Глава 8 Космическая гонка

Глава 8

Космическая гонка

Недолгое космическое путешествие Юрия Гагарина стало одним из важнейших событий XX века — и для России, и для Америки, ответившей на него колоссальным промышленным подъемом. Космическая гонка принесла миру не только застежки-липучки и беспригарные сковородки: она заложила основы современной технологии. Так, микрочипы совершенствовали из-за того, что электронные микросхемы пятидесятых оказались слишком большими для использования в ракетах. Интернет вырос из Арпанета — защищенных от внешних атак систем связи, созданных Агентством передовых исследовательских проектов (АРПА), предшественницей НАСА, правительственной структурой, планировавшей космическое будущее США. Современная медицинская диагностика чрезвычайно многим обязана исследованиям, проводившимся космическими врачами. Развитие индустрии всемирных коммуникаций, о которых так долго мечтали фантасты, после появления спутников пошло с невероятной скоростью. По всей вероятности, эти технологии и без того рано или поздно возникли бы, но едва ли так быстро. И все это — благодаря колхозному пареньку со Смоленщины, бросившему вызов самой могущественной державе планеты.

Джон Логсдон, возглавлявший вашингтонский Институт космической политики и являвшийся советником целого ряда президентов США, так объяснял влияние полета Гагарина на американское сознание: «В нашем силовом противостоянии с Советским Союзом произошло внезапное изменение баланса, потому что Советы ясно продемонстрировали: при желании они смогут запустить ядерную боеголовку на межконтинентальные расстояния, прямо в сердце „американской твердыни“. Поднялась шумиха: да как же мы допустили, чтобы нас обогнала эта якобы отсталая страна?»

До сих пор президент Кеннеди не принимал космос особенно всерьез, но вечером 14 апреля 1961 года он пришел в большое возбуждение, увидев, как мир реагирует на полет Гагарина. Он расхаживал по своему кабинету в Белом доме и спрашивал советников: «Что мы можем сделать? Как нам их догнать?» Джером Уиснер, советник Кеннеди по науке, осторожно предложил отвести три месяца на изучение и оценку ситуации, но президент желал более скорого ответа. «Если бы кто-нибудь мне просто сказал, как нам их догнать. Давайте кого-нибудь найдем, кого угодно. Пусть он будет хоть здешний сторож, мне все равно, главное, чтобы он знал, как нам это сделать». Он специально сказал об этом в присутствии Хью Сайди, ведущего журналиста «Life». Глава государства вдруг захотел, чтобы его увидели поборником космической программы1.

Через три дня Кеннеди потерпел еще более сокрушительное поражение. Корпус из 1300 беженцев с Кубы при поддержке ЦРУ высадился в кубинском заливе Свиней, чтобы свергнуть коммунистический режим Фиделя Кастро. Сам Кеннеди лично одобрил этот проект, но войска Кастро узнали о готовящейся операции задолго до ее начала и уже поджидали врагов на побережье. Рейд полностью провалился, так как ЦРУ не удалось обеспечить обещанную поддержку проамериканским силам внутри страны. Вопреки всем ожиданиям, «порабощенное» население Кубы не выразило ни малейшего желания участвовать в свержении Кастро. ЦРУ долго не могло оправиться от смущения. Более того, никто не попытался даже спасти интервентов.

Судя по всему, администрация Кеннеди зашаталась уже в свои первые сто дней — в традиционный «медовый месяц», во время которого новый президент, как предполагается, должен всех встряхнуть и показать свое политическое лицо. Вот тут-то Кеннеди и ухватился за космический проект, чтобы вернуть доверие избирателей. В поворотном циркуляре от 20 апреля он предписывал вице-президенту Линдону Джонсону подготовить подробный обзор американской ракетной программы:

1. Есть ли у нас шансы обставишь Советы, выведя в космос лабораторию, или совершив путешествие вокруг Луны, или посадив на Луну ракету, или отправив на Луну пилотируемый аппарат и вернув его обратно. Есть ли еще какие-то направления в космических исследованиях, где мы можем опередить русских?

2. Какое дополнительное финансирование для него потребуется?

3. Работаем ли мы по 24 часа в сутки над уже существующими программами, и если нет, то почему? Если нет, составьте рекомендации относительно того, как можно ускорить работу.

4. На чем нам делать упор при создании больших космических двигателей — на ядерном, химическом или жидком топливе? Или на сочетании всех трех?

5. Прилагаем ли мы максимум усилий? Добиваемся ли необходимых результатов? 2

Этот документ, состоящий из одной-единственной страницы, можно рассматривать либо как одну из самых сенсационных государственных директив XX столетия, либо как поспешно продиктованный секретарю панический отклик на скверную для Белого дома новость. Так или иначе, эта бумага, несомненно, заложила основы для самого масштабного технологического проекта со времен «Манхэттена», в рамках которого во время войны создавалась атомная бомба. Речь идет о проекте «Аполлон» — программе высадки на Луну.

Джеймс Уэбб, тогдашний директор НАСА, был абсолютно уверен, что Советы обставят Америку в краткосрочной перспективе — в таких перечисленных президентом Кеннеди программах, как орбитальные «рандеву» и немудреные космические станции. Уэбб предложил президенту заняться высадкой на Луну — долгосрочным проектом, который потребует столь колоссальных ресурсов и высочайшего уровня технологического развития, что Советский Союз, скорее всего, тут проиграет США3. Кеннеди и Джонсон согласились с Уэббом, но окончательное решение зависело от того, сумеет ли НАСА в буквальном смысле сдвинуть с мертвой точки свою программу пилотируемого космического полета. 5 мая, всего через 23 дня после гагаринского полета, американский астронавт Алан Шепард поднялся в небо с помощью маленькой ракеты-носителя «Редстоун». Это был не орбитальный полет, а скорее «прыжок» по баллистической суборбитальной траектории продолжительностью 15 минут. Средняя орбитальная скорость «Востока» составляла 28 000 км/ч, тогда как «Меркьюри» Шепарда достиг лишь 8300 км/ч. «Восток» обогнул весь земной шар, а «Меркьюри» плюхнулся в Атлантический океан на расстоянии всего 510 километров от места запуска. Однако полета этого «пушечного ядра» оказалось достаточно, чтобы подтвердить потенциальные возможности НАСА.

Сразу же после полета Шепарда Джеймс Уэбб воспользовался достигнутым успехом, чтобы укрепить позиции своего космического агентства. Его советники по бюджету рекомендовали ему как можно сильнее занизить ориентировочную стоимость лунного проекта, если он стремится получить санкцию президента, однако Уэбб, устроив едва ли не самый талантливый блеф, когда-либо затевавшийся госслужащими США, удвоил оценочную стоимость и совершенно с невозмутимым выражением лица представил ее Кеннеди. Речь шла о колоссальной сумме — больше 20 миллиардов (притом в долларах 60-х годов), которые предполагалось потратить в ближайшие восемь лет.

Ошеломленный этими цифрами, Кеннеди все-таки решил поддержать проект «Аполлон». В своей исторической речи перед конгрессом 25 мая 1961 года он заявил: «Я уверен: наша страна должна посвятить себя достижению этой цели — еще до конца нынешнего десятилетия высадить человека на Луну и благополучно вернуть его обратно на Землю. Никакой другой космический проект в это время не будет более впечатляющим для человечества и более важным для исследований космоса с точки зрения долгосрочной перспективы и никакой другой проект не будет столь же трудным и дорогостоящим».

Между тем Уэбб и Джонсон, хитроумные политики-южане, начали плести сложную и разветвленную сеть: обещали фирмам аэрокосмические контракты, разрабатывали планы строительства, сулили политическое покровительство, и все это — чтобы заручиться финансовой поддержкой «Аполлона» в сорока штатах. За четыре года затраты НАСА составили пять процентов от годового федерального бюджета страны и привлекли свыше 250 тысяч сотрудников, от Тихого океана до Атлантики. Уэбб довольно замечал, что в этой финансовой игре они добились для себя «административной скидки». В основе процветания современного НАСА — тогдашняя убежденность Уэбба в том, что агентство просто обязано использовать этот, представившийся ему шанс, дабы утвердиться в качестве постоянной составляющей американской жизни, пока не угасло всеобщее увлечение космосом. За последующие десятилетия ни один президент не оказывал НАСА такой поддержки, как Кеннеди, никто не был готов тратить на космос столько денег4.

И все это случилось благодаря тому, что Алан Шепард полетел всего через 23 дня после Гагарина. Джон Логсдон дает удивительную поправку: «Полет, который Шепард совершил 5 мая 1961 года, через каких-то три недели после Гагарина, должен был осуществиться в марте. При пробном запуске „Меркьюри“ 31 января в небо поднялся шимпанзе Хэм, однако тормозные ракеты сработали слишком поздно, и Хэм опустился [на 210 километров] южнее заданного района приводнения. Его спасение заняло несколько часов, и он был очень этим недоволен, как вы понимаете. Техническая проблема оказалась довольно простой, ее очень легко было устранить, но пришлось провести еще одно испытание „Меркьюри“, прежде чем отправить в нем человека. Возникает любопытный вопрос: а если бы вторым оказался Гагарин? Думаю, история повернулась бы совсем по-другому».

Но Гагарин стал первым, и американская реакция была неизбежна, особенно если учесть энергичность президента США. Логсдон говорит: «Считалось, что это не успех Советов, а провал Америки. Думаю, речь шла не только об отклике Кеннеди на общественное мнение [относительно Гагарина]. Полагаю, оказались задеты его личные чувства. В нем всегда очень сильно проявлялась вечная потребность быть первым, дух соперничества… Видимо, он искал возможность показать, что он настоящий лидер, и предпринять какие-то смелые действия».

Хьюго Янг, журналист газеты «London Times», в 1969 году отмечал нечто похожее: «Отклик Кеннеди явил нам в первую очередь человека, патологически страдающего от поражения. Триумф Гагарина безжалостно высмеял идею динамизма, которую президент предложил американскому народу. Следовало отомстить — не только за страну, но и почти в такой же степени за себя самого»5.

Джером Уиснер, советник по науке, покорился неизбежному, хотя по-прежнему не видел смысла транжирить такие чудовищные суммы на проект «Аполлон». Он утихомирил совесть, вытребовав у Кеннеди обещание. «Я попросил, чтобы он по крайней мере никогда не говорил публично, что посадка на Луне — научный эксперимент. Он сдержал слово»6.

Запад быстро увлекся Космической гонкой, чем очень развеселил космонавта Германа Титова и его друзей. «О какой гонке они толкуют? Никакой гонки нет, потому что мы, русские, и так уже впереди планеты всей».

Хрущев и Политбюро не сразу ответили на речь Кеннеди собственной лунной программой. Вместо этого Хрущев настаивал, чтобы Королев в кратчайшие сроки произвел несколько «впечатляющих» запусков ракет в надежде деморализовать американцев с их космическим проектом, пока тот не зашел слишком далеко и не стал совершенно неудержимым. Конечно же в долгосрочной перспективе советская экономика не могла тягаться с невообразимым американским бюджетом «Аполлона». Однако пока Королев продолжал выдавать результаты со своим «Востоком» и ракетой Р-7, приспособленной для мирных целей, он мог рассчитывать на поддержку космического проекта со стороны Кремля.

НАСА в тот период также временно полагалось на «конверсионные» военные ракеты-носители, а не на ускорители, специально сделанные для космических целей. 21 июля 1961 года астронавт Вирджил Гриссом по прозвищу Гас тоже пролетел по суборбитальной дуге в капсуле «Меркьюри», приводимой в движение баллистической ракетой «Редстоун», и достиг высоты 190 километров. Полет чуть было не закончился катастрофой, когда небольшую крышку люка его капсулы отстрелило вскоре после приводнения. Астронавт выбрался из залитого водой аппарата без шлема, и вода полилась ему за шиворот, внутрь скафандра. Он пытался подать сигнал приближавшимся спасательным вертолетам, но с изумлением увидел, как они спокойно пролетают над капсулой и совсем не спешат ему на помощь. Оказывается, вертолетчики думали, что Гриссом их радостно приветствует. Не обращая на него совершенно никакого внимания, они сосредоточились на том, чтобы извлечь капсулу из волн, прежде чем она уйдет в глубину, но она так отяжелела от воды, что грозила утянуть за собой вертолет. В конце концов Гриссома выручили, а его аппарат отправился на дно Атлантического океана. В сообщениях для прессы НАСА старательно завуалировало тот факт, что астронавт чуть не погиб в море, и превозносило экспедицию Гриссома как почти полный успех.

6 августа с Байконура стартовал Герман Титов. Он совершил 17 витков вокруг Земли на борту второго пилотируемого «Востока», проведя в небе 24 часа, причем некоторое время управляя кораблем вручную. «Когда я полетел, — вспоминал Титов, — моя жена [Тамара] пошла в лес за грибами. Было воскресенье, и она специально решила удрать от журналистов с их настырными вопросами». В полете Титова очень сильно тошнило, вышла из строя система обогрева кабины, так что он чуть не погиб от холода, к тому же тормозящее устройство отделилось не до конца, что его несколько встревожило («Я подумал: может, оно мне и правда еще понадобится, а?»). Катапультирование и посадка в Саратовской области также оказались небезопасными: «На парашюте я пролетел метров пятьдесят над железной дорогой и думал, что вот-вот врежусь в поезд, который как раз проходил внизу. А потом, метрах в пяти над землей, меня развернуло порывом ветра, так что я двигался спиной, когда упал на землю, и три раза перевернулся. Ветер был сильный, он опять подхватил купол, и меня поволокло по земле. Когда я открыл шлем, краем стекла зачерпнул чернозема. В тот год саратовские колхозники хорошо вспахали свои поля — если б не они, посадка у меня была бы еще жестче».

Поезд со скрежетом остановился, из него выскочила небольшая кучка людей, кинулась к Титову. По его словам, он тогда пребывал не в самом радужном настроении. «Я им сказал: „Ну чего уставились? Помогите скафандр снять. Я очень устал“. Планировалось, что у меня будет с собой свежий легкий комбинезон, чтобы переодеться, но, как всегда, его кто-то забыл уложить в мой аварийный запас».

На машине приехала какая-то чиновница, но она так спешила, что не заметила яму на дороге и стукнулась головой о руль. Титов, усмехаясь в душе, перевязал ее бинтами из своей космической аптечки.

Измотанный, весь в синяках, страдающий от тошноты, но живой, Титов стал первым человеком, который провел в космосе целые сутки, и первым, кто совершил не один виток вокруг Земли, а больше. Вероятно, особое удовлетворение ему доставило то, что он обыграл Гагарина на его же поле. От Саратова до Байконура 1500 километров, а значит, историческому, но все-таки неполному «первому витку» Гагарина от 12 апреля недостает этого расстояния, так что первым человеком, по-настоящему замкнувшим орбиту, оказался Титов. В книгах по истории покорения космоса поднимают много шумихи насчет гагаринского «рекорда высоты», но вот эта деталь почему-то ускользнула от всеобщего внимания.

Титов философски относился к опасностям, которым он и Гагарин подвергались, летая на своенравных «Востоках». «Не то чтобы я был к ним готов, но не могли же мы отрабатывать все эти неполадки, слишком мало было тренировочных полетов, и никто не знал, какого рода трудности могут возникнуть. Мы с Юрием составили собственное руководство на случай аварийных ситуаций [для „Востока“] и пытались предусмотреть все, что способно вызвать какие-то проблемы. Ну так вот, руководство получилось довольно тоненькое. Когда ведешь машину, волей-неволей ожидаешь, что когда-нибудь проколешь покрышку. Движущиеся аппараты имеют право отказывать».

Через неделю после приземления Титова началось строительство Берлинской стены. По словам биографа Королева Джеймса Харфорда, Хрущев специально распорядился приурочить полет к этим дням, чтобы усилить поддержку Советского Союза со стороны ГДР7. Однако отношения между Хрущевым и Кеннеди не сводились к примитивному агрессивному противостоянию Восток — Запад. Два правителя рассматривали возможность сотрудничества своих государств в космосе. Джон Логсдон, изучавший вопрос, говорил: «Кеннеди испытывал сомнения насчет космоса даже после того, как объявил о начале работы над „Аполлоном“. В своей инаугурационной речи он заявил, что Советский Союз и Соединенные Штаты могли бы осваивать космос вместе, и это была не просто риторика. Он создал группу советников, рассматривавших пути возможной кооперации… Через своего брата Бобби он зондировал почву в кулуарах Кремля… Теперь нам известно, что Хрущев готов был ответить: „Согласен, давайте осваивать космос вместе“. Если бы эти двое оставались у власти, история могла бы сложиться иначе, но Кеннеди сменил Линдон Джонсон, сторонник жестких взглядов, а Хрущева вытеснил Брежнев… История — череда случайностей, но в конечном счете мы имеем дело с тем, что происходит, а не с тем, что могло бы произойти».

НАСА подумывало отправить и третью суборбитальную экспедицию, тем самым доказав, что «Меркьюри» способен выполнять более ответственные задачи. Но ракета «Атлас» (настоящая МКБР, более мощная преемница тщедушного «Редстоуна») теперь была готова вывести капсулу на полноценную орбиту, и суборбитальный «прыжок» сняли с повестки дня. 20 февраля 1962 года Джон Гленн совершил три полных витка вокруг Земли, и граждане США рукоплескали ему так же, как в России аплодировали Гагарину. Кроме того, НАСА начало испытывать опытные образцы-прототипы гигантских лунных ракет «Сатурн». По-видимому, они были вдвое меньше, чем суперракеты, позже доставившие «Аполлон» на Луну, однако они уже вот-вот должны были перегнать Р-7 Королева по мощности.

Королеву, в свою очередь, срочно требовалось создать преемника для «Востока», так как возможности прежнего аппарата были небезграничны, но Хрущев жаждал новых триумфов, причем в ближайшие месяцы и недели, а не годы. 11 августа 1962 года в космос полетел Андриян Николаев, пробывший там четверо суток, а буквально на следующий день после его старта вслед за ним на три дня в полет отправился Павел Попович. Впервые в истории два человека находились в космосе одновременно. Королев подгадал со временем запусков так, чтобы второй «Восток» прошел всего в семи километрах от первого: настоящая околоземная прицельная стрельба, позволившая Советам заявлять о космических «рандеву». На самом-то деле два аппарата быстро удалились друг от друга и больше не образовывали столь тесный тандем. В течение всего полета их небольшие ракетные двигатели бездействовали, сберегая топливо для финального торможения перед возвратом в атмосферу. Однако важнее всего были внешние эффекты. Многие западные специалисты решили, что Советы и в самом деле научились устраивать такие «свидания». В интервью Джеймсу Харфорду 1995 года Василий Мишин (в 1966 году сменивший Королева на посту руководителя ОКБ-1) заявил: «Тогда, в обстановке секретности, мы не выдавали всю правду… Как говорится, ловкость рук и никакого мошенства. Скорее уж наши конкуренты [на Западе] сами себя обманывали. Но мы, конечно, не хотели развеивать их иллюзии».

Казалось, эта парная экспедиция «Востоков» далеко превосходит американские достижения. 24 мая НАСА запустило астронавта Скотта Карпентера, но было очевидно, что «Меркьюри» — всего лишь «программа второго сорта», копирующая безжалостно-оригинальные достижения советских космических специалистов. Даже после встречи «Востоков» НАСА сумело ответить лишь «повторением пройденного»: космическая экспедиция Уолтера Ширры, состоявшаяся 3 октября, длилась всего девять часов.

Спустя несколько дней шпионские самолеты США сфотографировали советские ракеты на секретных кубинских базах, и общественное внимание в ту страшную осень 1962 года переключилось с космоса на весьма реальную перспективу глобальной ядерной войны: не какую-то туманную и отдаленную возможность, а настоящий ужас, который мог обрушиться на человечество в любую минуту. Президент Кеннеди организовал морскую блокаду всех советских судов, приближавшихся к Кубе. На фоне очевидных вариантов (официальное вторжение США на Кубу или военный удар по ракетным базам) эта блокада казалась наименее опасной из всех чрезвычайно рискованных стратегий, которые мог применить американский лидер. Как теперь ясно из недавно опубликованных записей тогдашних кризисных совещаний Белого дома, в ночь на 23 октября Кеннеди и его команда легли спать, не зная, доживут ли они — и весь мир — до утра. Кеннеди и Хрущев чуть не загнали себя в угол, откуда уже не смогли бы выбраться никогда.

Борис Черток, один из ведущих ракетных инженеров СССР, вспоминал в беседе с Джеймсом Харфордом, что в тот роковой октябрь планировалось запустить с Байконура еще один марсианский зонд, но военные приказали Чертоку «убрать стартовый аппарат с площадки, чтобы на ней можно было разместить МКБР, потому что в стране чрезвычайная ситуация. Военные заняли все телефонные линии, так что я не мог дозвониться до Хрущева, который тогда простудился и сидел у себя дома в Москве. Мне сказали, что меня отправят под трибунал, если я не уберу марсианскую ракету со стартовой площадки, и они уже начали проверять системы своей махины. Только Королев сумел достучаться до Хрущева, чтобы тот отменил эти чудовищные приказы»8.

Черток полетел в Москву, приехал домой к Королеву, и Главный Конструктор решил проблему, быстро созвонившись с Кремлем. По ужасной иронии судьбы, когда 24 октября, в самый разгар Карибского кризиса, марсианский зонд все-таки запустили, он взорвался, и находившаяся в состоянии максимальной готовности американская система раннего предупреждения о нападении баллистических ракет заподозрила ядерную атаку. По счастью, следящие компьютеры системы через несколько секунд разобрались в истинном положении вещей, и ответный удар не был инициирован.

Еще одно проявление мрачной иронии судьбы: катастрофический взрыв ракеты Р-16 на Байконуре 24 октября 1960 года, уничтоживший 190 человек, мог ускорить наступление Карибского кризиса. Погибли в тот день не только тщеславный маршал Неделин, но и значительное количество опытных военных инженеров-ракетчиков, и эта потеря привела к существенной задержке развития надежных межконтинентальных ядерных вооружений с большой поражающей способностью. По американским объектам пока невозможно было нанести удар с территории Советского Союза. Единственной полноценной МКБР, имевшейся в распоряжении Хрущева, являлась разработанная Главным Конструктором Р-7, которую приходилось слишком долго готовить к запуску, а кроме того, таких ракет было слишком мало, чтобы они могли представлять серьезную угрозу. На Кубу доставили более простые и менее мощные тактические средства: небольшие, многочисленные, легкозапускаемые, но ближнего радиуса действия.

Возможно, после окончания Карибского кризиса Хрущев решил, что лучше продолжать играть с Америкой в безвредные космические игры, а не затевать рискованную полномасштабную ядерную конфронтацию на Земле. И очередной ход в орбитальной пропагандистской игре придумал, судя по всему, он сам. Такая необычная мысль еще никому не приходила в голову: он пожелал, чтобы Королев отправил в космос женщину.

Уже к 1962 году рассмотрели почти четыреста кандидаток. 16 февраля для дальнейшей подготовки отобрали пять из них. Отбор, следуя указаниям Хрущева, проводили главным образом среди колхозниц и фабричных работниц, а не среди женщин, имевших отношение к науке. Наиболее подходящими кандидатками считались те, кто сочетал в себе скромное происхождение с хотя бы минимальной пригодностью для космического полета. Так уж получилось, что в те дни прыжки с парашютом стали популярным увлечением для многих простых советских девушек. Самой предпочтительной кандидаткой для космической подготовки в конце концов сочли Валентину Терешкову, двадцатипятилетнюю чемпионку по парашютному спорту, имевшую на своем счету 58 прыжков. Отец Терешковой, колхозный тракторист, погиб на войне. Мать работала ткачихой на текстильной фабрике, и Валентина освоила ту же профессию. Она идеально подходила для хрущевской цели: спортивная, привлекательная, достаточно смышленая, чтобы справиться с задачами космической подготовки, но при этом без чрезмерного образования, которое помешало бы ей должным образом представлять класс рабочих и крестьян9.

Герман Титов вспоминает, с какой недоверчивостью встречали женщин-космонавток, когда те прибыли в Звездный городок. «Честно говоря, мы не верили, что баб вообще можно подпускать к летательным аппаратам. В то время мы считали, что все задачи, связанные с космическим полетом, могут выполнять только мужики. Когда пришли первые женщины, я отнесся к этому отрицательно. А как известно, Титов всегда громко выражает свое мнение обо всем! Но, в конце концов, мы решили, что это правильно, когда есть женщины-космонавты, и вскоре стали относиться к ним как к добрым товарищам. По сути, они были такие же, как мы».

А между тем Гагарину дали новое поручение — руководить в Звездном городке подготовкой женщин-космонавтов. Этим важным делом он занимался вместе с другом и коллегой Андрияном Николаевым. 12 июля 1962 года Гагарин получил звание подполковника и с удовольствием вновь окунулся в настоящий трудовой ритм: он служил главным по радиосвязи во время августовского двойного полета Николаева и Поповича. Затем он разработал программу интенсивной физической подготовки для пяти своих учениц (хотя его по-прежнему время от времени дергали в заграничные поездки).

К тому времени подготовка к полету на полностью автоматизированном «Востоке» не отличалась особой сложностью. Когда 16 июня 1963 года Терешкова наконец полетела, она столкнулась лишь с очень немногочисленными новыми техническими проблемами. На своем аппарате она сблизилась с другим «Востоком», на борту которого находился Валерий Быковский, но, как и в предыдущей двойной экспедиции, главный фокус заключался в расчете хронометража запуска двух аппаратов. Впрочем, ее успех дал Хрущеву долгожданную возможность лишний раз похвалиться «равенством мужчин и женщин в нашей стране». После удачного завершения этого пропагандистского эксперимента женский отряд космонавтов без особого шума распустили. 3 ноября 1963 года Терешкова и Николаев сыграли в Москве громкую свадьбу, ставшую общественным событием сезона, к большому удовольствию Хрущева. Через три дня Гагарину присвоили звание полковника. Казалось, он вовсю продвигается по карьерной лестнице, но, как он вскоре обнаружил, высокое звание не только помогало, но и мешало — например получить право еще на один полет в космос.

Сдвоенный полет Быковского и Терешковой стал последней экспедицией «Востока» в его тогдашней модификации. К лету 1963 года Советам уже незачем было соревноваться с американским «Меркьюри». Запустив 15 мая 1963 года Гордона Купера на 34 часа, в НАСА решили, что больше им в рамках данного проекта доказывать нечего.

Что еще можно сделать с этими простенькими одноместными капсулами?

Собственно, в НАСА планировали использовать новую ракету, «Титан», разработанную для американских ВВС и неохотно «отданную напрокат». Топливный бак «Титана» и его внешняя оболочка представляли собой единое целое, что позволяло сэкономить вес. Ракета была такой хрупкой, что на стартовой площадке могла стоять прямо, лишь если ее накачать инертным газом, однако при своем сравнительно малом весе она могла переносить гораздо больший груз, чем «Меркьюри».

В НАСА понимали, что еще остаются годы до первого полета лунного корабля «Аполлон» (он вместит трех астронавтов и будет оснащен гигантской ракетой-носителем «Сатурн-5»), а пока американские специалисты занимались лишь конструкторскими чертежами, а не реальным «железом». Между тем был разработан промежуточный аппарат — помесь простенького «Меркьюри» и рождающегося сложнейшего «Аполлона». Аппарат «Джемини» представлял собой двухместный модуль, созданный специально под ракету «Титан». В нем имелись катапультируемые кресла и люки, которые можно было открывать на орбите, чтобы выходить в открытый космос. Королев узнал об этой конструкции из открытых публикаций НАСА.

К 1963 году капсулы «Джемини» уже собирались на калифорнийском заводе «Макдоннел-Дуглас», но пока ни одна из них еще не летала в космос. Королеву же не терпелось начать создавать преемник «Востока» — более крупную капсулу, которая будет не хуже новой разработки НАСА, а может быть, даже превзойдет ее. Если удастся запустить предполагаемый многоместный аппарат до того, как стартует первый «Джемини», думал Королев, он получит политическую поддержку для создания куда более мощного конкурента. Разумеется, Хрущев пожелал, чтобы Главный Конструктор как можно скорее устроил экспедицию из трех человек, тем самым подкосив проект «Джемини» и смутив создателей «Аполлона». Сегодня трудно судить, до какой степени Королев соглашался рисковать жизнью космонавтов ради достижения своей цели. Хрущева часто обвиняют в том, что он подталкивал Королева к рискованным решениям, но глава страны вряд ли вдавался в технические детали. Наверняка он предоставлял Главному Конструктору самому определять, насколько безопасен очередной космический проект.

И Королев пошел на риск. Он принял решение модифицировать конструкцию «Востока», чтобы в одном шаре могли разместиться два космонавта — и даже три, если они откажутся от скафандров. Эти перемены, связанные с сидячими местами, были чисто косметическими; они ничуть не усовершенствовали «Восток», в нем просто стало теснее и значительно опаснее. Пришлось пожертвовать громоздкими катапультными креслами, чтобы освободить пространство для большего числа космонавтов, и если бы что-нибудь пошло не так уже на стартовой площадке, у них не было бы никаких шансов спастись. Новую версию аппарата окрестили «Восход».

Несмотря на все опасности, «Восход» в конце концов сумел подтвердить лидерство СССР в космической области, что заставило американцев ускорить работу над «Аполлоном» и дало дополнительный импульс амбициозным планам Королева, замышлявшего собственный лунный старт. Василий Мишин, впоследствии ставший его преемником в ОКБ-1, настойчиво заявлял, что у Главного Конструктора имелась личная договоренность с Хрущевым: если он в кратчайший срок разработает проект полета нескольких космонавтов одновременно, Никита Сергеевич санкционирует разработку гигантской новой ракеты Н-1, почти сравнимой с «Сатурном-5» НАСА.

К 1964 году новые космические программы обеих сверхдержав получили полное одобрение и поддержку властей. В августе Политбюро дало добро на разработку Н-1 и двух других проектов, созданных соперниками Королева в других предприятиях советской космической промышленности. Неразбериха с многочисленными проектами и безвременная смерть Королева в 1966 году в конце концов обрекли советскую лунную программу на провал, но летом 1964 года почти все космонавты активно готовились ко все более сложным полетам в твердой надежде вскоре ступить на поверхность Луны. И вот тут Юрий Алексеевич Гагарин с тревогой обнаружил, что его уже не считают пригодным для этих фантастических космических экспедиций.

И дело тут не только в многочисленных общественных обязанностях, отвлекавших его от реальной работы в Звездном городке. Тогда, в 1961 году, он всего через несколько месяцев после своего исторического полета поступил крайне глупо, уехав в небольшой отпуск и после этого впав в немилость.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.