Глава 8. Домой!

Глава 8. Домой!

Я уезжала домой. Проводить меня пришли все мои товарищи по взводу. Они говорили какие-то хорошие слова, совали в руки подарки из трофейных вещей. Я ничего не взяла: ведь дома у каждого из ребят были матери, сестры, жены, невесты, дети, пусть им отвезут. Только когда машина уже тронулась, Кто-то вскочил на подножку и нахлобучил на мою голову свою пилотку со словами: «У тебя очень уж страшная». Эту пилотку я храню до сих пор.

Но подарки я все-таки везла: от командования — полпуда белой муки (в то голодное время это был поистине царский подарок); немецкую офицерскую шинель тонкого сукна серовато-голубоватого цвета (я мечтала сшить из нее пальто, но мама сразу же продала ее, «чтобы не было в доме этой нечисти»); от моих друзей — маленькую пуховую подушечку («чтобы в дороге лучше спалось») и деревянный сундучок, который они сами сделали и окрасили в зеленый цвет. А еще я везла свои трофеи — более ста открыток с видами немецких городов.

Грузовик тронулся, ребята махали мне, что-то кричали. Я отвечала им тем же, но мыслями была уже далеко. Меня переполняла огромная радость, что все кончилось, во мне билось только одно желание: скорее бы в поезд и — домой!

Однако уехала я еще не сразу. Через несколько дней пришлось вернуться в часть. Оказалось, что на всю нашу команду неправильно были оформлены демобилизационные документы, и мне, как одной из самых грамотных, поручили съездить в часть и проследить, чтобы все было приведено в соответствие. Дали солдата для сопровождения и охраны. Мы с трудом добрались до Кенигсберга, почему-то переночевали в стоявших рядом двух телефонных будках, подложив под себя найденные на мостовой толстые кипы бумаги. Утром прибыли к своим. Вот радости-то было! Через два-три дня, оформив документы, вернулись в запасной полк. Еще через несколько дней — на станцию, в эшелон. Вот теперь я отправлялась домой.

Ехали долго. Я опять одна среди мужчин в огромном пульмановском вагоне, снова масса связанных с этим неудобств. Снова мне отгораживают на нарах уголок, только теперь солдатскими плащ-палатками; опять сон нарушает мощный мужской храп вперемежку с матом и страшными криками во сне. В вагоне не выветривается тяжелый запах махорки, водочного перегара, мужского пота. Хорошо, что стояла теплая погода, дверь вагона почти круглые сутки была открыта, и я большую часть времени сидела около нее, наслаждаясь свежим воздухом и картинами мирной жизни.

И снова вся моя жизнь оказалась на глазах у чужих мужчин. Ни умыться толком, ни пот и грязь с себя смыть нельзя: не будешь же делать это на виду у всех. И постоянное чувство страха, неловкости в присутствии посторонних людей. Снова проблемы с туалетом, это было настоящее кино. Останавливается состав в степи, через рупор раздается команда: мужчины — налево, женщины — направо. А женщины — это одна я, потому что во всем эшелоне я оказалась единственной. Поглядишь в одну сторону — там тьма людей; глянешь в другую — а там мечется, как перепуганный заяц, одна девчонка, выискивает бугорок или ямку, где можно было бы спрятаться от сотен мужских глаз. А кто-то из озорников еще кричит мне вслед: «Воздух!» Сколько раз думала: встретить бы мне того умника, который сунул 19-летнюю девчонку в чисто мужской эшелон! Вот уж душу-то отвела бы. Утешалась лишь мыслью о том, что еду домой.

На протяжении всего пути на каждой станции местные жители встречали нас музыкой, цветами и угощением. На восток один за другим шли эшелоны победителей… Нас и встречали как победителей.

Все, вероятно, видели кадры кинохроники о встрече солдат, возвращавшихся с фронта. Глядя на эти кадры, всегда с трудом сдерживаю слезы. Я вижу свой эшелон, который вез меня в родной Уральск: он был так же украшен портретом И. В. Сталина и кумачовыми лозунгами, хвойными ветками и цветами; нас так же восторженно на всех станциях встречали женщины и дети; с такой же надеждой вглядывались они в нас, надеясь увидеть своего родного человека — мужа, сына, отца…

Наконец прибыли в Минск. Здесь я без сожаления простилась со своими попутчиками. Дальше мне предстояло ехать другим эшелоном, направлявшимся в Казахстан. Без труда нашла вагон, к которому меня приписали. Подхожу, смотрю, а там — девчата, это был женский вагон. Вот счастье-то! Поднялась, заняла место на нарах. Стою в дверях, вижу, какая-то девушка энергично раздвигает толпу на перроне, пробирается к нашему вагону. Вглядываюсь — это же моя землячка Роза Возина! Вот ведь как бывает: в 1944 году именно здесь мы простились, разъезжаясь по разным фронтам, а теперь здесь же встретились. Обе обрадовались, устроились на нарах рядышком и говорили, говорили без конца. Она, между прочим, рассказала, что от кого-то слышала, будто я погибла. Такие ошибки случались нередко.

Путь от Минска до Уральска показался долгим и тягостным. И чем ближе подъезжали мы к дому, тем большее волнение и нетерпение охватывали меня. После Саратова я, кажется, уже не спала, не ела, ничего не видела и ни на что не реагировала. В голове билась одна мысль: скорее бы домой! Бывали мгновения, когда хотелось выскочить из вагона и бежать по шпалам, казалось, что так я быстрее доберусь до моего родного дома.

И вот 6 августа 1945 года состав прибыл в Уральск. Поезд еще замедлял ход, а я, не дожидаясь, когда он остановится совсем, в нетерпении выпрыгнула из вагона, девчонки на ходу передали мне рюкзак и деревянный сундучок. Стою на перроне и замираю от счастья, шагу сделать не могу. Ничего не замечаю вокруг. Не верится, что я дома. На мне военная форма, выгоревшая почти добела, изрядно помятая и перепачканная за двухнедельное «путешествие»; пыльные кирзовые сапоги, пилотка — набекрень; за спиной — тоже вылинявший и дырявый рюкзак; через левую руку перекинута шинель с обгоревшей полой; в правой руке — сундук с подарками.

Вдруг слышу: «Юля, Юля!» Гляжу, навстречу мне бежит бухгалтер с маминой работы. У нее сестра тоже была на фронте, и я решила, что она пришла ее встречать. Оказалось, нет, она встречала именно меня. Но почему она? И вообще, откуда стало известно, что я именно сегодня приезжаю? Я ведь никому не сообщала о своем приезде, хотела маме и папе сюрприз преподнести.

По дороге Галя рассказала, как все получилось.

Оказалось, что Василий Столбов сразу после моего отъезда из полка послал маме письмо, в котором подробно рассказывал, как я проявила себя в части, с каким уважением относились ко мне мои однополчане, и сообщал, какого числа я выехала домой. Но он не мог предвидеть, что я задержусь еще на неделю для переоформления документов. Это внесло некоторую путаницу в мамины расчеты. А мама, получив письмо, кинулась в военкомат, узнала расписание всех проходивших через Уральск эшелонов с демобилизованными солдатами, высчитала, когда примерно я могу приехать, и в течение шести дней, даже ночью, выходила к каждому воинскому эшелону с надеждой: вот сегодня приедет. А меня все не было. Мама приходила в отчаяние, ведь по всем подсчетам я уже должна была приехать. И вот как раз 6 августа ей не удалось выбраться с работы. В последний момент она попросила Галю на всякий случай подъехать к очередному эшелону.

Мы с Галей вышли в город, там ждал нас «экипаж» — какая-то древняя лошадь, запряженная в такую же древнюю бричку. Закинула вещи в телегу. Идем с Галей прямо по середине мостовой и разговариваем. Жара, на небе ни облачка, солнце печет, как в самые жаркие летние дни. Пыльно, видимо, давно не было дождей.

Наш Уральск — небольшой провинциальный городок. Прежде он назывался Яицким городком и был вотчиной яицких казаков. Город стоит на берегу реки Урал. Когда-то глубокая и бурная, она со временем обмелела, хотя течение оставалось сильным, напористым. В детстве я любила вместе с друзьями «путешествовать» в Европу и обратно: для этого надо было только переплыть Урал, разделявший Европу и Азию, или перейти на другой берег по мосту через реку. А еще я любила бродить по главной нашей улице — Советской и без устали рассматривать мемориальные доски на стенах домов. Они о многом говорили. В частности, о том, что в нашем городе бывали А. С. Пушкин, Л. Н. Толстой, В. И. Даль, А. Н. Толстой, Д. А. Фурманов; здесь воевали М. В. Фрунзе и В. И. Чапаев; в Уральске венчался Е. Пугачев.

В то время, когда происходили описываемые события, Уральск был не очень благоустроенным городом. Дома в основном одно-двухэтажные, деревянные, только в центре были кирпичные дома в три-четыре этажа, частично сохранившиеся со старых времен, частично построенные в советские годы. Не было у нас асфальтированных дорог, плохо развивался городской транспорт. Но в тот день, когда я шла от вокзала домой почти через весь город, он казался мне прекрасным. Это был мой родной город, который я всегда любила. Как и в большинстве маленьких городов, была в нем какая-то умиротворенность, открытость, неторопливость жизни. И люди здесь жили простые, отзывчивые.

Теперь Уральск оказался за границей — в суверенном независимом государстве Казахстан. Трудно представить себе, что исконно русский город, в котором родились и выросли все мои родственники, где прошли мои детские и юношеские годы, стал чужим, заграничным городом. Тогда, в 1945 году, никто не мог предвидеть этого…

Я шла по родной земле, жадно вдыхая пропахший солнцем, зеленью и пылью воздух, с удовольствием взбивая пыль солдатскими сапогами.

И вот мы пришли. Здесь я еще не жила. В мое отсутствие родители сняли в частном доме две комнатки с кухней и отдельным входом. С замиранием сердца открываю калитку, вхожу в большой двор. Галя ведет меня на нашу половину. Навстречу мне идет моя новая бабушка Анна Ивановна Малютина. Это она опекала мою маму, когда та в 1920 году 16-летней девчонкой пришла работать в ВЧК (Всероссийская чрезвычайная комиссия). Взяли ее курьером, а бабушка здесь же работала уборщицей и истопницей. Бывало, зимой набегается мама по городу в своей крепдешиновой юбчонке, солдатских ботинках и полупальто, собранных для нее сотрудниками учреждения, придет, а бабушка ей: «Шурка, лезь на печку, отогревайся». Кипятку принесет, доброе слово скажет. Потом бабушка вышла замуж и уехала в другой город. Мама помнила Анну Ивановну, рассказывала мне о ней. И вот однажды, когда я была на фронте, мама встретила ее на улице. Оказалось, что бабушка потеряла мужа, потом дочь, осталась одна и вернулась в Уральск, к своей племяннице. Та «выкачала» из бабушки все деньги и теперь выгоняла ее из дома. Рассказывая об этом, бабушка расплакалась. Мама пригласила ее жить у нас. «Дочка на фронте, мы с мужем одни. Будешь мне за мать, а дочке, когда она вернется, — за бабушку». Я так и звала ее бабушкой. Замечательная была старушка, добрая, домовитая. Мы потом и забыли, что она нам не родная.

Анна Ивановна и встретила меня на пороге родного дома. Поздоровалась я, бросила свои вещи — и бегом к маме на работу. Когда прибежала в горком партии, где работала мама, она уже бегом спускалась по лестнице мне навстречу. Я не могу передать, что было потом: то ли мы плакали, то ли смеялись, то ли просто молчали, крепко обнявшись. А может быть, это было все вместе. Та встреча на лестнице — как в тумане.

Оказалось, что дочь нашей хозяйки, увидев входившую во двор девушку в военной форме, сразу догадалась, что это и есть долгожданная дочь Александры Ивановны. Больная, с температурой почти 39 градусов, она поднялась с постели и побежала к маме, чтобы сообщить ей радостную весть о моем приезде.

И вот мы с мамой идем домой. Пока меня не было, бабушка нагрела воды, поставила на кухне корыто. С каким блаженством я смывала с себя многодневную вагонную грязь! Мама достала мое любимое довоенное платье. Надела, туго, по-военному затянула пояс. Мама смеется: «Юля, ты же не в армии». Пришел папа, которому мама успела сообщить о моем возвращении. Сели за стол. Праздничная скатерть, водка, небогатая закуска.

— Закуривай, — достает отец портсигар.

— Я не курю, папа.

— Молодец!

Наливает почти полный стакан водки, протягивает мне:

— Выпьем, дочь, за твое возвращение.

— Выпьем, папа.

— До дна?

— До дна.

— Вот молодец!

Конечно, первый тост был за меня, за мое возвращение, за мое здоровье. Потом — за Победу и, как водилось, за Сталина.

Итак, я дома с любимыми родителями. Жива, здорова и бесконечно счастлива. Мне всего девятнадцать с половиной лет, и впереди у меня целая жизнь. Тогда я еще не отдавала себе отчета, какой важный и значительный этап завершился в моей жизни. Сейчас я считаю, что ничего более значительного у меня не было.

Не могу не сказать, что с войны я вернулась совсем другим человеком. Дело не только в том, что изменился мой характер, появилось во мне больше самостоятельности, решительности и целеустремленности. Главное — я научилась по-другому смотреть на жизнь, стала больше ценить все, что меня окружало.

Тогда казалось, что с разгромом фашизма кончилась эпоха войн, что теперь весь мир будет жить мирно и спокойно. Вот я, как и большинство моих ровесников, была переполнена ощущением счастья.