меня не ум, а рентген, который высвечивает самую суть проблемы. Не знаю, так ли это на самом деле, но если у меня есть такие способности, то я воспользовался ими в тот день в Филадельфии. Среди множества вопросов и проблем я увидел одну, основную: у наших лауреатов должна быть возможность спеть, и именно в этот вечер. Когда я выделил для себя главное, все остальное стало значительно проще.

Мы начали звонить, пытаясь получить разрешение церкви. Но все, что нам удалось, это поговорить со священником, занимавшим скромное место в церковной иерархии Филадельфии. Он сообщил, что архиепископа и «всех» нет в городе, что, к сожалению, он не обладает полномочиями исполнить такую необычную просьбу. Мы умоляли его изменить решение. В конце концов он попросил подождать минуту. Казалось, прошло минут десять. Но вот трубка сказала: «Да». Не знаю, обращался ли он за разрешением на земле или к более высокой власти, но его согласия оказалось достаточно. Было около четырех часов дня — значит, в нашем распоряжении еще четыре часа.

Мой номер превратился в штаб. По двум телефонным линиям, поступившим в наше распоряжение, мы оповестили всех занятых в спектакле, что через четыре часа мы будем давать «Любовный напиток» Доницетти в соборе святых Петра и Павла. Всех, кому мы звонили, просили обзвонить остальных, и новость быстро дошла до всех.

Джейн и Маргарет рассказали, что уже тогда, когда они отправлялись ко мне в гостиницу, телефоны в их офисе звонили беспрестанно. То, что слушателям в Академии музыки было предложено покинуть зал во время концерта симфонического оркестра, явилось новостью для города, которую передали по местному радио и телевидению. Для этого сообщения даже прерывали очередные программы. Мы включили телевизор в номере и сами убедились в этом. Мы были уверены, что почти все в Филадельфии знали о том, что случилось в здании Академии музыки. Те, у кого были билеты на наш вечерний спектакль, звонили, чтобы узнать, как им быть.

До моего решения никто не знал, что отвечать. Теперь же мы могли сказать, куда им нужно ехать. Мы позвонили также на радио и телевидение, и нашу информацию передали сразу же. Меня заверили, что все участники спектакля в курсе: оркестр, работники сцены, осветители должны были посмотреть, что можно сделать в церкви. Билетерам было сказано немедленно быть в соборе.

Устанавливать дополнительное освещение в соборе было слишком затруднительно, и мы решили воспользоваться тем светом, который есть в церкви. Мы хотели поставить для хора эстраду, чтобы было лучше видно, но технические специалисты решили, что это слишком большая работа и за оставшееся время им не успеть. Мы решили — насколько это было возможно — выступать в костюмах и гриме, поэтому были наняты грузовики для перевозки из здания театра в собор всего необходимого. Расстояние было небольшим — всего полторы мили, но это в самом центре, где всегда напряженное движение, да к тому же еще шел дождь.

Можно было сойти с ума от телефона, который звонил не переставая. Кажется, нам звонили все, кроме президента Соединенных Штатов, спрашивая, что происходит. У нас не хватало телефонов, чтобы сделать все нужные звонки. Наш сотрудник по связям с прессой Кэрол Саргаула оперативно сняла для себя номер в отеле «Четыре времени года». Это позволило ей связываться с прессой, освободив тем самым наши телефоны.

Конечно, еще не все было сделано. Одну из служащих Джейн — Мириам Левин — отправили в церковь, чтобы она проследила за всем на месте. Найдя помещение рядом с центральной частью собора, она распорядилась сложить там костюмы и оборудование для гримерных. Стали уже прибывать музыканты с инструментами и пюпитрами, певцы, хористы, рабочие сцены. Наконец стали собираться зрители, которых Мириам не впускала: люди вынуждены были ждать под дождем у церкви. Конечно, самая трудная работа была у Мириам. Каждые десять минут она звонила нам из кухни в доме приходского священника позади собора и докладывала, что церковь превращается в сумасшедший дом. Никто из тех, кто появлялся в церкви, не имел представления, что делать или куда идти. Мириам и ее помощники тут же решали все вопросы. Она сообщила, что одна из проблем — не пропустить прессу, которой стало известно о наших планах. Много журналистов толпилось у церкви. Это был как раз тот случай, когда они начнут писать о возникшем затруднении, все преувеличат и превратят все чуть ли не в катастрофу.

Через какое-то время все — они внизу и мы наверху — стали представлять себе, что нужно делать и как обстоят дела, которые вроде бы шли сами собой. Затаив дыхание, я смотрел сверху на церковь, видел, как в нее вбегали или выбегали люди — совсем как в моем номере, где тоже туда-сюда бегали люди. Казалось, что все постепенно налаживается, поэтому я сел, чтобы успокоиться и поразмыслить. Джейн потом рассказывала, как я тихонько сидел, а вокруг все носились, как сумасшедшие. Не помню точно, о чем я тогда думал, но когда уверился, что певцы смогут петь, что представление состоится, то расслабился и даже почувствовал, как мне нравится все происходящее.

Мне было по душе, как люди бросались исполнять то, что было нужно: они не ждали, пока им укажут на то или другое, а сами решали, что делать. Люблю, когда каждый думает и трудится ради общей цели. Еще утром они не представляли, что такое может случиться. Для всех нас это было какое-то захватывающее приключение. Думаю, что любому из тех, кто бегал внизу, врывался в мою комнату или вел через город грузовик с костюмами, все это нравилось так же, как и мне.

Но вдруг взорвалась еще одна «бомба». Мириам позвонила из церкви и сообщила, что более высокое начальство филадельфийской католической церкви пересмотрело прежнее решение и теперь запретило нам представление. Все было настолько серьезно, что даже заперли церковные двери. Туда уже нельзя было войти, но — что еще хуже — нельзя было и выйти. Мириам звонила из пасторской кухни, чтобы сказать, что сама в ловушке. Ситуация была совсем скверной.

Похоже, кто-то из духовенства вспомнил, что несколько лет назад папа издал распоряжение, запрещающее во всем мире исполнение светской музыки в католических храмах. Понятно, что «Реквием» Верди, исполненный Мути в этой церкви, был музыкой церковной. Веселая же опера Доницетти — это история о деньгах и юной любви, это настоящая светская музыка.

Да, это действительно была проблема! Кто-то спросил меня, знаком ли я с папой. Я встречал его преосвященство, даже пел для него, но мне и в голову не приходило, что этого достаточно, чтобы обратиться к нему с такой просьбой.

Мы лихорадочно обсуждали ситуацию. Сегодня один раз мы уже оправились от потрясения. Не было уверенности, что мы сможем справиться и во второй раз. Никто не имел представления о том, что же делать. Церковные иерархи понимали, как все это важно, — и для молодых певцов, и для города. Если они сказали сначала «нет», потом «да», потом опять «нет», это действительно значит «нет».

Надо было сделать последнюю попытку. Мы звонили и умоляли церковные власти сделать для нас исключение, рассказали обо всех наших усилиях за последние несколько часов, когда надо было всех оповестить, дать объявления по телевидению, доставить людей и оборудование к собору. Я даже подумал, а не сказать ли, что любители итальянской оперы всю эту музыку — Верди, Россини, Беллини, Пуччини и Доницетти — считают церковной. Но я не зашел так далеко.

Очевидно, Бог тоже любит эту музыку, потому что церковная администрация передумала: все было улажено, представление разрешили. Оказалось, что один из членов жюри на конкурсе вокалистов был известным в филадельфийской церковной среде католиком. Он-то и воспользовался своим влиянием, чтобы разрешить нашу проблему. Не знаю, как это ему удалось, но я просто счастлив, что так вышло. Позвонила Мириам, чтобы сказать, что двери открыли, и все уладилось.

Думаю, именно в этот момент Джейн и заметила, как я сидел тихонько.

Не было еще и шести часов, а у собора уже тол пился народ. Шел дождь, а люди казались счастливыми. Они стояли в очереди и мокли, ожидая, когда начнут впускать. Мы решили сообщить зрителям три вещи: независимо от мест, указанных в билетах, места выбирают те, кто пришел первым; если не согласны — могут получить назад деньги; если они вошли, то Ими уже никто не занимается. Оказалось, что почти все предпочли войти. Хоть с этим не было затруднений: люди были на удивление чуткими и дружелюбными.

Пора было и мне одеваться и гримироваться. Но опять возникла сложность: программы были напечатаны, но мы о них забыли, и они остались в Академии музыки. Войти же туда не позволят никому — это опасно.

Вы можете сказать, что программы не столь важны для спектакля, и будете правы. Но в данном случае они были очень важны для победителей конкурса, которые надеялись быть представленными агенту или даже получить возможность ангажемента. Но даже для этой цели программа — не главное: кто захочет, сможет и так получить необходимую информацию. Но, имея дело с неизвестным, хотя и талантливым певцом, агенты обычно бывают осторожны. Поэтому нужно облегчить им задачу. Когда четко напечатаны имена исполнителей и названия городов, откуда они приехали, — это порой означает, что менеджер позвонит тебе.

Молодой помощник режиссера вызвался поехать в здание Академии и привезти программы, даже если ему придется стрелять. Не знаю, воспользовался ли он оружием, но съездил он не напрасно. В тот день было столько героев, что невозможно их всех упомнить.

Волнение нарастало. В телевизионных новостях уже показывали толпу у собора. Я мог наблюдать ее на телеэкране или видеть из окна номера. Толпа была больше, чем мы ожидали. Здесь были не только зрители. Казалось, внизу на площади собралась почти вся Филадельфия, чтобы посмотреть на происходящее.

Но даже с учетом того внимания, которое проявили к нашей проблеме средства массовой информации, мы должны были быть уверены, что все зрители, купившие билеты заранее, в курсе происходящего. Поэтому мы повесили у парадного входа и артистического подъезда Академии музыки объявления о переносе спектакля в собор святых Петра и Павла. Было ясно, что начать ровно в восемь нам вряд ли удастся, потому что даже опоздавшие в Академию музыки должны иметь время доехать до церкви.

Мне хотелось поскорее оказаться в церкви и пожелать певцам удачи. Хотя мой гостиничный номер весь день полон людей (Джейн называла его «штабом»), главные «боевые действия» разворачивались внизу, и я хотел в них участвовать. В костюме и гриме я был уже готов к выходу, но Джейн заявила, что она еще не одета. Я не понимал почему — обычно она такая организованная, энергичная. Это было на нее непохоже. К тому же она знала, что я всегда прихожу на спектакль вовремя и терпеть не могу ждать. Она вышла из ванной комнаты еще не причесанная, на что я сказал, что через пять минут иду в лифт. Только потом я узнал, что Мириам позвонила из пасторской кухни и попросила Джейн задержать меня: в соборе еще был хаос, и Мириам боялась, что я расстроюсь и могу отказаться петь. Они чуть не сошли с ума от беспокойства. Но, во-первых, устроить спектакль в церкви — это была моя идея. Я знал, что в последние 4–5 часов мы перевозили все необходимое для постановки из одного здания в другое. Они что, думали, это все будет легко? Неужели они могли предположить, что я стану «фокусничать» в такое время?

А что творилось на улице! Церковь окружили многотысячные толпы людей. Зрителей еще не пускали, и они стояли и ждали под дождем. С той минуты, когда мы с Джейн спустились в вестибюль гостиницы и потом шли ко входу в церковь (каких-нибудь сто метров), нас окружали репортеры, телекамеры, юпитеры… Было очень похоже на то, что-либо выиграли Кубок мира по футболу, либо случилось какое-то большое несчастье: каждый протягивал к нам свой микрофон, задавал вопросы, на которые я пытался ответить, заверяя всех, что спектакль пройдет хорошо.

Я торопился войти в церковь: для моего горла нет ничего хуже холодной сырой погоды, поэтому мне не хотелось стоять под дождем и много говорить. Может, спектакль и провалится, но хотя бы не по моей вине. Внутри церкви было, конечно, еще много неразберихи, но я видел, что все постепенно налаживается. Певцы стояли впереди, почти все были в костюмах. Позади них на поставленных рядами стульях разместился хор. Сбоку стояли пюпитры и стулья оркестра. Все были готовы. Убедившись, что все в сборе, мы открыли двери для зрителей. Ворвалась толпа, и мне подумалось, что никогда больше я не увижу столько счастливых, взволнованных лиц. А ведь эти люди только что терпеливо стояли под дождем!

Дирижировал мой хороший друг Эмерсон Бакли из Майами. (Он был дирижером на многих моих концертах в различных местах.) Через несколько лет Эмерсон умер. Он уже и тогда плохо себя чувствовал и дирижировал, сидя в инвалидной коляске. Примечательно, что, даже чувствуя себя плохо, Эмерсон дирижировал оперой на Таймс-сквер под Новый год. У него всегда были грубоватые, резкие манеры, и когда он ехал в «своей инвалидной коляске по центральному проходу, то приговаривал: „Скажите только, куда мне ехать, и давайте начинать“».

Во время всей этой кутерьмы кто-то в гостиничном номере заметил, что все это очень напоминает один из старых фильмов с Джуди Гарланд и Микки Руни: когда они не смогли получить зала и устроили шоу в дедушкином амбаре. Хотя я и вырос в Италии, но помню те старые фильмы, — и все мы посмеялись над этим сравнением. Что касается Эмерсона, то для него здесь не было ничего похожего на фильм с Джуди Гарланд или на какой-то другой. Он был профессионалом, и, где бы ему ни пришлось выступать, он хорошо знал свое дело. Замечательный человек!

Церковь заполнялась зрителями, певцы, хор и оркестр были на месте. Я перестал думать о постороннем и сосредоточился только на спектакле, который мне предстояло петь. Я уже не помню подробностей, помню только, что все прошло замечательно. Каждый пел на пределе своих возможностей (не исключая и меня). В соборе музыка звучала просто фантастично, а публика была такой благодарной. Невозможно передать то особенное ощущение, которое испытали мы после такого спектакля. Уверен, что никто из молодых певцов, даже после выступления в «Метрополитэн» или в «Ла Скала», не забудет впечатлений от того нашего представления. Я пел и в «Метрополитэн», и в «Ла Скала», но того трепета не забуду.

Мы дали в церкви еще один спектакль, и он тоже прошел с успехом. Невозможно испытать то вдохновение, которое было, как и на первом представлении. Архиепископ (теперь кардинал) Бевилагва вернулся в Филадельфию и пришел нас послушать. Он был очень любезен и сказал нам много приятных слов, а также то, что был рад помочь нам показать зрителям наш спектакль. Он также заметил, что сожалеет о возникших сложностях со спектаклями, но во всей этой драматической ситуации он увидел и положительный момент: благодаря всему происшедшему мы познакомились.

Конечно, я выразил ему глубокую признательность и сказал, что опера, исполненная в таком прекрасном соборе, останется незабываемым впечатлением и для меня, и для всех участников постановки. Я даже пошутил, что после первого спектакля мне тоже захотелось отдохнуть вместе с ним.

Однако на этом наши терзания не закончились.

Нам предстояло спеть еще два спектакля «Любовного напитка», а Академия музыки оставалась закрытой на ремонт. Джейн узнала, что свободен театр на Брод-стрит, позади Академии, который в день нашей премьеры был занят. Это было намного лучше, чем выступать в церкви: теперь мы могли сделать настоящий спектакль — с декорациями, освещением, на оборудованной сцене.

Но новые решения создавали и новые проблемы: зал театра мог вместить лишь около двух третей зрителей, купивших билеты в Академию музыки. Арифметика была простая — вместо двух спектаклей надо дать три, тем более что в этом случае больше наших молодых певцов получали возможность выступить.

Мне нравится разрешать проблемы, находить неожиданные решения. Думаю, что у меня это получается. Я люблю давать советы друзьям, когда они приходят ко мне со своими затруднениями. В кризисной ситуации, подобной той, с которой мы столкнулись в Филадельфии, когда в нашем распоряжении было очень мало времени, самое главное — оставаться спокойным и мыслить логически, и прежде всего — сосредоточиться на самом важном. Такие ситуации полезны для всех нас, они заставляют острее чувствовать жизнь: голова работает яснее, кровь в жилах бежит быстрее. Если в жизни все идет слишком гладко, становится неинтересно.

Но, конечно, в жизни тенора, поющего в опере, нет гарантий, что все всегда будет гладко.