ДЖЕМ-СЕШН

ДЖЕМ-СЕШН

В легендах о великих и ужасных шестидесятниках фигурантами являются ночь, кухня, сухое вино, дешевые сигареты, бородатые дворники, начитанные собственными рукописями, и влюбленные в них субтильные инженерши. Масштаб явления несколько преувеличен. В наших компаниях день не отличался от ночи, пили только водку и курили дорогие болгарские сигареты «Родопи» с фильтром. Мы были молодыми учеными, и у нас, кроме кухонь, был свой ночной клуб! Его организовал (и до сих пор вот уже пятьдесят лет им руководит) однорукий студент-историк Марк Пинхасик. Днем это был клуб студенческой самодеятельности, а ночью — настоящий «club». С деленьем на полы и с выпивкой из-под полы. Организаторские таланты Марка в оковах руководящей и направляющей роли коммунистической партии были столь невероятны, что по молодости беспощадные шутники говорили: «Да у него рука в обкоме!»

Пинхасик олицетворял собой жесткий авторитарный стиль руководства и пил кровь из трудового народа, продавая левые билеты на официальные мероприятия студенческой художественной самодеятельности. В качестве гонораров артистам он с зачетками хвостатых самородков ходил к их преподавателям, вымогая экзамены и зачеты по линии альма-матерного патриотизма. Я боролся с ним как мог. Но чаще не мог, чем мог. Договорившись с работодателем о написании сценария новогоднего капустника за двести целковых, обещанных денег я не получил. Но имея двухкратный перевес в живой силе, я, как джентльмен, не вызвал жмота на кулачный бой, а поразил его словом, распространив десяток машинописных копий подметного стишка следующего содержания:

Клуб превратился в змеиный клубок,

Спрятавший лик под монаший клобук,

В чудище с четным количеством ног

И нечетным количеством рук.

Однажды, выпивая в полуночное время в компании наиболее устойчивых единомышленников, я был отвлечен от бессмысленной и беспощадной критики убогих членов политбюро телефонным звонком.

— Через полчаса — в клубе! Джем-сешн, — неожиданно перешел на английский Пинхасик и положил трубку.

Реноме абонента было непререкаемо, и, второпях выпив на посошок с не приглашенными собутыльниками под модный тогда прощальный тост «Если не вернусь, считайте меня коммунистом, а если нет — так нет!», я, слегка покачиваясь, шагнул в неизвестное.

Наиболее неизвестным для меня был сам джем-сешн, а временно неизвестным оказался лошадино-профильный гражданин, сладко посапывавший по соседству.

Тем, кто хорошо помнит покраску забора Томом Сойером, не нужно объяснять суть джем-сешн: один музыкант начинает играть, а остальные в очередь перехватывают у него инструмент, делая то же самое, но как бы по-своему. Так как мне, как музыкально малосведущему, показалось, что «того же самого» было больше, чем «по-своему», я взгрустнул о безвременно покинутых товарищах и оглянулся в поисках нового друга. И он нашелся!

Вышеописанный сосед, не просыпаясь, так смачно икнул перегаром, что без тени сомнения в будущем я растолкал его и спросил:

— Мужик, ты вмазать не хочешь?

— Нихт ферштейн, — промычал потенциальный собутыльник, не открывая глаз.

— Не валяй дурака, — пожурил его я.

— Нихт ферштейн, — повторила разбуженная лошадиная голова столь естественно, что я своим стремительным умом, так же как и вы сейчас, понял, что передо мной настоящий немецкоязычный немец, ну, в крайнем случае, австриец, и ни на градус восточнее! Но это уже стремительные додумки моим задним умом, а тогда…

А тогда мне стало страшно: на карнавале, то есть на джем-сешн, под сенью ночи мне прошептали: чего ты хочешь? Чего-чего? Да как мне найти общий язык с немецкоязычным собутыльником, когда мой общий язык — русский и английский со словарем? Нет большего греха, чем отчаяние! Впрочем, за мной, кроме застольного пьянства, грехов не числилось, а нечаянно обнаружилась благородная и интернациональная в духе времени цель: сделать что-то очень хорошее похмельному сыну бывшего непримиримого врага! Кроме того, я получил воспитание не хуже миллионов своих сверстников, просмотрев не менее ста раз бессмертное кинопроизведение Фаддея Герасимова «Молодая гвардия». Для поколения NEXT даю краткое содержание двух полуторачасовых серий.

Немецко-фашистские оккупанты захватили райцентр Краснодон Ворошиловградской области, переименовали ее впервые до 1991 года в Луганскую и стали бесчинствовать. Подростки и комсомольцы стали им мстить: повесили соседа-полицая, подожгли биржу труда и украли у оккупантов новогодние подарки. По последнему эпизоду они были пойманы, подвергнуты жестоким пыткам и выборочно казнены. Эту трагедию переиначили в героический эпос, близкий и понятный простому советскому человеку. Для этого, в частности, наши говорили по-русски, а немцы по-немецки так, что любой непросвещенный зритель понимал обе стороны одинаково хорошо.

Как не понять с пятого просмотра, что «матка, курка, яйки» означает «бабка, гони курицу и яйца», да и все остальное ясно из контекста!

Но перейдем от догмы к руководству действием.

— Аусвайс! — голосом луганского полицая заорал я в ухо иностранцу и незамедлительно получил в руки огромный по сравнению с отечественным аналогом документ, из которого следовало, что передо мной гражданин Дойче бундес републик Клаус Литке. Вот так поворот! Глубокой ночью в засекреченном даже от болгар Саратове сладко спит на джем-сешн дойче-фээргешн? Такого сергей-фадеев соцреализм не предполагал, но наметки к общению в нем были.

— Тринкен шнапс, майн либен Клаус? — вкрадчиво спросил я.

— Яволь, — поддержал беседу дойче камерад.

Основание для ее продолжения лежало у меня в кармане пиджака — русиш аусвайс! — початая на посошок бутылка водки, взятая мною отнюдь не случайно, а по заведенной в клубе традиции.

— Прозит! — торжественно произнес я и ополовинил остаток.

— Прозит! — с чувством ответил Клаус и сделал джем-сешн, то есть по примеру саксофонистов засосал мундштук, не протирая.

Нам стало тепло, но еще не весело, и я разрядил напряжение доступной шуткой на политическую тему. Надо сказать, что разделенными частями Германии руководили тогда два тезки: западной — Вилли Брандт, а нашей — Вилли Штоф. Из вышеупомянутого самоучителя «брандт» означал «огонь» (эпизод поджога биржи), а «штоф» — бутылку спиртного (эпизоды совместных пьянок фашистов и полицаев). Я посмотрел загадочно на бундес-патриота и спросил:

— Брандт — гут или Штоф — гут?

— Брандт! — попался в ловушку Клаус.

— Нихт, штоф! — вскричал я, тыча в друга опорожненной отгадкой.

Ах, как славно мы провели джем-сешн, отоварившись взаймы у Пинхасика какой-то недопитой бурдой! А какие тосты приходили мне на память из бессмертного кино:

— Ди дойче зольдатен дес фюрере нихт цап-царап! Партизанен пу-пу!

Или:

— Ахтунг, ахтунг, нихт шиссен, русиш водка убер аллес!

Камрад был в исступлении. Уходили мы в обнимку, вопя на ночных улицах песню из бессмертного источника:

Вольга, Вольга, муттер Вольга,

Вольга, Вольга, дойчланд флюс!

И только в пункте охраны общественного порядка я узнал, кто такой Клаус, который моментально был сдан милиционерами упустившему объект хвосту из КГБ, под недремлющим оком которого герр Литке руководил строительством супермаркета «Океан». А попал он на джем-сешн, затерявшись в толпе латышских джазменов, пьянствовавших в ресторане за соседним столом с Клаусом и так лошадино похожих на него внешне, что замаскированные под алкашей чекисты и не заметили их совместного ухода.

Утром, в половине первого дня, Клаус позвонил мне по заранее намеченной программе.

— Гутен морген, Володя… — только и произнес он. И мой телефон замолчал на неделю. Думаю, что это — нелепая случайность.