Дни становятся светлее

 22 февраля, в канун Дня Красной Армии, в Ленинграде состоялся слет фронтовых снайперов. На слет собрались самые искусные и отважные стрелки. У некоторых на счету было по сотне и более уничтоженных гитлеровцев. Ездили туда и представители от Красной Горки.

Снайперское движение в Ижорском секторе стало разворачиваться незадолго до моего прихода на пятачок. Тогда по рекомендации политотдела на партийных и комсомольских собраниях батарей, рот и дивизионов всесторонне обсудили, какие имеются возможности в подразделениях для подготовки сверхметких стрелков и как эти возможности лучше использовать. Потом на форту были созданы две снайперские группы, состоявшие из добровольцев, обладавших необходимыми для этой сложной боевой профессии данными. В одну группу вошли бойцы из пулеметной роты и батарей, и возглавил ее лейтенант М. Бяков. Другая группа под командованием лейтенанта В. Жашкова состояла из представителей 147-го отдельного морского стрелкового взвода. Появились и другие, более мелкие группы в разных частях и подразделениях сектора.

Наиболее настойчиво в снайперы просились те, кто имел к фашистам личные счеты и искал выход чувству праведной мести. Как правило, это были люди практической складки, имевшие потребность своими глазами видеть результаты своего труда. Ведь сидя в башне или в снарядном погребе, трудно было представить себе, какой урон противнику нанесли посланные при твоем участии залпы.

— Я только начал мстить врагу, — говорил, например, младший сержант Новокшенов, бывший до этого неплохим комендором. — Фашист сжег нашу деревню, а сестренку угнал в Германию. За все это я должен своими руками уничтожать гадов.

Такой ход мыслей был характерен для большинства отобранных в снайперские группы бойцов. Прежде чем получить в постоянное пользование винтовку с оптическим прицелом, все они прошли предварительную подготовку и специальные тренировки. Лишь после этого посвященные в снайперы моряки вышли на передний край, в район боевых действий.

За тем, как воюют снайперы, на форту следили. Ими гордились. Об их делах мы узнавали со страниц «Боевого залпа». Вот как писал об одном из повседневных эпизодов снайперской работы краснофлотец Ледин:

«Снаряды захватчиков со свистом проносились над нашими головами, пробивая лед болота в ста метрах от нас, и глухо рвались в глубине, поднимая фонтаны грязи и обломки льда.

— Ну, Вечеров, — сказал я своему напарнику, — гляди теперь в оба.

И не ошибся. Фашисты смелеют при грохоте своей артиллерии. Они стали бегать по траншеям чуть ли не во весь рост. Мы этим и воспользовались. Четыре гитлеровца упали, сраженные нашими пулями. Остальные укрылись в блиндаже. Теперь враг обрушил весь свой огонь на нас.

— Какая нам честь, — засмеялся Вечеров, — за каждую нашу пулю фрицы тратят десятки снарядов.

Сплошной грохот стоял вокруг нас. Обоих засыпало землей. Но уходить с удобной позиции не хотелось. Противник, выпустив около 80 снарядов, прекратил огонь.

Мы протерли стекла оптических прицелов и вновь стали выслеживать врага.

Гитлеровцы, решив, что покончили с нами, опять стали выползать из своих блиндажей. Я выстрелил. Фашист упал. Второго прикончил Вечеров. Еще 30 снарядов разорвалось вокруг нас. К этому времени уже стемнело. Сидеть в засаде больше не имело смысла. Мы с Вечеровым покинули позицию. Всего в тот день мы уничтожили восемь фашистов и заставили врага израсходовать более сотни снарядов».

Конечно, не каждый день оказывался таким удачным. Бывали дни и вовсе пустые, когда не удавалось увидеть ни одного фашиста. А бывали и такие, как 8 декабря, когда группа Михаила Бякова уничтожила 12 гитлеровцев: сам Бяков и командир отделения Заборовский- по три, а краснофлотцы Ледин, Свячев и Вечеров — по два.

Забегая вперед, можно сказать, что обе наши снайперские группы оправдали возлагавшиеся на них надежды. Когда полтора года спустя снайперы вернулись к своим прежним боевым обязанностям, на счету группы Жашкова числилось 372 истребленных фашиста, а у группы Бякова — 269. Бяков уложил 24 вражеских солдата и офицера. Чемпионом оказался Ледин, уничтоживший 43 гитлеровца.

После слета снайперов в Ленинграде и среди артиллеристов стало набирать силу снайперское движение.

Снайпер — в буквальном переводе с английского, — это стрелок, без промаха бьющий в лет бекасов. Снайп — бекас — трудная для охоты птица. Она невелика, летает низко, очень быстро и резко меняет направление полета. Поэтому искусный бекасиный охотник и сверхметкий стрелок получили у англичан права синонима. В первую мировую войну это слово попало и в наш военный лексикон. Попало и прижилось, потеряв свой первоначальный смысл. Иначе артиллеристу было бы просто обидно слыть снайпером — человеком, стреляющим из пушки по воробьям, то бишь по бекасам.

Но мы не углублялись в лексические тонкости. Достаточно было того, что это иноземное слово прочно срослось со своим новым содержанием и звучало гордо. Быть снайпером, значило быстро и точно готовить исходные данные для стрельбы, затрачивать минимум снарядов на пристрелку, стремясь поразить цель с первого же залпа.

Мы, то есть я, комиссар Кирпичев, помкомбата Пономарев, командиры башен Макаров и Мельник, собрались и в предварительном порядке обсудили, как нам повести борьбу за то, чтобы наша батарея получила право называться снайперской. Ведь мы же были самым совершенным на форту огневым подразделением, сочетавшим наивысшую мощь орудий с наилучшей броневой защитой, обеспечивавшей высокую живучесть боевой техники. Недаром в обиходе 311-ю батарею называли флагманской. И разве могли мы остаться в стороне от движения за снайперский артиллерийский огонь?

Свои соображения мы решили вынести на обсуждение партийного собрания. И, как всегда, не ошиблись, обратившись за советом к коммунистам. На собрании было высказано много дельных предложений, направленных на дальнейшее повышение меткости стрельб. Прежде всего они касались улучшения одиночной подготовки, совершенствования слаженности расчетов и боевых постов.

Лозунг «Бороться за снайперскую батарею!» подхватили комсомольцы. А вскоре у нас не было бойца, не увлеченного этой идеей.

Перво-наперво мы стали полнее и точнее учитывать метеорологические данные при подготовке к стрельбе, тщательнее отбирать снаряды по их весовым показателям, а заряды по партиям. С большей точностью стал определяться и износ каналов стволов, для чего периодически производилось специальное инструментальное измерение.

Нельзя сказать, что всем этим мы не занимались раньше. Но занимались не столь регулярно и взыскательно, как теперь. Считалось, что каждый из этих факторов сам по себе малосуществен и не в силах ощутимо отразиться на меткости стрельбы. Однако при более обстоятельном анализе, где первую скрипку сыграл Михаил Мельник — наш лучший математик, мы увидели, что определенная совокупность неблагоприятных факторов способна заметно снизить точность огня. И такое стечение обстоятельств надо было исключить начисто.

Словом, к подготовке исходных данных для стрельбы мы стали относиться с удвоенным вниманием.

Другой, не менее важный вопрос был связан с организацией артиллерийской разведки и изучением целей. Чтобы надежно и с наименьшим расходом снарядов поразить наземную цель, требовалось безошибочно знать ее характеристику и положение на местности. Всякая неточность здесь могла сказаться на результатах. А полностью предупредить такие неточности было особенно трудно.

Дело в том, что организация артразведки на форту находилась пока что не на высоте. Сеть ее была еще недостаточной, тесной связи и взаимодействия с армейскими артразведчиками у нее не было. Работа централизованного пункта сбора донесений при штабе форта только налаживалась. Но все эти недочеты находились за пределами нашего влияния. Тут уж командование батареи ничего поделать не могло. Но это не означало, что мы вправе были сидеть сложа руки и ждать общего улучшения дела.

На каждую цель, входившую в сектор обстрела, мы заводили специальное описание — так называемый паспорт. Паспорт такой, например, цели, как вражеская батарея, должен был содержать в себе следующее: ее координаты, калибр и дальность стрельбы, активность, с которой она действует, какими снарядами и какой район больше всего обстреливает, ее обычный темп стрельбы и результативность огня, инженерное оборудование огневой позиции, дистанцию до нее и азимут, порядковый номер, под которым у нас числится эта цель, я еще ряд других, менее существенных сведений. Подобные же паспорта составлялись и на узлы дорог, узлы связи, штабы, наблюдательные посты, огневые точки. И в наших силах было добиваться наибольшей точности и подробности этих паспортов.

Я и другие наши командиры стали чаще выходить на передний край. Мы обстоятельнее выспрашивали артразведчиков, а главное, с еще большим вниманием сами занимались изучением целей.

Наконец, необходимым условием меткой стрельбы было боевое мастерство каждого номера расчета. Мы постарались повысить качество нашей учебы, добиваясь, чтобы любой боец не только отлично знал технику и сноровисто действовал на своем месте, но овладел смежными специальностями.

Особенно большое внимание было обращено на работу расчета центрального поста — мозга батареи. Впрочем, этот небольшой воинский коллектив не доставлял нам особых хлопот, хотя и обслуживал он сложнейшую по тому времени технику, обеспечивая самым непосредственным: образом высокую точность огня. Ведь возглавляли центральный пост такие мастера своего дела, как старшина Николай Покидалов и командир отделения сержант Владимир Белоусов.

О Покидалове я уже говорил. Белоусов тоже заслуживает того, чтобы сказать о нем подробнее. Он был представителем целой династии, связавшей свою судьбу с Красной Горкой. Дед его, Семен Ипполитович Алексеев, был призван на Балтийский флот в 1903 году и попал на только что построенный крейсер «Аврора». С крейсером совершил он переход вокруг Европы и Африки в Тихий океан, прошел через ужас и позор Цусимы, вернулся на Балтику. В 1917 году его перевели с «Авроры» на Красную Горку. Здесь, на форту, он и прослужил до 1924 года.

Отец Владимира, Михаил Николаевич Белоусов, начал службу в 1909 году, и тоже на Красной Горке. Пришлось ему участвовать в строительстве Ижорской железной дороги от Ораниенбаума до форта и в возведении береговых батарей. Пробыл он здесь пять лет, до начала первой мировой войны. Отсюда отправили его на фронт. И лишь когда отгремели бои гражданской, вернулся в полюбившиеся места, на Балтийский берег, в поселок Лебяжье.

С сорокового года служил на форту и брат Владимира — Борис. Был он старшиной электриков на прожекторе. С этой должности потом ушел добровольцем в морскую пехоту, участвовал в боях, завершившихся снятием ленинградской блокады, да там и сложил свою голову.

Ну а сам Володя Белоусов превосходно освоил сложный комплекс приборов центрального поста, стал отличным специалистом. Обладал он и хорошими командирскими, организаторскими качествами. Знали его на батарее и как настоящего коммуниста, отдававшего много сил общественной, работе. И вполне закономерным был его дальнейший путь. На третьем году войны Белоусова направили в училище береговой обороны. Завершив ускоренный курс обучения, он лейтенантом вернулся на Красную Горку.

Да, с такими помощниками борьба за снайперскую батарею обещала увенчаться успехом.

А пока мы с радостью замечали, что зима идет на убыль. И хоть март в том году пришел холодный и вьюжный, хоть редко баловало нас солнце, дни стали заметно светлее и длиннее. Появились и другие приметы скорой весны, чисто, так сказать, хозяйственные.

Как-то командиров и политработников Красной Горки собрали на очередное совещание. Владимир Тимофеевич Румянцев, сделав небольшое вступление, предоставил слово Георгию Федоровичу Гошу — новому комиссару 1 форта, сменившему на этом посту Крылова. Он проинформировал нас о том, какие намечены меры для улучшения питания личного состава. С наступлением весенней погоды планировалось начать посадку овощей в расположении дивизиона, а также организовать рыболовные бригады и бригады по заготовке щавеля, а впоследствии и грибов с ягодами. Тут же заместителю командира форта по хозяйственной части капитану Д. Е. Москаленко и другому хозяйственнику — лейтенанту П. А. Панченко было дано распоряжение приступить к подготовительной работе.

Затея была не шуточной. Она сулила дать весомую добавку к нашему скудному блокадному рациону. Такая перспектива обнадеживала, по-настоящему радовала. Ведь мысли о еде, о возможности получше питаться занимали достаточно много места в наших головах. Иммунитет против голода не вырабатывался.

Но не только эти приятные заботы возвещали приближение весны. На форту словно бы стало светлее от ярких девичьих лиц, которые теперь все время попадались нам на глаза. У нас появилась первая большая группа девушек-краснофлотцев.

Начиная с осени минувшего года Красная Горка не раз провожала добровольцев на сухопутные фронты. Как я уже говорил, недостатка в добровольцах не было стоило лишь подать команду. И такая команда время от времени подавалась. Это означало, что где-то дело обстоит худо, хуже, чем у нас. И командиры начинали изыскивать внутренние резервы — какие посты можно частично оголить без ущерба для решения наших главных задачу где два человека могут справиться за троих, один — за двоих.

Вначале с форта ушли довольно большие группы артиллеристов в бригады морской пехоты, сражавшиеся под Ленинградом. А потом еще и еще к командованию форта поступали запросы: «Можете ли, товарищи, поделиться людьми? Взвесьте свои возможности. Очень нужно!» И снова артиллеристы и пулеметчики, электрики и механики, коки и строевые уходили кто под Москву, кто на другие участки великой битвы. Но с каждым разом все труднее удавалось находить «излишки» в подразделениях. Всего с форта ушло свыше трехсот человек. Дальнейшее изыскание «внутренних резервов» могло обернуться латанием тришкиного кафтана.

А ведь были у нас еще и потери в людях — от вражеского огня, от голода и вызванных им болезней. Одни попадали в лазарет. Других отправляли на поправку здоровья во фронтовой дом отдыха, который все-таки удалось создать в Лебяжьем (не зря об этой перспективе говорил мне капитан Филимонов, из рук которого получал я назначение на форт!). В доме отдыха истощенных людей ставили на ноги за счет невесть каким путем усиленного питания.

Одним словом, решение Военного совета направить в Ижорский сектор девушек, пожелавших служить на флоте, пришлось как нельзя кстати. Оно дало нам возможность заделать наиболее чувствительные прорехи и даже быть готовыми выделить еще некоторое число добровольцев для фронта.

Девушки были распределены между частями и подразделениями сектора и форта. Ими в основном комплектовались роты связи, подразделения связи дивизионов и батарей, штабы, службы обеспечения, госпитали и лазареты. Девушками укомплектовали и все расчеты в одной из зенитных батарей.

Пополнение требовалось как можно быстрее ввести в строй, обучить его азам военных наук. Ведь вначале эти краснофлотцы отличались от своих гражданских подруг только формой матросского образца. Бойцами они еще не были.

Командование форта распорядилось выделить для общевойсковой подготовки девушек лучших методистов и воспитателей. У нас на батарее эту женскую группу возглавил старшина Иван Петрович Поленов. Ученицы у него оказались способные. Их отличала серьезность, добросовестность, большое желание скорее освоиться со своим новым положением.

Артиллеристы поначалу относились к девушкам с дозой иронии: «Тоже, мол, бойцы в юбках, эрзац-матросы». Хрупкие, нежные, они казались совершенно не приспособленными к суровой воинской жизни и боевой работе. Но нельзя было не заметить и того, что женское общество облагораживающе подействовало на мужской коллектив. До этого на Красной Горке женщин было совсем немного. Да и к тем привыкли, почти не замечали их. А теперь грубоватые артиллеристы стали воздержаннее на язык, на убыль пошло сквернословие. Многие начали тщательнее следить за своей внешностью, чище и чаще бриться. Такого эффекта не смог бы достичь и самый строгий старшина. Даже голод вроде бы стало переносить легче.

По окончании начального обучения мы стали расписывать девушек по боевым постам. Помню, как бунтовали Тамара Агафонова, Сима Ширманова и Октябрина Никитина, когда узнали, что их назначают телефонистками. Эта работа казалась им слишком прозаичной, недостаточно боевой. Но приказ есть приказ, и им пришлось подчиниться. Вскоре же, после участия в нескольких стрельбах, они почувствовали значимость своего дела, его истинно боевое назначение. И они ни разу не дали повода упрекнуть себя в недостаточной внимательности или нечеткости в работе.

Не менее быстро и уверенно вошли в строй и наши радистки. Вера Беликова, Аня Карнизова, Вера Киреева и Оля Сапрыкина бесперебойно обеспечивали радиосвязью управление огнем.

В отношении бойцов к девушкам наступил новый этап. До сих пор они смотрели на них как на молоденьких представительниц противоположного пола. Теперь же они видели в них и быстро приобретавших квалификацию специалистов, соперничество с которыми не всегда было в пользу мужчин. Это и подтягивало краснофлотцев, и повышало их уважение к своим сослуживицам.

Окончательному утверждению боевого женского авторитета послужил такой случай.

Как-то ранним солнечным утром со стороны залива на бреющем полете на форт ринулся самолет. Заметили его вовремя, но сначала значения этому не придали, посчитав, что это свой истребитель возвращается с боевого задания. Но вот на его крыльях отчетливо обозначились черные кресты. Казалось, момент упущен: слишком поздно обнаружена ошибка и открыть огонь по нему не успеют.

Но тут, сотрясая резким звуком утренний воздух, грянул дружный залп. Около самолета возникли белые хлопья разрывов. Это заговорила девичья батарея. Еще залп, другой... И вот самолет стал быстро терять высоту. Густой шлейф черного дыма вырвался из его брюха. Коснувшись верхушек сосен, он со свистом врезался в землю на поляне за первой заставой.

Весь форт ходил смотреть на сбитый самолет-разведчик. Героями дня, конечно, были зенитчицы. Их восторгу и ликованию не было предела.

Девушки стали полноправными и признанными членами нашего боевого коллектива — ореол зенитчиц распространился на них всех. Но это не означало, что моряки по отношению к ним утратили мужскую галантность. Люди оставались людьми. У них возникали чувства, и порой весьма серьезные, которым ни в какой мере не могла помешать война. Когда окончились бои, на Красной Горке был заключен не один счастливый брак.

Но это произошло гораздо позже. А пока мы с нетерпением и неясными надеждами ждали первой военной весны — весны сорок второго года...