Разгон Учредительного собрания

Разгон Учредительного собрания

Почти столетие Россия лелеяла мечту о том времени, когда в стране правящим органом станет Учредительное собрание, когда в результате свободных выборов россияне получат свой парламент и ненавистное самодержавие лишится власти. Нечаев со скамьи подсудимых заявлял о необходимости созыва Земского собора, существовавшего на Руси в период Средневековья, предтечи Учредительного собрания. Революционеры и террористы без колебаний отдавали свои жизни за идею русского парламентаризма. Многие в России жили в твердом убеждении, что путь к прогрессу откроет только парламент, уполномоченный говорить от имени всего народа. И большевики упорно выступали за созыв Учредительного собрания; одним из главных обвинений, которое они выдвигали против Временного правительства, было то, что это правительство не смогло осуществить созыв Учредительного собрания.

Между тем Ленин не имел ни малейшего желания позволить Учредительному собранию сделаться полновластной силой в стране. Он даже не допускал, что оно может выполнять какие-либо менее важные функции в условиях диктатуры пролетариата. Его упреки Временному правительству в том, что оно не способно было созвать Учредительное собрание, были чисто пропагандистским трюком. Но, придя к власти, он оказался перед лицом факта — все население и даже те, кого он любил называть «огромными народными массами», твердо стояло за выборы в Учредительное собрание. В то время как народ требовал свободных выборов, большевики пустили в ход всю свою машинерию, чтобы в корне истребить свободы, столь желанные народу.

Учредительное собрание маячило перед большевиками, как навязчивое видение, как затянувшийся кошмар. Надо было как-то от него отвязаться, скомпрометировать его, что ли, или вообще уничтожить. По свидетельству Троцкого, чтобы избавиться от напасти, Ленин сначала хотел оттянуть выборы в Учредительное собрание на неопределенный срок. Народ, таким образом, должен был безропотно в течение довольно долгого срока находиться под властью большевиков, а там, через каких-нибудь лет пять или поболее, можно было бы и разрешить ему провести выборы. За это время кадеты, сторонники Корнилова и прочие партии, неугодные большевикам, были бы объявлены вне закона и разогнаны. А списки избирателей можно будет составить так, что к голосованию будут допущены только большевики. Одновременно с этим недурно было бы проводить активную пропаганду, имеющую целью раскрыть народу контрреволюционную сущность парламента, избранного свободным голосованием.

Ленину пришлось как следует поломать голову над этой почти неразрешимой задачей. Она его буквально изводила, вроде медленной пытки. Ведь если парламент все-таки будет избран, то нельзя быть уверенным в том, что в нем будут преобладать большевики. А если парламент не состоится, то противники большевиков скажут, что правительство Ленина антинародное. Ну, предположим, Учредительное собрание уже есть. Где тогда пройдет граница между его полномочиями и руководящими функциями органов Советской республики? Конечно, Ленин мог сказать, как он уже неоднократно говорил, что парламент — всего лишь выдумка буржуазии, при помощи которой она держится у власти. Но ведь не сбросишь со счетов волю крестьян и рабочих, настаивавших на парламентских выборах. Пренебречь ею значило лишиться основной своей поддержки.

Исходя из ситуации, Ленин счел нужным разрешить выборы, и 9 ноября «Известия» и «Правда» опубликовали «Обращение ВЦИК о выборах в Учредительное собрание в назначенный срок». «Ввиду циркулирующих слухов явно провокационного характера о предполагаемом якобы отложении выборов в Учредительное собрание, Центральный Исполнительный Комитет… считает первейшей своей задачей обеспечить возможность производства выборов в Учредительное собрание в назначенный срок — 12 ноября… Мы призываем все учреждения и всех граждан напрячь все усилия, дабы обеспечить в назначенный срок свободное производство выборов в Учредительное собрание», — говорилось в обращении. Избирательная комиссия обосновалась в Мариинском дворце, и внутри нее началась подспудная борьба между теми, кто на самом деле хотел, чтобы выборы были легальные и свободные, и большевиками, которые собирались набить урны фальшивыми бюллетенями, подчинить себе избирательную комиссию, превратив ее в инструмент своей политики.

Разумеется, ни о какой свободе собраний не могло быть и речи; все политические митинги были запрещены за исключением тех, что были санкционированы большевиками. Через два дня был издан декрет, подписанный Подвойским, председателем Военно-революционного комитета, то есть органа, контролировавшего сферы государственной жизни, не подпадавшие под контроль ЦК. Декрет был обращен к населению Петрограда и звучал так: «Петроград и его окрестности объявляются на осадном положении. До особого распоряжения все собрания и митинги на улицах запрещаются. Трамвайное сообщение нарушено не будет». Тем не менее оппозиционные партии сумели провести короткие митинги и даже умудрились достать немного бумаги для плакатов. Избирательная комиссия тоже испытывала нехватку бумаги для распечатки бюллетеней и на конверты. Ей чинили препятствия на каждом шагу, но она держалась из последних сил, ютясь в тесном помещении.

Выборы состоялись в Петрограде, и проходили они в течение трех дней. Избирателям вручались двенадцать бюллетеней. Баллотировались даже кандидаты от мелких группировок, например, от «Женского союза за спасение Отечества» и от группы, называемой «Социалисты-универсалисты» — эти могли рассчитывать на самое ничтожное количество голосов. Участвовали политические и общественные объединения и покрупнее, и среди них «Православные приходы». было ясно, что основная борьба развернется между кадетами, левыми эсерами и большевиками. Результаты голосования были опубликованы 30 ноября. Кадеты получили 245 006 голосов, левые эсеры — 152 230 голосов, большевики — 424 027 голосов. Так что большевики имели незначительный перевес в количестве отданных за них голосов против суммированных итогов голосования за партии их противников.

В Москве и в некоторых других крупных городах большевики также получили большинство голосов. В провинции же, где они еще не успели как следует пустить корни, складывалась совершенно иная картина. Когда были подведены итоги голосования по стране, оказалось, что на выборах победили левые социалисты-революционеры. Из общего числа 41,7 миллиона голосов левые эсеры получили 20,8 миллиона, а большевики только 9,8 миллиона голосов. Вот и получилось, что партия левых эсеров, предтечей которой была «Народная воля», одержала сокрушительную победу над большевиками, считавшими себя последователями Карла Маркса.

Для Ленина результаты выборов вряд ли явились большой неожиданностью, во всяком случае, он твердо решил, что они не должны стать помехой его курсу. За кулисами выборов большевики проделали молниеносный, гнусный маневр: избирательная комиссия в полном составе была арестована и доставлена в Смольный. Одновременно с этим Моисей Урицкий, убежденный большевик, был назначен комиссаром по выборам. Он получил неограниченное право проверять личности избранных депутатов и решать вопрос о выдаче им мандатов. Затем начались домашние аресты; редакции и небольшие типографии, в которых оппозиционные партии все еще печатали свои листки, были закрыты. И наконец произошло воистину знаменательное, но и недоброе событие. Специальным декретом Военно-революционный комитет был распущен, а вместо него была создана Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, саботажем и спекуляцией. Эта комиссия стала самым страшным оружием из всех, имевшихся в арсенале большевистской партии. Функции ЧК никогда не уточнялись, зато они перечислялись в различных декретах как задачи ЧК, и в конце каждой формулировки стояло загадочное: «и т. д.». В сущности, под этим «и т. д.» и подразумевалась настоящая деятельность ЧК. Главной ее задачей было устрашение противников нового режима, чтобы никто и пикнуть не смел.

Пока шла подготовка к открытию Учредительного собрания, большевики не очень-то могли показывать зубы. Угроза для них парламентской власти все еще была реальна. Правда, среди большевиков были люди, считавшие возможным сосуществование между Центральным Комитетом, Советами и Учредительным собранием на основе выработанной договоренности; они заявляли, что поскольку Учредительное собрание будет отражать интересы рабочих, солдат и крестьян, то оно имеет право на жизнь. В числе сторонников Учредительного собрания был Зиновьев. Ленин, напротив, не имел на этот счет никаких иллюзий и видел в Учредительном собрании угрозу для своего правительства. Он был намерен уничтожить его.

Уже к 10 декабря в столицу со всех концов России прибыло так много делегатов, что было решено открыть Учредительное собрание на следующий день в Таврическом дворце. Но разве могли депутаты ожидать такое — за ночь до его открытия большевики захватили дворец, заперли ворота и выставили охрану из латышских стрелков. Наутро люди вышли на улицы с плакатами, которые гласили: «Вся власть Учредительному собранию!», «Да здравствует Учредительное собрание, верховная власть России!» Стоял прекрасный, солнечный день, небо было чистое, под ногами поскрипывал снежок. К часу дня у дворца собралась огромнейшая толпа, — казалось, весь Петроград пришел к Таврическому дворцу. Был опасный момент, когда люди хлынули к воротам, но латышские стрелки навели на них дула ружей. Московский градоначальник, обратившись к латышским стрелкам, спросил, уж не собираются ли они стрелять в народ.

— Нет, — отвечали они. — Мы здесь для того, чтобы защищать Учредительное собрание.

— В таком случае, — продолжал московский градоначальник, — разрядите ружья и пропустите депутатов во дворец.

Во дворце их встретил Урицкий. Он приказал депутатам предъявить мандаты, но ему никто не подчинился. Набралось всего пятьдесят депутатов, а этого было мало для кворума, но достаточно для того, чтобы создать наблюдательную комиссию и составить предварительный план заседаний. Депутаты практически завладели дворцом; и многим из них казалось, что осталось только подождать, когда прибудут остальные, и верховная власть будет у них в руках.

Как раз в тот день Ленин отдал приказ арестовать всех лидеров кадетской партии, а они были депутатами Учредительного собрания и по закону пользовались правом неприкосновенности личности. Но подобные мелочи Ленина не волновали. Кстати, наиболее видные деятели партии кадетов уже были арестованы — их схватили сразу же после взятия Зимнего дворца, и теперь они находились в Петропавловской крепости.

Если бы тогда, в декабре 1917-го, Учредительное собрание состоялось, история русской революции, наверное, сложилась бы совсем по-другому. Но оно так и не смогло набрать кворума по той причине, что большевики помешали депутатам добраться до Петрограда.

И все же постепенно, один за другим, они проникали в Петроград и там скрывались. Город был в руках красногвардейцев, подчинявшихся только Смольному. Однако левые эсеры еще не утратили своего влияния — большевики их не трогали, время пока не пришло. Решено было, что Учредительное собрание проведет свое первое заседание в полном составе 18 января. Делегаты искренне верили, что на нем будет наконец сформировано новое законное революционное правительство.

А пока они собирались, в Смольном пекли один за другим декреты. Эти декреты фактически лишали Учредительное собрание всех прав, которые ему как бы законно принадлежали. Обойти декреты было невозможно — все было тщательно продумано.

Единственно, в чем Ленину не хватало полномочий власти, — он был не в состоянии оградить себя от смертельной опасности, угрожавшей его жизни. Он знал о ней, знали о ней и все вокруг него.

Вечером 14 января он выступал с речью перед одним из отрядов только что сформированной социалистической армии в Михайловском кавалерийском училище, где раньше император имел обыкновение устраивать смотры своим войскам. В громадном зале, освещенном факелами, рядами выстроились броневики. Появление Ленина было встречено ревом приветствий. В полумраке зала люди увидели его, стоявшего на башне броневика точно в такой же позе, как в ту ночь, когда он обращался к толпе на Финляндском вокзале. Теперь он говорил о том, как необходимо героически сражаться за «наш истинно демократический строй» против капиталистов всего мира, грозящих утопить революцию в крови. Судя по краткому отчету, появившемуся в газете «Правда» три дня спустя, речь была зажигательная, но почему-то солдаты приняли выступление Ленина сдержанно. Ему похлопали в конце, но, по свидетельству очевидцев, вяло, через силу. Обычно выступления Ленина сопровождались оглушительными овациями. Через несколько часов эти солдаты со своими броневиками должны были отбывать на фронт. Зная, что вскоре их может постичь смерть, они ждали от Ленина не такой речи, более душевной, что ли. Ленин спустился с броневика. Чтобы снять напряжение, на броневик поднялся Подвойский и объявил солдатам, что присутствующий на митинге американец, Алберт Рис Вильямс, хочет к ним обратиться от имени американских товарищей.

— Позвольте мне быть вашим переводчиком, — вежливо предложил американцу Ленин, но тот в порыве энтузиазма отказался, сказав, что будет говорить по-русски.

Ленина это чуть развеселило. Он слишком много работал последнее время и очень устал. Он понимал, что выступил неудачно, не смог укрепить боевой дух в солдатах. Но вот заговорил Вильямс. Он произнес гладко несколько заученых фраз, а дальше начал так коверкать язык, путаясь в грамматике, что солдаты не выдержали. Они стали хохотать, бешено ему аплодируя. Настроение аудитории изменилось. Солдатам понравилось, что к ним приехал американец и теперь обращается к ним с речью, а Ленин пытается помочь ему, выступая в роли переводчика. Оратор то и дело умолкал, мучительно подбирая русское слово, а Ленин, гладя на него снизу вверх, спрашивал по-английски, какое слово тот хочет сказать. Вильямс говорил, например: «enlist»[50], и Ленин подсказывал ему слово по-русски. А через минуту Вильямс опять спотыкался, ища нужное слово, и снова обращался к «переводчику». Вся аудитория поддерживала его одобрительными выкриками. Кончилось тем, что овациями провожали не Ленина, а Вильямса.

После митинга Ленин в окружении солдат вышел во двор. С Лениным были Фриц Платтен и сестра Мария Ильинична. Все сели в машину. Но едва они отъехали в сгустившемся тумане на несколько метров от Кавалерийского училища, как ветровое стекло машины пробили три пули. Платтен быстро пригнул голову Ленина. Шофер прибавил скорость, завернул за угол и там притормозил. Это было неосмотрительно с его стороны, потому что атакующие могли на том не успокоиться. И действительно, сзади раздались выстрелы; предположительно, стреляли со стороны Кавалерийского училища. Сидевшие в машине чудом уцелели. Шофер вылез из машины, осмотрел шины и убедился в том, что дыр в них нет. «Если бы пробили шины, нам была бы крышка», — объявил он. В ночном тумане они двинулись к Смольному. Пострадал только Фриц Платтен, которому слегка поцарапало руку. Он очень гордился своей раной и с тех пор при каждом удобном случае рассказывал, как ее заработал.

А через четыре дня после этого открылось Учредительное собрание. Ленин к тому времени еще точно не решил, как ему стоит поступить. На всякий случай он тайно распорядился, чтобы Петроградский гарнизон был в готовности. Велено было беспощадно подавлять любые демонстрации. Латышским стрелкам было приказано нести охрану вокруг Таврического дворца. На галерку, где были места для публики, Урицкий по распоряжению Ленина выдавал специальные пропуска, причем только вооруженным солдатам-большевикам и матросам. Депутаты должны были иметь разрешение, чтобы пройти во дворец. В Петроград из Гельсингфорса и Выборга были вызваны две тысячи матросов. Ленин ждал подходящего момента, чтобы так или иначе решить судьбу пресловутого Собрания.

Учредительное собрание должно было открыться в полдень. Ближе к полудню, как и ожидали большевики, к Таврическому дворцу направились колонны демонстрантов — множество народа. Они несли лозунги: «Вся власть Учредительному собранию!» День был серенький, пасмурный, шел сильный снег, дул пронизывающий ветер. Люди были настроены мрачно. Так же мрачно на них смотрели латышские стрелки, которые приказали колонне, движущейся с Литейного, остановиться. Но толпа не остановилась, — возможно, народ не слышал команду. Почти в упор, с расстояния в несколько метров, латыши ударили залпом. Они сделали всего один залп, но этого было достаточно, чтобы толпа разбежалась. Восемь или девять человек были убиты. Около двадцати человек были тяжело ранены. Латыши собрали брошенные демонстрантами плакаты и сожгли их. Часом позже была расстреляна еще одна колонна демонстрантов, которая подошла к Таврическому дворцу поближе. Результат был примерно тот же — сожженные на костре лозунги и около десятка убитых на снегу.

При других обстоятельствах латышам не миновать бы расправы. Толпа накинулась бы на них и растерзала бы. Но, как Ленин и предвидел, люди растерялись от неожиданности. Никто не думал, что в них будут стрелять. …Вдруг оглушительный залп — и кровь на снегу… Люди в панике бросились бежать, волоча за собой раненых.

Таврический дворец представлял собой военный лагерь. Все входы в него были перекрыты; открытым оставался только главный подъезд. Вестибюль был битком набит матросами и солдатами, которые проверяли депутатские мандаты и развлекались, громко перекидываясь между собой шутками такого рода: а не повесить ли, а может, лучше — проткнуть штыком вон этого или вон того депутата? Большевики намеренно нагнетали угрожающую атмосферу. Им уже удалось запугать демонстрантов на улицах. Теперь надо было запугать депутатов.

Еще до открытия Учредительного собрания депутатам было известно, что большевики намерены показать зубы, но такого они не ожидали. Зная, что сессия может затянуться и до утра, они принесли с собой свечи на случай, если большевики выключат во дворце свет. Кто-то запасся бутербродами. «Вот так демократия вступала в бой с диктатурой, как следует вооружившись бутербродами и свечами», — писал Троцкий.

Большинство депутатов были на своих местах к часу дня. Отсутствовали кадеты, так как многие из них были арестованы, а остальные скрывались. Депутаты от партии эсеров явились в полном составе. В просторном зале со стеклянной крышей не было видно депутатов-большевиков, но все знали, что они находятся где-то во дворце. На галерке толпились дипломаты, занявшие места рядом с вооруженными солдатами. Те, поигрывая винтовками, как бы случайно наводили дула на собравшихся внизу депутатов.

Около часа дня Ленин выехал из Смольного. С ним были жена, сестра Мария Ильинична и управделами СНК Бонч-Бруевич. Они добрались до Таврического дворца окольным путем, который привел их к улочке, прилегающей к дворцу. Здесь был боковой вход, охраняемый солдатами. Ворота были заперты, но шофер дал условленный сигнал, и ворота открылись. Их снова заперли, как только Ленин со своими спутниками оказался внутри. Во дворце для них была приготовлена отдельная комната. А рядом, за стеной, шло собрание большевиков. Председательствовала Варвара Яковлева, та самая, которая была секретарем уже известного читателю совещания большевиков, проходившего на квартире Суханова 23 октября 1917 года. Собрание было бурным. Голоса разделились почти поровну между теми, кто считал, что Учредительное собрание надо разогнать сразу, до того, как начнется сессия, и теми, кто считал, что лучше сделать это после того, как сессия начнется. Но все при этом знали, что окончательное решение будут принимать не они, а Ленин, который пил чай в комнате рядом. Время от времени ведущие члены партии наведывались к нему по каким-то делам, а затем тихо удалялись.

Около четырех часов дня Ленин дал большевикам сигнал, что пора входить в зал. Он собрался было пойти с ними, но по пути вспомнил, что забыл свой пистолет в кармане пальто, и вернулся, чтобы его забрать. К его удивлению, пистолета в пальто не оказалось. Охрана заверила Ленина, что никто в его отсутствие в комнату не входил. Начальником охраны дворца был назначен Дыбенко, нарком по морским делам в советском правительстве. Ленин немедленно призвал его к ответу и хорошенько отчитал за то, что тот допустил хищение оружия. Ленину выдали другой пистолет, и он поспешил в зал.

Ровно в четыре часа встал депутат от партии эсеров и сказал, что, согласно старой парламентской традиции, на первом заседании должен председательствовать старейший член партии из всех присутствующих. Им оказался Сергей Швецов, который тотчас поднялся с места и направился к трибуне. Швецов был ветераном партии эсеров, и его появление на сцене встревожило большевиков. Начался страшный шум. Красногвардейцы стучали прикладами об пол, депутаты-большевики лупили кулаками по столам и топали ногами. Сверху, с галерки, солдаты-большевики хладнокровно целились в несчастного Швецова из ружей, а внизу ему угрожала рвущаяся к нему толпа, готовая смести его с трибуны. Швецов принадлежал к правому крылу партии эсеров и потому был ненавистен как большевикам, так и левым эсерам. Он только и успел произнести: «Объявляю Учредительное собрание открытым!» — и позвонил в колокольчик, но тут кто-то вырвал колокольчик из его рук. Вместо высокого, седовласого, почтенного Швецова на трибуне оказался маленький брюнет с черной бородкой — Яков Свердлов. Не обращая внимание на раздавшиеся крики «Палач!», «Смой кровь со своих рук!», он заявил, что большевистский Исполнительный комитет, председателем которого он назначен, уполномочил его объявить Учредительное собрание открытым.

Так начало свою работу Учредительное собрание, которому суждено было просуществовать менее тринадцати часов, оно уподобилось огоньку свечи, который загасил порыв злого ветра.

Свердлов говорил долго. Он заявил, что Октябрьская революция дала толчок социалистической революции, которая должна прокатиться по всему миру. Он потребовал, чтобы Учредительное собрание ратифицировало все декреты советского правительства. Затем, напомнив аудитории, что французские революционеры в свое время провозгласили Декларацию прав человека и гражданина, он зачитал текст декларации, которая должна была прийти на смену французской предшественнице и в которой о правах человека уже ничего не говорилось. В новой «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа» Россия объявлялась Республикой Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов; вся власть в центре и на местах вверялась Советам. Частная собственность отменялась; заводы, фабрики, банки, рудники, железные дороги переходили в собственность государства. Чтобы охранять трудящихся страны от вторжения эксплуататоров создавалась социалистическая Красная Армия. Срочно вводилась трудовая повинность. Хотя в этой декларации Учредительное собрание упоминалось не менее десяти раз, но оно отныне должно было стать органом, единственной функцией которого была бы ратификация уже принятых большевиками решений, иными словами, оно должно было только кивать головой в знак согласия. «Поддерживая Советскую власть и декреты Совета Народных Комиссаров, Учредительное собрание считает, что его задачи исчерпываются установлением коренных оснований социалистического переустройства общества», — было записано в этой декларации. Так депутаты узнали, что все полномочия у них отобраны.

Декларацию озвучил Свердлов, но слова были, конечно, ленинские. Ленин сочинил текст декларации за два дня до открытия Учредительного собрания. Она была одобрена ВЦИК и напечатана в газетах «Правда» и «Известия ЦИК». Ленин писал ее в спешке, несколько раз переписывал. Документ получился нечетким, неясным, как многие, им созданные. Он наводит на мысль, что Ленин просто не знал, как ему следует поступить с Учредительным собранием — какое применение ему найти. Он ищет решение, не находит, но тут ему подворачивается общая фраза, на которой он успокаивается: Учредительное собрание ставит основной задачей «уничтожение всякой эксплуатации человека человеком, полное устранение деления общества на классы». В первоначальном варианте он провозглашает, что Россия должна стать социалистической республикой; затем он вычеркивает слово «социалистической», неизвестно почему. Дальше он пишет, что «…вся земля, со всеми постройками, инвентарем и прочими принадлежностями сельскохозяйственного производства, объявляется достоянием всего трудящегося народа», но по каким-то причинам вычеркивает «со всеми постройками», а потом восстанавливает эти слова, что обозначено черточками под ними. Примечательно, что третий абзац он начинает словами: «Основная задача…» — и, опять зачеркнув, он начинает уже так: «Ставя своей основной задачей…» Работая над текстом декларации, Ленин явно старался создать исторический документ, по своему значению равный Декларации прав человека и гражданина. Однако складывается впечатление, что писал он ее, импровизируя на ходу, будто еще не до конца продумав, какой тип государства собирается строить. Снова, как и в случае с «Апрельскими тезисами», черновик которых говорит больше, чем окончательный их текст, мы являемся свидетелями того, как Ленин спешит обогнать время; лихорадочно записывая свои мысли, он сбивается, зачеркивает, переделывает, вставляет, правит, дополняет…

Ленинский текст «Декларации прав трудящегося и эксплуатируемого народа», озвученный Свердловым во время работы Учредительного собрания в январе 1918 г.

Свердлов прочитал декларацию до конца, в третий раз сообщил делегатам, что Учредительное собрание считается открытым, а затем, как будто он и впрямь полагал, что оно еще способно на какие-то полезные для общества дела, призвал собравшихся выбрать председательствующего. Но прежде чем эта процедура началась, один из депутатов предложил всем спеть хором «Интернационал». На такую инициативу социалисты всех мастей откликнулись единодушно, и впервые голоса депутатов слились в общем хоре.

Большевики не выдвигали своего кандидата на роль председателя собрания. Все они голосовали за Марию Спиридонову, худенькую, бледную, нервную женщину, известную тем, что, еще будучи юной революционеркой, она убила усмирителя крестьянских восстаний в Тамбовской губернии Луженовского, после чего была приговорена к вечной каторге в Сибири. Спиридонова была одним из лидеров партии левых эсеров. Правые эсеры выдвинули кандидатуру Виктора Чернова. Это был рослый, красивый мужчина, славившийся своим ораторским искусством. Во Временном правительстве он занимал пост министра земледелия. Троцкий однажды отозвался о нем так: «Эмоциональный, слабый, кокетливый, но главное, отвратительный». Точно такое же определение могло быть применимо и к самому Троцкому, чьи речи грешили не меньше истеричностью и пустозвонством.

К удивлению большевиков, Чернов получил 244 голоса, а Мария Спиридонова 151 голос. Под улюлюканье и выкрики: «Убирайся! Предатель! Контрреволюционер!» — Чернов произнес вступительную речь. Он сказал, что созыв Учредительного собрания является свидетельством наконец-то осуществившейся мечты народа о социализме; теперь все зависит от того, как он будет применен на деле; как будет распределена земля; как будет заключен мир. Мир и земельная реформа, по его словам, были уже делом решенным. Учредительному собранию оставалось только возглавить шествие к социализму. Чернов долго и с увлечением рассуждал о том, какие преобразования ждут Россию при конституционном демократическом правительстве. Ленин слушал его, сидя на затянутых красным ковром ступеньках, ведущих к трибуне.

Учредительное собрание постепенно начало входить в размеренную колею. Большевики еще несколько раз принимались стучать кулаками по столам и топать ногами, но уже не было того духа бешеной непримиримости, как при открытии Учредительного собрания. От большевиков выступил Бухарин. Он критиковал Чернова, за умеренность, по его мнению, имевшую целью увести Учредительное собрание от решения насущных вопросов. Он заключил свою речь призывом ко всем пролетариям мира объединяться. После него на трибуну вышел Церетели. Он говорил меньше десяти минут, но то, что он сказал, поражало смелостью. Церетели признал, что Учредительное собрание проиграло, не состоялось. Он выступал как подлинный оратор и силой убеждения и неопровержимостью доводов заставил зал выслушать все до конца. Он обвинил большевиков в махинациях, назвав их спекулянтами и разрушителями, не имеющими никакого понятия о том, что такое созидательный социализм. Мир для большевиков, говорил Церетели, означает покорение чужих стран и гражданскую войну внутри своей страны. Когда он говорил, какой-то матрос на галерке, изрыгнув длинное ругательство, взял его под прицел, и жизнь Церетели могла оборваться тут же, на трибуне, но случившийся поблизости комиссар приказал матросу опустить ружье. Церетели закончил тем, что, отвергнув любые компромиссы, потребовал для Учредительного собрания всей полноты власти.

После него выступали другие, но никто не произвел такого впечатления, как Церетели. Ведь он продолжал говорить даже, когда к нему подскочил солдат и стал размахивать револьвером прямо перед лицом. Последующие несколько дней большевики будут в ярости призывать анафему на его голову, — еще бы, он был единственный, кто так сильно их задел.

Около одиннадцати часов вечера большевики потребовали, чтобы Учредительное собрание голосованием одобрило декларацию, зачитанную Свердловым. Опять начались споры. Социалисты-революционеры выдвинули свою программу, и все согласились на том, что будут голосовать за обе и пройдет та, за которую проголосует большинство. К этому времени Ленин переместился в боковую ложу. Он всем видом выражал невыносимую скуку. Заметив это, к нему с галерки спустился Вильямс, молодой американец, который держал речь перед солдатами несколько дней назад. Он спросил Ленина, как он относится к Учредительному собранию, но тот только пожал плечами. Видимо, ему было нечего сказать по поводу Учредительного собрания, да и вообще все это ему было неинтересно. Они заговорили о Бюро пропаганды, в котором работал Вильямс, и лицо Ленина просветлело, когда американец сообщил ему, что они уже отправили в Германию несколько тонн отпечатанных листовок. Внезапно Ленин оживился, очевидно, вспомнив, как американец произносил речь с броневика, и спросил:

— Как идут дела с русским языком? Вы понимаете все, что говорят выступающие?

— В русском языке так много слов, — ответил американец.

— Надо заниматься систематически, — сказал Ленин. — Для начала надо сломать самый хребет языка. Я расскажу вам о своем собственном методе изучения языков.

И он принялся объяснять, как он сначала заучивал наизусть по словарю слова, а потом отдельно усваивал грамматические конструкции; и уже после этого, подчас немилосердно коверкая язык, загонял слова в грамматические рамки. Беседуя с американцем, Ленин разгорячился, глаза его горели, он даже перегнулся через барьер ложи. Он посоветовал молодому человеку практиковаться повсюду, используя всех подряд, кто подвернется. Ленин объяснял свою методику изучения языка, но все, что он говорил, скорее звучало как его политическое кредо. Практиковаться на всех подряд! Сломать хребет! Немилосердно коверкая язык, загонять слова в грамматические рамки…

Когда подсчитали голоса, большевики испытали еще один удар. За программу эсеров было отдано 237 голосов, и только 136 — за декларацию большевиков. Объявили перерыв. Большевики лихорадочно совещались, решая, как им быть дальше. Ровно в час ночи они вернулись в зал и объявили, что выходят из Учредительного собрания.

Перед тем как отбыть в Смольный, Ленин написал записку, которую передали Анатолию Железнякову, крепкому молодому матросу, начальнику караула. В записке говорилось: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов. Председатель Совета Народных Комиссаров В. Ульянов (Ленин)».

Это было началом конца. Следующие несколько часов депутаты, выступая, еще пытались кому-то что-то доказывать. Вскоре из зала ушли и левые эсеры. Чернов продолжал вести собрание, а матросы с солдатами на галерке продолжали забавляться, целясь в него сверху из револьверов и ружей. В четыре тридцать утра Железняков влез на трибуну, похлопал Чернова по плечу и сказал:

— Пора заканчивать. Приказ от народного комиссара!

— Какого народного комиссара? — спросил Чернов.

— Больше здесь оставаться нельзя. Через минуту погасят свет. И кроме того, караул устал.

Чернову не так просто было заткнуть рот. Он крикнул в лицо матросу:

— Депутаты тоже устали, но они не могут отдыхать, пока не выполнят обязанностей, возложенных на них народом. Они еще должны обсудить земельную реформу и устройство будущего государственного правления.

Затем очень быстро, зная, что время на исходе, он прочел проект новой земельной реформы, который мало чем отличался от советского декрета о земле, обнародованного Лениным сразу после Октябрьской революции. В нем также отменялась частная собственность на землю и вся земля объявлялась достоянием государства. Матросы орали: «Хватит! Убирайтесь отсюда!» Чернов предложил еще одну, последнюю резолюцию: монархия должна быть упразднена, и в России необходимо ввести республиканскую форму правления. Резолюция была принята единогласно. В 4.42 утра Железняков снова похлопал Чернова по плечу, давая понять, что его терпение истощилось. Через мгновение погас свет. Жалкая горстка людей, освещая себе дорогу то и дело гаснувшими от сквозняка свечами, боязливо пробиралась гулкими коридорами к выходу из дворца, принадлежавшего когда-то князю Г. А. Потемкину-Таврическому. Оказавшись на холодной, сырой улице, затянутой ночной дымкой, многие ожидали, что тут же будут расстреляны охраной, — но время репрессий и массовых кровавых расправ еще было впереди.

Так закончилась история с Учредительным собранием.

В ту ночь или на следующее утро Ленин записал свои впечатления об Учредительном собрании. Оно представлялось ему как сборище мертвецов, передвигавшихся наподобие сомнамбул в полумраке зала; их губы шевелились, произнося слова, давно потерявшие всякий смысл. Никто из них не понимал, считал Ленин, что самое главное было защитить революцию пролетариата, получившего власть с оружием в руках. Чернов заявил, что не должно быть гражданской войны и саботажа, но революция, возражает ему Ленин, невозможна без гражданской войны, а если говорить о саботаже, то можно смело предположить, что такие, как Чернов и Церетели, пойдут на все, чтобы саботировать революцию. Так было во времена всех великих революций прошлого: в XVII веке — в Англии, в XVIII — во Франции и в XIX — в Германии. «Я потерял понапрасну день, мои друзья», — писал Ленин, цитируя известное латинское изречение. Чувствовалось, как он огорчен и обеспокоен; возможно, он догадывался, что потерял больше, чем один день.

В течение тринадцати часов — целых тринадцати часов! — в долгожданном российском парламенте звучали свободные речи, а Ленин сидел, тихонечко слушал и наблюдал. Больше он никогда такого не допустит. Никаких вольных разговорчиков, отныне и навсегда. А если вдруг кто-то и вздумает возразить, его голос потонет в дружном осуждении большевиков за несогласие с линией партии. Старая монархическая власть канула в вечность, но родилась новая, куда более суровая и жестокая.

Ленину оставалась лишь формальность — подписать акт о роспуске Учредительного собрания, то есть единым росчерком пера приговорить его к смерти и привести приговор в исполнение. На следующий день ближе к полуночи в Смольном состоялось заседание ВЦИК. Не все его члены были большевиками. Едва собравшись, они стали выяснять: кто дал приказ стрелять в безоружных демонстрантов? Почему было распущено Учредительное собрание? Когда Ленин шел по проходу, чтобы занять место в президиуме, старый эсер депутат Крамеров встал и с высоты своего двухметрового роста на весь зал крикнул: «Да здравствует диктатор!» Крамеров очень рисковал. Ленин хладнокровно наблюдал, чем все кончится. Наконец зал начал успокаиваться. Ленин стоял, засунув руки в карманы, и смотрел на людей. В его карих глазах горел недобрый огонек, — он оценивал происходившее.

То, что он затем сказал, он говорил уже много раз, но впервые как победитель. Прежде всего он сделал экскурс в 1905 год, когда Советы возникли; затем перешел к Октябрьской революции, когда они возродились и взяли власть, не оставив места для Учредительного собрания, которое всего лишь продолжило дело Временного правительства. «Российская революция, свергнув царизм, должна была неизменно идти дальше, не ограничиваясь торжеством буржуазной революции, ибо война и созданные ею неслыханные бедствия изнуренных народов создали почву для вспышки социальной революции. И поэтому нет ничего смехотворнее, когда говорят, что дальнейшее развитие революции, дальнейшее возмущение масс вызвано какой-либо отдельной партией, отдельной личностью или, как они кричат, волей „диктатора“». Чернов сказал, что Советы развяжут гражданскую войну и саботаж. Ленин, продолжая свою речь, ответил на это, что то и другое неизбежно; он как будто даже радовался, что без этого не обойдется. «…Социалистическая революция не может сразу быть преподнесенной народу в чистеньком, гладеньком, безукоризненном виде, не может не сопровождаться гражданской войной и проявлением саботажа и сопротивлением».

Дальше он заговорил об Учредительном собрании, избегая касаться главных вопросов. «Народ хотел созвать Учредительное собрание — и мы созвали его. Но он сейчас же почувствовал, что из себя представляет это пресловутое Учредительное собрание. И теперь мы исполнили волю народа, волю, которая гласит: вся власть Советам». Если он пытался таким образом оправдаться, то это было слабое оправдание, поскольку народу вовсе не дали возможности почувствовать, «что из себя представляет это пресловутое Учредительное собрание», хотя народ так его хотел: миллионы голосовали за него.

Несколько раньше Ленин сформулировал проект декрета о роспуске Учредительного собрания. Он и был принят ВЦИК. С того дня и поныне в России власть осуществляет диктатура[51].

Но временами призрак почившего Учредительного собрания тревожил душу Ленина. Возвращаясь мыслью к нему, он рассуждал о нем как о чем-то давно минувшем, из доисторической эпохи; и тут же принимался горячо доказывать, что только диктатура является высшей формой демократии и что Учредительное собрание необходимо было запретить, иначе эта высшая форма, диктатура, была бы невозможна. Когда Каутский, немецкий марксист, написал книгу, в которой обвинял диктатуру пролетариата в том, что она уничтожила истинно представительную власть, Ленин разразился в его адрес уничтожающей критикой, называя Каутского прихвостнем буржуазии, ожидающим от нее подачки за свою верную службу. Неужели Каутский забыл простой закон Маркса, в котором говорится, что с развитием демократии буржуазный парламент все больше попадает в зависимость от биржи и банкиров? Или он уже не помнит, как борются с забастовщиками, как линчуют негров? Всякий раз, когда Ленин пытался оправдывать роспуск Учредительного собрания, он почему-то впадал в скандальный тон.

Троцкому Ленин признался, что совершил ошибку: было гораздо разумнее отложить созыв Учредительного собрания на неопределенный срок. «С нашей стороны это было очень неосторожно не отложить его, — сказал он. — Но в конце концов все вышло даже к лучшему. Роспуск Учредительного собрания является открытой и полной ликвидацией формальной демократии во имя революционной диктатуры». Троцкий прокомментировал это так: «Теоретические обобщения шли рука об руку с использованием латышских стрелков».

По-видимому, Ленин все-таки сознавал необоснованность своих доводов. Порой он вдруг начинал рыться в малоизвестных текстах Маркса и Энгельса, ища там оправдания своих поступков. Он отыскивал прецеденты то в Парижской Коммуне, то в английской истории времен Кромвеля. Как пишет Крупская, он окончательно утешился, вспомнив латинское изречение, к которому прибегнул Плеханов в своей речи на II съезде социал-демократической партии в 1903 году. «Salus revolutionis suprema lex» (Успех революции — высший закон), — сказал тогда Плеханов, из чего следовало, что «если бы ради успеха потребовалось временно ограничить действие того или другого демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы останавливаться».

Это изречение очень пригодилось и потом, потому что не было такого преступления, совершаемого большевиками, которое не оправдывалось бы этим «высшим законом».