Глава XXXII. Встреча после Ялтинской конференции

Имея подробные сведения, которые я получил из несоветских источников, о хорошо финансируемом плане Гитлера по использованию религиозного вопроса в России, было любопытно проследить реакцию Кремля. Эта реакция нарастала сначала на неоккупированной части России и затем повсеместно после открытия второго фронта. А щупальцы поначалу остановленного коммунистического продвижения по миру снова опутали мировые столицы, используя Крест как пробивную силу. И хотя об этом не говорилось в информационных коммюнике Лозовского, предоставляемых иностранным журналистам, первоначальные успехи объединенного религиозного фронта белградского Синода[187], созданного Гитлером[188], были впечатляющими и продуктивными.

Было также правдой и то, что православные иерархи, особенно на Украине, в Белоруссии, Малороссии и в республиках Балтии, переходили на сторону немецких оккупантов. Этот факт сильно озаботил поспешно восстановленную Московскую Патриархию. В нескольких выпусках журнала Патриархии описывалось, как эти духовные лица один за другим приходили к бывшей резиденции германского посла, теперь же резиденции патриарха. Описывалось, как они становились на колени, получали епитимью и вновь принимались в Церковь, которая была восстановлена отчасти благодаря их отступничеству, за которое теперь они были наказаны! Как это ни парадоксально, но такое действительно происходило.

О чем не писал Лозовский, так это о том, каким образом происходила реабилитация. Когда немецкая армия ушла из России, чтобы сражаться на территории Германии, первыми в освобожденных областях появились не солдаты Красной армии, а наводящие ужас отряды НКГБ. Эти ненавистные силы тайной полиции выселяли жителей, сотрудничавших с оккупационными войсками. Они арестовывали также священников, воспользовавшихся успехами «крестового похода», однако с ними обходились осторожно, хотя и решительно давая понять, чей хлеб они едят. Благодаря такому скрытому влиянию была более или менее восстановлена Русская Православная Церковь и уничтожен по заказу Кремля объединенный религиозный фронт белградского Синода.

Внезапно Московская Патриархия при поддержке Кремля стала организовывать для церковных иерархов неслыханные прежде поездки за границу. Этого не случалось со времени пришествия советской власти. В списке посещаемых городов были Париж, Лондон, Белград, Бухарест, Нью-Йорк и другие американские города. Один православный церковный деятель из Москвы обратился за американской визой, его просьба поддерживалась атеистами из советского посольства в Вашингтоне. Ввиду сомнительной характеристики претендента в визе ему было отказано, но через несколько лет при тех же данных ему выдали визу. Это была еще одна победа, но не Церкви, а режима, использующего ее для своих политических целей. Два года назад на официальных слушаниях в Вашингтоне тот человек под присягой был признан агентом МВД.

Заинтересованность Кремля в благосостоянии и общем благополучии православных священников не была ограничена рамками СССР. Полностью пренебрегая советскими законами, СССР по тайным каналам субсидировал русские монастыри и религиозные сообщества на Святой земле. Более того, в Кабуле местная советская миссия наводнила дипломатический корпус «культурными бюллетенями», в пламенных выражениях описывающими благожелательность Кремля по отношению к Православной Церкви.

В Париже митрополит Евлогий, много лет проживающий в эмиграции, поначалу поверил этому движению. Скорее всего он поддался патриотическим чувствам, как и многие русские эмигранты, читавшие о военных победах СССР. В самой России практически не упоминалось о военной помощи союзников и товарах по ленд-лизу, наводнивших Советский Союз в то время, как Сталин и Кремль опустошили страну, готовясь к войне на протяжении двадцати лет. Когда митрополит Евлогий увидел «серп и молот» за кремлевской реабилитацией Церкви, он произнес два многозначительных слова: «Меня обманули».

Читателю важно понять, что в это время политика Кремля была направлена на то, чтобы убедить внешний мир, что для возрождения Церкви вовсе не было нужды в «крестовом походе» и все разговоры о религиозных репрессиях, арестах духовенства, закрытии церквей, высылке прихожан были вымыслом и антисоветской пропагандой. Если иностранцам требовалась надежная информация, они должны были получать ее у эмиссаров, одетых в церковную одежду, посланных Кремлем через Московский Патриархат, чтобы убедить их в этом. Это легко было «доказать» благодаря многочисленным делегациям советских церковных деятелей, в которые входили в том числе и не православные, но и не католические священники, путешествующие за границей с неограниченными денежными счетами.

Упоминавшаяся выше книга «Правда о религии в России» является образцом такой пропаганды, предназначенной для корреспондентов Ассошиэйтед Пресс. Чем объясняется это сотрудничество с ложью: легковерием, некомпетентностью или тем самым необъяснимым военным психозом? Пусть об этом судит читатель. Но факт остается фактом: для распространения многих фальшивок по всему миру использовался огромный аппарат иностранной прессы. Выше моего понимания остается участие моих соотечественников во всемирном наступлении кремлевского надувательства. Я бы хотел помочь читателю понять, что заставляло определенные круги США идти в ногу с новой религиозной политикой Кремля.

В апреле 1945 года Вторая мировая война близилась к своему концу. Япония через Кремль, не находившийся с ней в состоянии войны, обратилась с просьбой о капитуляции и мире, но Сталин не хотел, чтобы Япония капитулировала без участия СССР в этом конфликте. Сейчас уже известно, что США согласились на это и даже пригласили Россию к участию вопреки советам некоторых военных авторитетов. Фактически Советский Союз объявил Японии войну и «воевал» пять с половиной дней в то время, когда она была уже полностью подавлена армиями Британии и США. Почему Советам было позволено вступить в войну и воспользоваться ее результатами?

Этот феномен не ограничивался соображениями чисто военного характера, хотя и возник благодаря этому странному альянсу. Последствия его мы видели также и в сфере религии. Я рассказываю только то, что сам видел и слышал по поводу необъяснимого психоза, охватившего даже миссию, с которой я был связан. Я столкнулся с этим непосредственно в Спасо-Хаусе, где четырьмя годами раньше мне предложили поехать отдохнуть домой. После Ялтинской конференции все члены делегации США уехали из Крыма прямо домой, за исключением двух человек: посла и личного представителя президента Рузвельта.

В честь его появления в советской столице был дан прием, на который был приглашен и я. Насколько я знаю, никто не знал о полномочиях этого человека. Какую роль он играл в Ялте? Что он делал в Москве? Должен ли он был выполнить особую миссию? Эти вопросы обсуждались в американской колонии, но ответов никто не знал. Казалось, что его основной деятельностью были встречи с многочисленными православными иерархами, которых Кремль осыпал благодеяниями, неслыханными привилегиями и другими знаками особого внимания.

Теперь резиденция патриарха была роскошно обставлена в частном особняке бывшего посла Германии с палисадником и парком. В здании внезапно появились облаченные в рясы священники, заменившие собой дворецких и лакеев в ливреях. По стенам были развешаны портреты бывших патриархов, вестибюль украшали восьмиконечные византийские кресты и различные религиозные символы. Вновь избранный патриарх Сергий только что переехал сюда из своего бревенчатого дома[189]. Но навряд ли иностранцы, которых сюда возили, умели читать между строк. Все побуждало думать, что так было всегда. И вот в такой обстановке американский VIP-визитер, прибывший из Ялты, имел через переводчика встречу с патриархом. На американского чиновника произвело большое впечатление такое благополучное положение религии.

Похожие встречи проходили в менее роскошных, но не менее убедительных обстоятельствах с участием одобренных Кремлем руководителей церквей, мечетей и синагог, восстановленных в Москве с поразительной скоростью. Каждый из них восхвалял и льстил Сталину на страницах газет, внезапно предоставленных для подобных заявлений. А тот факт, что Сталин письменно пожаловался, что не удалось полностью ликвидировать духовенство, был полностью забыт. Один известный иерарх написал прокламацию, в которой он назвал красного диктатора «Богоизбранным» лидером, идущим навстречу победе! Русские прихожане, комментируя такой полный разворот Кремля, говорили: «Видно теперь, что им Бог нужен».

Американский посланник был также принят кремлевским религиозным инспектором православных церквей Г. Г. Карповым и не православных — И. В. Полянским. Полученная им информация была очень впечатляющей, как и хотел Кремль. Визитер посещал религиозные церемонии в некоторых оставшихся открытыми церквях, заполненных толпами верующих. Ему ничего не говорили об огромном количестве закрытых церквей. Все антирелигиозные музеи были закрыты. Он не знал, что церкви, которые сейчас называются «соборами», стали ими только недавно[190], так как настоящие соборы были взорваны Советами в мирное время! Он слушал хоры, видел изумительно расшитые одежды духовенства и приходил в экстатический восторг!

Американский визитер был приведен в нужную кондицию вследствие того, что увидел и услышал через переводчика. Но в Москве был еще один священник — единственный в своем роде на всю страну, — который не был приглашен на те встречи, и это был я. И хотя посланник посетил церковь Святого Людовика, он пришел в нее не для того, чтобы поговорить со мной. Но я получил приглашение встретиться с ним в Спасо-Хаусе. На той встрече, продлившейся два часа, больше никого не было. Я не знаю, что ему рассказали обо мне и был ли он предупрежден о моей «предубежденности» против режима. Имел ли он намерение убедиться в моем психическом состоянии? Или ему нужны были объективные выводы о реальной религиозной ситуации, исходящие от того, кто ничего не скрывал, но многое знал?

Я, конечно, не задавал ему этих вопросов, и моя беседа с ним велась в направлении, заданном им самим. В самом начале он сказал, что в Ялте лично Сталин попросил президента Рузвельта о моем отзыве из страны. По его словам, президент ответил на это: «Отец Браун находится в России и останется в России». Почему он сказал мне это? Может быть, сообщение факта, что мое имя было упомянуто двумя выдающимися людьми, было своего рода доверием? Мой собеседник поспешил объяснить, что реакция президента Рузвельта на требование Сталина была определенно негативной. Он уверил, что я могу не волноваться за продолжение моего священнического долга. Он спросил мое мнение об общей ситуации с религией.

Я кратко изложил ему мои взгляды на резко изменившуюся, но хитро рассчитанную новую религиозную политику Кремля. Я настаивал на том печальном факте, что вера вообще и православная религия в частности до нашествия вермахта находилась в состоянии агонии. Я подчеркнул, что Церковь и верующие в высшей степени нуждались в освобождении от религиозных притеснений до начала Второй мировой войны. Все, что я говорил, было полной противоположностью тому, что посланник услышал из уст внезапно освобожденных и ставших необычайно влиятельными представителей всех религий, кроме католической.

То, что я говорил, ему было неприятно слышать. Разве я мог быть прав, единственный, кто говорил такие вещи? У меня создалось впечатление, что посланец Белого дома не хотел слышать правду. Ему не хотелось разрушать прекрасные впечатления, полученные в Москве, которые он собирался везти домой. Что касается состояния католичества, мне было больно сообщить ему о практически полном его уничтожении. Три большие епархии были полностью разрушены, во всей России не осталось ни одного епископа, ни одного священника, ни одной семинарии для обучения духовных лиц. После того как я представил ему печальную, но правдивую картину, я вовсе не удивился, когда он спросил меня: «На что вы жалуетесь? Ведь ваша церковь работает?»

А то, что церковь Святого Людовика осталась единственной во всей стране из 1500 церквей латинского обряда, не произвело на него никакого впечатления. По возвращении в США он может доложить, что в России действуют католические церкви. Заявление будет правдивым и особенно ценным, поскольку исходит от свидетеля, видевшего все своими глазами. Похожее заявление было сделано Лозовским во время переговоров о ленд-лизе с миссией Бивербука — Гарримана в сентябре 1941 года. Единственным, чего США добились от СССР в вопросе религии, было заявление, опубликованное Лозовским, представившее названия вероисповеданий, существующих в Советском Союзе. Четыре года спустя нельзя было отрицать, что фантастический взлет престижа СССР в конце войны внес свой вклад в сотрудничество с Большой Ложью.

Сам я противодействовал такой политике, особенно в то время, когда огромная помощь капиталистического Запада спасла советский социализм от развала. Наша беседа была дружеской, но закончилась в довольно прохладной обстановке. Я не мог согласиться с полуправдой и откровенной ложью, которую провозглашали все представители духовенства, лишь повторяющие по кремлевской указке все то, что было напечатано в книге «Правда о религии в России». Я никогда не сомневался в том, что Сталин хотел выпроводить меня из страны. Я был также убежден, что некоторые люди в Москве и Вашингтоне испытывали по разным причинам подобные чувства. Когда я говорил ответственным официальным лицам не то, что говорили все, я противостоял политике, которую называли по-разному. Некоторые — благодушием, другие — умиротворением, а недавно появился новый эвфемизм — «сдерживание».

Какими же были выводы после той беседы? Я никогда не видел копию пересказа или официального донесения, удостоверяющего, что я лишился рассудка. Я не знаю, Сталин ли настоял на моей высылке из страны? Или мой отъезд явился результатом определенного влияния и интриг? Это так и осталось неизвестным. Однако через одиннадцать месяцев после Ялтинской конференции я вернулся на родину. Об обстоятельствах моей высылки, происходивших в тяжелой атмосфере морального давления и интриг НКВД, читатель узнает из предпоследней главы.