Глава 7 Возвращение домой

Глава 7

Возвращение домой

Королев, Мозжорин и баллистики из ОКБ-1 точно знали, в каком направлении двинется шар Гагарина, ворвавшись в атмосферу и устремившись к Земле. Но они не знали, как далеко пролетит аппарат в этом направлении. ЭВМ Келдыша давали расчеты траектории лишь с точностью до нескольких километров. В бескрайнем космосе этого более чем достаточно. Однако для «Востока», возвращающегося на родину, эти километры были весьма существенны: одно дело — благополучно сесть в чистом поле, другое — проломить крышу и уничтожить всех, кто находится под ней. Маршрут возвращения «Востока» выбирали с большой тщательностью, постаравшись, чтобы на его пути оказалось как можно меньше зданий. В сценариях спуска предпочтение отдавалось обширным лугам, лесистым равнинам и полям.

В наши дни российские капсулы приземляются в бескрайних (и, как предполагается, необитаемых) степях Казахстана, не так уж далеко от того места, откуда они когда-то впервые взлетели. Хорошо отработанная процедура обнаружения аппарата и встречи экипажа осуществляется уже несколько десятилетий. А тогда, в 1961 году, Королев и его сотрудники, составлявшие план космической экспедиции, были не очень-то готовы сбросить своего Первого космонавта в никуда. Гагарин приземлился неподалеку от того района, где он, член Саратовского аэроклуба, когда-то впервые поднялся в воздух на стареньком Як-18. Точное место его посадки: Саратовская область, 26 километров к юго-западу от города Энгельса, возле деревни Смеловка.

С земли невозможно было увидеть ни отстрел крышки люка, ни внезапный выброс катапультного кресла Гагарина: все это происходило на семикилометровой высоте. Однако тракторист Яков Лысенко услышал где-то в небе над головой отчетливый хлопок. Конечно, Яков посмотрел вверх. Спустя двадцать секунд до него долетело слабое эхо взрыва люковых зарядов. За это время Гагарин со своим аппаратом успел спуститься на три километра, приближаясь к земле под раскрытыми парашютами. Теперь его уже можно было различить невооруженным глазом. Впрочем, не исключено, что на самом деле Лысенко слышал другой хлопок, раздавшийся несколько ближе к земле, когда на высоте четырех километров отцепился стабилизирующий парашют шара и раскрылся другой купол. «Если над тобой пролетает самолет или что-то такое, можно услыхать грохот, но я-то никакого самолета не видал, — говорит Лысенко. — Моторы не ревели. Я стоял и глядел, и вот я увидел в воздухе шар. Ну, не то чтоб шар, а так, спускалось что-то на парашюте. Я подумал: летчик из самолета».

Лысенко кинулся в Смеловку — поднимать тревогу. Для храбрости он собрал друзей, и они двинулись через поля туда, где, как он наблюдал, сел «пилот». Гагарин, похоже, очень обрадовался встрече с простыми людьми. «Мы подошли, а он уже шел к нам, — рассказывал Яков. — Он был очень бодрый и довольный, после удачного-то приземления. На нем был летный костюм, или как там это называется. Он нам сказал: „Давайте знакомиться, братцы. Я первый человек в мире, который побывал в космосе, Юрий Алексеевич Гагарин“. Он всем пожал руки. Я представился, и он попросил: „Ребята, не уходите. Сейчас вот-вот прибудет начальство. Они приедут на машине, их будет полно, но вы побудьте тут. Давайте-ка снимемся на память“. Но о нас, понятно, все забыли. Приехали не то из города, не то из гарнизона, сразу посадили его в машину. Он просил нас не уходить, но его увезли, и больше мы его не видели».

С устрашающей быстротой, откуда ни возьмись, появилась официальная группа встречающих. Генерал Стученко все утро осматривал небеса с помощью радара ближнего радиуса действия. Гагарина и его спускаемый аппарат обнаружили задолго до того, как они упали на землю, и Стученко тут же рассредоточил силы согласно обстановке. «Военные прилетели на самолете. Некоторые даже высаживались на парашюте, — вспоминал Лысенко. — Просто какая-то армия интервентов. Нам не разрешили подходить близко. Какие-то они все были странные».

Может, Лысенко и не самый многомудрый человек, ведь он простой тракторист, но он отлично выражает геополитическое значение увиденного в тот день: «Советский Союз объявил, что запустили космический корабль, первый в мире. На нем полетел Юрий Алексеевич Гагарин. Радовалась вся страна. Какая это была обида для заграницы. Америка — мощная страна, но и они все-таки не смогли стать первыми. Как говорится, важно, кто первым перебежит болото. Вот как я это понимаю».

Лысенко и его приятели не были единственными людьми, наблюдавшими посадку первого космонавта. Гагарин ясно пишет об этом в своем официально одобренном рассказе о приземлении:

Ступив на твердую почву, я увидел женщину с девочкой, стоявших возле пятнистого теленка и с любопытством наблюдавших за мной… Я ведь все еще был в своем ярко-оранжевом скафандре, и его необычный вид немножечко их пугал… «Свой, товарищи, свой!» — ощущая холодок волнения, крикнул я, сняв гермошлем. «Неужели из космоса?» — не совсем уверенно спросила женщина. «Представьте себе, да», — сказал я 1.

«Холодок волнения». Каждый тогда в Советском Союзе знал о судьбе американского шпиона Гэри Пауэрса, сбитого над русской территорией в мае прошлого года. Может быть, этот пилот в оранжевом — еще один иностранный шпион, спустившийся на парашюте с подбитого самолета? Некоторые западные историки космоса утверждают, что какие-то колхозники даже двинулись на Гагарина с поднятыми вилами и опустили их, лишь разглядев большие красные буквы «СССР», красовавшиеся на лбу белого гагаринского гермошлема, а Ярослав Голованов рассказывает: «Когда увидели гагаринский оранжевый скафандр, женщины перепугались, все же помнили ту прошлогоднюю историю с Пауэрсом. Они стали спрашивать: „Куда вы идете? Что вы задумали?“ Они подумали: а вдруг он шпион?»

Информация ТАСС о полете прозвучала по радио практически одновременно с реальным спуском Гагарина. По всей вероятности, колхозники действительно поначалу встретили его с определенным беспокойством — ведь некоторые из них, видимо, ушли из дома на работу рано утром и не слышали по радио сообщений о космическом полете…

Кому же все-таки выпала возможность первым встретить космонавта? Лысенко с товарищами или женщине с ребенком, о которых упоминает сам Гагарин? «А, я и позабыл, — поправляется Лысенко. — Все верно, когда мы пришли туда, где он сел, жена местного лесника, Тахтарова, сажала картошку со своей внучкой, у них там рядом был участок. Когда он приземлился, нас там не было. Она испугалась и хотела убежать. А потом уж он нас увидел.

В тот же день на этом месте, примерно там, где ноги Гагарина, вернувшегося из космоса, впервые коснулись земли, поставили нехитрый столбик с табличкой:

НЕ ТРОГАТЬ

12.04.61

10 ч. 55 м.

моск. врем.

Через два дня там был установлен более солидный каменный обелиск с надписью: „Здесь приземлился Ю. А. Гагарин“. Но никакие памятные знаки не отметили, куда упал его опустевший корабль. Гагарин катапультировался на большой высоте и потому успел отдалиться от спускаемого аппарата и приземлился в двух километрах от него. В современных документах нет ясности по этому вопросу. Зафиксировать место падения капсулы означало бы раскрыть секрет — тот факт, что Первый Космонавт приземлился отдельно от аппарата, на своем собственном парашюте. Однако сведения, хоть и не вполне официальные, о падении капсулы имеются. Считается, что она упала на берегу одного из притоков Волги, — на лугу играли дети, и они увидели, как в опасной близости от плотины опускается шар. Он выбил вмятину в мягкой земле. Сегодня она ничем не отличается от тысячи таких же углублений в податливой почве окрестных полей.

Две школьницы, Тамара Кучалаева и Татьяна Макарычева, подбежали посмотреть на удивительный предмет. „Мы должны были сидеть в школе на уроке, но все мальчишки убежали. Они видели, как по небу летит какой-то шар, — рассказывает Татьяна. — Он был огромный. Он упал, подскочил, снова упал и замер, так и лежал на боку. Там, куда он ударился в первый раз, [в земле] появилась большая дырка. Мальчишки побежали и забрались в эту яму. Они нашли там много тюбиков с космической едой, притащили их в школу и сказали нам, что приземлился космический аппарат“.

Работая над книгой, я встретился с Тамарой Кучалаевой и Татьяной Макарычевой. Две спортивные, привлекательные женщины были несколько удивлены, что их ностальгический поход по холмам и долинам в поисках места приземления космического аппарата оказался не очень-то легким. „Вот сегодня мы сюда дошли и уже устали, но вы себе представить не можете, как быстро мы в детстве бегали! — говорила Тамара. — Мы услышали новости по радио и все запрыгали от восторга“. Мальчики гордо раздавали найденные тюбики космической еды. А Татьяна вспоминала: „Некоторым повезло, им достался шоколад. — А другим — картофельное пюре. Помню, я попробовала и выплюнула. Если бы нам эти штуки сегодня предложили, мы бы отказались“.

К тому времени дети (и многие взрослые) уже вовсю лазили вокруг и внутри шара в поисках сувениров. Наконец прибыл армейский отряд для охраны объекта, но солдат оказалось слишком мало. Тамара рассказывала: „Они нас пытались испугать. Кричали: „Уходите, уходите! Может взорваться!“ Но их угрозы на нас совершенно не действовали“.

У жителей Саратовской области была возможность собрать кое-какие памятные сувениры. Гагарин освободился от парашюта, как только приземлился, потому что немного беспокоился, как бы ветер не сшиб его с ног. Вскоре этот парашют пропал, а более крупный купол, на котором спускался шар, изорвали на кусочки охотники за сувенирами. Тяжелая крышка люка тоже где-то приземлилась, как и отделяемый приемопередатчик и другие компоненты аварийного запаса, а также крышка второго люка, закрывавшая парашютный отсек шара.

Все эти предметы пережили любопытные приключения, прежде чем их нашли. Вот, к примеру, история с лодкой-плотом. Если бы шар опускался в океан, Гагарин мог бы оставаться в аппарате вплоть до самого приводнения, потому что удар о воду был бы гораздо слабее удара о землю. Однако не существовало никакой гарантии, что шар продержится на воде длительное время. Космонавту пришлось бы как можно быстрее забираться на надувной спасательный плот. В действительности он опустился на территорию России в полном соответствии с планом, так что нетронутый плот остался внутри шара. Видимо, кто-то взял его без спросу и через пару дней отправился с ним порыбачить на одном из притоков Волги. Вскоре в этот район прибыло большое подразделение КГБ и потребовало, чтобы местные жители вернули всё оборудование, похищенное из „Востока“, в том числе и плот. О, прибывшие просили „очень вежливо и вполне дружелюбно“: они пригрозили, что, если пропавшее снаряжение не будет немедленно возвращено, всех жителей Смеловки арестуют. Тракторист Лысенко вспоминал, как все забегали: „Может, что-то и порвали, а что-то пропало. Может, лучше никому не говорить… Парнишки нашли лодку. Явились кагэбэшники и говорят: „Государственная собственность. Мы ее должны забрать“. Они заходили во все дома. На всех давили“.

Журналисту Ярославу Голованову есть что добавить к этому рассказу: „В конце концов особисты нашли свое сокровище, и бедному рыболову оставалось только юлить: „Вы уж извините, но лодка-то сдулась, да и порвалась“. Ребята из КГБ решили развеять измышления рыболова: „Лодка в отличном состоянии. Нигде не порвана“, — заявили они“.

Судя по всему, сотрудникам КГБ не хотелось сообщать начальству, что кто-то из местных забавлялся с историческими реликвиями из снаряжения Первого Космонавта, прежде чем им, сотрудникам, удалось все собрать.

Гагарину пришлось исполнять общественный долг, едва его ноги коснулись земли при посадке. Пожилую женщину и ее внучку требовалось успокоить, заверив, что он не вражеский шпион. Колхозным парням из Смеловки — сказать, что он действительно не хочет, чтобы их забыли, ведь они отнеслись к нему очень дружелюбно. А теперь всё вокруг заполонили военные, и к нему подошел майор Гасиев, возглавлявший поисковую команду. Гагарин лихо отдал честь и произнес:

— Товарищ майор! Космонавт Советского Союза старший лейтенант Гагарин выполнил…

— Да ты уже майор!.. Пока летал, тебе присвоили звание „майор“, — объявил Гасиев, улыбаясь. Равные по званию дружески обнялись, и Гасиев конечно же засыпал его вопросами2.

Теперь следовало оформить рекорд высоты. Спортивный комиссар Иван Борисенко сообщил Гагарину, что космонавту нужно подписать некоторые документы. В 1978 году Борисенко писал о том, как „подбежал к спускаемому аппарату, возле которого стоял улыбающийся Гагарин“. Едва ли: капсула упала в двух километрах, поэтому Борисенко, по всей видимости, встретился с космонавтом на месте его самостоятельного приземления или же на каком-то другом поле близ Смеловки, а рядом стоял большой вертолет, готовый доставить Гагарина в Энгельс, на авиабазу. Таким образом, уже вскоре после приземления Первый Космонавт беспечно подмахнул целую стопку беззастенчивого борисенковского вранья3.

В вертолете Гагарин вежливо и с энтузиазмом отвечал на все вопросы, которыми его забрасывали сопровождающие военные. На что похожа Земля из космоса? А каково это — в невесомости? Он начинал понимать, что повсюду его будут спрашивать почти об одном и том же. Но вдруг он ненадолго притих. По словам Голованова, космонавт сказал: „А вот Луну так и не удалось посмотреть. Но это не беда — посмотрю в следующий раз“4. И он приободрился и стал отвечать на новые вопросы.

Генерал Стученко встретил Гагарина на летном поле в Энгельсе и сразу же, как свидетельствует Голованов, перед космическим путешественником встала новая сложная социальная проблема.

— Юрий Алексеевич, в боях за освобождение Гжатска был только один командир. Вы ведь меня помните?

— Нет, не помню. — Неудачный ответ. Стученко явно огорчился, и Гагарину пришлось быстро соображать, как поправить положение. — Я хочу сказать, лица вашего не помню. Но я помню, что командир был. Так это вы? Как здорово! Значит, вы мой двойной крестный отец. Один раз вы меня спасли от фашистов, а теперь вы меня встречаете из космоса!

Этот отклик оказался более удовлетворительным. Стученко спросил:

— Как вы смотрите на то, чтобы мы послали в Москву самолет за вашей женой? Валентину привезут сюда, и вы сможете полететь домой вместе.

Еще одно неудобство: как отказаться от столь любезного предложения, исходящего от старшего по званию, да еще от генерала.

— Большое вам спасибо за заботу, товарищ генерал, но, боюсь, не получится. Валя сейчас сидит с нашей новорожденной дочкой.

Эта часть разговора тоже прошла вполне безоблачно. Стученко проводил Гагарина в офицерскую казарму базы, откуда тот мог позвонить родным и рапортовать об успешном полете Первому секретарю КПСС по специальной защищенной линии. Космонавт говорил очень осторожно, отлично зная, что каждое его слово зафиксируют для потомства. „Советский человек в космосе“, брошюра ТАСС, отпечатанная сразу же после полета, полностью воспроизводит этот диалог5.

— Я рад слышать вас, дорогой Юрий Алексеевич.

— Никита Сергеевич, счастлив доложить вам, что первый космический полет успешно завершен.

Хрущев какое-то время продолжал официозную беседу, но не мог удержаться от обычных вопросов.

— Скажите, Юрий Алексеевич, как вы чувствовали себя в полете, как протекал этот первый космический полет?

— Я чувствовал себя хорошо… Во время полета я видел Землю с большой высоты. Были видны моря, горы, большие города, реки, леса.

А теперь — главное удовольствие для Хрущева.

— Мы вместе с вами, вместе со всем нашим народом торжественно отпразднуем этот великий подвиг в освоении космоса. Пусть весь мир смотрит и видит, на что способна наша страна, что может сделать наш великий народ, наша советская наука.

Гагарин должным образом разделил его чувства:

— Пусть теперь все страны догоняют нас!

— Правильно! Пусть капиталистические страны догоняют нашу страну!

По словам Федора Бурлацкого, одного из ближайших помощников Хрущева, на того произвела большое впечатление жизнерадостность Гагарина и энтузиазм, звучавший в его ответах. Он искренне хотел поскорее увидеть молодого человека в Москве, чтобы вместе с ним два дня отмечать это событие — пышно и широко.

— Спасибо, Никита Сергеевич, — сказал Гагарин в завершение. — Еще раз благодарю вас за большое доверие, оказанное мне, и заверяю, что и впредь готов выполнить любое задание Советской Родины.

Может быть, он думал о Луне. В конце концов, Сергей Павлович Королев перед самым стартом вложил в его руку копию вымпела лунной станции и заметил: возможно, когда-нибудь он подберет оригинал…

Остановка в Энгельсе стала недолгой передышкой. Он сделал необходимые звонки, а затем сел в более мощный самолет — Ил-14 и отправился в Куйбышев, лежащий примерно в 350 километрах к северо-востоку от Саратова. Там он день-два отдохнет, а утром четырнадцатого полетит в Москву.

Через час после того, как ракета Гагарина оторвалась от стартовой площадки, Титов, Ивановский, Галлай, Каманин и большая делегация Байконура погрузилась на борт самолета Ан-12, направлявшегося в Куйбышев. В списке пассажиров больше всего было заметно отсутствие Королева. Он все еще следил за переговорами между далекими наземными станциями и слушал сообщения с судов, отслеживавших финальную фазу орбитального движения „Востока“ и его спуск. (Позже они с Олегом Ивановским вылетели в Саратовскую область, чтобы проконтролировать вывоз шара.)

Настроение у Титова было странное, возможно, даже несколько угрюмое. Он рассказывал: „Мы сели на территории Куйбышевской военно-воздушной базы, там же располагался большой авиационный завод, где выпускали пассажирские самолеты. Потом на Ил-14 прилетел Юра. Его привезли из-под Саратова. Вокруг него толпились генералы, а я был всего лишь старший лейтенант с очень маленькими звездочками. Но мне интересно было узнать, каково это — быть в невесомости? Юра спускался по трапу, и я всех растолкал. Они на меня уставились: „Что это за полоумный лейтенантик?“ Мы, все прочие космонавты, были людьми, так сказать, засекреченными [никому не известными]. Но тут я добрался до Юры. „Как там невесомость?“ — спросил я. „Нормально“, — ответил он. Так мы впервые встретились после его полета“.

Заградительная сетка по периметру аэродрома прогибалась под тяжестью любопытных, все они знали, что происходит. Когда машина Гагарина выехала с авиабазы и двинулась по главной улице города с эскортом из милиционеров на мотоциклах, его встречали восторженные толпы. „Кто-то из толпы кинул под колеса машины велосипед: хотели, чтобы Юра остановился и поприветствовал их. Машина вильнула, чтобы избежать аварии, — вспоминал Титов, ехавший позади на другом автомобиле. — Уж не помню, пострадал ли велосипед, но люди очень хотели увидеть Юру, это факт“.

Под Куйбышевом была подготовлена специальная дача на берегу Волги: там Гагарин мог пройти медосмотр и один день отдохнуть, прежде чем рано утром 14 апреля вылететь в Москву. Олег Ивановский встретил его там и крепко обнял: „Я его спросил: „Как себя чувствуешь?“ А Гагарин ответил: „Ты-то как? Посмотрел бы ты на себя, когда крышку люка открывал! У тебя тогда по лицу цвета побежалости ходили!“[14] К нему все спешили, но я не потерял голову. Я дал ему сегодняшнюю газету, и он мне написал несколько теплых слов рядом с фотографией, на ней он снят в шлеме. Все, кто имел отношение к „Востоку“, подходили к нему, и каждый интересовался, есть ли у Гагарина замечания по оборудованию, каждый спрашивал про свои компоненты“.

Гагарину удалось выкроить время на душ, относительно спокойную прогулку по берегу Волги и на нормальную трапезу, не переставая быть приятным и полезным для бесконечных вопрошателей. На предварительной пресс-конференции он поделился впечатлениями о Земле — как она смотрится из космоса: „Дневная сторона Земли была ясно видна — побережья континентов, острова, большие реки, обширные водные пространства. Я впервые увидел собственными глазами, что Земля — шар. Картина горизонта была очень красивая“. Потом он описал вид заката с орбиты и невероятную тонкость земной атмосферы „в разрезе“: „Виден цветной переход от яркой Земли к темному космосу, тонкая граница, точно пленочка, окружает земной шар. У нее очень нежный голубой цвет, а переходы цвета постепенные и плавные. Когда я вышел из тени Земли, на горизонте протянулась ярко-оранжевая полоса, потом она посинела, а затем стала совершенно черной“6.

Некоторые корреспонденты (и даже кое-кто из космонавтов) с трудом могли воспринять красочное гагаринское описание восхода и заката, которые он успел увидеть в течение 90 минут (орбитальный период „Востока“ без учета фаз ускорения и торможения). Немногие поняли, что он подразумевает под „тенью Земли“. Тогда, в 1961 году, это приключение — космический полет — казалось необыкновенным и чудесным.

А вечером, когда всех, кроме самых близких коллег, наконец разогнали, Гагарин тихо сыграл в бильярд с Космонавтом-2 — вежливым, но подавленным Германом Титовым. „Я все еще ему завидую, до сих пор, — спустя много лет признавался Титов. — У меня очень вспыльчивый характер. Я легко могу нагрубить, обидеть кого-нибудь и спокойно уйти, но Юрий Алексеевич мог непринужденно болтать с кем угодно — с пионерами, рабочими, учеными, колхозниками. Он умел говорить на их языке, понимаете? И я этому завидовал“. Но оба они были пилоты, это их всегда объединяло. Если они и не слишком любили друг друга, то ощущали взаимное уважение. Они играли на бильярде, и Титов с неподдельным интересом слушал, как Гагарин объясняет разные события, случившиеся в полете. Теперь, когда этот успех был навсегда запечатлен в истории человечества, Космонавт-2 мог быть уверен, что в ближайшие несколько месяцев и ему выпадет шанс полететь. „Восток“ хорошо показал себя, и „семерка“ Сергея Павловича, судя по всему, теперь работала надежнее, выйдя из шаловливого подросткового возраста. Но, видимо, дачная бильярдная показалась Гагарину слишком публичным местом, чтобы вдаваться в детали касательно неудачного разделения шара и приборного отсека. Их Титову предстояло открыть самому. Гагарин ни о чем его не предупредил.

Один настырный репортер сделал несколько неформальных снимков Гагарина в тусклом свете бильярдной, пока его не прогнали. „Все, хватит“, — произнес Титов.

„Хватит“? Как бы не так.

На другой день Королев, Каманин, Келдыш и другие члены Государственной комиссии собрались на этой даче, чтобы задать Гагарину вопросы по поводу его полета. За закрытыми дверями он счел возможным описать проблему с тормозной установкой более детально. До сих пор не совсем ясно, почему эту проблему так и не решили до полета Титова, состоявшегося 6 августа. Вероятно, какие-то изменения в конструкцию внесли, но они не принесли результата. Кабели, передающие данные от приборного отсека, подключались к большому круглому диску, установленному на шаре, с помощью 17 игольчатых контактов, каждый из них состоял из набора более мелких иголок, так что в сумме получалось 80 электрических соединений. Непросто было мгновенно разорвать такое сложное подключение. Подобные немудрящие механические проблемы мешали выполнению советской космической программы на ее ранних этапах7.

В Америке инженеры НАСА также обнаружили, что отделять капсулы при возврате в атмосферу — дело непростое. Как и русские, они полагались на толстые пучки проводов, соединявшие капсулы с модулями обеспечения. Важнейшее различие — в том, что они при этом никогда не пытались отключить бесчисленные контакты: место соединения оставалось в неприкосновенности, соединительные кабели просто разрубали специальным лезвием-гильотиной», приводимой в движение затвором с небольшим зарядом взрывчатки. Если лезвие не сработает, в дело вступит запасное, чуть выше. С гибкими проводами куда легче справиться, чем с неуклюжими разъемами. Как ни странно, блистательный Королев не нашел этого решения, и соединительные узлы «Востока» были перегружены съемными зажимами, замками с миниатюрными зарядами и прочими механизмами, которые в те времена работали не очень-то удачно.

Рано утром 14 апреля Гагарин вылетел в Москву. Он поднялся по трапу в салон большого лайнера Ил-18, способного выполнять дальние перелеты. Через несколько недель он уже не будет мысленно называть его по номеру. С усталым юмором он будет именовать его «домом родным».

Почти весь полет его расспрашивали журналисты. Поздравительные радиограммы передавались в пилотскую кабину, и члены команды по очереди заходили в салон, чтобы перемолвиться с пассажиром. Через четыре часа уверенного движения самолет подлетел к месту назначения; в паузе между беседами Гагарин выглянул в иллюминатор. На земле его ожидала совершенно новая жизнь:

«На подлете к столице нашей Родины к нам пристроился почетный эскорт истребителей. Это были красавцы МиГи, на которых в свое время летал и я. Они прижались к нашему воздушному кораблю настолько близко, что я отчетливо видел лица летчиков. Они широко улыбались, и я улыбался им. Я посмотрел вниз и ахнул. Улицы Москвы были запружены потоками народа. Со всех концов столицы живые человеческие реки, над которыми, как паруса, надувались алые знамена, стекались к стенам Кремля»8.

Ил-18 совершил посадку во Внукове раньше, чем предполагалось. Гагарину пришлось еще несколько минут пробыть на борту, пока не наступило время начала запланированных торжеств. Он радовался, хотя и нервничал.

А на земле, в Москве, Валентин, Борис, Зоя и Алексей уже встретились с Хрущевым и его женой Ниной, к приехавшим Гагариным успели присоединиться Анна и Валя. Зоя вспоминает, с какой теплотой к ним отнеслись Первый секретарь ЦК КПСС и его супруга. «Он держался с нами очень просто и скромно, а она посвящала нам все свое время. Мы четыре дня провели в Москве, и каждое утро Нина нас навещала, а уходила только днем. Все было очень непринужденно».

Первое официальное мероприятие прошло в аэропорту. «Мы остались в Москве, чтобы немного отдохнуть, а потом, четырнадцатого, нас повезли во Внуково встречать Юру. Мы приехали и сразу увидели самолет с эскортом истребителей, нам сказали, что это летит Юра. Но, когда самолет приземлился, он не сразу вышел, так что мы даже начали волноваться. Нина Хрущева сказала: „Не беспокойтесь, самолет прилетел немного раньше, чем планировалось, но, как только придет положенное время, ваш Юра выйдет“. И действительно, через несколько минут он вышел».

Ему разложили длинную красную ковровую дорожку. (Нина Хрущева сообщила Валентину: «Обычно стелют голубую».) Юрий спустился по трапу и ступил на ковер, он выглядел как настоящий герой в своей новенькой майорской форме и шинели, но Зоя тут же заметила нечто ужасное. «Я увидела, что за ним по земле что-то волочится. Это был шнурок его ботинка». Гагарин тоже это заметил и во время своего торжественного прохода по ковровой дорожке безмолвно молил, чтобы не споткнуться и не выставить себя на посмешище именно сейчас. Позже он признался Валентину, что на этом ковре он волновался сильнее, чем во время космического полета. Но все обошлось, он не споткнулся. Развязавшийся шнурок случайно попал в кадр многих документальных фильмов о событиях этого знаменательного дня. Владимир Суворов, официальный оператор отряда космонавтов, рассказывал в своем дневнике, как позже велись бесконечные дискуссии — вырезать ли из хроники те эпизоды, где виден болтающийся шнурок, или оставить. В конце концов, по настоянию самого Гагарина, кадры сохранили. «Промах», как выяснилось, имел особое пропагандистское значение9.

Так или иначе, улыбающийся и твердо держащийся на ногах Гагарин благополучно достиг убранного цветами помоста, где Первого Космонавта торжественно приветствовал Хрущев и другие высшие партийные руководители. Затем он обнялся с родными. Валя храбро стояла в общей очереди, ожидая объятий и поцелуя. Алексей с Анной были одеты в простую одежду, непритязательную почти до нарочитости. Они бы предпочли приодеться по-наряднее, но Хрущев очень настаивал, чтобы они показались общественности в образе скромных колхозников. Конечно, Анна так и сияла от гордости, но Гагарин наверняка понимал, как она за него боялась в эти один-два дня. Он обнял ее, вытер ей слезы платком и шутливо сказал детским голоском: «Не плачь, мама. Я больше не буду».

Церемония во Внукове была относительно краткой. Более важное мероприятие проходило в центре Москвы. Гагарины и Хрущевы уселись в черный лимузин ЗИЛ и двинулись на Красную площадь. Зое показалось, что ее знаменитый брат выглядит почти так же, как обычно, только немного устало.

В тот день Гагарину дали редкостную привилегию — персонального водителя. Федор Демчук получил от властей новенькую «Волгу-21» с самым современным и модным аксессуаром — третьей противотуманной фарой. Отныне он вместе с этой «Волгой» был постоянно приписан к майору Гагарину.

С Королевым обращались не с таким почетом. Он также встречал Гагарина во Внукове, но Главный Конструктор стоял чуть в стороне от главной группы, принимавшей космонавта, и Хрущев ничем не показал, что узнал человека, который больше всех остальных сделал для нынешнего триумфа. Королеву не предоставили сияющую «Волгу». Он купил старенький лимузин, «Чайку», в одном из зарубежных посольств, чтобы по крайней мере достойно прибыть во Внуково, однако, судя по всему, никто не хотел выставлять его напоказ, ведь он представлял собой живую государственную тайну. О нем нельзя было говорить, а уж тем более торжественно демонстрировать его публике. Ему даже не разрешали носить награды. В довершение всего, подержанная «Чайка» сломалась по пути из Внукова в Москву, так как лопнул ремень вентилятора, и ему пришлось ловить машину, чтобы добраться до Красной площади. В длинном официальном перечне ученых и военных, академиков и политиков, присутствовавших на торжествах по случаю первого полета человека в космос, имя Королева не названо. Спустя почти сорок лет его коллега Сергей Белоцерковский говорил: «Это было очень несправедливо по отношению к Королеву, и Юру это расстроило. Нобелевский комитет обращался к СССР с запросом, можно ли наградить создателя первого в мире спутника и того, кто впервые отправил человека в космос, но наши власти положительно ответа не дали. Эту несправедливость так никогда и не исправили».

На Красной площади Гагарин и его родные стояли рядом с Хрущевым и другими партийными вождями на традиционном возвышении, символе коммунистической власти, — трибуне Мавзолея. А наверху над главными улицами столицы летали вертолеты, разбрасывавшие листовки. Советская армия с грохотом и топотом вышагивала по расчищенному участку Красной площади, но куда большее пространство было отдано громадной ликующей толпе. Фасад ГУМа закрыли гигантским портретом Ленина с лозунгом: «Вперед, к победе коммунизма!» Победа эта казалась вполне в пределах достижимого — по крайней мере, в тот день.

Чтобы усилить его торжественность, не требовалось особых пропагандистских усилий, достаточно было просто изложить факты: Советский Союз запустил в космос человека. Федор Бурлацкий, один из ближайших помощников Хрущева и его спичрайтер, вспоминал: «У меня текли слезы, и многие люди на улицах тоже плакали от потрясения — от радостного потрясения, ведь человек взлетел в небо, царство Бога, и, что важнее всего, этот человек — наш, русский. И это было почти спонтанное ликование. Обычно в России при Сталине и даже при Хрущеве все эти демонстрации народных чувств были тщательно срежиссированы, но эта — нет. Здесь все было искренне, все от души, по крайней мере для девяноста процентов населения Советского Союза».

Титов и некоторые другие космонавты из первого отряда присутствовали на этих торжествах в гражданской одежде. Им не разрешалось подниматься на Мавзолей и стоять там рядом с Гагариным и руководством страны, они должны были оставаться на уровне земли. «Я видел море людей, лавину радостно кричавших, улыбавшихся лиц. Детей сажали на плечи, чтобы им было видно. Юра стоял на Мавзолее рядом с членами правительства, — рассказывал Титов. — Когда я его там увидел, меня это ошеломило. Только тогда я осознал невероятную важность события, которое так тронуло всех этих людей. Все радовались. Радовался весь мир — человек побывал в космосе! Это было необыкновенно».

С трибуны Гагарин произнес речь. Ему удалось выразить свои чувства с особой жизнерадостностью и искренностью, так что все банальности насчет коммунизма, Родины и партии на какое-то время обрели истинность, глубину. В заключение Гагарин сказал: «Мне, дорогие товарищи, особенно хочется отметить огромную отеческую заботу о нас, простых советских людях, проявляемую Никитой Сергеевичем Хрущевым. От вас, Никита Сергеевич, от первого через несколько минут после приземления, после возвращения из космического пространства на нашу родную землю я получил теплое поздравление с успешным завершением полета… Слава Коммунистической партии Советского Союза и ее ленинскому Центральному Комитету во главе с Никитой Сергеевичем Хрущевым!»

Перед всеми закулисными врагами, ждавшими от него проявлений слабости, Хрущев продемонстрировал неуязвимость, тесную связь с сегодняшним триумфом. Благодарственная речь Гагарина, с таким тактом и прямотой обращенная к громадной ликующей толпе, оказалась именно такой, какую хотелось услышать Хрущеву. С этого момента молодой космонавт надолго стал его политическим фаворитом. Переполненный гордостью и счастьем, вытирая слезы радости, Хрущев несколько раз обнял Гагарина, а затем произнес напыщенную речь, обращаясь к толпе, восторженно внимавшей ему и регулярно прерывавшей его слова долгими взрывами искренних аплодисментов.

14 апреля 1961 года советский народ по-настоящему поверил в себя, в то, что ему любые трудности по плечу. На какое-то время могло почудиться, что страшное время сталинских репрессий осталось в прошлом. Хрущев внушал неизмеримо меньший страх — желал, чтобы его любили без принуждения. Придя к власти, он даже осудил сталинские зверства. У него было много врагов, но в тот день, имея в запасе достижение Гагарина, потрясшее мир, Хрущев был неуязвим. Пока неуязвим10.

Разумеется, молодой человек, который помог ему одержать эту замечательную победу, в ближайшие месяцы и годы мог рассчитывать на самую горячую личную признательность Первого секретаря. К сожалению, дружба Хрущева означала вражду со стороны его соперников. Когда Леонид Ильич Брежнев, по сути — заместитель Хрущева[15], поздравлял Гагарина во Внуковском аэропорту и обращался с ним как с равным себе высоким сановником на трибуне Мавзолея, он проделывал это со всем положенным дружелюбием и демонстративной теплотой, однако его непроизвольные движения, зафиксированные в документальных фильмах об этих событиях, показывают, что он был не совсем искренен. В октябре 1964 года его почтительное отношение к Первому космонавту испарилось в одну ночь — как только Хрущев перестал находиться у власти.

Вечером состоялся торжественный обед в огромном Георгиевском зале Большого Кремлевского дворца. Предполагалось, что это будет завтрак, но празднества на Красной площади продолжались целых шесть часов. Энтузиазм толпы и ее горделивое терпение казались безграничными, и Хрущев постарался выжать из этого дня как можно больше славы.

На обеде Валентин, проголодавшийся и стерший себе ноги, с большим энтузиазмом набросился на еду и напитки. «Там стоял громадный круглый стол. Сплошные деликатесы. Юру наградили „Золотой Звездой“ Героя и орденом Ленина. Последними его поздравили отцы церкви — один наш, два мусульманских и двое еще каких-то. Кто-то из них спросил: „Юрий Алексеевич, вы видели Иисуса Христа на небе?“ А он ему: „Это вам лучше знать, святой отец, видел я его там или нет“.

Валентин с удовлетворением подметил, что во всех уголках зала имеются неплохие запасы хорошей водки — по крайней мере, возле мужских приборов. „Рядом с каждым стояла бутылка „Столичной“, не эта современная дрянь, а такая, которую выпьешь — и еще хочется. Еще там имелся коньяк, вино и по три пустых бокала на брата. Я не знал, какой из них взять, так что решил делать как отец. Он взял средний — и я взял средний. Я выпил и спросил: „А беспартийным сколько разрешается пить?“ Все притихли. Тогда-то я и смекнул, что дал промашку. Но тут отец ответил: „Законный вопрос, Валентин Алексеевич. В наше время партийным нужно пить в два раза больше, чем беспартийным!“ Все захохотали, и напряжение прошло“.

Валентин глотнул еще, чтобы оправиться от смущения, и с веселым удивлением стал разглядывать группу мусульманских представителей южных республик. „Знаете, они были пьянее всех. Им же запрещается, верно? Но здесь-то выпивка была бесплатная. Они были очень потешные, и югославы тоже. Поляки тоже неплохо пили. Потом некоторых приходилось выводить под локотки и укладывать в их машины“.

К сожалению, добраться до еды оказалось сложнее, чем получить спиртное. „Официантов там не было, никто нас не обслуживал. Так что было совсем как при коммунизме. Носом чуешь, глазами видишь, а руками дотронуться и съесть не можешь. А Хрущев все орал насчет того, что всемирный коммунизм не за горами“.

И в самом деле, счастливый и торжествующий Хрущев находился в своем знаменитом состоянии, когда он любил стучать по столу. Космонавт Алексей Леонов вспоминает этот прилив оптимизма: „Он объявил, что наше поколение будет жить при настоящем коммунизме. Мы все обнимались, хлопали, кричали „ура!“. И мы ему правда верили, потому что в то время успехи нашей страны были очевидны для всего мира. Только гораздо позже, когда мы повзрослели и кое-что узнали об экономической реальности, мы поняли, что это заявление Хрущев сделал немного преждевременно“».

С конца апреля Гагарин, неутомимо выполняя свои обязанности, совершал скучные заграничные визиты — вовсю колесил по «странам народной демократии», сателлитам СССР Чехословакии и Болгарии, а затем отправился в Финляндию. В июне 1961 года он вернулся в Москву, чтобы провести долгожданный отпуск с Валей и детьми. Отзывчивый Гагарин нашел время и для того, чтобы дать интервью очередным журналистам. Как всегда, его перевозил персональный шофер Федор Демчук. Индийский писатель Ходжа Ахмад Аббас писал: «Личные друзья и друзья его страны приветствовали Гагарина как героя дня… Но, когда я впервые встретился с ним… знакомство было неожиданно простым… Дверь отворилась, и вошел человек, хорошо всем известный по миллионам фотографий. Однако я не узнал его. Здороваясь, я все еще не догадывался, что этот коренастый юноша и есть прославленный герой космического века. Даже в своей щегольской авиационной форме он выглядел таким обычным, таким по-мальчишески юным, что на какой-то миг мне подумалось: „Наверное, этот офицер пришел сообщить, что герой сейчас прибудет…“»11

Как обычно, все победило обаяние Гагарина, и вскоре Аббас стал относиться к нему более уважительно. Возможно, индиец поначалу и ощутил некий укол разочарования, но все дело тут в принципиальной «обыкновенности» Первого Космонавта. Если бы Хрущев и его советники хотели, чтобы Советский Союз представлял в космосе какой-то супергерой, они выбрали бы другого кандидата.

Уилфред Бёрчетт и Энтони Парди, представители британской прессы, 9 июня встретились с Гагариным в московском Клубе зарубежных журналистов, и на них сразу же произвели впечатление его энтузиазм, крепкое рукопожатие и уверенные ответы на их вопросы. Они сообщили ему, что пишут книгу о его подвигах, и он польстил им, заметив, что при их авторской целеустремленности «следующим в космос должен полететь писатель».

Беседа повернула на проекты НАСА. Гагарин с мягкой иронией отозвался о программе «Меркьюри», в рамках которой 5 мая астронавт Алан Шепард совершил первый пробный суборбитальный «прыжок», длившийся всего 15 минут. Бёрчетт и Парди предположили, что американская капсула была оснащена более сложными устройствами контроля, двигателями и навигационными системами, чтобы Шепард мог по-настоящему управлять своей машиной — в большей степени, чем космонавт «Востока». По существу, это было верно, однако Гагарин увел разговор в сторону, сосредоточившись на небольшой продолжительности экспедиции «Меркьюри». «Много ли науправляешь за пять минут? — посмеивался он. — И какой смысл в ручном управлении? Я мог бы вести „Восток“, если бы захотел. Система управления стояла двойная, но в переходе на ручную не возникало необходимости, она была не так уж важна». Получалось, что профессиональный пилот как бы говорит: его работа, главные его умения не имеют никакой ценности. Но в то время Гагарин вряд ли мог сказать что-нибудь иное12.

Журналисты зашли с другого бока и предположили, что оборудование, установленное в кабине «Меркьюри», превосходит оборудование «Востока». Опять-таки это во многом было верно. Гагарин возразил: «Трудно сравнивать. У „Востока“ очень большая кабина и тяга двигателей гораздо сильнее. Мы летаем выше, быстрее и дольше».

Бёрчетт и Парди поинтересовались, какой момент полета был самым худшим. «Возврат в атмосферу, — без колебаний ответил он, но тут же, собравшись с мыслями, оговорился: — Только „худший“ — понятие относительное. Ничего особенно плохого не происходило. Все работало нормально, все было организовано четко, все шло как надо. Это была просто прогулка».

Неудивительно, что Бёрчетт и Парди не обратили внимания на эти нюансы. Филип Кларк, современный британский специалист по русской космической истории, полагает, что, если бы история об отказе тормозной системы «Востока» всплыла в 1961 году, она вызвала бы сенсацию, но Гагарин с большой осторожностью относился ко всем задававшимся ему вопросам и в ответах старался не допускать ошибок, особенно о приземлении.

После приема и торжеств в Москве западные журналисты, полные подозрений, насели на Гагарина. 17 апреля корреспондент «London Times» писал:

«Подробности метода приземления не разглашаются. На прямой вопрос об этом, заданный на многолюдной пресс-конференции, майор Гагарин, более неохотно, чем при прочих разъяснениях, ушел от ответа, заявив: „В нашей стране разработано много приемов посадки. Один из них — приземление на парашюте. В этом полете мы применили схему, при которой пилот находится в кабине“. Опубликованные фотографии дают слабое представление об устройстве корабля, но гордость майора Гагарина за этот аппарат стала отчасти понятна, когда он поморщился, услышав на пресс-конференции слово „самолет“».

Спортивный комиссар Иван Борисенко в июле 1961 года полетел в Париж, где ему предстояло отвечать на более въедливые вопросы Международной федерации астронавтики (МФА) о рекорде высоты, который, как он утверждал, поставил «Восток». Руководитель МФА напрямую осведомился у делегации, возглавляемой Борисенко: «Где при возврате на Землю находился пилот по отношению к космическому аппарату?» Борисенко нахально выкрутился: «Спросите у американцев, верят ли они, что Гагарин действительно поставил рекорд! Все люди во всем мире признали полет Гагарина свершившимся фактом»13.

Пререкания длились несколько часов, но наконец МФА уступила, не вынуждая Советы предоставлять более четкие свидетельства. Теперь Борисенко мог размахивать перед скептиками свеженьким дипломом МФА — как доказательством того, что Гагарин приземлился, не выходя из корабля, и поэтому его притязания на высотный рекорд вполне законны.

11 июля 1961 года Гагарин и сопровождающие его лица вылетели в Лондон на аэрофлотском лайнере Ту-104. Левая лондонская газета «Daily Mirror» с восторгом приветствовала его визит, резко критикуя скромность официального приема. Теперь этот материал кажется странным предвестием грядущих событий, поскольку тогдашнее консервативное правительство вскоре начало рушиться под напором более современных веяний шестидесятых:

Гагарин — отважный человек, олицетворение одного из величайших научных подвигов всех времен. Вчера, после двух дней чванливой паники, связанной с выбором должного протокола, британское правительство наконец приняло решение, как ему встретить всемирного героя. И кого же, спрашивается, они отправили встречать его от имени всего британского народа? Не премьер-министра Макмиллана. Не министра иностранных дел лорда Хоума. Даже не министра науки лорда Хэйлшема. На этой уникальной встрече Британию представлял никому не известный чиновник, некто Фрэнсис Фирон Тёрнбулл, кавалер ордена Британской империи, пятидесяти шести лет. Официальное объяснение — то, что Гагарин… не является главой государства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.