Глава V. Нетрудовые элементы, паразиты и служители культа в одной категории

Заголовок этой главы — не свидетельство дерзости или фривольности, он лишь отражает ту советскую атмосферу, в которой я оказался. Слово «советский» я использую как противопоставление слову «русский». Верующие в России, которые составляют большинство населения, никогда не одобряли выражений непочтительности и высмеивания по отношению к священникам. Русские люди первыми приносили извинения за организованную государством кампанию поношения Церкви, но выступить публично, устно или в печати в знак несогласия с проводимой кампанией было невозможно.

При Сталине или без него, несмотря на разоблачение Хрущевым бывшего диктатора, несмотря на все признания, сделанные в процессе «разоблачения культа личности», контрреволюция до сегодняшнего дня является самой распространенной фобией коммунизма. Пересмотр Уголовного кодекса РСФСР ни в коей мере не уменьшил страх высших советских кругов перед ростом скрытых национальных настроений освобождения от советизма, зреющих в Советском Союзе и в так называемых странах народной демократии.

Свободное выражение общественного мнения, которое можно услышать или прочитать в любой нормальной стране, в СССР абсолютно невозможно. Многие простые русские люди из всех слоев общества признавались, что им стыдно и они испытывают чувство вины за все совершаемое лидерами государства. Университетские преподаватели из Москвы, Ленинграда, Киева и Одессы часто говорили со мной об этом, чего они бы никогда не позволили себе ни с кем другим. А такие знаменитые гости, как Герберт Уэллс или либерал Вендел Вилки, поддавшись пропаганде, одурачивали миллионы читателей, рассказывая о том, что они ошибочно принимали за «мнение человека с улицы».

Врачи с дореволюционным образованием, школьные учителя, инженеры, директора предприятий, крестьяне, загнанные в колхозы против своей воли, и даже невольные агенты КГБ говорили со мной об этом без страха, зная, что я их не выдам. Их рассказы никак не совпадают с теми, что появляются в советской прессе и некоторых зарубежных изданиях в качестве выражения народной воли.

Официальные бланки, такие как налоговые декларации, бланки для переписи населения или другого государственного назначения, перечисляют девять категорий населения. Сторонним наблюдателям, которые упорствуют в своей уверенности, что Советский Союз стал раем пролетарского равенства, стоило бы приехать и пожить здесь вместе с русскими.

В списке этих категорий священнослужители официально отнесены к «сброду». В соответствии с советскими стандартами нетрудовые элементы, лица с неопределенными занятиями и служители культа объединены в одну категорию. Но парадоксальным образом, когда подходило время брать подоходный налог со священников, они оказывались в высшем разряде. При этом не имелось в виду, что священнослужители или какие-либо другие граждане живут на прибыль от вложения капитала или акций: такого во всей стране просто не существует. В антирелигиозных изданиях советская терминология была еще более оскорбительной и агрессивной. В газетах, журналах, учебниках, на плакатах священнослужителей называют не иначе как «дьявольскими плутами, проводниками обскурантизма, торговцами райским блаженством».

С момента, когда я получил визу для въезда в СССР, я автоматически был помещен в категорию лишенцев. Еще до того, как я покинул берега Америки, я получил «черную метку» в соответствующих папках. Я уверен, что мое персональное дело раньше меня достигло России. Благодаря строгой паспортной системе для русских и регистрации для иностранцев персональное дело сопровождает человека при всех его передвижениях по стране. Местные отделения КГБ всегда имеют эти сведения или могут очень быстро получить их. Я видел эту информацию, используемую для шантажа, угроз или запугивания дипломатов.

Ленин и его последователи выбросили за борт традиционные принципы человеческого поведения. Стал насаждаться «новый образ жизни», где нравственность, честность, понятия добра и зла были полностью поставлены на службу государству. Шкала человеческих ценностей теперь размечена по новым стандартам, где прежде всего должны защищаться интересы государства. Ленин пытался достичь этого, пренебрегая законами природы, не говоря уже о Божественных заповедях. Естественно, я задавался вопросом, каково мое место в этих обстоятельствах. С их точки зрения, я ничего не «производил»; в понимании диалектико-материалистической философии я был нетрудовым элементом со всеми вытекающими из этого обстоятельствами.

Не желая забегать далеко вперед, я лишь упомяну, что только в начале Второй мировой войны Советы были вынуждены изменить если не свое отношение, то, по крайней мере, тактику в отношении религии. И произошло это только потому, что Гитлер неожиданно вернул полную свободу остаткам Православной Церкви на территориях, занятых вермахтом. Мало кто может сегодня оценить, какой шок испытали кремлевские атеисты, когда здания для богослужений, простоявшие закрытыми двадцать пять лет, были открыты германской армией. Так было в Малороссии, Украине, Белоруссии, в глубинке России, более двух лет находившихся под немецкой оккупацией.

Может показаться парадоксальным, но в самый тяжелый период 1941 года во время германского вторжения Советы получили неожиданную возможность укрепиться политически. Резкая смена политики по отношению к религии позволила им извлечь политическую выгоду из жизнестойкости систематически подавляемых религиозных убеждений русских людей. Кремль сумел сделать это, не потеряв лица. Обманчивое впечатление, созданное во всем мире непрошеными комментаторами советского законодательства по вопросам религии, необходимо опровергнуть. Данное повествование также внесет некоторую лепту в это дело. Процесс промывания мозгов в сфере религии усилился настолько, что мир потерял ощущение реальности: советское правительство никогда не отказывалось ни от единого слова из своих антирелигиозных заявлений. Это очень важно помнить для ясного понимания истинных тенденций Кремля в решении религиозных проблем внутри России и за ее пределами.

Прибыв в Россию в начале 30-х годов, я оказался в категории «социальных паразитов» и не имел права на продовольственные карточки. Пока я жил в отеле «Савой», это не создавало особых проблем, я мог там столоваться, заплатив за еду золотыми рублями. Для людей с неиссякаемым источником иностранной валюты карточной системы не существовало. Так называемый «общедоступный» обеденный зал в «Савое», как и во всех других отелях «Интуриста», было запрещено посещать простым русским людям, за исключением тех, у кого были специальные пропуска. Все знали, что стоимость одних и тех же блюд в меню была различной: в твердой валюте — для иностранцев и в бумажных советских рублях — для привилегированных русских.

В то время, как и сейчас, был в ходу лозунг: «Кто не работает, тот не ест». Это изречение было выгравировано на каменной стене здания около типографии «Правда». Этот лозунг красовался на антирелигиозных памфлетах, в газетах и школьных учебниках. Кажется странным и нелепым, что профессиональные атеисты заимствовали для борьбы с религией цитату из Библии. И очень может быть, что советским академикам, в отличие от настоящих членов старой Академии наук, неизвестно, что их лозунг — искаженный плагиат. Это заимствование у Святого Павла: «Если человек не работает, пусть и не ест». Если бы их просветили на этот счет, они не постыдились бы отыскать следы марксизма даже у Святого Павла! «Философы» из большевистской академии, сегодня слитой с Академией наук СССР, пытались продемонстрировать, что Аристотель и Платон были основателями диалектического материализма. Однако каждый знает, что из всех древнегреческих философов, которым не было знакомо божественное откровение, именно Платон пришел к высшему философскому понятию Бога только на основании своих рассуждений.

Вначале мое непосредственное общение с русскими людьми было нечастым и только в связи с моими функциями священника. Я проводил службу в моем маленьком приходе для американцев и других англоговорящих католиков в церкви Святого Людовика Французского, находящейся неподалеку от моего отеля. Эта церковь, имеющая историческое значение, была построена на средства когда-то многочисленной французской колонии в Москве. Ее основание относится к 5 декабря 1789 года (по юлианскому календарю), когда Екатерина Великая подписала императорский указ, разрешающий ее постройку для французской колонии и других франкоговорящих иностранцев. Официальные документы, которые я лично изучил, свидетельствовали, что это здание и другие строения, смежные с церковью, юридически принадлежали французскому государству, вплоть до конфискации церковной собственности в самом начале захвата власти большевиками. В этой незаконно конфискованной Советами в 1921 году церкви все еще служил французский священник[122], позднее высланный, с 1926 года — епископ Пий Неве, Апостольский администратор[123]. Следует также упомянуть, что три римско-католические епархии в Могилеве, Тирасполе и Каменце были вскоре закрыты Советами. В середине 20-х годов в попытке спасти то, что еще не было разрушено, были созданы апостольские администратуры. В Москве была самая крупная из них.

Остатки французской колонии, а также персонал посольства и католики дипломатического корпуса были прихожанами церкви Святого Людовика. Большая часть французской колонии Москвы, насчитывающей более двух тысяч человек, плюс несколько сотен французов, разбросанных по России, были репатриированы из страны в 1921 году. Они были выдворены потому, что Франция вместе с другими западными странами участвовала в интервенции против России.

В 1934 году в церковь Святого Людовика приходило всего несколько русских людей, так как она считалась церковью для иностранцев. И, что более важно, в то время в Москве было более 23 тысяч католиков римского обряда, которые могли удовлетворять свои духовные запросы, посещая также две другие еще открытые церкви. Одной из них была церковь Святых Апостолов Петра и Павла в Милютинском переулке, в одном квартале от церкви Святого Людовика. Другой была церковь Непорочного Зачатия Пресвятой Девы Марии, строительство которой было завершено в 1918 году, — последняя католическая церковь, построенная в России. В начале 20-х годов для русских католиков византийского обряда на Гоголевском бульваре была открыта католическая часовня. Ее священники были почти сразу арестованы большевиками и отправлены в ссылку. Несмотря на «гарантии», заявленные в советской Конституции 1924 года, члены этого прихода были либо сосланы, либо разогнаны.

Билл Лоуренс, бывший московский корреспондент «Нью-Йорк тайме» и мой добрый друг, написал по возвращении на родину, что церковь Святого Людовика служила «подачкой» для иностранцев со стороны советской пропаганды. Москва всегда была витриной режима, и этому режиму было выгодно показать иностранцам и особенно важным гостям действующие церкви, синагогу и молельные дома. Церковь Святого Людовика служила «свидетельством» свободы вероисповедания для католического населения, продолжавшего существовать в Советском Союзе. Немногие знают, что церковь Святого Людовика была последним оплотом католического богослужения во всей России, оставшимся открытым к 1941 году[124]: последняя из полутора тысяч католических церквей римского обряда, все остальные были закрыты вопреки желанию прихожан.

После 1937 года церковь Святого Людовика приобрела особое значение: поскольку две другие вышеназванные католические церкви были насильственно закрыты, их прихожане переместились к нам, так что церковь Святого Людовика была всегда переполнена, что вызывало большое раздражение Советов. Таким образом, этот храм стал представлять собой нечто большее, чем подачка для иностранного общественного мнения, о чем свидетельствуют пять «краж» и два ужасных осквернения, совершенных между 1939 и 1941 годами. Трудно переоценить значение этой церкви, которую посещали многие сотни россиян не только из Москвы, но и со всех концов страны. Когда каждый второй католический священник был арестован, сослан или отстранен от исполнения своих святых обязанностей, русские прихожане все же имели возможность слышать Слово Божие, проповедуемое на их собственном языке. Если бы она была просто знаком примирения и орудием влияния на международное мнение, Советы оставили бы ее в покое.

Забегая вперед, я хочу подчеркнуть это абсолютно уникальное явление в российской истории церквей. Насколько мне известно, за последние сорок четыре года в России не было построено ни одной церкви, ни одной синагоги, ни мечети, ни иного здания для богослужений, я имею в виду изначальные тринадцать республик Советского Союза. Никак нельзя считать советскими те «аннексированные» территории, например балтийские республики, которые были втянуты в орбиту Советов только хитростью, коварством и в результате военной оккупации. Таковы были исторические обстоятельства времени и места моего вступления в должность.

Число американских и других англоязычных католиков в Москве было недостаточным для права на отдельный храм. Жесткие условия советского религиозного законодательства требовали минимум двадцати постоянных прихожан не моложе 18 лет одной и той же веры для получения разрешения от государства на создание независимого «религиозного объединения» или прихода, что практически было невозможно выполнить. Люди в посольстве все время менялись, приезжали и уезжали, так что было трудно обеспечить стабильность церковного совета, как требовалось по Декрету 1929 года. А так как французский епископ предложил готовые условия для работы в его церкви, было решено, что я буду вести в ней службу для своих прихожан. Такое решение было вполне разумным, так как наши богослужения на английском языке не мешали обычной работе прихода. Более того, наши прихожане в немалой степени способствовали укреплению церковного совета, президентом которого по традиции был французский консул.

Когда я начал постепенно знакомиться с материальными и правовыми аспектами управления делами церкви Святого Людовика, я был немало удивлен, узнав, что все рубли и копейки от добровольных пожертвований шли исключительно на оплату счетов за электричество. Лишь потому, что это была церковь, мы платили за свет в 22 раза больше установленного тарифа. Советские граждане в то время платили 25 копеек за киловатт-час, а церковь Святого Людовика и другие церкви выкладывали немыслимую сумму: 5 рублей 50 копеек за тот же самый киловатт-час! По обменному курсу Госбанка это соответствовало 1 доллару за киловатт-час, это был только один из скрытых методов подрыва религии и организованной церкви. Но даже в этом смысле мы были в лучших условиях, чем другие религиозные сообщества столицы. Например, если православная церковь превышала положенный ей лимит электроэнергии, она должна была платить огромный штраф в рублях, кроме того, им на месяц или два отключали электричество. До принятия Кремлем новой религиозной политики иностранцы, которые приходили в церкви вечером или рано утром, всегда изумлялись, почему они так плохо освещены. А это таким способом государство «брало за горло» приходские советы.

Только потому, что церковь Святого Людовика посещалась дипломатическим корпусом, превышение нами лимита потребляемой энергии не облагалось штрафом. Это не означает, однако, что нашу церковь оставили в покое. Московская служба газа и электричества (МОСГЭС) несколько раз направляла своих агентов с готовым письмом от имени нашего приходского совета, который якобы просил, чтобы для нас был установлен лимит электроэнергии. Каждый раз я наотрез отказывался подписывать это письмо. И все-таки мы были вынуждены принять такой дискриминационный тариф, чтобы не остаться вообще без электроэнергии.

Советский закон априори отказывал нам в юридической защите в соответствии со статьей 12 Декрета 1918 года «Об отделении Церкви от государства», которая гласит: «Церкви и религиозные сообщества не имеют права обладать собственностью. Они не обладают правом юридического лица».

Когда президент Рузвельт перечислил Максиму Литвинову некоторые аспекты религиозных свобод, которые должны будут быть предоставлены американцам в СССР, советский комиссар лживо заверил в этом правительство США, цитируя выдержки из статьи советского закона. Разумеется, Литвинов опустил цитату из статьи 12, воспроизведенную выше. Чтобы проиллюстрировать неправду, в которой заверяли нашего президента, ниже приводится торжественное уверение Литвинова. В свете всего сказанного вероломство советского правительства становится еще более очевидным. Вот отрывок из письма Литвинова Рузвельту:

«Вашингтон, 16 ноября 1933 года.

Уважаемый господин Президент!

В ответ на Ваше письмо от 16 ноября 1933 года имею честь сообщить Вам, что Правительство Союза Советских Социалистических Республик в рамках пунктов, которые вы упоминали, предоставляет гражданам Соединенных Штатов на территории СССР следующие права:

1. Право независимого выражения свободы совести и религиозного богослужения, а также защиту „от правонарушений и преследований вследствие их религиозного вероисповедания или богослужения“.

2. Это право поддерживается соответствующими законами и законодательными актами, существующими в различных республиках Союза: каждый человек может исповедовать или не исповедовать ту или иную религию. Все ограничения прав, связанные с вероисповеданием и верой, исповедуемой или не исповедуемой, аннулируются. (Декрет от 23 января 1918 года, Статья 3.)

3. „Право и возможности арендовать, возводить и использовать в соответствующих ситуациях“ церкви, молельные дома и другие здания, подходящие для религиозных целей. Это право подкрепляется следующими законами и правилами:

Верующие, принадлежащие к религиозному сообществу, имеют право на бесплатную аренду помещений для целей богослужения и предметов, предназначенных исключительно для исполнения религиозного культа, в соответствии с контрактом, заключенным с районным Исполнительным Комитетом или с городским Советом (Декрет от 8 апреля 1929 года, Статья 10).

…Более того, я желаю заверить Вас, что права, перечисленные в вышеуказанных параграфах, гарантированы американским гражданам немедленно после установления отношений между нашими двумя странами. В заключение имею честь проинформировать Вас, что Правительство Союза Советских Социалистических Республик, оставляя за собой право отказа в визе американским гражданам, желающим въехать в СССР на личной основе, не будет применять это право на основании духовного статуса соответствующего лица.

…Остаюсь, уважаемый Президент, искренне Ваш, Максим Литвинов, Народный Комиссар по иностранным делам Союза Советских Социалистических Республик.

Господину Франклину Д. Рузвельту, Президенту Соединенных Штатов Америки.

Белый Дом».

Достаточно сказать, что Литвинов в этом официальном документе солгал президенту США. При обмене письмами были опущены тексты о преследовании по закону. Но желающие могут ознакомиться с ними.

Однажды, когда посол Буллит пригласил на ланч епископа Пия Неве и меня, я объяснил ему оскорбительную ситуацию с тарифами за пользование в церкви электроэнергией. Посол был возмущен, предложив поговорить с Литвиновым. Единственное, что остановило епископа и меня от того, чтобы согласиться на данное предложение, это тот факт, что опека над церковью была в ведении французского посольства. И я посчитал, что надо быть более осторожным, передав дело в их руки. Спустя двенадцать лет, когда я покидал Москву, ситуация в этом деле оставалась неизменной. Американцы и другие иностранные прихожане были по-прежнему в дискриминационных условиях и лишены законных прав. В этом смысле Религиозный протокол Рузвельта — Литвинова постоянно нарушался Советами.

Но это еще не все. Государство отказывалось продавать нам уголь и топливо. Мы обращались за помощью во французское посольство. Мы им платили, они покупали для нас топливо и доставляли его на своих грузовиках. По контракту с Московским отделом культов (Москультотдел) ответственным за содержание церковных зданий в хорошем состоянии был церковный совет. Но ни одна государственная организация при государственной монополии на строительные и ремонтные материалы ничего не продавала нам. Французское посольство поддерживало нас и в этих ситуациях.

К концу 30-х годов огромная железная крыша церкви Святого Людовика сильно нуждалась в ремонте. Но мы не могли раздобыть листовое железо для починки. В то время, как и теперь, строительные материалы можно было купить на «черном» рынке по фантастическим ценам. Однако мы не могли рисковать русскими членами нашего приходского совета; Советы не упустили бы случая арестовать их. Благодаря пожертвованию в сто долларов я смог заказать требуемое количество листового железа из Финляндии. Облачась в рабочую одежду, я влез на крышу и измерил квадратные метры поверхности, в то время как офицеры КГБ через улицу наблюдали эту необычную церковную гимнастику. Благодаря французскому посольству материалы из Финляндии на ремонт крыши были доставлены без пошлины. К большому удивлению инспекторов, пришедших проверить происхождение металлических листов, они убедились, что все было сделано по закону. С того времени и до начала войны, когда противовоздушный зенитный снаряд пробил крышу, нам уже не приходилось во время дождя собирать воду из прохудившейся крыши в тазы и кастрюли.

Официально Литвинов сказал президенту Рузвельту, что верующие в СССР имеют гарантированное законом право бесплатно арендовать здания по договору с местными властями. Это была ложь. На самом деле от нас и всех других культовых учреждений требовали оплаты земельного и домового налогов; в нашем случае общая сумма составляла 377 долларов.

Большинство людей за границей верили, что религиозные проблемы в СССР полностью решены в соответствии со статьей 124 советской Конституции 1936 года. Об этом написаны горы публикаций при полном игнорировании фактического положения дел в стране. А эта статья гласит: «Чтобы обеспечить гражданам свободу вероисповедания, Церковь в СССР отделена от Государства, а Школа от Церкви. Граждане имеют право на свободу религиозного богослужения и свободу антирелигиозной пропаганды».

Конституция СССР является просто основным законом. Но без преувеличения можно сказать, что многие свободы, перечисленные в ней, остаются лишь на бумаге. Многие из моих русских прихожан были арестованы по обвинению в том, что их видели в моей церкви. И было это и до, и после того, как эта конституция была провозглашена и росчерком пера Сталина стала законом. Но и после того, как об этом раструбили на весь мир как о беспрецедентном примере пролетарской свободы и памятнике марксистско-социалистической законности, аресты продолжались. Мои прихожане пытались возражать при аресте, что конституция позволяла им верить в Бога. Но в ответ офицеры НКВД бросали им: «Вы разве не знаете, что конституция написана, чтобы задурить голову иностранному общественному мнению?»

В Советском Союзе было два разных закона, предписывающих нормы жизни, управления и хозяйственной деятельности для церквей, храмов, мечетей и синагог. Религиозный кодекс состоит из 78 статей. К этому добавляются многочисленные директивы, циркуляры и местные постановления НКВД — МВД — КГБ, Комиссариата юстиции, а также указы, принятые городскими и местными Советами. Кроме того, были особые положения в Уголовном кодексе РСФСР, распространяемые на всю страну. И это еще не все: в программе Коммунистической партии был раздел, посвященный идеологической задаче полного уничтожения религии. Но особая открытая и бесстыдная агрессия отличала «Союз воинствующих безбожников», который якобы закрыли во время Второй мировой войны. Правда же состоит в том, что эта организация и сейчас продолжает свою деятельность под новым помпезным названием — «Всесоюзное общество по распространению политических и научных знаний».

Документы свидетельствуют о публичных антирелигиозных заявлениях таких лидеров, как Ленин, Сталин, Крупская, Ярославский, Калинин, и множества писак, внесших свой вклад в атеистические публикации. Каждое из таких заявлений подтверждало государственное одобрение антирелигиозной пропаганды. На советском жаргоне это отлакированное выражение означало настоящее и явное преследование. Все это свидетельствует, до какой степени Церковь «отделена» от государства. И по этой причине накануне официального признания Советов Белый дом был буквально завален письмами и телеграммами от американских верующих, требующих, чтобы правительство США приняло меры для обеспечения американцам, собирающимся ехать в Россию, абсолютной свободы совести. Под их давлением Рузвельт предусмотрительно представил советскому посланнику список обычно принятых религиозных свобод, вместо того чтобы ограничиться общим заявлением. «Я глубоко озабочен, — писал президент Литвинову, — желая, чтобы американцы, работающие в России, имели такую же полную свободу совести и вероисповедания, какую они имеют на родине».

Во время беседы с И. В. Полянским, ответственным по делам неправославных религий, я спросил, есть ли какие-либо изменения в советском религиозном законодательстве. Наша встреча в кабинете Полянского происходила после внезапного изменения отношения Кремля к религиозным делам. И мне было официально заявлено, что Декреты о религии 1918 и 1929 годов все еще имеют силу.

Послы, руководители миссий, официальные лица, аккредитованные корреспонденты и иностранные специалисты предоставляют право своему персоналу заниматься соответствующими дорожными документами и прописками. Когда, например, Министерство тяжелой промышленности импортирует станки и вызывает для их установки экспертов, они берут на себя всю бумажную работу. Как правило, иностранным экспертам не приходится заниматься всяческими формальностями. Сложные перипетии бюрократической волокиты в Советском Союзе происходят на официальном уровне с помощью штампов, печатей и подписей.

Однако частное лицо, постоянно проживающее в СССР, ничего не добьется, не имея печати от местной официальной конторы, с которой оно имеет дело. Правительственные документы обретали законность только при наличии треугольной печати, предназначенной исключительно для дел большой важности. Обычные документы, письма и деловая переписка подкреплялись круглой печатью меньшей важности. Использование этих знаков степени государственной важности строго регламентировано и контролируется КГБ.

У меня не было ни печати, ни официального штампа для подкрепления апелляций в правительственные организации. По Декрету 1918 года я был как бы «вне закона», не имея права использовать такую печать. Священники, раввины, муллы и другие служители религии были объединены понятием «реакционеры». Это классовое отличие, установленное Сталиным, осталось неизменным и при Маленкове, и при Хрущеве. Оно означало отказ по всем вопросам всем служителям культа.

Тем не менее я не делал попыток скрыть свою профессиональную принадлежность. С первого до последнего дня моего пребывания в России я носил духовное одеяние. Конечно, мое неофициальное общение с дипломатами вообще и с американским посольством в частности объясняло внешнее уважение, выказываемое мне в некоторых советских кругах. Но у меня не было иллюзий на этот счет. Вне моих церковных дел я встречал советских официальных лиц только на приемах, куда меня время от времени приглашали. В таких местах я сталкивался с теми, кого русские полушутя, полунасмешливо называют шишками; очень важные персоны назывались крупными шишками. На приемах для иностранных дипломатов мне часто приходилось видеть Молотова, Кагановича, Буденного, Литвинова, Деканозова (вскоре расстрелянного) и многих других. Но я ни разу не был приглашен на приемы, устраиваемые советским правительством.

Советы внесли меня в список для другого рода развлечений. В моей памяти остались три таких официальных приглашения для встречи. Одна произошла в Налоговой инспекции, вторая — в Офисе иностранных дел по поводу хитроумной ловушки, приготовленной Таможенной службой, а третья — в Министерстве юстиции в форме вызова в суд. Все три приглашения, к счастью, закончились благополучно для меня, но они добавили еще более волнений в мою и без того бурную жизнь в СССР.

Мои бедные русские коллеги по духовному сану не имели никакой другой защиты, кроме советского гражданства, которое скорее влекло за собой попрание прав «реакционных» служителей культа. Справедливости ради я должен добавить, что после принятия Конституции 1936 года служителям культа было позволено «голосовать», то есть участвовать в видимости выбора подобранных партией кандидатов.

В те годы большая часть православных священников скрывала свое истинное лицо, но милиция вычисляла их довольно быстро. Священники не хотели становиться мишенью для глумления и оскорблений фанатичных комсомольцев. Возможно, во всей Москве было только два или три очень пожилых священника, осмеливавшихся выходить на улицу в традиционной одежде православного духовенства. Если бы их было больше, я бы их увидел: в течение многих лет моего пребывания здесь я часто ездил по вызовам к больным во многие уголки столицы и далеких окрестностей.

Еще остававшиеся лица духовного сана жили в постоянном страхе ареста. Но гораздо больше священников и монахов из закрытых приходов и разгромленных монастырей были приговорены к ссылке без всякого судебного разбирательства. Некоторые были зверски расстреляны, как, например, один лютеранский епископ в Москве. После казни его одежда была отправлена его вдове, так позже поступали и нацисты после своих кровавых злодеяний. Ни один человек, посвятивший себя Богу, не был в безопасности, более того, любой человек, причастный к обслуживанию церкви, храма или мечети, находился под политическим подозрением и мог быть арестован НКВД под любым предлогом.

Помимо невозможности приобретать еду по приемлемым ценам, поскольку священники и их семьи были лишены продуктовых карточек, они также не имели права на получение карточек на одежду, выдаваемых дважды в год гражданам, не лишенным гражданских прав. Духовным лицам любого вероисповедания не полагалась «жилплощадь» в обычных домах, самое большее, на что они могли рассчитывать, — это субаренда угла в комнате того, кто рискнул дать приют «паразиту». Были, однако, исключения для тех священнослужителей, которые присоединились к так называемой «обновленческой» церкви, возглавляемой Александром Введенским, митрополитом этой группировки. И пока эта группа раскольников от истинной Православной Церкви увеличивала свое распространение внутри традиционного православия, они пользовались преимущественными правами у государства в соответствии со старым принципом «разделяй и властвуй». Любое движение, направленное на ослабление Церкви, тайно поощрялось атеистическим государством.

У священников отобрали их приходские дома, которые теперь заняли совершенно посторонние люди, а священники были вынуждены жить в отдаленных местах. Добрые люди, пытающиеся приютить этих стариков, постоянно запугивались сотрудниками НКВД. Несколько священнослужителей, которые оставались верны своим пока еще открытым церквям, тратили многие часы на дорогу из своего временного жилища. Единственным священником, кроме меня, имевшим автомобиль, был псевдомитрополит Введенский.

В самом начале моего пребывания в России я заменил заболевшего епископа на погребальной церемонии на загородном иноверческом кладбище. Была поздняя осень, когда темнеет очень рано. Пока продолжалась церемония, я заметил странные человеческие фигуры, прятавшиеся среди могил недалеко от места, где стояла семья усопшего. Призрачные фигуры были едва различимы в сумерках. Это были первые похороны, на которых я совершал отпевание. Вскоре я узнал, что представляли собой эти странные перемещения в сумерках. Этими фигурами были несчастные голодные священники и монахи; они обычно бродили по кладбищу в надежде найти добрую душу, которая даст им милостыню в обмен на молитвы и пение над могилой псалмов на церковно-славянском языке.

Очень многие русские люди погребены без религиозных обрядов, несмотря на желание усопшего. Это происходило либо просто из-за недостатка священников, либо, что было чаще, из-за давления на семью умершего со стороны неверующих. В современной России организацией похорон обычно занимается соответствующий профсоюз; он организует произнесение речи над могилой и приглашение оркестра, если умерший занимал высокий пост. В аллеях московских кладбищ я часто сталкивался с такими похоронными процессиями, шествующими под звуки похоронного марша следом за открытым гробом, накрытым красной материей. Родственники должны слушать пустые официальные некрологи, где нет ни одного слова молитвы, ни даже упоминания о Боге и бессмертии. Даже если вся семья была верующей, они не могли пригласить священника для отпевания. Моральное давление было настолько сильным, что считалось очень неудобным публично демонстрировать свою веру в Бога. Среди умерших членов Коммунистической партии было много таких, кто никогда не переставал верить в Бога и молился у себя дома. Но делать это открыто было нельзя, так как могло пострадать политическое лицо семьи. Известно, что некоторые члены партии из экономических соображений втягивались в политический водоворот, оставаясь при этом верующими. Это продолжалось до начала ужасных политических чисток, которые в соответствии со сталинским планом должны были покончить с недостаточно убежденными коммунистами. Я буду последним, кто поверит, что даже теперь, после смерти Сталина, все члены компартии полностью разделяют идеи марксизма.

В переписке между Рузвельтом и Литвиновым был один особый параграф, касающийся кандидата, который приедет в Россию вследствие прямого действия Религиозного протокола. И так как это было связано со мной, в моей памяти отпечаталась та часть текста, которая обещала мне защиту как американскому гражданину и священнику: «Мы надеемся, что религиозные группы или сообщества, состоящие из граждан США, на территории Советского Союза будут обладать всеми правами на отправление своих духовных потребностей с помощью священников, раввинов и других священнослужителей, также граждан США; и что эти священники, раввины и другие священнослужители будут защищены от несправедливости или преследований, и им будет позволен беспрепятственный въезд на территорию Советского Союза вследствие их духовного статуса».

Поэтому моя священническая деятельность как американца определялась этим параграфом. Было естественно допустить, что чиновники американского посольства, назначенные в Москву, должны были, по крайней мере, быть знакомы с этим важным протоколом. Я счастлив подтвердить, что с небольшими отклонениями каждый посол, за исключением одного, делали все, чтобы выполнить этот протокол. Во всех смыслах мое присутствие в Советском Союзе было уже само по себе постоянным вызовом официально объявленному атеизму. Посол Буллит сказал мне однажды на ланче: «Отец Браун, вы бросаете вызов всему Советскому Союзу. Если вам когда-нибудь понадобится помощь, дайте мне знать об этом». И это были не пустые слова. Я видел в них поддержку. И официально, и как частное лицо посол поступал решительно и всегда подтверждал свои слова делом.

Советы считали, что если и существовало на их территории воплощение живого противоречия их учению, то это была, конечно, моя персона. Как я остался в живых? Этот вопрос мне задавали многие. На него я частично ответил в начале первой главы. Оставшаяся часть книги будет попыткой рассказать об этом. И если кремлевским вождям не удалось сделать со мной то, что они сделали с моими русскими коллегами по сану, это не потому, что они не делали попыток. Я благодарен моему американскому гражданству, но не менее важной причиной моего выживания я считаю направляющую руку Провидения.