«Лейтенантская краснуха»

Сталинград.

Первая минута 1943 года. С Волги дует сиверко. В штабе 13?й гвардейской дивизии — он расположился в водопроводном туннеле, в трехстах метрах от передовой линии немцев — за столом собрались офицеры.

— За Красное знамя над Берлином! — произносит тост генерал Родимцев. Пьют «сталинградское шампанское» — спирт, разведенный снегом.

Пока еще до этого момента, в который непоколебимо верит комдив, далеко. И все же в войне наступил долгожданный и радостный час равновесия. Мощный удар Сталинградского, Юго-Западного и Донского фронтов прорвал фашистскую оборону на флангах и сомкнул кольцо окружения вокруг важнейшей немецко-фашистской группировки на Востоке — 6?й армии генерал-полковника (а позднее фельдмаршала) Фридриха Паулюса.

Но битва еще не выиграна. Далеко нет. «Это не конец, это даже не начало конца, но это может быть концом начала», — заявил тогда в британском парламенте Уинстон Черчилль.

Несмотря на поражение на равнинах между Волгой и Доном, несмотря на огромные успехи зимнего наступления советских войск, немецкая армия еще остается грозной и хорошо функционирующей военной машиной, против которой Красная Армия ведет борьбу один на один.

Летом 1943 года в битве у Курска и Орла фашисты еще раз попытаются перехватить стратегическую инициативу. Они сконцентрируют тут крупные танковые, артиллерийские, авиационные соединения и большие контингенты мотопехоты. Но проникнут лишь на тактическую глубину советской обороны. Восемь километров — не больше. А затем на том месте, которое войдет в историю под названием «Курская дуга», развернется крупнейшая в мировой истории танковая битва. Красная Армия перейдет в наступление, и с этого момента инициатива, от которой зависит исход событий на советско-германском фронте, будет окончательно и бесповоротно принадлежать ей.

«Родная моя Наташенька!

Пишу в спешке с костромского вокзала. Нам только что зачитали приказ о выпуске. Частично я уже снаряжен, остальное получу завтра. С Костромой я уже рассчитался.

Твой лейтенант».

Так пишет Александр Исаевич Солженицын Наталии Решетовской в конце ноября 1942 года, когда уже смыкалось кольцо окружения под Сталинградом.

Именно в это время, когда уже стало ясно, что советские войска больше не будут отступать, Александр Исаевич Солженицын прибывает в действующую армию. В свое время, когда он чистил скребницей лошадей, как рекрут в обозе, он хлебнул немало горького. Но теперь он преисполнен чувства гордости. Молодой офицер, только что окончивший артиллерийское училище, получил назначение в часть особой важности.

В городке Саранске, который Солженицын иронически назовет «три домика на лужайке», сформировалась специальная часть — 796?й Отдельный артиллерийский разведывательный дивизион. Командиром дивизиона был назначен Пшеченко, замполитом — Пашкин. Лейтенант Солженицын становится сначала заместителем, а несколько позже — командиром батареи звуковой разведки.

У Солженицына немалый шанс сделать быструю военную карьеру. Звуковая разведка — особый род войск. 796?й Отдельный артиллерийский разведывательный дивизион находился в резерве Верховного командования. А это означало: только Генеральный штаб и Верховный главнокомандующий (как близок в это время по службе Солженицын к И. В. Сталину!) были правомочны принимать решение о месте и времени его использования. Он был строго засекречен. Узнай о нем враг — и возникнет опасность для готовящихся операций: по месту сосредоточения такого дивизиона немецкие штабные специалисты могли бы разгадать замысел советского командования на определенном участке.

Итак, советские командиры промахнулись, когда назначили Солженицына на эту должность? Быть может, они только не распознали «маску?43».

В то время Солженицын пишет о своем будущем «вкладе в ленинизм». О том, что все, что он будет делать, он сделает ради ленинизма. Он напишет даже больше:

«Летне-осенняя кампания заканчивается. С какими же результатами? Им через несколько дней даст оценку Сталин. Однако уже можно сказать: сильна русская стойкость! Два года руками всей Европы пытался Гитлер сдвинуть эту глыбу. Не сдвинул! И не сдвинет и еще через два года!..»

А 30 июня 1975 года в Вашингтоне тот же Солженицын, обратившись к американским профсоюзным лидерам (АФТ—КПП) с речью, ставил им в вину, что «с этим Советским Союзом в 1941 году вся объединенная демократия мира: Англия, Франция, США, Канада, Австралия и другие мелкие страны вступили в военный союз против маленькой Германии Гитлера» и укрепили «советский тоталитаризм». При этом он даже забыл упомянуть о заслугах страны, в которой он родился, о своих соотечественниках, одолевших фашистское чудовище. А вместо этого стал приветствовать Великобританию и Соединенные Штаты как страны, победившие Гитлера.

…И все-таки кажется, что в 1943 году для Солженицына выгоднее быть исполнительным и верным офицером Красной Армии. В самом начале своей военной карьеры он отвечает не только за дорогостоящую технику, но и, главное, за жизнь специально обученных солдат.

К тому времени, когда пошел третий год войны, Солженицын, в отличие от своих товарищей, двух других ростовских «мушкетеров», все еще не успел понюхать пороху.

Кирилла Семеновича Симоняна профессия хирурга совершенно закономерно привела в медсанбат. Это была — особенно в первый период войны — жизнь далеко не спокойная и тем более не безопасная. Сам Кирилл Семенович поведал об этом: «Довольно часто случалось, что мы вынуждены были передвигать «медпункт» поближе к передовой, а когда мы к ней приближались, то обнаруживали, что наши уже отступили, и мы наталкивались на немцев». И вот Кириллу Семеновичу иногда приходилось откладывать скальпель и брать в руки автомат, чтобы разить врага, вместо того чтобы оказывать медицинскую помощь раненым боевым товарищам.

С Солженицыным он в это время переписывается нерегулярно. Почти совсем ему не пишет. Кажется, что их связь практически прервалась с окончанием ростовского периода их жизни.

У Николая Виткевича в военные годы судьба сложилась не совсем обычно. В 1943 году, когда Солженицын еще чувствовал себя в привычной роли курсанта, Кока (Виткевич) уже был видавшим виды солдатом. Еще в 1941 году он «хлебал фронтовые щи». А это уже кое-что. Ведь тот, кто пережил драму сорок первого, принадлежат к особому солдатскому братству…

То, что Николай Виткевич окончил химический факультет Ростовского государственного университета, и определило его военную судьбу: он командовал полковыми химиками. В Великую Отечественную войну у этого рода войск была весьма своеобразная служба. Хотя фашисты и не осмеливались применять боевые химические вещества, все же считалось, что бдительность и готовность никогда не повредят. Поэтому Красная Армия в течение всей войны держала этот род войск наготове. Войсковые химики были, так сказать, безработными в своей сфере, но успешно помогали саперам, выполняли различные особые задания. Командиры держали их в качестве своеобразного резерва. Таким образом, к 1943 году и Николай Виткевич имел предостаточно возможностей узнать, что такое война.

К моменту прибытия Солженицына на фронт назревают события на Курской дуге. Меры безопасности, по словам Николая Виткевича, естественно, были необычайно строги. Друзья не могли прямо обменяться адресами. Но они оба отличались находчивостью. Кто может, например, запретить двум бывшим студентам университета и поклонникам литературы писать о книгах — да к тому же о книгах классика, весьма в стране почитаемого, — Ивана Сергеевича Тургенева?

Николай Виткевич рассказывает: «Полк, в котором я был командиром роты химической защиты, располагался в местах, которые описаны в тургеневских «Записках охотника». И это позволило мне написать Сане, где же я, собственно, нахожусь. Я просто заметил, что нахожусь там, где жили герои такого-то рассказа Тургенева. И все. Так мы узнали, что удалены друг от друга не более чем на каких-нибудь сто пятьдесят километров».

А по русским меркам сто пятьдесят километров — это совсем рядом.

«Они встретились!» — излишне патетически воскликнет Наталия Алексеевна.

Это короткие встречи двух занятых командиров. Когда Виткевичу удается освободиться вечером, оба друга спорят целую ночь. Их судьба начинает свершаться. Еще не полностью, еще нет здесь непосредственного повода, но основы жизненной катастрофы Николая Виткевича и величайшей интриги Александра Исаевича Солженицына заложены.

Пока же все в порядке.

«Споры урегулированы», — напишет Солженицын Решетовской. В другой раз он назовет Виткевича «единственным человеком», с которым, несмотря на почти годовой перерыв в переписке (речь идет о перерыве между 1943 и 1944 годами), у него лишь незначительные расхождения во взглядах. А еще Солженицын напишет жене, что он и Виткевич как два поезда, идущие рядом, с одинаковой скоростью, так что на ходу можно пересесть из одного в другой.

Что интересует обоих друзей? Политика.

Одна из их встреч, важная для обоих, происходит вскоре после окончания Тегеранской конференции представителей СССР, США и Великобритании. Дипломатические выражения у всех на устах. А так как в ходу было «Заявление трех», то Солженицын, подражая «великим мира сего», в письме Решетовской пишет о «Заявлении двух».

Так какие же проблемы обсуждали друзья? Лишь осенью 1975 года я узнаю правду из уст Николая Виткевича…

В любой армии мира можно создать массу трудностей, если говорить лейтенантам, что они умнее генералов. Впрочем, им и не надо об этом говорить. Они сами до этого доходят. Командирские полномочия не позволяют большинству лейтенантов понять той простой истины, что лишь более высокая степень власти отличает их от рядовых солдат, но «сектор» обзора у них такой же, как и у подчиненных.

Этой детской болезни, так называемой «лейтенантской краснухи», не избежит и Николай Виткевич. Своим быстрым, острым умом, научными знаниями он склонен потягаться с самим Верховным главнокомандующим и маршалами. Он большой интеллектуал, человек с университетским образованием; он не просто офицерик, мечтающий о быстрой и легкой карьере, стремящийся больше приказывать, чем исполнять приказы. Кроме того, он относится к замкнутому солдатскому братству, возникшему из людей, которые сражались на передовой и пережили страшный сорок первый. Пережили отступление. Пережили окружение. Пережили колоссальные потери в людях; и каждый километр оставленной советской земли раздирал их душу стоном.

Он видел недоукомплектованность армейских частей личным составом и вооружением, недостатки в методах, тактике, оперативном искусстве и стратегии. Для него это не просто исторические категории, а его личные впечатления, подкрепленные жизненным опытом. Они врезались в память ужасающими картинами горящих деревень, погибших товарищей, брошенной техники и отступающих колонн, на которые пикируют немецкие «юнкерсы». И в армию победителей Николай принесет с собой горечь былых поражений.

«…С Солженицыным мы критиковали объективные трудности первого периода войны, — скажет мне Николай Виткевич. — Но прежде всего мы критиковали Сталина за ошибки, которые он допустил из-за своего личного произвола и ощущения абсолютной власти. Сегодня наши взгляды — хотя теперь уже, разумеется, о них можно писать — были бы, вероятно, смешными. Короче, нам не нравилось, что Сталину все можно и что зачастую он действовал по-дилетантски. Я всегда полагал, что то, о чем мы с Саней говорили, останется между нами. Никогда и никому я не говорил и не писал о наших разговорах. Я считал их более или менее академическими словопрениями».

Бедный Виткевич! Он даже не мог и предположить, что в тот момент, когда он откровенно высказал Солженицыну свое мнение о его литературном таланте, он уже подписал свой приговор. А их беседы лишь подтвердят это. Однако приговор будет вынесен только тогда, когда это будет более всего выгодно Александру Исаевичу Солженицыну.

Но в одном Николай Виткевич заблуждался. Их взгляды на способности И. В. Сталина сегодня действительно смешны. Это действительно была ярко выраженная «лейтенантская краснуха». Человек, гораздо более компетентный и одаренный, видел вещи иначе, чем лейтенанты Виткевич и Солженицын. Маршал Советского Союза А. М. Василевский, во время Великой Отечественной войны начальник Генерального штаба, военачальник, разгромивший японскую Квантунскую армию, пишет, что было просто поразительно, как быстро росли стратегические познания Сталина, его способность четко оценивать обстановку и принимать правильные, весьма неожиданные решения…

Пока же оба друга мотаются «по путям-дорогам фронтовым» так, как этого требует приказ. Встречаются они действительно изредка, и встречи их коротки.

«Наши вступили в Орел, а где ты?» — пишет Наталия Алексеевна своему мужу. Александр Исаевич тоже в Орле, он вступает в горящий город за атакующими эшелонами.

Александр Исаевич служит в подразделении, которое не является непосредственно боевым. Обязанности его командира полностью отличаются от обязанностей командиров других воинских подразделений. Если командир стрелковой роты позволит себе отступить без приказа, он может в лучшем случае рассчитывать на то, что будет разжалован и послан в штрафной батальон. Напротив, командир батареи звуковой разведки обязан отступать при малейшем колебании переднего края. Нельзя зря рисковать чрезвычайно дорогой техникой. Поэтому если Солженицын пишет Наталии Алексеевне: «…контратаки отражаем теперь не мы, а соседи, батовцы», то это имеет у него самый общий смысл. Опасность смерти в батарее звуковой разведки снижена до фронтового минимума.