На родине

Для промышленников, купцов и финансистов Сесил Родс — надежда и путеводная звезда.

С 1880-х товары Великобритании, привыкшей быть «мастерской мира», встречают все большую конкуренцию немецкой промышленности. Правительству пришлось создать комиссию для выяснения помех на пути заморской торговли. Бирмингемские купцы, представ перед комиссией 28 октября 1885 года, жаловались, что их «губит иностранная конкуренция». Их жалобами полны пять объемистых «Синих книг».

Отсюда и такая тяга к колониям. В середине столетия Пальмерстон говорил, что джентльмену не обязательно владеть всеми трактирами по дороге от города до усадьбы, иными словами, Англии не обязательно владеть странами на пути к ее основному заморскому владению — Индии. Теперь, в конце века, все популярнее прямо противоположная идея. Теперь говорят: «Торговля следует за флагом». Твоя торговля ограждена только в тех странах, над которыми развевается твое знамя.

Поиски рынков в колониях — к этому пришли бирмингемские промышленники во главе с Чемберленом. Туда же обратили свои взгляды купцы, фабриканты и банкиры Лондона, Манчестера, Шеффилда. На этих чувствах играл Стенли, когда заявил в речи перед Манчестерской торговой палатой в 1884 году:

«На Конго живут сорок миллионов человек, и ткачи Манчестера только и ждут, чтобы одеть их. Плавильные печи Бирмингема рдеют раскаленным металлом, из которого можно сделать для них железную утварь и безделушки для украшения их темных тел, а посланники Христа жаждут обратить их, бедных темных язычников, в Христову веру».

Распалять воображение промышленников умели и другие журналисты. В книге «Прогулка в страну черных» Э. Верит писал: «Арабский шейх ест плов ложкой, сделанной в Бирмингеме. Египетский паша пьет шербет из кубка бирмингемской чеканки, освещает гарем хрустальным бирмингемским канделябром и прибивает на нос лодки бирмингемские украшения… Краснокожий охотится и воюет с бирмингемской винтовкой в руках. Богатый индус украшает салон бирмингемским хрусталем. В пампасы Бирмингем посылает для диких наездников шпоры, стремена, а для украшения бархатных штанов — блестящие пуговицы. Неграм в колониях под тропиками он шлет топоры, сечки и прессы для сахарного тростника… На жестянках, в которых хранится консервированная зелень и прессованное мясо — запасы австралийского старателя, — выбито имя бирмингемского фабриканта».

И тут — планы Родса о постройке железной дороги от Кейптауна до Каира! Телеграфная линия через весь континент! Тысячи миль рельсов, проволока, которой можно опоясать весь земной шар, миллионы гвоздей, океаны смолы. Продукты и товары для строителей… Как тут не загореться глазам? И не только у англичан. Американский консул в Кейптауне доносил правительству: «Наплыв иммигрантов в результате оккупации районов Замбези скоро откроет обширный рынок нашим машинам для промышленности, сельского хозяйства и горного дела; и туземные народы… чьи потребности скоро возрастут благодаря общению с белой расой, увеличат в громадной степени объем торговли, в которой, я надеюсь, Соединенные Штаты получат большую долю».

И все это накрепко связано с одним именем — Сесил Родс. Родс не раз в своей жизни начинал войны, но все же любил повторять:

— Рельсы дешевле пуль, а достигают дальше.

Захватывала воображение масштабность самого замысла Кейптаун — Каир, обширнейшего из всех когда-либо возникших в Европе планов завоевания Африки.

Кто только не мечтал опоясать Африку кольцом своих владений! Французы, немцы, португальцы. Франция хотела надеть свой обруч на Африку от Сенегала на западе до побережья Красного моря на востоке. Германия — пониже, от Германской Восточной Африки до Германской Юго-Западной Африки. Португалия — от Анголы до Мозамбика.

Британский натиск по вертикали Кейптаун — Каир проламывал все эти три горизонтальных обруча. В конечном счете только он и осуществился. И хоть не очень долго, но было время, когда всю Африку с юга на север прорезала сплошная полоса британских колоний и полуколоний.

Журналист Эдвин Арнольд еще в 1876 году выпустил брошюру, где выдвинул идею Кейптаун — Каир. Инженер Джеймс Сиврайт тогда же доказывал необходимость создания телеграфа по всей этой линии.

Уильям Гладстон в 1877 году писал: «Наше первое приобретение в Египте будет, несомненно, зародышем нашей североафриканской империи. Она будет расти и расти… пока мы не соединим руки через экватор с Наталем и Капской колонией».

А в конце следующего десятилетия Гарри Джонстон, один из «строителей империи», уже обнадеживал почтенных читателей «Таймса»: если правительство решится более энергично действовать в лежащей на линии Кейптаун — Каир области Великих африканских озер, то «наши владения в Южной Африке в один прекрасный день, вероятно, сомкнутся длинной цепью британских владений с нашей сферой влияния в Восточной Африке и Египетском Судане».

Да и премьер-министру Солсбери эта идея была по душе. Статья Джонстона в «Таймсе» получила его личное одобрение.

Но, как говорил Анатоль Франс: «идея принадлежит не тому, кто ее первый высказал, а тому, кто сумел связать ее со своим именем».

Родс не писал ни книг, ни брошюр, ни даже статей в газетах и журналах. Пропагандой его идей в печати занимались другие. Весной 1889 года в лондонском журнале «Фортнайтли ревью» появилась статья Чарлза Меткафа. Там говорилось, что железнодорожный путь должен «в конце концов соединить Кап с Каиром и принести цивилизацию в сердце Черного континента». Меткаф писал уже не «вообще», а с конкретным знанием дела. Он в это время начал строить железную дорогу от алмазных копей на север, в глубь материка. Строил ее по заданию Родса.

С обсуждения идеи Кейптаун — Каир началось знакомство Родса с лордом Солсбери. Весной 1889 года Родс встретился с Гарри Джонстоном, который добивался расширения английских владений в области Великих африканских озер. Встретились они на обеде у Джона Вершойла, тогда заместителя редактора журнала «Фортнайтли ревью». Обсудили идею Кейптаун — Каир, и Джонстон открыл Родсу, что Солсбери поддерживает ее. На это Родс ответил:

— Повидайтесь как можно скорее с лордом Солсбери, расскажите ему обо мне, назовите лорда Ротшильда как человека, который за меня ручается… Скажите, что если утверждение нашего влияния в области между Замбези и верховьями Нила задерживается только из-за денег, то деньги я найду.

Он сразу же дал Джонстону чек на две тысячи фунтов и пообещал, что будет давать правительству по десять тысяч в год на расходы по управлению этой областью. Но поставил условие — чтобы его компании была дана королевская хартия.

Вскоре состоялась встреча Родса с Солсбери. Премьер одобрил предложение Родса — и началось сотрудничество этих трех политиков. Журналист Вершойл тоже оказался надолго связан с Родсом. В 1900 году он (под псевдонимом Виндекс) издал том речей и выступлений Родса.

Родс подходил к идее Кейптаун Каир весьма практически, пользовался каждой возможностью, чтобы продлить полосу английских владений, проложить новые километры рельсов и поставить новые столбы для телеграфного кабеля.

Протянем же кабель (взять!)

От Оркнейя до Горна и звезд,

Вокруг всей планеты (с петлею,

     чтоб мир захлестнуть),

Вокруг всей планеты (с узлами,

     чтоб мир затянуть)…

Родс накрепко связал идею Кейптаун — Каир со своим именем. При его жизни на всем пути Кейптаун — Каир осталась только одна не захваченная англичанами страна — Германская Восточная Африка (над нею или, вернее, над большей ее частью «Юнион Джек» был поднят лишь в 1918 году).

Он делал все что мог для захвата на этом пути стран, которые в Британской империи стали называться Бечуаналендом, Южной Родезией, Северной Родезией, Ньясалендом, Угандой. В 1893-м побывал в Каире, посмотрел с северной стороны на желанную полосу Кейптаун — Каир. Пообещал, а затем и оказал там всемерную поддержку генералу Китченеру, командовавшему английскими войсками.

В вопросе о железной дороге и телеграфе Родс тоже не ограничился разговорами. Телеграф тянуть было легче, но и рельсы к концу 1894-го уже достигли Мафекинга, дошли почти до самой Родезии.

Так что Родс не только пробуждал надежды английских промышленников, купцов и финансистов. Он и оправдывал эти надежды.

За вечный помол столетий,

За прибыль твою и мою,

За ссудные банки наши,

За флот наш торговый пью!

Идея объединения всей Южной Африки под британским флагом тоже появилась задолго до Родса, еще во времена, когда буры, уйдя с захваченных англичанами земель, создали за рекой Вааль Южно-Африканскую Республику (в просторечии — Трансвааль) и на реке Оранжевая — Оранжевое свободное государство. Стоило появиться этим бурским республикам, как английские власти начали попытки «объединить» их с Капской колонией и Наталем в Южноафриканскую федерацию.

Осуществить этот план пытались многие британские политики. Среди них был и лорд Карнарвон (может быть, потому-то Родс и выбрал его когда-то своим душеприказчиком). Этот план сулил британскому капиталу немало выгод: дальнейшее развитие горного дела, резкий толчок росту городов, портов и всего, что теперь именуется инфраструктурой. И непрерывный приток дешевой рабочей силы.

Этот план тоже в конечном счете оказался связан не с Карнарвоном и не с кем-либо еще, а с Родсом.

Идея раздела мира могла тогда ассоциироваться со многими именами. Но Родс был откровеннее других. «Мир почти весь поделен, а то, что от него осталось, сейчас делится, завоевывается и колонизуется. Как жаль, что мы не можем добраться до звезд, сияющих над нами ночью в небе! Я бы аннексировал планеты, если бы смог; я часто думаю об этом.

Мне грустно видеть их такими ясными и вместе с тем такими далекими». Не многие решились бы написать такое, даже из тех, кто думал так же, как он. Он — решился. И сумел воплотить в дела. Его слова не остались только призывами, брошенными с ораторской трибуны, выкриками в прокуренном воздухе «патриотических сходок» или бесконечными обсуждениями и согласованиями в тиши зашторенных министерских кабинетов.

Ну, а скольких людей из самых разных классов Родс приводил в восторг своими социальными идеями. Он любил повторять, что захват колоний больше всего нужен простым людям его отечества. Нужен для того, чтобы избыточное население Великобритании нашло применение своим силам.

— Я был вчера в лондонском Ист-Энде и посетил собрание безработных. Услышав там душераздирающие речи, которые были сплошным криком: Хлеба! Хлеба! — я, идя домой и размышляя о виденном, убедился более, чем прежде, в важности империализма… Моя заветная идея — решение социального вопроса, а именно: чтобы спасти сорок миллионов жителей Соединенного Королевства от убийственной гражданской войны, мы, колониальные политики, должны завладеть новыми землями для помещения избытка населения, для приобретения новых областей сбыта товаров, производимых на фабриках и в рудниках. Империя, я всегда говорил это, есть вопрос желудка. Если вы не хотите гражданской войны, вы должны стать империалистами.

Высказывая то, о чем уже думали многие, Родс выражал это резче, ярче, понятнее. Он шел в ногу со временем, и некоторым казалось, что он сам определяет время.

Десятки миллионов людей в Англии и во многих других европейских странах всерьез подумывали о том, чтобы покинуть родные края, навсегда проститься с Европой. Многие из них это действительно сделали. С 1881 по 1915 год из Европы эмигрировал 31 миллион человек — почти по миллиону в год. Скольким из них, наверно, были по душе призывы Родса о заселении далеких земель!

Родс обращался к ним, когда говорил:

— Любой мастеровой должен осознать, что, пока он не овладеет мировыми рынками, он будет жить впроголодь… Рабочий должен понять, что, если он хочет жить, он должен держать в своих руках мир и мировую торговлю и что он — конченый человек, если даст миру выскользнуть из своих рук.

Так он приучал простого человека к мысли, что идея «расширение — это все» нужна ему, простому человеку. И не без успеха. На патриотизме спекулировало бесчисленное множество политиков во все исторические эпохи, но редко кому удавалось преуспеть в этом так, как Родсу. На собрания пайщиков его «Привилегированной компании» собирались тысячи людей, и, хотя он не давал дивидендов и даже не обещал их в близком будущем, ему устраивали бешеные овации. И все из-за блестящего умения использовать крайне патриотические чувства. Этому поддавались и богачи, и рабочие, и люмпены.

Да и так ли уж трудно было Родсу заставлять англичан верить в цивилизаторскую миссию Британской империи? Ведь даже Ганди, индиец, в начале нашего столетия верил, что эта империя несет благо всему миру.

Родс стал, кумиром лондонской улицы. Увидев его мешковатую фигуру, лавочники, кэбмены, владельцы омнибусов, рабочие и солдаты громко его приветствовали.

К нуворишам в викторианской Англии относились с оттенком брезгливости. Это не Америка. А ведь Родс был именно нуворишем. И все же ему удалось не только завязать связи в аристократических сферах, но и добиться буквально поклонения. Королевская семья источала ему благоволение, герцогини пытались обратить на себя его внимание.

Разговоры Родса с королевой Викторией выглядели так:

— Что вы делали, мистер Родс, с тех пор, как мы виделись последний раз?

— Я добавил две провинции к владениям Вашего Величества.

— Как бы я хотела, чтобы так же поступали некоторые из моих министров, а то они, напротив, умудряются терять мои провинции.

Когда он приезжал в Лондон — а каждое его появление в Лондоне, по словам Марка Твена, привлекало «такое же внимание, как затмение солнца», — на обеды в его честь собиралась вся английская знать.

Лорд Солсбери, политик, казалось бы, давно разучившийся чему-нибудь удивляться, с изумлением писал королеве Виктории об обеде в семье ее внучки, герцогини Файф. «Странный обед состоялся у Файфа в честь прибытия Родса. Принц Уэльский сидел между Гладстоном и Солсбери, Файф — между лордом Хартингтоном и лордом Гренвиллем».

Да и королева Виктория давала обед в честь Родса. В газетах писали, что «деятели политики и общества, которые годами не встречались, собирались вместе за королевским столом», когда Родс был «гостем вечера».

Популярность Родса в британском обществе — от рядовых обывателей до высшего света — в большой мере объясняется его фанатичной верой в «пионерский и колонизаторский гений британской расы».

Тогда, на закате прошлого столетия, европейские державы все шире использовали пропаганду, науку, университеты и школы для воспитания национализма и шовинизма. Старший современник Родса — Салтыков-Щедрин — говорил о своей стране, но его слова верны для всех стран и едва ли не для всех эпох: «Человек и без того уже наклонен воспитывать в себе чувство национальности более, нежели всякое другое, следовательно, разжигать в нем это чувство выше той меры, которую он признает добровольно, будучи предоставлен самому себе, значит уже действовать не на патриотизм его, а на темное чувство исключительности и особничества».

Подобные трезвые голоса раздавались, разумеется, и в Англии. Мудрый и ироничный Джером Джером писал:

«Многие уверены, что все счастье людей — в пространстве, то есть чем обширнее страна, тем лучше в ней жить. Воображают, что самый счастливый француз не может равняться с самым неудачливым англичанином, потому что Англия обладает гораздо большим количеством квадратных миль, чем Франция. А каким жалким по этой теории должен чувствовать себя в сравнении, например, с русским мужиком швейцарский крестьянин, глядя на карту Европейской и Азиатской России!..

Счастливые жители Лондона в холодные туманные дни могут согреваться мыслью, что в Британской империи никогда не заходит солнце. Сам лондонец видит солнце очень редко, но это не мешает ему считать себя одним из собственников солнца, так как он знает, что оно начинает и заканчивает свой день все в той же Британской империи, составляя, так сказать, ее особую принадлежность…»

К сожалению, во времена Сесила Родса и Джерома Джерома, как и во многие другие периоды истории человечества, такие воззрения не были в моде. Это прекрасно понимал тогда и сам Джером Джером. Он грустно заметил: «Знаю, что мои взгляды считаются еретическими».

Читая тогдашние английские газеты и журналы, невольно вспоминаешь известный рассказ Вольтера. Когда сатрап только еще открывал рот, наперсник восклицал: «Он будет прав». Таким сатрапом и выглядел в те годы Сесил Родс.

Так было в Англии.