Глава XXIX. «Кипела в смоле»

Глава XXIX. «Кипела в смоле»

После смерти мужа Софья Андреевна много дней пролежала в постели, болела, страдала бессонницей и невралгией, у нее все валилось из рук. Мучили воспоминания. Прожив почти полвека вместе с Львом Николаевичем, став с ним единым целым, она не могла осознать, что там, на краю оврага лежит он, ее любимый человек. Она никак не могла свыкнуться с ужасным понятием — вдова. Чувство одиночества сделало дом неприютным, нежилым, без будущего. Теперь в свитом ею когда?то с такой любовью гнезде было холодно и чуждо. Выручали только прежние слуги. Сыновья, которые были для Софьи Андреевны всегда своими, не то что дочь Саша, разъехались. Пока оставались только «Душа Петрович» Маковицкий да Юлия Ивановна Игумнова. Каждый день Софья Андреевна ходила на могилу мужа, разговаривала с ним, просила прощения, приносила цветы, чаще всего любимые им белые и розовые гиацинты, а еще примулы. Принимала сонные таблетки, потому что среди ночи будили мыши, говорила с сестрой милосердия, а потом писала письма Танееву с тихой надеждой на понимание. Софья Андреевна изливала ему всю свою боль и горе, рассказывала о нервной болезни из?за нелюбви к Черткову, который разлучил ее с мужем, о своих страданиях.

Став вдовой, Софья Андреевна не забыла обид, которые ей причинил Чертков. Она приложила немало усилий, чтобы отдалить его от мужа. Как?то она призналась Душану Петровичу Маковицкому в том, что «предпримет все, чтобы его выслали: будет собирать подписи дворян, дойдет до Столыпина, до царя». А уже спустя какое?то время, после того как Чертков был все- таки вынужден покинуть яснополянскую среду, Маковицкий узнал дошедшее до Анны Константиновны, жены Черткова, мнение о том, что «высылку Черткова устроил Андрей Львович». Теперь, когда круг ее жизни почти замкнулся, Софья Андреевна горевала о своем одиночестве, о том, что не смогла побороть в себе чувства нелюбви к «злому, хитрому и глупому» Черткову, не смирилась с тем, что муж так пристрастно любил его. Она сожалела о том, что не позволяла Льву Николаевичу любить кого он захочет, а навязывала ему свою волю, затыкала уши, убегала, хлопала дверьми, когда слышала похвалы мужа и утверждения, что Чертков «самый близкий ему человек». А для нее он был не человеком, а просто дьяволом, с которым ее муж целовался. Конечно, это ее неприятие друга Льва Николаевича, как и борьба за монопольное владение авторским правом, уже потеряли свою остроту и актуальность, зато всякая неприятная болтовня вокруг ее имени продолжалась.

Теперь Софье Андреевне пришлось заниматься совсем другими проблемами, самой главной из которых стала продажа Ясной Поляны. Смерть мужа еще больше сблизила ее с сыновьями, которые относились к ней с особым вниманием. Порой разговоры с ними получались очень тяжелыми из?за расстроенных денежных дел, которые чаще всего заканчивались вопросами о наследстве отца, о продаже Ясной Поляны, об оспаривании завещания. Софья Андреевна особенно запомнила рассказ Ильи об уходе Льва Николаевича, прокомментированный старым профессором Снегиревым с медицинской точки зрения. Так, профессор констатировал существование особой формы воспаления легких, когда в самом начале болезни происходит «ненормальное возбуждение мозга». Зараженный ядом инфекции подобного воспаления больной бежит из дома сам не зная куда. Лев Николаевич бежал из дома по такому же сценарию, сам не зная куда. Снегирев был убежден, что ее муж больным уехал из Ясной Поляны.

Встречи Софьи с сыновьями заканчивались их скорыми отъездами. Они приезжали в яснополянскую усадьбу только для того, чтобы обсудить денежные вопросы. Как?то они нахлынули все разом и выпросили у нее 1500 рублей, собирали Илью в Америку, чтобы договориться о продаже Ясной Поляны. Она переживала из?за этих грустных, противных и несочувственных ей проектов, из?за намерения Андрея оспорить отцовское завещание. Софья Андреевна желала видеть усадьбу «в русских руках и всенародных».

Дом ветшал, зарастал парк, лес вырубался, хозяйство разваливалось. Конечно, без мужа Ясная Поляна потеряла смысл. Надежды на ее любимых сыновей, которых Софья Андреевна всегда и во всем поддерживала, таяли. Каждый из них был озабочен собственными семейными проблемами, им было не до нее. По сути, она была их донором, помогала деньгами то одному, то другому, выдавая то по две, то по три тысячи регулярно, а порой и больше. Душой она отдыхала только с Сережей.

Чтобы хоть как?то помочь сыновьям, Софья Андреевна решила продать за 125 тысяч рублей хамовнический дом, который у нее выкупила Московская городская дума. Грустно было разорять свои гнезда, где все напоминало о когда?то счастливой жизни. А еще она продала Сытину остаток книг собрания сочинений Л. Н. Толстого своего последнего издания. С этим изданием у нее было много сложностей и неприятностей. 12 февраля 1911 года Софья Андреевна получила телеграмму, уведомляющую ее о том, что все издание готово. Обрадовавшись этому известию, она стала торопиться с его продажей и отправилась на книжный склад, чтобы сделать кое — какие распоряжения, потом поехала в банк, чтобы уяснить счета, но вскоре узнала, что XVI, XIX и XX тома собрания сочинений арестованы. С утра 21 февраля уже началась продажа нового издания. Софья Андреевна уплатила 20 тысяч рублей за бумагу, более 15 тысяч отдала типографии, а потом полиция опечатала на складе целых три части. Она умоляла пристава не портить книг, когда будут накладывать печать, потом занялась газетными объявлениями о новом издании, но стала сомневаться, что кто?то станет приобретать это собрание с отсутствующими томами.

Вскоре Софья Андреевна узнала, что виновником всего этого безобразия стал цензор Московского комитета по делам печати, который сделал доклад, на основе чего было возбуждено судебное преследование издателей за включение в него «преступных произведений», на которые и был наложен арест. Судебная палата постановила уничтожить XVI, XIX и XX тома 12–го издания за «богохуление» и за возбуждение враждебного отношения к правительству в этих томах. Софья Андреевна побывала в судебной палате и в Цензурном комитете, старалась разжалобить чиновников, чтобы добиться от них списка запрещенных произведений, а заодно и разрешения их перепечатать. Она добилась?таки своего. 28 апреля на ее складе в присутствии представителей Цензурного комитета, полиции и представителя типографии произошло снятие печатей с конфискованных книг, а после этого они были перевезены в типографию с целью проведения там вырезки из них запрещенных статей. Слава богу, что все благополучно разрешилось, а то императрица, к которой Софья Андреевна обратилась до этого с просьбой принять ее, отказала в этом, объяснив, что графиня Толстая будто бы обманула Александра III, пообещав ему не продавать отдельно «Крейцерову сонату», а сама опубликовала ее отдельным изданием у подпольных издателей. 12 мая Софья Андреевна уже сдала в типографию весь материал для перепечатывания трех арестованных томов. Так завершилась ее издательская эпопея, стоившая ей многих сил и нервов в ее совсем немолодые годы, притом без какой?либо поддержки с чьей?либо стороны.

В ноябре 1911 года Софья Андреевна, как и планировала, получила деньги от Московской городской думы за продажу дома в Хамовниках. Она решила отдать детям 180 тысяч рублей, всем, кроме Саши. Та, по ее мнению, была и «так богата, и она одна». А сыновья постоянно жаловались на свои плохие дела. Илья, приехав однажды, напугал ее своим ужасным «застрелюсь». Андрей был очень «жалок своей нервной неустойчивостью». «Приезжали сыновья, — меланхолически констатировала она в ежедневнике в январе 1913 года, — Андрюша, еще нездоровый, и Илья, которому дала взаймы (якобы) 6000 рублей, и он повеселел сразу. Надолго ли?» Их постоянное безденежье вкупе с равнодушием к тому, что собиралось родителями всю жизнь, порой приводило Софью Андреевну в отчаяние. Однажды, когда вместе с Андреем она разбирала вещи в хамовническом доме и решала, что из них пока поместить на склад Ступина, что перевезти в Ясную Поляну, а что продать, ее охватила острая тоска: «Грустно, все разоряется, все приходит к концу, и, главное, прекрасная, прошлая жизнь умерла, а не продолжается в детях».

Если с московской усадьбой дело все же как?то устраивалось, то куда запутаннее оно обстояло с Ясной Поляной. То, что усадьба после нее должна принадлежать людям, миру, Софья Андреевна осознавала, возможно, как никто другой. Поняла она это сразу же после того, как стала вдовой. Но как и, главное, на какие деньги усадьбу беречь и лелеять?

Идея сыновей (к ней не имел никакого отношения Сергей Львович, поскольку отказался от своей доли наследства. — Н. Н.) заключалась в выкупе самой усадьбы на получаемые в «цивилизованных странах» деньги и передаче ее в некую «международную собственность». Землю имения предполагалось продать американским промышленникам за полтора миллиона долларов. С этой целью ее племянник Михаил Кузминский в качестве посредника прибыл 1 января 1911 года в Нью — Йорк. После публикации интервью с ним дело приобрело скандальный характер. Поднялась волна протестов с публикациями писем и статей. Так, Максим Горький, с которым Софья Андреевна не раз встречалась, делился с Анциферовым своими мрачными предположениями на этот счет: «А тут еще письмо из Америки о том, что организовался синдикат для покупки и эксплуатации Ясной Поляны. Знаете ли вы, что по нашим законам тело неотпетого человека владелец земли, в коей оно закопано, может вырыть и увезти… Нехорошо все». Так же думала и Софья Андреевна, говорила об этом сыновьям, снова акцентируя внимание на том, что хотела бы видеть Ясную Поляну «в руках русских и всенародных».

Наконец, не без влияния Софьи Андреевны, в последних числах апреля газета «Утро Харькова» поместила интервью с ее сыновьями, в котором они пояснили свою позицию: «Мы действительно вели переговоры с американскими миллиардерами, но речь шла только о продаже земли, но не усадьбы. Наше общее желание продать все в национальную собственность». Так или иначе, дело с продажей сыновьями имения американцам было остановлено, а возникшие обстоятельства заставили Софью Андреевну предпринять самые энергичные действия.

В начале мая 1911 года по просьбе сыновей она отправилась в Петербург обсудить возможность продажи Ясной Поляны. У нее состоялась встреча с Петром Аркадьевичем Столыпиным. Премьер был давно знаком с их семьей как сын старинного приятеля мужа по Севастополю. Во время этой встречи Софья Андреевна поверила, что Столыпин «вполне понимает необходимость покупки Ясной Поляны» государством, и 10 мая, по его рекомендации, в Зимнем дворце через свою знакомую гофмейстерину Елизавету Нарышкину она передала обращение к царю с просьбой о приобретении усадьбы в государственную собственность. А уже 28 мая «Русское слово» сообщило о решении правительства выкупить у С. А. Толстой и ее сыновей Ясную Поляну за 500 тысяч рублей. Именно такую сумму запросила она с сыновьями.

В середине июня в яснополянскую усадьбу прибыли чиновники из Петербурга и Тулы для оценки имущества. Были оговорены все условия, по которым Софье Андреевне было гарантировано пожизненное право проживания во флигеле, а после смерти ее и сыновей — погребение рядом с могилой мужа. Началась опись вещей дома, в июле приехал землемер, но осенью все вдруг затормозилось.

В октябре «Русские ведомости» ошеломили Софью Андреевну неожиданной новостью: «правительство сняло с очереди покупку Ясной Поляны». Ей было над чем призадуматься. Могла ли резкая перемена мнений при дворе по поводу выкупа Ясной Поляны каким?либо образом быть связана с убийством Столыпина в сентябре 1911 года? Ведь выкуп, по предложению Столыпина, должен был происходить через Крестьянский банк — его детище. Так что, вполне вероятно, полагала вдова, он сам активно содействовал проекту национализации ее усадьбы. Правда, в той их майской беседе Петр Аркадьевич высказал небезосновательные опасения относительно «церковных веяний». Когда его не стало, они незамедлительно дали о себе знать.

Потом Софье Андреевне стало известно о серьезных трениях и дебатах на заседании Совета министров 14 октября. Ясная Поляна была оценена в 200 тысяч рублей. Эту сумму при Столыпине предполагалось выплатить через Крестьянский банк, а выплату дополнительных 300 тысяч правительство брало на себя. Но на заседании против этого очень резко выступили министр народного просвещения Л. А. Кассо и обер — прокурор Синода К. Саблер, не желавший «за казенный счет» «увековечивать память отшельника, отлученного от Церкви».

Формально вопрос так и остался «открытым», как сообщали те же «Русские ведомости». Но Софье Андреевне было ясно: дело обретало совсем иной характер. Поэтому 18 ноября она решила незамедлительно предпринять еще одну попытку по спасению Ясной Поляны и написала очередное письмо Николаю 11, в котором сообщала: «Если русское правительство не купит Ясную Поляну, сыновья мои, находящиеся, некоторые из них, в большой нужде, принуждены будут, хотя и с глубокой сердечной болью, продавать ее участками или полностью в частное владение. И тогда сердце русского народа и потомков Льва Толстого дрогнет и опечалится тем, что правительство не защитило колыбели и могилы человека, на весь мир прославившего русское имя… Не дозволяйте бесповоротно погубить Ясную Поляну, допустив продажу ее не русскому правительству, а частным лицам».

В действительности Софья Андреевна оказалась заложницей собственных детей, а потому мучилась из?за своей раздвоенности: как помочь детям и как сохранить усадьбу? А «церковные веяния» вовсю гуляли в залах Зимнего дворца. Еще как?то мог содействовать успешному завершению дела министр финансов В. Н. Коковцов, сторонник Столыпина. Но у него не было того авторитета, которым обладал премьер. 20 декабря при очередном просмотре Особого журнала Совета министров на определенной странице царь оставил запись, которая поставила точку в яснополянской истории: «Нахожу покупку имения гр. Толстого правительством недопустимой». Здесь же попутно предлагалось Совету министров обсудить размер пенсии, могущей быть назначенной вдове писателя. Этот размер государственной помощи оказался весьма значительным — десять тысяч рублей в год. С такими пенсиями тогда уходили в отставку чиновники высочайшего статуса. Софья Андреевна была польщена и ответила Коковцову письмом, в котором выразила свою величайшую благодарность государю.

Что ж, приходилось лишь сожалеть о том, что правительству не суждено было выкупить Ясную Поляну. Если бы это случилось, думала Софья Андреевна, судьбы ее сыновей могли бы сложиться иначе, более счастливо, а ей самой не пришлось бы изливать безысходную опустошенность на страницах дневников, наблюдая за тем, как дети тратят жизнь на что попало, без особых размышлений и в свое удовольствие, а став пожилыми, берутся за перо, чтобы заняться литературой, а главным образом, чтобы писать мемуары. Сыновья не стали сторонниками отцовского отрицания всех материальных сторон жизни. Ее «Львовичей», кроме, пожалуй, Сергея, в большей степени интересовали вопросы имущественные: что они еще получат в наследство от отца, а потом от нее, своей матери?

Со временем страсти в ее семье поутихли. Теперь, когда собиралась вся семья, говорили главным образом о постороннем, о жизни, протекавшей за пределами Ясной Поляны, в Петербурге или Москве. Исчезали косые, недобрые взгляды, не было уже открытых противостояний. Софье Андреевне казалось, что жизнь в ее доме стала как?то проще и даже безмятежнее.

Гостей в их доме больше не встречал молчаливый упрек мужа, который постоянно мучился собой, и от него эти мучения, как круги по воде, расходились по всей их большой семье. Теперь не надо было ломать голову над малоразрешаемыми проблемами о народе, о смерти и бессмертии, которые были окружающим не по силам. Собираясь вместе, играли в крокет или теннис, совершали конные прогулки по окрестностям Ясной Поляны, а потом усаживались в зале за карточные столы. Сыновья делились с ней своими планами. Так, Илья вновь увлекся живописью, писал этюды с видами усадьбы, затеял издание своей газеты «Новая Россия», писал очерки об отце и Ясной Поляне. Льва притягивали заграничные поездки, он готовился посетить Китай и Японию. Софья Андреевна помогла ему деньгами, но была очень расстроена, когда узнала от дочери Тани, что часть этих денег сын проиграл в Москве. У нее снова был камень на сердце. Андрей отправился с женой в Ниццу. Софья Андреевна нервничала из?за того, что эта поездка обойдется сыну втридорога. Ей ли было не знать о его привычках к первоклассным отелям, дорогим обедам со знакомыми из grand monde, среди которых встречались и такие, как великий князь Михаил Александрович. Сын Михаил, пожалуй, чаще других навещал мать со своим большим семейством. Он неизменно галантно целовал ей руку, справлялся о ее здоровье, гулял с ней по парку, беззаботно хохотал с братьями, если они оказывались рядом с ним.

Только Сергей, которому в 1913 году исполнилось пятьдесят лет, все больше осознавал неизбежную соподчиненность между своей жизнью и отцовским делом и стремился понять свою личную ответственность за то, что так или иначе связано с памятью об отце. Сын увлеченно и кропотливо собирал материалы для готовившейся выставки в Историческом музее или составлял «для посетителей» описания Ясной Поляны, своего рода первый путеводитель по усадьбе. Софья Андреевна радовалась, что у нее есть надежный сподвижник по сбережению памяти мужа и по созданию музея в Ясной Поляне, о чем она мечтала, когда еще был жив Лев Николаевич. Но тогда муж отнесся к идее организации музея в родной усадьбе неодобрительно.

Вскоре Софья Андреевна узнала, что дочь Александра вместе с Чертковым занялась подготовкой трехтомника произведений Льва Николаевича. После того как «американская история» завершилась, к счастью, безрезультатно, а правительственный выкуп Ясной Поляны, увы, не состоялся, дочь стала реализовывать волю отца, заключавшуюся в передаче земли крестьянам. Саша предложила матери и братьям простое компромиссное решение, которое удовлетворяло, как ей казалось, сразу всех: на полученные от продажи трехтомника деньги она выкупает у родственников западную часть имения, которую раздает крестьянам согласно воле покойного отца. Споров не возникло. Крестьянам же дар показался слишком необычным. А Софья Андреевна подумала, что она могла бы еще раньше преподнести крестьянам такой подарок. Как печально все это! Муж лишил семью своих сочинений, а крестьян — земли. Если бы все было в ее руках, она оставила бы права на сочинения, написанные мужем до 1881 года, себе, а всю землю, более 500 десятин, отдала бы крестьянам. Но Лев Николаевич захотел, чтобы все было не так.

Получив за посмертное издание книг отца 120 тысяч рублей, Саша выкупила Ясную Поляну у матери и братьев. Софья Андреевна оставила себе дом, а всю землю западной части имения, согласно воле отца, дочь отдала яснополянским крестьянам на определенных условиях: они не вправе были полученную землю продавать, закладывать или отдавать в аренду. Выкуп земли у братьев был осуществлен на очень выгодных для них условиях, гораздо выгоднее, чем вариант, предложенный правительством. Таким образом, из 826 десятин земли 600 было выкуплено Сашей для передачи крестьянам, а остальные 226 десятин остались за Софьей Андреевной, которая продала свою наследственную часть Саше в пользу крестьян, а на полученные деньги выкупила у детей саму усадьбу.

Оформление выкупа оплачивалось по двойной для этих мест цене, по 500 рублей за десятину пашни при ее реальной цене в 250 рублей за десятину. Кроме того, сыновья получали привилегию в виде долговременной отсрочки передачи крестьянам земли, занятой лесом. Дочь выплачивала Софье Андреевне и братьям 400 тысяч рублей. Если учесть, что сама усадьба в 200 с лишним десятин оставалась за ней, тогда как проект государственного выкупа предполагал для нее лишь пожизненное владение флигелем, то выгода от этой сделки была очевидной. Итак, одна проблема была решена, но на этом их семейные неурядицы не закончились. Нерешенным оставался главный вопрос, связанный с правами на хранение рукописей Льва Николаевича.

Тяжба между матерью и младшей дочерью тянулась почти четыре года, и хотя обе старались не распространять ее на свои личные отношения, все?таки сведения об этом дошли до печати и получили широкую огласку. Еще в конце ноября 1910 года, когда завещание вступило в законную силу, адвокат Н. К. Муравьев сразу же обратился в Исторический музей, где Софья Андреевна хранила часть архивов мужа и своих, с заявлением о необходимости опечатать хранилище рукописей Толстого, чтобы соблюсти издательские интересы их реальной наследницы Саши. Тот же Муравьев подготовил еще и нотариальное завещание, адресовав его типографии товарищества Кушнерева, где говорилось о том, что «согласно завещанию печатание или издание кем?либо сочинений Л. Н. Толстого, помимо А. Л. Толстой, является нарушением ее интересов». Таким образом, приостанавливалась вся издательская деятельность Софьи Андреевны. Был брошен камень в ее огород, и она знала, кто на самом деле его запустил.

В срочном порядке она провела переговоры с ответственными лицами типографии и настояла на том, чтобы эти требования типография отклонила. Ее аргументация была такой: она сделала заказ на печатание двадцатитомного собрания, доставила бумагу, читала корректуры, разбирала рукописи, то есть была целиком и полностью единственной собственницей данного заказа. Софья Андреевна умела отстаивать свои права. Она не желала уступать свои позиции дочери Саше, которую постоянно натравливал на мать Чертков. Конечно же это он стоял за нотариальными запретами адвоката Муравьева. Она была расстроена гнусным поведением дочери и решила нанести ответный и адекватный удар. У нее были очень добрые отношения с руководством Исторического музея, она пообщалась с представителями совета, а потом подала им бумагу, в которой запрещала кому?либо появляться в той комнате, где она хранила вещи и рукописи мужа. А Саша уже строчила матери ответ с угрозой навредить ее изданиям.

Софья Андреевна еще раз продемонстрировала свою способность отражать страшные удары судьбы. Она совсем оправилась и доказала дочери, что у нее хватит сил урезонить Черткова, вступившего с ней в схватку. Газеты «Русское слово», «Речь», «Русские ведомости» пестрели статьями и обращениями с обеих враждовавших сторон. Узнав об этом, дочь Таня писала матери из Рима: «Я бы во имя любви и памяти мужа, не выносившего борьбы и ненависти, и для того, чтобы спасти и удержать дочь от недостойной и позорящей ее борьбы с родной матерью, я открыла бы ей двери музея и отдала бы на ответственность ее (и общества) сохранность рукописей».

Действительно, дочь Таня оставалась «чистой» от всяческих газетных скандалов. Но Софья Андреевна предпочитала действовать по — своему, не желая уступать «враждебным силам». Поэтому «дело о рукописях» разрасталось, кочуя от председателя совета Исторического музея Н. С. Щербатова к министру просвещения Л. А. Кассо, от них — к министру юстиции И. Г. Шегловитову. Чувствуя слабость юридической аргументации своих интересов, Софья Андреевна пыталась передать рукописи в Академию наук, от которой, в лице А. А. Шахматова, она получила на то согласие. Дело, наконец, попало в Сенат. За это время она успела найти свидетелей, которые могли подтвердить, что муж сам подарил ей свои рукописи, которые она хранила в Историческом музее. Чертков тоже не молчал, опубликовал свои аргументы, а Саша напечатала свои «объяснения».

В 1913 году Сенат подвел черту под этим спором, сделав заключение, что он «не вправе входить в обсуждение того, кому именно принадлежит хранящийся в Историческом музее материал», а будет только обсуждать «законность действий музея, наложившего арест на имущество, не имея на то специальных распоряжений судебных органов». В декабре 1913 года обсуждалась жалоба Софьи Андреевны на министра Кассо, но дело было отложено из?за отсутствия кворума, только в октябре следующего года Сенат предложил министру просвещения «незамедлительно снять арест с рукописей и выдать их в распоряжение гр. С. А. Толстой». Что ж, эта тяжба, не ею спровоцированная, наконец закончилась ее победой.

Теперь Софья Андреевна, легко вздохнув, занялась активной реализацией нераспроданных собраний сочинений мужа через Сытина, который выкупил у нее остатки всех изданий за 100 тысяч рублей. Деньги она раздала сыновьям, а любимой дочери Тане взяла банковский билет в 20 тысяч рублей. Со временем она ограничила свои издательские дела, которые все больше переходили в руки тридцатилетней Саши. Из?за Черткова, общением с которым все больше тяготилась, дочь продала свой дом в Телятинках и купила небольшой хутор вблизи Ясной Поляны, названный ею «Новой Поляной». Таким образом, мать и дочь становились ближайшими соседями, что накладывало на них дополнительные обязательства мирного сосуществования.

Их общими усилиями в Ясной Поляне была построена великолепная купальня, усадьба снова наполнилась смехом и весельем, свойственными Саше. В июне 1914 года они отметили день рождения младшей дочери, пили шоколад, ели пироги, фрукты, сладости, много гуляли по окрестностям Ясной Поляны. Все были очень довольны. Но вскоре началась Первая мировая война, Саша записалась на курсы сестер милосердия, отправилась в Москву, а потом в санитарном поезде отбыла на фронт. Кроме дочери из семьи Софьи Андреевны были взяты на действительную военную службу сын Михаил, двое внуков, детей Ильи, а Лев отправился на театр военных действий в качестве помощника главноуполномоченного Красного Креста. Илья же уехал на войну в качестве корреспондента столичной газеты.

Яснополянская усадьба опустела. Война потребовала от Софьи Андреевны забот о поставках лошадей, фуража, кормов, всего не перечесть, что ей приходилось приобретать по дорогой цене для собственного хозяйства. Для стареющей хозяйки Ясной Поляны это было досадным и убыточным делом. А однажды темной октябрьской ночью в усадьбу нагрянула полиция, которая арестовала Валентина Булгакова, помогавшего ей описывать их семейную библиотеку, а потом забрали еще и Маковицкого. Оказалось, что они совместно с другими толстовцами подписали пацифистское обращение: «Опомнитесь, люди — братья!» От Софьи Андреевны и ее детей посыпались телеграммы и ходатайства в различные инстанции. Спустя год под залог, внесенный Сашей, был освобожден Булгаков, а потом и «Душа Петрович», которые вскоре были совсем оправданы.

Раскаты войны все чаше доносились до Ясной Поляны, стали появляться потоки беженцев. Софья Андреевна снабжала их картошкой, капустой, шила одежду их детям, готовила «респираторы от удушливых газов, пускаемых немцами». А сын Миша, служивший прапорщиком у великого князя Михаила Александровича в известной Дикой дивизии, совсем иначе воспринимал войну, которая напоминала ему «псовую охоту». 50–летний сын Илья, корреспондент «Русского слова», писал репортажи с разных участков фронта, а для его сына Миши, внука Софьи Андреевны, война закончилась пленом. Другой ее внук, Владимир, был награжден двумя Георгиями. Софья Андреевна догадывалась о «русопятствовании» сына Андрея по частому посещению им столичных ресторанов, догадывалась, что не только война, но и вполне мирная жизнь ее сына, прожигаемая в разгулах, может быть очень опасной. Сын слабел не по дням, а по часам, все усилия врачей его спасти были тщетны, болезнь одерживала верх, и Софья Андреевна, вызванная из Ясной Поляны в Петроград, успела только к кончине Андрея. Она вместе с сыном Лёвой доехала через Тулу в Петроград в невообразимой тесноте на поезде, куда они еле — еле втиснулись. Андрея они увидели лежащим на постели, лицо его было зеленовато — желтого цвета, он страдал от плеврита и от печени. Сын все время стонал, отчего Софья Андреевна затыкала уши и в отчаянии выбегала из комнаты. Он умер 24 февраля 1916 года. Его похоронили в Александро — Невской лавре.

Спасение от нового горя Софья Андреевна видела в работе над рукописями мужа, своими дневниками, а также в ожидании детей, внуков и добрых знакомых. Очень часто в Ясной Поляне появлялся П. А. Сергеенко, которого она не любила, но в ее одиночестве и он был развлечением от скуки. В усадьбу приезжало много непривычных посетителей, гимназистов, молодых людей, «рабочих — революционеров». Время было такое, что ей становилось тревожно, когда она раскрывала газеты и узнавала об убийстве Распутина или скандалах в правительственных кругах. Новый, 1917 год Софья Андреевна встречала с Сергеем, Таней и внуками. Илья был в Америке, Лёва — в Японии, Саша и Миша — на войне. В усадьбу приходили рабочие чугунолитейного завода с Косой Горы, чтобы поклониться дому и ей, вдове писателя. Они пели, говорили речи, держали красные флаги. Она же не радовалась таким гостям, а побаивалась их.

Все чаще и чаще Софья Андреевна узнавала о смерти близких ей людей. В марте 1917 года умер А. М. Кузминский, муж сестры Татьяны. С ним сделался удар. Убитая горем сестра, прожившая с ним 49 лет, приехала в Ясную Поляну, где по сравнению со столицей жизнь казалась более спокойной и размеренной. Но отношения Софьи Андреевны с сестрой не заладились, они часто раздражались друг другом. Помимо внезапной смерти Саши Кузминского была еще одна беда: скончался Михаил Сухотин. Дочь Таня овдовела и теперь жила с любимой Танечкой в Ясной Поляне, во флигеле. Время было странное. Надвигалась волна усадебных погромов, кругом грабили и жгли помещиков. Зловещие слухи ползли отовсюду, наводя ужас на Софью Андреевну. Она слышала от своих яснополянских мужиков, что крестьяне из соседних деревень пойдут громить Ясную Поляну. Вскоре слухи подтвердились. Толпы людей подступали все ближе и ближе к яснополянской усадьбе.

Жизнь превратилась в полусон. Софья Андреевна вместе с дочерью Таней запрягла лошадей, собираясь «бежать», не зная куда. Они сидели в ожидании на сундуках. Потом мужики донесли ей, что первый напор отбили сами яснополянские крестьяне, встретив «бунтовщиков с топорами, рогачами, вилами». Хаос повсеместно и быстро нарастал, вызывая у Софьи Андреевны чувство большой тревоги. Было разгромлено пушкинское Михайловское, а вскоре начались погромы Пирогова — и Большого, где когда?то проживал ее деверь Сергей Николаевич, и Малого — имения ее покойной дочери Маши, в котором со своей новой женой проживал «Колаша» Оболенский. Теперь он тоже перебрался в Ясную Поляну. Угроза разгрома нависла и над усадьбой сына Сергея в Никольском — Вяземском. А вскоре волнения, как зараза, перекинулись и на яснополянскую усадьбу. Положение Софьи Андреевны было в это время непредсказуемым.

Еще весной 1917 года она, предчувствуя погромы, телеграфировала Временному правительству о грозящей опасности потерять историческую усадьбу. Керенский особым распоряжением направил в Ясную Поляну отряд драгун, но это только подлило масло в огонь. Отряд, никем и ничем не обеспеченный, оказался на крестьянском довольствии. Драгуны вскоре исчезли. А в сентябре вся деревня снова заговорила о погроме усадьбы. Начались сходки, на которых одни припоминали обиды прежних солдат и недавних драгун, другие «пробивали» свой аргумент в пользу растаскивания усадьбы: Толстой де сам отказался от имения и покинул его.

Большинство крестьян были против того, чтобы идти громить толстовскую усадьбу, но сторонники разгрома продолжали будоражить народ и инициировали новые сходки. А в это время стала орудовать банда молодых яснополянцев, возглавляемая Иваном Жаровым. Софья Андреевна направила в Министерство внутренних дел письмо с просьбой принять срочные меры по охране усадьбы. Министерство, идя ей навстречу, командировало в Ясную Поляну П. А. Сергеенко, как лицо, «знакомое крестьянам и близкое покойному Л. Н. Толстому», с целью организации охраны исторического места. Прибыв в усадьбу, Сергеенко отправился на сходки, стал вести переговоры с мужиками. Однако накал страстей не спадал. Счет шел не на дни, а на часы. Дочь Таня, не выдержав напряжения, позвонила в Тулу секретарю губернской следственной комиссии Е. Д. Высокомирному, хорошо знавшему многих яснополянских крестьян, и он тотчас же доложил об этом звонке президиуму губернского совета депутатов. Через несколько часов отряд из двенадцати солдат на грузовике вместе с самим Высокомирным прибыл в Ясную Поляну. При виде вооруженных людей сход затих и крестьяне мирно разошлись по домам. Между тем Крапивенский уезд почти весь полыхал от поджогов. В яснополянском доме никто не спал.

Конечно, активная деятельность Сергеенко, вмешательство косогорской милиции, прибывшие на грузовиках солдаты, тотальный голод, все вместе взятое, сделало свое дело. Все надежды крестьян теперь были обращены на Сергеенко, который правдами и неправдами добился снабжения Ясной Поляны продуктами: мукой, макаронами, фасолью, рисом, сахаром. Теперь яснополянцам можно было отказаться от выпекания «желудевого хлеба», от которого у всех зубы становились черными. Добычливый Сергеенко, с легкой руки Татьяны Андреевны Кузминской, получил прозвище «батюшки — благодетеля». Софья Андреевна, недолюбливавшая его, тем не менее признавала, что он действительно много хлопотал и помогал им всем. Теперь ей продавали муку на Косой Горе, и Сергеенко же обеспечил ей охрану, прислав пятнадцать милиционеров.

Однако положение Ясной Поляны было совсем неясным. Вскоре последовали всякие демарши со стороны местных представителей власти: попытки отобрать приусадебный лес, намерение лишить Софью Андреевну пенсии. Поэтому дочери Таня и Саша вместе с Сергеенко вновь поставили перед центральными органами вопрос о судьбе яснополянской усадьбы. После этого проблема охраны Ясной Поляны обсуждалась Наркоматом внутренних дел, где были приняты «энергичные» меры по охране усадебного дома, а потом была подтверждена выплата Софье Андреевне ее прежней пенсии в 10 тысяч рублей и назначено единовременное пособие в 16 тысяч рублей «на поддержание усадьбы».

После тихой, спокойной зимы весной 1918 года крестьянские сходки забурлили снова. Кто?то в деревне уже готовился к распашке усадебной земли. Закипевшие вокруг «барской земли» страсти вновь заставили Софью Андреевну обратиться за помощью к лучшим представителям тульской интеллигенции, те приезжали на народные сходы и убеждали крестьян в неразумности их решений. В конечном итоге справедливость восторжествовала и яснополянские крестьяне на своем собрании постановили считать Ясную Поляну «национальной собственностью». После этого делегация крестьян направилась сначала к Софье Андреевне, а потом с пением «Вечной памяти» — к могиле ее мужа. Они заверили вдову, что «больше недоразумений не будет».

В Туле на Стародворянской улице появилось «Просветительское общество «Ясная Поляна»». «Уполномоченный общества» Сергеенко решил окончательно поселиться в Ясной Поляне и занял в усадебном доме бывший кабинет Льва Николаевича, что, конечно, еще больше добавило неприятных эмоций Софье Андреевне и ее близким, которые оказались там на положении «бедных родственников». Сначала общество развило бурную деятельность, принося немалую пользу Ясной Поляне. Была даже сформирована специальная дружина для охраны усадьбы, сделана попытка устроить здесь трудовую школу — памятник, организован конкурс на проект нового здания школы.

Софья Андреевна старела и стремительно сдавала свои позиции. Теперь она все более отстранение смотрела на происходившее вокруг нее. В ежедневнике от 10 декабря 1918 года она писала: «Приехал Сергеенко и привез архитектора соображать предполагаемую для народа образцовую школу. Ничего не удастся, затея велика». Она оказалась права.

Софья Андреевна понимала, что планы общества весьма неопределенные, а бурная деятельность Сергеенко, перекидываясь с одной проблемы на другую, при невероятных пафосных декларациях смахивала на элементарное надувательство. Так, предназначенный для школы «прекрасный сосновый лес исчез куда?то так же таинственно, как и появился», а сам Сергеенко, торжественно открыв заложенный фундамент школы, так и непостроенной в дальнейшем, взялся за прокладку шоссе. Он умел говорить «ласково и сладко», окутывая таинственным туманом все свои начинания.

Софье Андреевне становилось все труднее противостоять «благодетелю», как и добродушной, но нерешительной дочери Тане. Тем не менее в феврале 1919 года она все?таки обратилась в правление общества с заявлением, в котором вместе со старшей дочерью просила общество взять усадьбу под свое управление: «Не имея возможности собственными силами продолжать вести хозяйство в Ясной Поляне и поддерживать в надлежащем порядке усадьбу и дом, в котором жил и работал Лев Николаевич Толстой, и, опасаясь, что все это может прийти в упадок и разорение, мы считали бы наилучшим выходом из создавшегося положения передачу управления как усадьбой, так и всем имением, обществу «Ясная Поляна» в память Л. Н. Толстого, ввиду чего и обращаемся к правлению общества с просьбой принять имение Ясная Поляна в свое управление».

Видимо, дело объективно шло к этому. Не могла, не имела больше сил думать о прохудившихся крышах, заброшенной скотине, запущенном парке женщина, которой исполнялось семьдесят четыре года. Софья Андреевна устала от постоянной смены властей, которые то ставили охрану, то снимали ее. Иногда помогали ей какими?то материалами для починки усадебных построек, а затем опять забывали о ней. Яснополянские крестьяне то отбивали ей поклоны, а то подумывали о том, как бы распорядиться «грахским имением». В конце 1918 года волостной финансовый отдел наложил на Софью Андреевну, как на «представительницу буржуазного класса», контрибуцию в 75 тысяч рублей. Она поехала в Тулу, разобралась, налог отменили, но стало очевидно, что жизнь семьи и судьба усадьбы непредсказуемы. Могло случиться все, что угодно. Поэтому попечение со стороны организовавшегося общества казалось Софье Андреевне спасением. Ей все чаще бросались в глаза «невоспитанность» Сергеенко, его необоснованная претензия на роль «батюшки — благодетеля», его мания величия.

Она вспомнила, как в конце января 1919 года он словно «подкрался» к ней и «полтора часа душил разговорами» о том, как «из какого?то крапивенского комитета охраны детей приезжали люди, которые хотят выселить» из усадьбы всех родственников Толстого, кроме нее, и «устроить детский приют на двенадцать детей», а ее поместить «в двух комнатах». Софья Андреевна, конечно, не верила, но ожидала всего, и, в конце концов, подобные разговоры достигали своей цели. Их с дочерью заявление было принято, за этим последовала серия различных организационных мероприятий, имеющих вполне благие намерения. Общество обращало все «доходы на культурно — хозяйственные цели», и вскоре организации была выдана «Охранная грамота».

Софья Андреевна чувствовала, что надвигается нечто страшное. В Ясную Поляну пригнали пропасть волов, лошадей и фургонов. Жить стало невыносимо. Ходили слухи о том, что в усадьбу придет Деникин, и тогда в ходе боевых действий усадьба погибнет. Дочь Таня намеревалась уехать из Ясной Поляны. Она ненавидела Сергеенко, устала от семьи Оболенских, от детского шума и от забот о пропитании. А саму Софью Андреевну поджидало одиночество без двух ее любимых Татьян, которым она передарила золотые часы с цепочкой, брошь с большим бриллиантом, кольцо с двумя бриллиантами и рубином, когда?то подаренное ей мужем, а еще золотой браслет — презент своей матери. Она часто ходила на могилу Льва Николаевича, приносила туда гирлянды из цветов, врыла горшок, чтобы ставить в него большие букеты. Играла с внучкой Анночкой сонаты Моцарта в четыре руки, рисовала красками татарник, по вечерам читала Евангелие и изумлялась, до каких лет ей удалось дожить. Задумывалась: где находятся ее несчастные дети и внуки? Ей приходилось много платить поденным, пенсии вдовам, принимать посетителей, которые постоянно прибывали в Ясную Поляну, словно это был Иерусалим или Мекка.

Тем временем Сергеенко так вошел в роль покровителя, что стал привычно покрикивать на Софью Андреевну и ее старшую дочь. Когда они слабо протестовали против его произвольной «распределиловки» скудных продуктов, он сразу же указывал им на их место, велел не вмешиваться «не в свое дело», в котором они ничего, как он считал, не понимали, потому что их «удельный вес равен нулю», и заявлял, что решать все будет только он один. Сергеенко грубил ей, Софья Андреевна в ответ говорила ему, что если бы Лев Николаевич мог слышать, как посторонний человек груб с его женой, то выбросил бы его в окно. Споры учащались и потом разбирались на заседаниях и правлениях общества, но толку от этого было мало.

«Колаша» Оболенский оказался никудышным хозяином, чувствовал себя временным жильцом в Ясной Поляне и был полностью апатичен ко всему происходящему. Он мог часами лежать на диване в кабинете. Читал, скучал, не мог найти себе места и применения. В общем, усадьбой распоряжались абсолютно чуждые люди, которые именем Льва Толстого выпрашивали себе подачки от правительства. Несправедливо распределяли продукты, окружали себя родственниками и фаворитами, а Ясная Поляна приходила в упадок. Парк зарастал, плодовые деревья гибли, постройки разрушались. В доме все переворошили и перепутали, все изменили. «Только две комнаты Льва Николаевича оставались в том же виде, что и при нем». Для Тани общество придумало символическую должность хранительницы дома, но Софья Андреевна никак не могла добиться исполнения такого пустяка, как вымыть и вставить в доме вторые рамы. Между тем флигель, в котором жил Оболенский, был давно утеплен. Наконец она не выдержала и сама стала мыть окна, стоя на сквозняке. Надо было послушать Сашу, которая советовала Тане попросту выгнать Сергеенко.

Вскоре начались волнения, вызванные слухами, что вот — вот все?таки нагрянут деникинцы. На здании почты уже появился белый флаг. А в самой усадьбе скапливались военнопленные, в деревне расположился целый эскадрон. Софья Андреевна, ужасаясь столпотворению в Ясной Поляне, просила общество, чтобы оно добилось от Совнаркома вывода красноармейских частей из имения, беспокоилась за сохранность усадьбы.

Жена писателя доживала свои последние дни. Понимала, что в земной жизни для нее все завершено и с печалью записала в дневнике 1 августа 1919 года: «Слабею умом и пониманием: «Под гору пошла дорога», как говорил Тургенев». Изменились многие ее представления об устоях жизни. Фантасмагория быта становилась нормой, а редкие проявления прежней жизни считались уже аномалией. На новогодней елке вместо детей и внуков теперь «танцевали солдаты, пленные» вперемежку с горничными и дворовыми. Сергеенко называл это «демократическим балом».

Нередко Софья Андреевна оставалась в большом пустом доме при свете одной лампы или восковой свечи. За один пуд скверного керосина просили 60 рублей. Его доставал все тот же Сергеенко. Она узнала, что разогнали Учредительное собрание, матросы убили двух министров, Шингарева и Кокошкина. Софья Алдреевна чувствовала себя спокойнее, когда в Ясной Поляне появился Высокомирный с милицией и солдатами. Он был ей симпатичен, они пили чай, она показывала ему альбомы и рисунки, каталоги книг. Софья Андреевна продолжала копировать репинский портрет мужа, разбирала письма, дописывала «Мою жизнь», переживала из?за потери шести листов описи яснополянских вещей в верхнем этаже дома. Пересуживала с сестрой, сидя в зале за большим круглым столом, тех, кто составлял круг их семьи и кого уже не было в живых. Из прежних остались только тихий «Душа Петрович», Илья Васильевич Сидорков, камердинер Льва Николаевича, одиноко бродивший по комнатам, милая Ольга Дитерихс, первая жена сына Андрея да «две Тани» — дочь и четырнадцатилетняя внучка.

А «благодетель» Сергеенко доставал то хлеб, то картошку, то овсяные отруби. Ей было тяжело с ним общаться. Он был с ней «то сентиментален, то невозможно груб», но «его помощь была так велика», что ей приходилось терпеть. Порой дочери были вынуждены отдавать свои платья в обмен на картошку или муку. Вопреки всему, Софья Андреевна сумела сохранить привычный распорядок. Так, в обед она по — прежнему быстро и легко почти вбегала в столовую, садилась на свое обычное место у самовара, а после нее усаживались все остальные. Начинался обед, а лакей в белых перчатках «подавал на стол день за днем одну и ту же… вареную кормовую свеклу». Вместо чая заваривали сушеные листья земляники, а кофе заменил напиток из жареных желудей. Вскоре научились сами выращивать картошку, зелень — под грядки для нее пришлось перекопать цветочные клумбы. У каждого был свой «надел».