Глава 5: ФИЛАДЕЛЬФИЙСКИЙ КОНКУРС ВОКАЛИСТОВ

Глава 5: ФИЛАДЕЛЬФИЙСКИЙ КОНКУРС ВОКАЛИСТОВ

К концу 1970-х годов как оперный певец я достиг такого успеха, о котором и не мечтал: пел во всех крупных оперных театрах мира, исполнил многие оперные партии. Правда, не все — еще оставалось немало других. Участвуя в телевизионных концертах, я стал известен не только любителям оперы. Мои записи хорошо продавались. И я уже мог сказать себе, что действительно чего-то добился. Но что с этим делать?

Этот вопрос мучил меня. Пока есть голос, можно продолжать петь в опере, делать записи, давать концерты. И делать все с большим желанием, потому что я люблю это. Хотя у меня не было намерения отказываться от этого, все же хотелось попытаться сделать что-то большее, что-нибудь такое, что могло бы помочь начинающим певцам.

Все чаще приходила мысль о проведении вокального конкурса. Я никогда не забывал, какое значение для меня имела победа на конкурсе в Реджо-нель-Эмилия в 1961 году: она совершенно изменила мою жизнь. До конкурса я был просто начинающий певец, мечтавший об оперной карьере, но такой же далекий от нее, как и многие другие.

Была еще одна причина, почему мне нравилась идея о проведении вокального конкурса, — я люблю работать с молодежью. Как бы я ни был занят, всегда нахожу время для начинающих певцов, стараюсь их выслушать, помочь, дать совет. Летом, когда я отдыхаю в Пезаро, в мой дом часто приезжают люди, с которыми у меня немало дел. И они бывают недовольны, когда я прерываю нашу встречу, чтобы послушать начинающих певцов, когда те приходят, держа в руках ноты. Я просто обязан это делать. Но в то же время я отдавал себе отчет в том, что помочь молодым можно более организованно и более действенно регулярно проводимым конкурсом вокалистов.

Однажды в январе 1980 года ко мне в Нью-Йорк приехали из оперного театра в Филадельфии — Академии музыки — и предложили спеть на их сцене. Я ответил, что с радостью опять выступлю у них, но у меня есть кое-что получше: почему бы вместо моего выступления не организовать вокальный конкурс, а потом я спою в спектакле с победителями? Можно пригласить молодых певцов со всего мира, они будут состязаться передо мной и другими членами жюри. Затем, когда мы назовем лауреатов, я поставлю с ними оперу. И все это — под эгидой оперного театра Филадельфии. Гости очень удивились: они ожидали услышать от меня не это. Но после обсуждения приняли мое предложение.

Мне всегда нравилась Филадельфия. Хотя она находится недалеко от Нью-Йорка, но это совсем другой, непохожий на него город (это как Модена отличается от Милана). У меня много знакомых в Филадельфийском оперном театре, и мы с ними в добрых отношениях. В здании городской оперы — Академии музыки — замечательная акустика, а это немаловажно для начинающих певцов: на прослушиваниях они изо всех сил стараются прозвучать как можно лучше. У них достаточно поводов для тревоги и без плохой акустики. В Филадельфии много любителей оперы. Кроме того, с городом хорошее сообщение.

Когда филадельфийцы согласились, я был счастлив. А потом стал думать: «Что же я затеял?..»

Чудесная женщина Джейн Грэй Немет, работавшая с генеральным директором Филадельфийской оперы Маргарет Эверитт, согласилась стать директором-распорядителем конкурса. Джейн хорошо относится к певцам, энергична и компетентна. Но, хорошо зная себя, я не мог передоверить ей все. Мне интересно в конкурсе все — с самого первого дня. И так всегда и во всем. Хотя мы с Джейн соглашались по основным вопросам, я часто доводил ее до отчаяния.

Терпеть не могу делать что-то наполовину. Для меня задумать конкурс и перепоручить все другим — значит сделать дело наполовину. Вероятно, потому меня и обвиняют в том, что я пытаюсь все взять под свой контроль. Но я принимаю близко к сердцу то, что делаю, особенно судьбу молодых талантов, которые хотят пробиться в нашем непростом мире, и не могу оставаться в стороне только потому, что и без меня есть прекрасные специалисты.

У меня было свое твердое мнение насчет условий конкурса: кто может принять в нем участие, как подавать документы, какую программу исполнять. Вникал я даже в мелкие детали: эмблема конкурса, цвет бланка для заявления и так далее. Мне хотелось знать, какие будут афиши, как будут выглядеть рекламные объявления. Обсуждать всякие мелочи было бы просто, живи я в Филадельфии, но я находился то в Японии, то в Мадриде. Потому Джейн из Филадельфии было трудно держать меня в курсе всего, она прилагала большие усилия для того, чтобы на таких расстояниях я мог «совать нос» во все дела. Я убедил присоединиться к нашему делу своего старого друга маэстро Антонио Тонини, чтобы использовать его большой опыт. Несколько лет он был моим педагогом-репетитором, и я очень дорожу его мнением. Я был очень рад, когда он согласился работать с нами. Он должен был помогать нам в поисках кандидатов на участие в конкурсе и летать по всему свету, чтобы послушать новые голоса в то время, когда я буду занят.

Наконец 19 апреля 1980 года мы все собрались в отеле «Барклай» в Филадельфии, где в связи с объявленным конкурсом Антонио провел пресс-конференцию. Журналистам объяснили цель проведения конкурса вокалистов, подчеркнув при этом необходимость самой полной информации, чтобы как можно больше певцов узнали о нем. Мы сообщили, что прослушивания состоятся не только в Филадельфии, но будут проходить по всему миру — для любого певца, кто захочет принять участие в конкурсе.

Мы рассказали об усилиях, которые нам придется приложить, чтобы найти подающих надежды певцов, о создании консультативной комиссии из выдающихся музыкантов разных стран. Еще раньше им были направлены письма с просьбой рекомендовать молодых певцов, которые, по их мнению, могут участвовать в конкурсе. Объявления о предстоящем состязании были разосланы в музыкальные учебные заведения и небольшие оперные труппы. То есть мы сделали все, чтобы быть уверенными: любой певец, мечтающий об оперной карьере, узнает о нашем конкурсе.

Реклама привлекла внимание прессы. Некоторые журналисты даже спрашивали, не означает ли мое участие в организации конкурса, что я прекращаю свою оперную карьеру. Когда я заверил их, что пока не собираюсь делать этого, они были удивлены: с чего бы это певец в расцвете сил берется за проект, отнимающий столько времени? Много ли я заработаю на этом? Но еще больше они удивились, узнав, что я не получу за это ни пенса. Может быть, поэтому пресса и стала писать о нас много и восторженно: тенор, работающий бесплатно! Это что-то новенькое…

Как бы то ни было, пресса помогла нам оповестить всех о предстоящем конкурсе. Джейн принялась писать письма дирижерам и певцам по всему миру, чтобы удостовериться, что они слышали о конкурсе, и заодно попросить рекомендовать певцов для прослушивания. Вскоре после пресс-конференции я собирался в турне по Соединенным Штатам с «Метрополитэн-Опера», и Джейн организовала так, что я смог прослушать певцов в Техасе, Сан-Франциско и Бостоне. Сама же она стала подготавливать прослушивания в Европе.

Вскоре мои друзья из музыкального мира стали присылать нам рекомендации. Например, об одном певце мы узнали от Курта Адлера, руководителя оперы в Сан-Франциско: он посоветовал прослушать молодого тенора в Исландии. Я сделал так, чтобы по пути в Европу на летние каникулы остановиться в Исландии. Но молодой тенор уже улетел в Европу, чтобы мне было удобнее прослушать его там.

В то лето я слушал певцов в Лондоне, Париже, в разных городах Италии. Приезжала Джейн и встречалась с представителями агентств, имевших контракты с певцами. Но сотрудничать с этими людьми оказалось сложнее, чем с другими представителями музыкального мира: все они знали, даже покровительствовали молодым певцам, но боялись, что их «откроют» на филадельфийском конкурсе. Может быть, они боялись, что их протеже не оправдают ожиданий? Конечно, они были вправе опасаться, что их певцы не станут победителями.

Тем не менее мы решили во что бы то ни стало собрать лучших певцов со всего света. Мы были уверены, что эти агенты знают об еще неизвестных талантах. Джейн пыталась убедить их позволить нам прослушать молодых певцов. Ей удавалось находить певцов и самостоятельно. Действуя через консульства, консерватории, она смогла найти молодых певцов даже в Турции и Египте.

На предварительном прослушивании я обращал внимание прежде всего на голос — это главное. Представляю себе страшное волнение певцов на прослушивании, когда так много зависит от мнения тех, перед кем поешь. Конечно, любой из них, мечтающий о профессиональной сцене, должен научиться владеть собой, но нельзя требовать, чтобы они умели справиться со своим волнением в самом начале карьеры.

Знал также (мне потом говорили об этом), что они робели передо мной, перед моим авторитетом в опере. Поэтому я старался убедить их, что я только человек, который сочувствует всем певцам. Даже если мне голос не нравится и я чувствую, что у человека мало шансов, то я всегда постараюсь дать какой-нибудь совет, чтобы у певца не сложилось впечатления, что его судьба мне безразлична.

В ту осень Маргарет Эверитт из Филадельфийского оперного театра попросила меня спеть в благотворительном концерте в фонд конкурса, что я и сделал с большим удовольствием. Администрация театра отдавала много времени и сил конкурсу вокалистов, который требовал немалых материальных затрат. Поэтому спеть на концерте, чтобы помочь собрать средства для проведения конкурса, было самое малое, что я мог сделать.

Зимой Джейн еще раз слетала в Европу: она была в Мюнхене, Цюрихе, Будапеште, Милане и всегда и везде находила певцов. Она брала с собой рулоны афиш и следила за тем, чтобы их расклеивали именно там, где их могли увидеть начинающие певцы, — у театров, музыкальных школ, в любом другом подходящем месте.

В феврале 1981 года — как раз через год после нашей первой рекламы — в Модене прошел европейский полуфинал конкурса. На прослушивания приехали семьдесят певцов из восьми стран. В жюри вместе со мной были Маргарет Эверитт, Антонио Тонини, Тибор Кантона, Бруно Бартолетти, Арриго Пола — мой первый педагог по вокалу, который все еще принимает активное участие в музыкальной жизни Модены.

Региональные прослушивания проводились по одной принятой схеме, поскольку большинство певцов были из одной страны, говорили на одном языке, одевались похоже. Но на полуфинал в Модену певцы прибывали со всей Европы. Наш конкурс становился поистине международным событием. Слышалась разноязыкая речь, здесь можно было увидеть разные стили одежды, разные этнические типы — от темноволосых греков до белокурых скандинавов.

Джейн рассказывала, что в городских ресторанах она встречала молодых певцов, оживленных, взволнованных предстоящими соревнованиями. Владельцы ресторанов и жители Модены были рады гостям и старались хорошо их принять. В моем городе пение традиционно пользуется любовью, и моденцы гордились, что у них проводится такой серьезный вокальный конкурс.

Концертмейстером был мой старый друг Леоне Маджиера. Он прекрасный дирижер и блестящий аккомпаниатор — он выступал с выдающимися певцами. Для этих молодых людей стоило приехать в Модену даже ради возможности выступить с таким дирижером, как Леоне, независимо от того, изменится что-либо у них в жизни после конкурса или нет.

В последний день прослушиваний в замечательном моденском театре «Коммунале» силами тридцати двух певцов был дан концерт, открытый для публики. Его передавали и по телевидению. Мы постарались, чтобы в нем выступило как можно больше молодых артистов. Концерт продолжался четыре с половиной часа, но никому не показался затянутым. Публика приняла певцов очень хорошо, и в конце вечера устроила настоящую овацию. Все мы были счастливы, а я — больше всех. После концерта для всех участников я дал обед в загородном ресторане недалеко от Модены.

Постепенно список финалистов все увеличивался. Мы были рады, хотя это означало, что потребуется приобрести больше авиабилетов и увеличить прочие расходы. Но нашей целью оставался поиск новых певцов, и мы продолжали наше дело. Проводя прослушивания в разных странах, мы еще неясно представляли себе, сколько же человек приедет на финал в Филадельфию.

Для американских певцов полуфинал состоялся в марте 1981 года в Нью-Йорке. В городе в это время были снежные заносы, что несколько затрудняло проведение конкурса. Я по многим причинам сочувствую тем, кто хочет петь, но главное заключается в том, что голос такой деликатный, такой непредсказуемый инструмент. Снегопады, конечно, не облегчали нашу жизнь, но все певцы оказались храбрецами: им могло помешать приехать и спеть разве что сильное землетрясение.

Прослушивания проходили в Гудман-холле около Линкольн-центра. За несколько дней я, Маргарет Эверитт и маэстро Тонини прослушали девяносто певцов из двадцати двух штатов США и из семи стран Американского континента. Молодым певцам аккомпанировал мой друг и мой концертмейстер на сольных концертах Джон Вустман. Как и в Модене, каждый из участников, даже если он не попадал в финал, имел возможность спеть под аккомпанемент высококлассного музыканта.

Нам очень хотелось организовать прослушивания и в Южной Америке, поскольку мы знали, что там много прекрасных молодых голосов, но что у них мало возможностей проявить свой талант — гораздо меньше, чем в Европе и в Соединенных Штатах. Даже для молодого Карузо в Южной Америке было бы трудно пробиться на мировую оперную сцену. Поэтому мы организовали прослушивания в бразильском городе Сан-Паулу, и маэстро Тонини вылетал туда.

Меня обрадовало и даже несколько изумило, что прослушивания в Сан-Паулу стали для города крупным событием. На заключительный концерт молодых певцов пришла непростая публика — бизнесмены, политики, дамы в драгоценностях. Может быть, мы пробудим там новый интерес к пению, даже если не все молодые бразильские певцы победят в Филадельфии?..

Мне тогда подумалось, как все же это забавно: ведь пышные общественные мероприятия не являются главным в моей жизни. И конечно же, я не думал о них, когда был занят напряженной работой по прослушиванию певцов и подведению итогов полуфиналов. Но если элите Сан-Паулу захотелось подбодрить своих начинающих певцов, это совсем неплохо. Итак, из Сан-Паулу на финал конкурса в Филадельфию были приглашены еще шесть певцов.

Хотелось бы отметить особенность предварительных прослушиваний. Даже для тех певцов, кто не прошел в финал, это была хорошая практика. У них появилась возможность спеть перед профессиональными певцами из местных оперных театров, а это не так-то просто, не будь прослушивания.

Например, когда я летал в Портленд, штат Орегон, чтобы петь в новогоднем концерте в 1994 году, то провел там прослушивания местных певцов. Так как в Портленде у меня было не слишком много времени, то мы попросили директора Портлендской оперы Роберта Бейли провести предварительный отбор желающих участвовать в конкурсе. Из этих певцов Роберт отобрал для меня тех, кого должен был прослушивать я. Так вот, даже для тех, кого мы не отобрали, спеть перед руководителем местного оперного театра — редкая возможность. Помню, когда я начинал свою карьеру, добиться такого рода прослушивания было нелегко.

Наступил май 1981 года, когда в Филадельфии должен был проводиться финал конкурса. В Филадельфию со всего мира прилетели семьдесят семь предварительно отобранных кандидатов. Джейн и другие работники оперного театра договорились разместить певцов на все время их пребывания в Филадельфии в семьях — по одному человеку в семью.

Если вдуматься, то это замечательно! Семьдесят семь семей — это очень много. В Италии это целая деревня. Невероятно, как они смогли найти такое количество людей, которые были бы рады принять к себе в дом незнакомца? Да еще возить его на машине, переводить ему и вообще заботиться. Уверен, что это говорит о многом в характере филадельфийцев, а может, и американцев вообще. Не думаю, чтобы в Европе с такой охотой брали в дом чужих людей, как бы прекрасно они ни пели.

17 мая, в день открытия конкурса, был большой официальный прием, а на следующее утро — пресс-конференция для журналистов, съехавшихся в Филадельфию. Некоторые представители прессы и музыкальные агенты приехали из-за границы, что нас приятно удивило. Когда конференция закончилась, мы приступили к работе.

Первой пела красавица из Техаса Мэри Джейн Джонсон. По-моему, это был типичный случай: у нее был великолепный голос, но только во время подготовки к конкурсу она серьезно задумалась о профессиональной сцене. Она уже была замужем, имела ребенка и потому сомневалась, стоит ли продолжать заниматься пением. Позже она рассказывала, что ее мужу не хотелось бы, чтобы на старости лет она стала его упрекать. И он настоял на том, чтобы жена участвовала в конкурсе вокалистов, хотя это значило расставание с ним и ребенком, а в случае победы — еще более долгие расставания.

Я сидел в темном зале Академии музыки — чтобы певцы на сцене не видели меня, не отвлекались и не нервничали. На столике стояла лишь небольшая лампа, чтобы можно было делать пометки, и микрофон, чтобы я мог говорить с певцами, не напрягая голоса. Одна участница потом рассказала, как ей казалось, что она находится в доме с привидениями: из темноты раздается голос, который просит петь мягче или медленнее, с чувством, попытаться снова… Она говорила, что ощущала себя Джуди Гарланд, стоящей перед Великим Волшебником. Об этом было столько разговоров, что теперь во время конкурса в зале горит свет.

После долгого и утомительного дня — было прослушано, наверное, около двадцати пяти человек — мы пришли к выводу, что наши надежды найти хороших певцов оправдываются. Музыкальный критик из «Нью-Йорк тайме» Джон Роквелл, который присутствовал в первый день, писал, что «уровень соревнующихся представляется довольно высоким». Нас этот отзыв очень ободрил: это была похвала не только молодым певцам, но и всем нам.

Организаторы конкурса очень старались распределить певцов так, чтобы им не нужно было ждать подолгу своего выхода. Но все равно приходилось сидеть за кулисами часами, дожидаясь своей очереди. В результате они еще больше нервничали. Мы старались что-то делать, объясняли, что ожидание и волнение — это неотъемлемая часть жизни певца.

Когда на сцену выходил новый певец, я работал с ним столько, сколько позволяло время: просил спеть другую арию, спеть что-то иначе, прийти на следующий день, если в этот день он плохо себя чувствовал. Именно поэтому у нас уходило так много времени на прослушивание. Я видел, как Джейн то и дело поглядывала на часы.

На сцену вышел один молодой баритон, который изумительно пел на прослушивании в Италии. Я видел, что с ним что-то не так. Спрашиваю:

— Вы хорошо себя сегодня чувствуете? Может, подождете пару дней и придете потом? Мы еще будем здесь.

Он смутился и ответил:

— Нет, нет! Уверяю вас, маэстро. Я прекрасно себя чувствую.

Но он спел не так хорошо, как на прослушивании в Европе, и не оказался среди лауреатов конкурса. Позже я узнал, что в тот день у него был грипп, но он из гордости или боязни не признался в этом. Часто певцы считали, что это их единственный шанс и все равно надо петь. Думаю, что это неразумно.

Ведь ему давали возможность спеть двумя днями позже, но он не воспользовался ею. Если бы он послушал меня, мог бы выздороветь и со своим уже нормально звучащим голосом стать одним из лауреатов. Но я не был единственным в жюри и не мог просить других проголосовать за только потому, что помнил, как он пел раньше.

Мы всегда старались помочь, когда кто-то из конкурсантов плохо себя чувствовал, был болен или даже когда подозревали, что это был просто страх перед сценой. Один начинающий тенор так испугался, когда подошла его очередь петь, что спрятался за кулисами среди декораций. Джейн и другие всполошились: они знали, что у юноши превосходный голос, и пошли его искать.

Отыскав, привели его в одну из комнат и заставили распеться, чтобы он сам убедился, как хорошо звучит голос. Он был в ужасе оттого, что голос пропал, поэтому его пришлось прямо-таки выталкивать на сцену. Спел он прекрасно. Вот и получается, что если бы наши женщины не пошли его искать, может быть, мы и не услышали бы его голоса.

В каком-то смысле мы с Джейн по-разному относимся к певцам. Она оберегает их как мать. Я тоже проявлял к ним сочувствие. (Уж кому, как не мне, знать, что они испытывают?) Но чтобы петь перед зрителем, нужно быть сильным и собранным. Хорошо, когда с тобой обращаются по-матерински за кулисами или вне театра. Но когда выходишь на сцену петь, ты совсем один. Тут не поможет даже мать. Я считаю, что крупный международный конкурс — хорошая проверка, готовы ли вы забыть о материнской опеке и стать настоящим певцом.

Когда на сцену выходил очередной финалист, я пытался установить с ним личный контакт: просил его рассказать о себе. Кажется, я чуть не довел до сердечного приступа одну девушку, когда после ее выступления сказал, заглянув в список:

— А здесь сказано, что у вас меццо.

— Верно, маэстро.

— Неверно. У вас сопрано. Приходите завтра и исполните нам арию для сопрано.

Может, это эгоистично и авторитарно, но я пока еще разбираюсь в пении и имею собственное мнение. Если кто-то допускает грубую ошибку, я не могу сдержаться и говорю об этом.

Почти такая же история случилась с одним певцом с Филиппин. Когда он спел выбранную им арию, я попросил его исполнить совсем другую — «Мои друзья» из оперы Г. Доницетти «Дочь полка». В этой арии девять верхних до (в свое время, в 1972 году, я много над ней работал, когда пел в «Метрополитэн»), поэтому редко кто из теноров настолько дерзок, чтобы спеть ее. Филиппинец же не испугался, начал петь с ходу и спел хорошо. Я испытываю большое удовлетворение, когда добиваюсь, чтобы люди делали больше того, на что они (по их мнению) способны.

Мои советы касались не только пения. У одной красивой девушки было прекрасное сопрано, но на сцену она выходила медленно, уставясь в пол и, когда пела, не распрямлялась. Я спросил концертмейстера Джона Вустмана, который знал ее:

— Что это с ней? Стоит как куль с мякиной.

— Ничего особенного. Такая осанка.

Я отвел ее в сторонку и тихонько сказал, что с таким замечательным голосом ей следует научиться себя «подавать», чтобы выглядеть высокой и значительной. Она вскоре совсем изменилась: этот недостаток легко было исправить. И теперь у нее осанка, как у Каллас (и поет она на крупнейших оперных сценах мира).

Иногда возникали недоразумения из-за незнания языка. Слушая одного певца и зная, что он способен на большее, я разволновался и стал выкрикивать из зала: «Dai! Dai!» (по-итальянски это значит «Давай! Давай!»). Так кричат у нас на футболе. Но это звучало совсем как английское «умирать». Певец решил, что я оцениваю его выступление словами «упал замертво», очень расстроился и хотел уйти. Но Джейн поняла, в чем дело, и объяснила ему.

Естественно, что все участники конкурса нервничали но мы делали все, чтобы они расслабились и чувствовали себя непринужденно. Я даже шутил с ними, давал ласковые прозвища, то есть всячески пытался помочь им в пении. Две певицы-сопрано были уже на большом сроке беременности, и я не мог удержаться, чтобы не поддразнить их, спросив, кто появится первым: высокая нота или младенец. Прослушивать певцов — тяжкий труд, требующий сосредоточенности и определенных способностей. Нельзя отвлечься ни на секунду, иначе упустишь что-нибудь важное, например причину ошибки, влияющей на общее звучание. Каждый голос своеобразен и обнаруживается подчас неожиданно.

Так мы проработали целую неделю. Рабочие дни были долгими, утомительными для всех, иногда и скучными. Известно, что многим оперное пение представляется особенным искусством, интересующим лишь немногих. Но когда вот так посидишь день за днем и послушаешь десятки начинающих певцов со всего света, жертвующих многим, чтобы приехать сюда, испытать, может быть, разочарование или удивление, — начнешь думать иначе. Когда посмотришь на всех этих молодых людей, идущих на риск (а эти певцы — победители среди еще большего числа отобранных на прослушиваниях в их собственных странах), начнешь думать, что опера и пение в ней — не такое уж нераспространенное занятие. Чувствуешь, что эта музыка доходит до самого сердца многих людей и она пребудет с ними долго-долго.

Наступил последний день прослушивания. Пришло время подводить итоги. Из семидесяти семи певцов нам предстояло отобрать около тридцати участников заключительного концерта, назначенного на субботу 23 мая. И уже из этих тридцати мы должны были выбрать победителей. За день до концерта мы собрали всех, чтобы объявить, кто будет петь на концерте.

Сначала выступил я и сказал, что каждый, кто приехал в Филадельфию, уже победитель. Может случиться так, что у тех, кто станет лауреатом, не сложится певческая карьера, а у тех, кто не завоевал призового места, может быть необычная судьба в опере. Конкурс — это не гарантия, а всего-навсего ступенька к успешному развитию карьеры.

Несмотря на все слова утешения, я терпеть не могу эту часть конкурса. Но с самого начала было известно, что ее не избежать. Да, это нелегко для проигравших, а также для нас, назвавших себя судьями. Полагаю, именно поэтому другие видные артисты не занимаются тем, чем я: они не любят делать людей несчастными. Я тоже этого не переношу, но еще хуже другое: некоторые певцы уедут, а их голоса так и останутся неоткрытыми.

Я объявил имена тех двадцати девяти человек, которые должны были петь на следующий день. Когда были названы имена участников завтрашнего концерта, те, кто не оказался в их числе, казалось, спокойно восприняли наше решение. Победителей поздравляли и обнимали, все улыбались. Но, уверен, мы разбили в этот день немало сердец.

Любители оперы могли проходить на наш конкурс без билетов. Но на заключительный концерт билеты мы продавали. Маэстро Тонини и я так продумали программу из арий, чтобы голоса лауреатов прозвучали выигрышно и зрители получили удовольствие. Концерт был превосходный, и мы гордились результатами конкурса.

Но в тот вечер на этом наша работа не закончилась. Предстояло самое трудное: из двадцати девяти превосходных певцов нужно было выбрать победителей. На сцену выходил очередной певец, а мы с маэстро Тонини сидели в зале за столиками с зажженными лампочками, делали пометки и одновременно следили за реакцией публики.

Прослушав последнего певца, мы прошли за кулисы — совещаться. В зале стояла напряженная тишина. Наконец я вышел на сцену и сказал, что Маргарет Эверитт объявит сейчас имена победителей, которых мы просим подняться на сцену. Из двадцати девяти участников мы вызвали девятнадцать человек.

Пресса с недоверием восприняла тот факт, что лауреатов было девятнадцать: они ожидали, что выберут одного-единственного, или, может быть, одного тенора, одно сопрано, одно меццо и одного баса, или одного лучшего исполнителя итальянских опер и одного — опер Вагнера. Но мы стремились не к этому. Нам было необходимо найти лучших певцов. Для нас было и невозможно, и несправедливо выбрать одного и пренебречь другими, столь же многообещающими певцами.

Может показаться, что девятнадцать лауреатов из семидесяти семи, участвовавших в финале в Филадельфии, — это много. Но журналисты забывают, что за год предварительных прослушиваний перед нами прошло более пятисот человек. Если бы мы ограничили себя строгими рамками и выбрали бы одного тенора и одно сопрано (за год прослушиваний!), мы бы пренебрегли другими выдающимися тенорами и пятью блестящими сопрано. Конечно, это странно, что на конкурсе так много победителей, но убежден, что это справедливо. И если бы мы сделали по-другому, мы бы поступили неправильно.

После целого года напряженного труда сотен людей — непосредственных организаторов конкурса, тех, кто помогал нам за рубежом, многих добровольных помощников, семей, принимавших гостей в Филадельфии, и, конечно, всех участников конкурса — мы отобрали девятнадцать певцов, у которых есть все данные для профессиональной карьеры. Другие же пятьдесят восемь получили возможность приехать в новый для них город, выступить с профессиональными музыкантами, услышать оценку компетентных судей, встретить и послушать других молодых певцов своего уровня.

Убежден, что просто победа в конкурсе значит немного, если у вас не будет возможности выступать. Поэтому с самого начала было объявлено, что лауреаты конкурса получат возможность спеть в полной оперной постановке, где я буду исполнять партию тенора (само собой разумеется, бесплатно). Кроме того, некоторые спектакли покажут по телевидению.

Я довольно хорошо знаю мир оперы, чтобы думать, что постановка спектакля силами только лауреатов конкурса, пусть и названного Международным филадельфийским вокальным конкурсом Паваротти, привлечет к себе большое внимание. Оперной публике подавай известные имена. Найти талантливых певцов и помочь им прославиться — вот ради чего мы и затеяли этот конкурс. Но прежде чем они станут известными, на них больше обратят внимания, если они будут петь вместе со мной или с другим признанным певцом.

Прошло ровно двадцать пять лет с тех пор, как я победил на конкурсе Акилле Пери в Реджо-нель-Эмилия, и именно та победа дала мне возможность выступить перед зрителями и критиками. Поэтому для меня было важно дать нашим лауреатам такой же шанс. Принять участие в исполнении оперы гораздо более важно, чем победить в конкурсе, если вы надеетесь добиться успеха в трудном мире оперы. Помогая другим молодым людям, я возвращаю свой долг — как когда-то помогли мне. Приятно думать, что рано или поздно всегда платишь свои долги.

Прошел еще год, прежде чем мы смогли поставить спектакль с победителями конкурса. Мы вернулись в Филадельфию в конце марта 1982 года, чтобы начать репетировать «Богему» Пуччини и «Любовный налиток» Доницетти, которые ставил Джан Карло Менотти. Дирижировать должен был выдающийся итальянский дирижер Оливеро де Фабрициис. (Маэстро Оливсро Де Фабрициису было уже за восемьдесят, и он был нездоров. Наши оперы в Филадельфии стали для него последними.)

Не могу передать, как хорошо мне работалось с молодежью. Это вызывало в памяти ту первую «Богему», которую я пел в Реджо. В то время, много лет назад, все мы были мало кому известны. У нас не было авторитета, который можно потерять, — мы просто сосредоточились на работе и очень старались. Мы были тогда так счастливы и взволнованны, что получили наконец возможность выступить на сцене, — так же, как сейчас наши филадельфийские лауреаты. Их необыкновенный подъем и удовольствие, которое они получали от нашей совместной работы, меня прямо-таки заражали. У всех было особое чувство солидарности.

И мне подумалось, как не хватает этого чувства в сложном оперном мире. Пока мы работали вместе, я хотел, чтобы молодежь относилась ко мне не как к «звезде», а как к коллеге. Иногда это получалось, но всегда оставалась какая-то невидимая преграда между нами. И это меня огорчало. Если они и не относились ко мне как к своему, даже просто находиться рядом с молодыми, у которых все впереди, заставляло меня испытывать те же чувства надежды и ожидания, что и двадцать пять лет назад в Реджо.

Оперные спектакли прошли хорошо, публика принимала их прекрасно. Случилось и еще кое-что. Так как в мире оперы еще не было такого, чтобы известный певец выступал с начинающими, то компания Пи-би-эс решила записать «Богему» для телевидения. Съемками руководил мой друг Кёрк Браунинг — возможно, самый талантливый и опытный телевизионный режиссер (когда речь идет об опере или концерте классической музыки). Телеверсия оперы, осуществленная Кёрком, завоевала награду «Эмми» за выдающуюся классическую программу сезона 1982—83 годов. Это тем более замечательно для нас, что «Богема» — самая популярная опера в истории Пи-би-эс.

7 декабря 1983 года мэр Филадельфии отметил нас наградой за то, что нам присудили «Эмми», и за наш вклад в развитие культуры в Филадельфии. Нам выразили благодарность за то, что мы способствовали международному признанию города, напомнив о его богатых культурных традициях. Я тут же заявил, что мы проведем в Филадельфии и второй конкурс. (Этот вопрос интересовал очень многих.)