Глава XIX. Другие аспекты антирелигиозной деятельности Советов

Я рассказал о своем визите в «Союз воинствующих безбожников» не для того, чтобы показать, как я перехитрил Советы. Я бы не хотел создать впечатление, что проводил время, совершая подобные выходки, какими бы полезными они ни были.

Несмотря на все трудности, я продолжал службу в церкви Святого Людовика, которой Советы никак не могли управлять, что, конечно, создавало нам сложности практического плана. Надо подчеркнуть, что церковь никогда не испытывала недостатка в денежных средствах, так как прихожане щедро поддерживали ее. Трудность состояла в том, что нам было запрещено законом пользоваться нашими средствами для содержания и ремонта здания церкви. Государство имело исключительную монополию на строительные и ремонтные материалы. Мы получили доступ к ним только после того, как Гитлер предпринял свой «крестовый поход». Нам приходилось импортировать даже электрические лампочки благодаря любезности иностранных миссий. Даже поддержание церкви в нормальном рабочем состоянии являлось постоянной проблемой: нам все время ставили мыслимые и немыслимые административные преграды, нас подвергали периодическим проверкам инвентаря. Моссовет мог одобрить или не одобрить тех или иных кандидатов в списке попечительского совета. Мы не могли созвать общего собрания прихожан без разрешения местных властей, а когда собрания проводились, это означало, что среди нас находится информатор.

Но все эти трудности были материального, вторичного порядка, и целью их было сделать содержание церкви практически невозможным. Советы не ограничивались только этим способом атаки на религию. Пока священнику пасторы, раввины и муллы упорно продолжали удерживать свою паству, государство концентрировало свои усилия лично против них. Излишне разбираться в разнообразии средств, используемых для устранения духовенства и, более того, подавления организованного богослужения как такового, — священнослужителей всех вероисповеданий постепенно устраняли физически. Порази пастыря, и рассеются овцы! Такая политика Кремля проводилась с дьявольским упорством.

На моих глазах один за другим исчезли многие московские священники. Те, которые еще работали в столице, лично рассказывали мне, что постоянно ждали своей очереди, кроме систематических препон, заставляющих их существовать в постоянной нищете, все они жили в перманентном страхе ареста. Против такого типа преследования, физического ареста, меня защищало мое американское гражданство, а также то, что я жил во французском посольстве. Открытое преследование, от которого страдали мои русские коллеги, только дискредитировало бы советскую власть, в то время Наркомат иностранных дел (ныне МИД) еще заботило зарубежное общественное мнение.

Это не означало, что я был избавлен от многочисленных проявлений внимания, входящих в список советского административного воздействия. В то время, когда в середине 30-х годов все американцы в России имели продовольственные и другие карточки, мне никогда таких не выдавали. В ранний период моего пребывания в стране Советы беспокоили меня только все учащающимися напоминаниями о продлении моего вида на жительство. Выполняя это, Отдел виз и регистраций для иностранцев, казалось, получал особое удовольствие, заставляя меня ходить туда и обратно с пустыми руками и, конечно, держа меня в неопределенности. Я никогда не знал, будет ли мне разрешено оставаться дальше в стране: иногда они продлевали мое пребывание только на две-три недели, а потом снова начиналось заполнение анкет в двух экземплярах и стояние в бесконечных очередях. С другой стороны, я извлекал из этого некоторые выгоды, так как это давало мне возможность общаться с людьми из многих стран. Некоторые из граждан дальневосточных регионов, колонизированных Россией, также нуждались в регистрации: не знающие языка или полуграмотные, они просили меня помочь им ответить на вопросы в анкетах.

За все мои годы в России я не знал другого американца, который бы так часто подвергался этим перерегистрациям, более того, за время моих частых визитов в ОВИР я практически не встречал там американцев. В процессе этих пустопорожних марафонов, когда я в четвертый раз представлял себя и свои бумаги, вероятнее всего, по приказу свыше чиновник НКВД снова отправил меня ни с чем. От меня потребовали прийти в пятый раз, чтобы узнать, каким будет ответ. Вконец расстроенный, я оставил им свой американский паспорт, советские анкеты с необходимым количеством рублей и, уходя, сказал чиновнику, что ни один советский гражданин не подвергается такому обращению в США. Я доложил о своем поступке и его причинах в американское посольство, через две недели посольство США получило из ОВИРа и передало мне мой американский паспорт с визой на продление моего пребывания в СССР на шесть месяцев.

За это время мои отношения с русскими людьми, к большому неудовольствию НКВД, все больше развивались. Советам это не нравилось, особенно им не нравилось, что я понимал, говорил и писал на русском языке и не прибегал к помощи их переводчиков. Я всегда должен был обращать внимание на то, чтобы не произнести с амвона слов, которые могли быть интерпретированы как нападки на систему. Благодарение Богу, мне удавалось делать это долгие годы. И даже при всех предосторожностях, продиктованных элементарной осмотрительностью, тот факт, что я при большом стечении народа читал Библию, уже расценивался как контрреволюционный акт. Исходя из советских стандартов, в тот момент, когда я провозглашал Слово Божие, я совершал непростительный «грех» политической ереси.

В одной из своих статей в журнале «Антирелигиозник» Ярославский задавался вопросом, можно ли запретить священнослужителям цитирование Библии или чтение проповедей. И он сам себе отвечал, что это будет нарушением конституционных религиозных гарантий. Он великодушно добавлял, что не существует легальных возможностей отмены таких выступлений. Советский богоненавистник № 1 со своей неутомимой энергией написал и опубликовал при государственной поддержке книгу под названием «Библия для верующих и неверующих». В 1960 году в библиографии антирелигиозной пропаганды она упоминалась как справочное пособие.

Начиная с середины 30-х годов на мою голову обрушивались гроздья советского гнева. Конечно, я не собирался никого провоцировать, но такова несовместимость, существующая между марксистской идеологией и богоданной жаждой религиозной веры, что Советы выражали неодобрение по поводу самого факта массовых богослужений. В большом доме напротив церкви Святого Людовика сотрудники НКВД повесили на меня ярлык агента американского капитализма; время от времени русских прихожан вызывали и настойчиво просили держаться подальше от нашей церкви. Мое личное дело в НКВД разрослось до целого тома, о чем я не должен был знать. Снова и снова русским людям, прибывающим со всей страны, в том числе и университетским студентам, говорили, что я либо шпион Ватикана, либо работаю на американскую военную разведку. Всякий раз, когда мужчину или женщину, юношу или девушку, которых видели в церкви, приглашали на допрос, их строго предупреждали о неразглашении ни при каких обстоятельствах содержания этих бесед.

Но эти люди слишком верили и доверяли мне, чтобы утаивать информацию, касающуюся моей безопасности и репутации. Таким образом, я узнал, что их вызывали, чтобы следить за мной. Молодые женщины откровенно рассказывали мне, что их просили устраивать ловушки для меня, чтобы подготовить почву для шантажа. Одна девушка рассказала об этом в присутствии своей матери. Славная женщина подтвердила все, что сказала дочь, потому что она присутствовала, когда позвонил офицер и, не стыдясь, сделал им это предложение. Нет слов, чтобы выразить их возмущение, при всем том, что они рисковали своей безопасностью, проявив честность и высшую преданность по отношению ко мне.

Другая молодая женщина более года пыталась, как бы невзначай, привлечь мое внимание; однажды девушка «случайно» оказалась на похоронах, где я проводил отпевание на кладбище для иностранцев. В результате завязавшейся беседы она сказала мне, что не принадлежит к определенной вере, но хотела бы поговорить «о религии вообще». После этого «случайного» знакомства она иногда приходила в церковь Святого Людовика в течение нескольких месяцев. Тот факт, что она была одета с необычной элегантностью, сразу насторожил меня, а то, что она часто приходила в церковь совершенно безнаказанно, вызывало подозрение. Ее беседы со мной под видом религиозных наставлений неизменно заканчивались приглашением в гости! Ее настойчивость выдавала реальную цель ее частых визитов ко мне. Конечно, она не признавалась, что ее секретная миссия состояла в том, чтобы поставить меня поближе к фотографам из НКВД, но об этом нетрудно было догадаться, имея некоторый опыт.

Самое забавное, что я должен был казаться как можно более наивным и ничем себя не выдавать. Я не мог признаться, что понимал ее игру, которую она вела довольно неумело, и знал, кто действительно ею управляет. Это происходило в течение нескольких месяцев и пришло к молчаливому прекращению ее напрасных усилий. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, так как она исчезла так же незаметно, как и появилась. И хотя после этого я оставался в России еще несколько лет, эта особа никогда больше не появлялась на моем горизонте. Была ли она уволена или переведена в другой город? Впрочем, это вовсе не занимало меня.

Однако тайная полиция никогда не теряла надежды заманить в подобную ловушку иностранцев, представляющих для них определенный интерес. «Знаки внимания» подобного рода повторялись с неравными интервалами. Удалось НКВД или нет сделать реальные или фальшивые фотографии, но они были уверены, что я сделаю все возможное, чтобы как можно быстрее уехать из страны. Наверняка они желали, чтобы я оказался за много тысяч миль от ее границ. Это была только одна из многочисленных ловушек, расставляемых на моем пути. И я должен сказать, что обычно достигаемые в таких случаях результаты побуждали НКВД никогда не прекращать своих попыток.

Ни одна церковь или религиозное объединение в СССР не могли действовать, не подчиняясь всем государственным законодательным актам. Законно созданный приход должен управляться церковным советом, одобренным властями и состоящим, по крайней мере, из двадцати человек старше 18 лет одной и той же веры — так называемой «двадцатки». Из этой группы выбирается три члена исполнительного комитета; другая тройка, ревизионная комиссия, проверяет деятельность первой группы. Причем государство оставляет за собой право одобрения или отклонения любых предложенных фамилий. Методами запугивания или угроз, применяемыми НКВД, государство осуществляет постоянный контроль за всеми религиозными объединениями.

Церкви Святого Людовика иногда приходилось выдерживать исключительное давление со стороны государства. Наш приходской совет состоял из русских людей и иностранцев, представителей различных посольств. В советских законах не существует пунктов или условий, запрещающих иностранцам принимать активное участие в легально существующих приходах. По этой причине Советы никогда не имели возможности глубоко внедриться в церковную администрацию. Я, американский гражданин, был зарегистрирован как американский служитель культа. До немецкого вторжения все религиозные объединения Москвы получали инструкции от Москультотдела (Московского департамента по делам религиозных учреждений), в котором я был официально зарегистрирован. Все время, пока я был настоятелем этой церкви, Советы постоянно пытались исключить иностранцев из членов приходского совета.

Однажды нас обязали подготовить и представить новый список членов приходского совета в соответствии с новой правительственной директивой, которая формально запрещала включение иностранцев в совет. Очевидно, это была попытка осуществить полный контроль над последним бастионом католической веры в столице. Вместо того чтобы подчиниться этому деспотическому приказу, я немедленно принялся собирать подписи как можно большего числа иностранцев, у которых было желание подписаться под нашими требованиями. Среди французов, американцев, англичан, бельгийцев, итальянцев и других прихожан я набрал в два раза больше подписей, чем требовалось по закону. К ним добавились фамилии добровольно согласившихся подписаться русских людей, регулярно посещавших церковь Святого Людовика.

Конечно, мне требовалась поддержка посольства Франции. Я получил ее в самом конце, когда стало ясно, что если они согласятся с директивой Моссовета, то потеряют контроль над своей церковью. Требовалось, по крайней мере, двадцать подписей людей, готовых гарантировать содержание здания церкви в хорошем состоянии в соответствии с 78-й статьей советского законодательства. После нескольких переговоров была получена поддержка французского посольства, без колебаний подписались лично все французы, начиная с посла. Я не сомневался в том, что подпишутся и все мои американские прихожане, ведь церковь была местом их богослужения, и все они с готовностью ставили свои подписи в поддержку церкви.

Но когда подошло время представить во избежание возможных неприятностей состав приходского совета официальным лицам посольства США, то они не оказали нам той поддержки, на которую мы, американцы, могли бы рассчитывать. Позиция американских прихожан заключалась в том, что католики возлагали надежды не только на советские законы, но и на религиозное соглашение Рузвельта — Литвинова. Только к американскому посольству мы могли обратиться за защитой прав верующих. В любой стране верующие независимо от убеждений могли рассчитывать на дипломатическое вмешательство своей страны, когда их права нарушались, особенно так, как это было в СССР. Тем более что правительство США, как условие признания страны, обязало Советы специальным протоколом соглашения относительно религиозных свобод для американцев, живущих в Советском Союзе.

Посольство США не возражало против подписания американцами моей петиции, но я был немало удивлен, когда официальные лица сказали мне, что не стоит ожидать поддержки посольства вследствие возможного недовольства советских властей. Они обратили мое внимание на то, что американцы, подписавшие петицию как члены нового церковного совета, являются служащими американского правительства. Мне было сказано, что правительство США не стоит вмешивать в это дело вследствие отделения Церкви от государства. Другими словами, это означало, что персонал посольства США, участвующий в богослужении в церкви Святого Людовика, не может пользоваться преимуществами протокола Рузвельта — Литвинова, так как они работают на «Дядю Сэма». Другими словами, посольство США в Москве, на которое возложена защита прав американцев, заявило, что оно неспособно защитить эти права вследствие неточного понимания или, вернее, четкого непонимания выражения «отделение Церкви от государства». Полное противоречие! По существу, это было отречение от соглашения Рузвельта — Литвинова. Я не обсуждал эту проблему в посольстве, поскольку их вмешательство и не потребовалось.

Как и следовало ожидать, местные власти были недовольны, когда им был представлен новый список приходского совета. В то же самое время они ничего не могли сделать, так как список был составлен согласно требованиям их собственного закона. Увидев решимость, с которой я стоял на своем, и опасаясь возмущений за рубежом в случае, если список будет отклонен, они неохотно согласились. Новая конституция еще не была принята, и целый год они продолжали оказывать на нас давление. Советы знали, конечно, что виновником их неудачи был я.

Церковь Святого Людовика продолжала работать абсолютно независимо, как она и должна работать: по воскресеньям и в дни особых праздников к церкви подъезжало двадцать-тридцать автомобилей с соответствующими национальными эмблемами, высаживая послов, посланников, министров, консулов с их семьями. И все они участвовали в общем ярком акте богослужения вместе с сотнями русских людей. Ни в одном городе в Советском Союзе не было другой такой церкви, где можно было бы наблюдать подобные события. Это, однако, не означало, что меня оставили в покое. Советские законы не давали возможности открыто наказать меня за неуступчивость, и не было оснований объявить меня персоной нон грата. Тем не менее мое присутствие в стране было нежелательным, я понимал это по многим знакам, которые мне посылали. Они всячески пытались сделать мою жизнь нестерпимой, чтобы вынудить меня покинуть страну.

Еще одна неудачная попытка «подловить» меня была сделана в 1938 году, когда я был официально приглашен в Комиссариат по налогам. Эта история проливает свет на еще одну советскую тактику религиозного преследования. Она показывает, каким образом проявил себя в этой ситуации посол США. Из следующей главы читатель узнает о той борьбе, которую я вел с властями, занимающимися подоходными налогами.