Я ухожу

Путешествие домой было полным кошмаром. Я снова несколько раз довела маму до слез. Это было не нарочно, но я ничего не могла с собой поделать. Я просто говорила то, что думала, и это не всегда подвергалось цензуре.

Я как будто больше не была собой. По сути, это было действительно так. Я больше не была даже этим маленьким противным голосом – я больше вообще никем не была. И в какой-то мере это приносило такое чувство успокоения…

Когда мы приехали домой, я тут же закрылась в своей комнате. Я никого не хотела видеть, даже мальчишек. Я просто хотела остаться наедине с собой и с Пушинкой, хотела, чтобы меня оставили в покое.

На следующий день родители ждали меня в гостиной. Я сказала им, что собираюсь почтить своим присутствием фотосессии, запланированные на следующий месяц, а после этого оставить профессию. Мама вздохнула: «Да, Луч, ты права. Ты должна уйти». Я посмотрела на отца. Было видно, что он не согласен с моим решением. «Виктуар, ты подписала контракт на год. Когда ты берешь на себя обязательства, ты должна их выполнять. Как только тебя пригласят в рекламную кампанию, все изменится. Не стоит опускать руки и останавливаться на уже достигнутом, зайка». Если бы только они смогли договориться между собой, возможно, это помогло бы мне принять окончательное решение.

Девятого декабря я встретилась с фотографом, его ассистенткой Селестой и командой дома моды Yojhi Yamamoto в автофургоне под каким-то очередным парижским мостом. Мы с Селестой сразу поняли, что день будет не из легких. На улице было жутко холодно, а одежда, которую мы рекламировали, представляла собой в действительности нижнее белье, сопровождаемое лишь небольшими юбочками и легкими тюлевыми накидками. Фотограф же вместе со своей ассистенткой были явно больше заняты своей историей любви, нежели нами.

И вот мы, полуголые, под очередным мостом ждали, пока эти влюбленные птахи, облаченные в пуховики, перчатки и шарфы, улучат хоть минутку между своим щебетанием, чтобы отснять кадр-другой.

Пойдя в очередной раз переодеваться и бросив мельком взгляд в их компьютер, я увидела, что они затирали все снимки, на которых были видны наши лица. Другими словами, мы провели несколько часов на диком морозе только ради фотографий, по которым нас невозможно даже будет узнать! Я почувствовала, как гнев начал закипать во мне. Селеста пыталась успокоить и приободрить меня: «Знаешь, он прекрасный фотограф. Один из лучших». И разве это давало ему право обращаться с нами подобным образом и затирать наши лица?

Во время обеденного перерыва еду привезли только двум влюбленным, нам же не досталось ничего. В конечном итоге, все же знают, что модели не едят…

Дела пошли немного лучше после «хорошего горячего кофе». Практически голые, мы вернулись под прицел фотокамер этих садистов-любовников, которые готовы были часами ждать пробуждения их вдохновения. Когда мы добрались до последней серии снимков, я больше уже не могла это выносить. Мы ждали слишком долго, и я была уверена, что промерзла там просто до смерти. Мне нужно было немедленно согреться, и я развернулась и пошла к фургону. Этот безмозглый фотограф не мог поверить своим глазам: «Но, Виктуар, ты что делаешь?» Я ответила, что собираюсь посидеть в теплой машине и подождать, пока он подготовится к съемке, громко захлопнув за собой дверь, чтобы избежать возможной ссоры.

Мы сделали последние фотографии, а затем они сообщили нам, что не могут отвезти нас домой и мы должны ехать на метро. Я уже спускалась на станцию, когда мне позвонила Фло: «Что случилось с фотографом, Виктуар? Он позвонил мне и сказал, что ты ему нагрубила». Я сказала, что едва разговаривала с ним, равно как и с его распрекрасной ассистенткой, а просто села в машину, чтобы не замерзнуть там до смерти. «Но ты кем себя возомнила? Он один из лучших в своей профессии! Он делает просто изумительные снимки». Я ответила, что видела его фотографии и ни на одной из них нас невозможно узнать. «Ты не знаешь ничего о моде, Виктуар. Он профессионал своего дела, в отличие от тебя. И если тебя что-то не устраивает, то тебе просто надо уходить». Я спокойно ответила: «Ты права, Фло. Я ухожу». И повесила трубку.

Вот и все. Я сделала это. Я была свободна. Наконец-то.

Когда я выходила из метро, она позвонила мне снова: «Слушай, дорогая, все не так уж и страшно. Ты переутомилась. Только что вернулась из Нью-Йорка, немного перегнула палку, и все наговорили вещей, которые совсем не собирались говорить». – «Нет, Фло, я имела в виду то, что сказала. Эта профессия и эта работа уже достали меня. Я буду на завтрашней съемке и на подготовке лукбука для C?line, как и было запланировано, но после этого я ухожу». – «Виктуар, ну, не сходи с ума. У меня для тебя сплошные хорошие новости. На днях я получила фотографии из Майами, и ты потрясающа! Фотограф тебя просто обожает!» – «Еще пять минут назад вы не знали, «кем я себя возомнила», а теперь я уже потрясающая. От этой вашей профессии меня просто тошнит». – «И потом, только что пришли списки ежегодных рейтингов: ты вошла в двадцатку топ-моделей, а это означает, что следующий сезон у тебя будет забит до отказа. Все звонят, чтобы зарезервировать тебя на показ в феврале. И Марио Тестино, один из фотографов, с кем ты встречалась в Нью-Йорке и кто регулярно снимает для Vogue, всем говорит, что ты сильно привлекла его внимание». – «Мне все равно, Фло. Мне все это надоело». – «Слушай, ступай домой и посоветуйся с родителями». Значит, кто-то все-таки был готов к тому, чтобы работать с моими родителями? В любом случае было уже слишком поздно, потому что с той самой минуты, когда я сказала, что ухожу из профессии, отец больше не разговаривал со мной. «Подумай обо всем хорошенько, Виктуар, и перезвони мне».

Я уже обо всем подумала. И ей не оставалось ничего, кроме как свыкнуться с этим решением.

* * *

На следующий день была назначена моя последняя фотосессия для Grey Magazine – настолько популярного итальянского журнала, что о нем никто ничего не слышал. Мама поехала на съемки вместе со мной. «Ты можешь присесть вот тут». – «Но, Виктуар, разве не стоит их спросить, не будут ли они возражать против моего присутствия?» – «Нет». Фотограф подошел и поздоровался со мной, но я ничего ему не ответила. Затем меня поприветствовала дизайнер, молодой итальянец, на вид которому было от силы лет пятнадцать: «Здравствуй, Виктуар, как твои дела?» – «Слушайте, мы можем уже начать? Я очень устала». Это возымело моментальный эффект: чем хуже я себя вела с ними, тем быстрее они старались откликнуться на любое мое требование. Происходило то, о чем я всегда подозревала: за последние несколько месяцев этот феномен я наблюдала со стороны сотни раз – теперь пришла моя очередь действовать.

Очень быстро дизайнер впал в панику и полностью потерял контроль над ситуацией. Мне принесли плохо проглаженное платье, которое паровым утюгом он попытался догладить прямо на мне. «Что вы, по-вашему, делаете? Вы с ума, что ли, все сошли?» – «Извини, Виктуар, извини». – «Смотрите лучше за тем, что вы делаете, вместо того чтобы извиняться!» Спустя какое-то время мама подошла ко мне и с отвращением на лице попросила вести себя пристойно. «Это не моя вина. Этот парень настоящий идиот!»

К сожалению, фотограф оказался еще большим непрофессионалом, чем дизайнер. Его медлительность выводила меня из себя – зачем столько времени было проверять настройки у камеры, будто он собирался сделать фотографию века? Он заставил меня сесть на подлокотник кресла эпохи 1970-х годов и ждать целую вечность, пока он наведет резкость. «Все в порядке, Виктуар, тебе не очень неудобно?» Вовсе нет, кретин, – мне подлокотник впивается прямо в зад, и мне это безумно нравится. Он все еще возился с настройками, когда один из прутьев больно врезался мне в ягодицы. Когда боль стала просто невыносимой, я встала. «Ой нет, оставайтесь на месте». – «Я не собираюсь оставаться на месте, мне больно. Когда вы закончите возиться, я сяду и мы, наконец, сможем работать».

Это была нескончаемая фотосессия. Всякий раз, когда они меня просили что-то сделать, я грубо отвечала им. Я знала, что это неприемлемо, но уже не контролировала себя. Когда он в тысячный раз щелкнул пальцами, чтобы подозвать своего ассистента, я не выдержала и закричала: «Флориан, черт вас дери, его зовут Флориан!» Именно в этот момент мама встала и ушла.

Когда через час я села к ней машину, она все еще была вне себя от ярости: «Ты была ужасна, Виктуар! Ты не можешь вести себя так по отношению к людям. Это абсолютно неприемлемо!» – «Неужели? А как, по-твоему, они вели себя со мной эти последние несколько месяцев?» – «Мы воспитывали тебя совсем по-другому. Я больше не узнаю того человека, которым ты была». Оставшаяся часть времени по дороге домой прошла в полном молчании. Как только мы приехали, я заперлась в своей комнате.

Все вокруг меня просто бесили.

* * *

Когда Фло позвонила на следующий день, я решила, что это как-то связано с жалобами со стороны фотографа, но все вышло наоборот: «Виктуар, угадай, что случилось? Я только что разговаривала с Самуэлем Дрира по телефону, и он сказал, что тебя выбрали лицом рекламной кампании Lacoste». – «Фло, ты не поняла? Я ухожу». – «Но я уверена, что Самуэлю ты не откажешь. Ты его обожаешь!» Я повесила трубку, чтобы избежать конфликта, схватила сумку и выбежала из дома, дабы пройтись и глотнуть немного свежего воздуха.

Я прошла мимо булочной и увидела объявление в окне: «Фирменное блюдо: пицца с «Нутеллой». Это было то, что мне нужно. Я купила булочки с шоколадом, бриоши, пиццы с «Нутеллой» – скупила все, что только смогла. Булочник посмотрел на меня, подмигнув: «Вы, наверно, сильно проголодались?» – «Это для детей, за которыми я присматриваю. Как раз иду забирать их из школы». – «Повезло им – у них крутая нянька!» Я не могла отнести все это домой, поэтому съела по дороге, бродя по улицам. Я съела безумно много, пока меня не затошнило.

Я вернулась домой, чтобы сделать клизму. Вернувшись с работы, отец рассказал мне, что Фло позвонила ему и сообщила о рекламной кампании. «Ну, вот и все! Ты приглашена! Это великолепная новость!» Я сказала ему, что не собиралась принимать в этом участия. Он принялся спорить, я ушла к себе в комнату и закрыла дверь.

На следующее утро я отыскала другую булочную, где продавалось огромное количество бриошей. Они были огромные, мягкие, сочные и просто восхитительные. Вечером я вернулась уже туда, где можно было купить пиццу с «Нутеллой».

Фло продолжала названивать мне, но я не брала трубку. Тогда она принялась писать сообщения: «Надеюсь, ты не забыла, что 16 декабря мы снимаем лукбук для C?line?» Я ответила: «Нет, я буду там обязательно».

Дома я не разговаривала ни с кем, кроме Пушинки, всегда готовой выслушать меня. Я также иногда разговаривала с Лео, который, казалось, больше не понимал своей старшей сестры. Я уже сама ничего не понимала. Все вышло из-под моего контроля. И я просто начала есть, есть и есть. Слабительное уже вообще не помогало, а клизма с каждым днем становилась все менее эффективной.

* * *

Шестнадцатого декабря, перед тем как отправиться к Фиби Фило, я взвесилась: 54 килограмма. Я ни за что не помещусь в ее одежду. Возможно, с треском влезу в 36-й размер, но о 34-м можно было даже не заикаться. На съемки я шла, как корова на скотобойню. Здороваясь с Фиби, я хотела провалиться со стыда. А еще там я встретила Сьюзи, как всегда худую, но так и не принявшую до сих пор участия ни в одном показе. Мы сразу перешли к обычной рутине макияжа, причесок и переодевания.

Я примерила первую пару брюк. Мне удалось застегнуть их на себе, но было видно, что они сидели впритык. Фотограф начал снимать мое лицо, сначала в фас, потом в профиль, потом вполоборота. Этот парень сам не знал, чего хотел. Фиби спокойно наблюдала за происходящим, не говоря ни слова. Фотограф поблагодарил меня и пригласил Сьюзи. Я вернулась в раздевалку, сняла с себя эти тесные брюки и стала ждать, пока кто-нибудь придет сказать, во что я должна переодеться дальше. Но прошло много времени, а ко мне так никто и не подошел. Я сидела и ждала своей очереди, но не дождалась.

Я заскучала и начала бродить вокруг буфета. Там была гора круассанов и других сладостей. Противный маленький голос снова завел привычную песню, но я тут же приказала ему умолкнуть. Если я им была больше не нужна, тогда я буду есть, и пусть сами решают свои проблемы. В любом случае я наконец дошла до той черты, когда больше не могла помещаться в их одежду. Уже очень давно мой мозг перестал что-либо соображать, а теперь я лишилась еще и своего тела.

Меня так больше и не пригласили к фотографу. Я провела целый день ожидая и подчищая еду из буфета, а потом отправилась домой.

Несколько дней я провела в кровати. Я вставала только затем, чтобы сходить в аптеку за слабительным, растворами для клизмы и успокоительным. Я обошла все аптеки в округе, каждый раз рассказывая новую историю. А также обошла все кондитерские и пекарни, где скупала сладости, которые прятала у себя под кроватью.

Рождество мы провели дома всей семьей, но я не помню ничего о том дне, кроме того, что я ела без остановки.

К утру 29 декабря мой вес достиг уже 58 килограммов. Я вернулась к тому, с чего начала. Фло не звонила мне несколько дней подряд. Когда я увидела звонок от нее на телефоне, я не взяла трубку – я была напугана. Но она стала звонить очень настойчиво, и я в конечном итоге сдалась. «Виктуар, дорогая, ты не поверишь! Только что пришло подтверждение, что твою кандидатуру утвердили на обложку итальянского Vogue». – «Фло, нет. Я же сказала тебе, что ухожу. Все кончено». Я повесила трубку.

Даже если бы я согласилась, кому я теперь была нужна? Я стала огромной, ужасной, совершенно не пригодной для показов и фотографий.