Глава вторая

Магомед с чиркеевским Амир-ханом через несколько дней после возвращения из Цудахара отправились в Табасаран. Эта маленькая страна расположена на вершине южных предгорий Дагестана, недалеко от Дербента. Правил ею когда-то майсум[29], после него — кадий. Дорога шла меж однообразных плешивых бурых холмов, с вершин которых была видна бесконечно далекая, сливающаяся с небом синева Каспия.

Но чем выше поднимались путники, тем чаще стали попадаться кустарники и ярче казаться зелень. Вскоре серая лента дороги повернула за гору и затерялась в густых зарослях векового леса. Далеко протянулась просека, путаясь в дремучих дебрях. Сыро и мрачно в лесу. Беспокойно шуршат сухие листья под копытами коней. Наконец показалась пологая лощина, по дну которой, весело журча, бежала речка. Лес стал редеть, за лоскутами изумрудных лужаек показались сады и белые сакли Табасарана.

Ярагский шейх вышел навстречу ученикам. Он обнял их, говоря:

— Хвала аллаху, создающему людей, непоколебимых в вере, преданных, совесть которых чище снегов Шаг-Дага и Базар-Дюзи.

Табасаранцы, узнав о цели приезда койсубулинских узденей, огорчились. С тех пор как в их ауле нашел убежище святой старец, к ним потянулись из окрестных аулов сотни ходоков за советами и любопытства ради. Значительно увеличились пожертвования, выделяемые для мечетей.

Несмотря на теплый прием, участие и гарантию безопасности, оставаться в Табасаране шейх не мог. Он спешил претворить в жизнь свои планы. Не задумываясь, покинул ярагский шейх Табасаран, затерянный в бескрайних лесах орешника и дуба.

Ему была приготовлена в Унцукуле сакля, похожая на орлиное гнездо. Здесь ждали учителя тариката новые ученики и последователи, независимые и гордые.

Пышную встречу организовали известному шейху кадии, муллы и знатные уздени Койсубу. Он был признан, как признают чужого пророка. Со дня его приезда к Унцукулю, как совсем недавно к Табасарану, потянулись верные мусульмане с думами, чаяниями, жаждущие истины и знаний. Особенно в четверг, после базара, все двери унцукульских саклей гостеприимно распахивались для кунаков, желавших в пятницу послушать проповеди светлейшего шейха. На очарах негде было присесть. Толпы разнаряженных людей расхаживали по улицам, как в праздничные дни. Возле каждого дома у коновязей переступала, дожидаясь хозяина, не одна лошадь.

Никогда в Унцукуле не бывало такого оживления. Негде было ступить в соборной мечети в часы молитв. Лучшие места у кафедры отводились для знатных гостей — ученых и чалмоносных хаджи, совершивших паломничество к святыням ислама — Мекку и Медину. Духовные и светские главы свободных обществ Аварии не отходили от шейха. Его приглашали для чтения проповедей в другие аулы. Шейх не отказывался и непременно брал с собой верного ученика Магомеда. В один из четвергов, после того как разошлись торговцы, менялы и покупатели с базарной площади, до позднего вечера не прекращался поток едущих в Унцукуль. Здесь созывался съезд ученых, духовенства и старейшин койсубулинских и других вольных обществ.

Магомед представлял учителю молодых сверстников, умудренных знаниями:

— Кебед-Магома телетлинский, Галбац-Дибир каратинский, Омар из Анкратля, Абакар из Гумбета, Газияв из Анди…

Прибыл на съезд из Цудахара и устад Джамалуддин-Гусейн в сопровождении Аслан-кадия.

Гамзат-бек из Гоцатля пригнал сотню овец для пожертвования служителям мусульманских храмов и делегатам.

В этот день пять раз, после каждой молитвы, выступал с проповедью устад Джамалуддин-Гусейн казикумухский.

Среди мертвой тишины огромного здания его слова звучали как торжественный гимн, прерываемый периодически громкими возгласами «ла-илаха-иллала!» («нет бога кроме аллаха»).

Ночью, когда была окончена молитва и прочитана последняя проповедь, на кафедру поднялся маленького роста старичок, с жиденькой бородкой и крючковатым носом. Он был одет в длинный белый халат. На голове повязана огромная чалма. Короткие тонкие пальцы с окрашенными хной ногтями заметно дрожали, поглаживая седые пряди бороды. Только узкие желтовато-коричневые глаза из-под полуприкрытых век смотрели спокойно. Это был шейх Мухаммед ярагский. Подняв обе руки перед собой, обратив взоры к потолку, он прошептал:

— Бисмиллахи рахмани, рахим («Во имя бога милостивого, милосердного»). Да наделит аллах всех, кто следует по верному пути, в содружестве людей истины на земле и в раю. Мир посланникам и хвала владетелю миров. Амин!

— Амин! — гулом откликнулась толпа стоящих на коленях.

— Пойдемте вперед, проповедуя в пути шариат, указывая колеблющимся и заблуждающимся на их нестойкость, — продолжил ярагский учитель тариката свою речь. — Судьбы стран и народов зависят от тех, кто правит, в чьи руки попадут законы. Законы шариата лежат в основе Корана, который служит основанием ислама. Мы должны не только удержать эти законы, но и упрочить их в своем вилаете, кинжальным щитом прикрываясь от тех, кто посягает на святая святых. Не сомневайтесь в преимуществе и успехе. Люди истины не должны забывать, что простым смертным чужды возвышенные понятия. Они действуют сообразно тому, что видят и испытывают. Многие из них, имея даже незначительные понятия о цели, могут делать большие дела, когда увидят, что тот, кто ведет их, сам делает то, что требует от других. Этот ведущий должен жить жизнью народа, преуспевая в труде и в даровании благ и свобод. Те, что пребывают в неволе, больше ценят и лучше платят тем, кто дарует им свободу. Наша мечта создать большую силу, способную противостоять гяурам. Да поможет нам аллах в этом!

— Амин! Амин! — вновь послышались дружные возгласы в тишине храма.

Шейх Мухаммед ярагский, откашлявшись, вновь заговорил:

— Но прежде чем начать сплачивание жаждущих истины, необходимо избрать мюршида[30]. Он должен быть ученым, сильным телом и духом и почитаемым народом. Есть такой человек, который достойно будет нести до конца зеленое знамя пророка. Он уже принял ахд[31]. По воле всевышнего он был назван именем посланника. Сын мой, подойди ко мне. — Шейх обратился к человеку, сидящему впереди с низко склоненной головой.

На него обратили взгляды все присутствующие. Человек поднял голову. Многие узнали в нем Магомеда гимринского.

— Иди, да поможет тебе аллах, — шепнул сидевший рядом Шамиль.

Магомед поднялся, подошел к шейху.

— С этого часа к имени твоему будет прибавлено слово «гази»[32], — сказал ярагский проповедник. Затем он повернулся, подошел к стене, снял с гвоздя шашку и со словами «Бисмиллахи рахмани, рахим», которыми начал свою речь, опоясал Магомеда.

Ученые, побывавшие в столице Турции, знали, что таким образом «коронуют» султанов в мечети Эйюба в Стамбуле.

— Именем пророка повелеваю: иди собери народ, вооружи его и с помощью аллаха начинай газават!

— Газават! Газават! — раздались восклицания среди сидящих.

Устад Джамалуддин-Гусейн казикумухский поднялся с ковра, подошел к Магомеду.

— Да возвеличится имя твое! — сказал он, положив руки на плечи бывшего ученика.

— Амин! Амин! — раздалось вокруг.

Когда народ умолк, Гази-Магомед сказал:

— Благодарю вас, мусульмане! Все собравшиеся здесь — люди, возвышенные надо мной в знании наук и жизни, мои учителя и наставники, заботящиеся о судьбе чистой религии и народа. Как вы, так и я отныне буду неустанно изыскивать своим бедным умом пути к упрочению шариата и очищению земли нашей от неверных и отступников. Быть тому, что аллах желает, а то, чего он не желает, не будет!

— Во имя газавата! — воскликнул молодой мюршид, извлекая лезвие шашки из ножен.

— Во имя газавата! — хором повторили правоверные. Они тоже, поднявшись с колен, оголили лезвия кинжалов.

— Ла-илаха-иллала! Ла-илаха-иллала! — стал восклицать ярагский шейх, потрясая плечами.

— Ла-илаха-иллала! — стали повторять хором все, кто был в мечети.

Эти возгласы напевным гулом, с нарастающей силой торжественно звучали под сводами квадратного здания, раздвигая стены, множа голоса.

Весть об избрании имама разнеслась быстрее ветра по всем аулам Койсубу, всюду шепотом и громогласно произносилось заклинание — «Ла-илаха-иллала!».

Но делегаты съезда разъехались не сразу после возведения Гази-Магомеда в сан мюршида.

На заре следующего дня унцукульская Джума-мечеть вновь наполнилась народом. Шейх ярагский опять поднялся на кафедру.

— Слава аллаху великому, превышающему все ожидания и изречения! — начал он. — Аллах сказал через пророка: «Сражайтесь на пути верном с теми, которые сражаются с вами. Но будьте справедливы, потому что аллах не любит несправедливых». Отныне мы будем убивать неверных там, где их настигнем. Изгоним их оттуда, откуда они изгоняют нас. Не поводырем для ослепших, а предводителем прозревших будет наш избранник — мюршид Гази-Магомед. Слушайте его, следуйте за ним! Разделяйте его мечты и душевные желания, начинайте газават! Нас окружают со всех сторон, сбивая слабых с пути истинного. Пача[33] Арасея грозит нам, подкупая вождей племен и колеблющихся мусульман. Воспротивимся этому, станем на защиту своей родины. Наших северных соседей из года в год оттесняют с плодородных земель к бесплодным вершинам гор. Этим белый царь лишает и нас хлеба и зимних пастбищ. А те, что покорились паче, обнищали и стонут от непосильного труда и непомерных податей. Малейшее неповиновение их властям или несвоевременная уплата податей ведут к жестоким наказаниям, позорному унижению и конфискации имущества. Избавление можно найти в газавате!

Шейх ярагский, которого аллах обошел внешней красотой, был наделен мягким баритоном, блестящим красноречием и необычайной притягательной силой.

— Есть у нас и второй враг, внутренний, а потому не менее опасный, — продолжал он. — Ханы, шамхалы, майсумы. Они продались неверным во имя сохранения прав и привилегий. Более опасными я их называю потому, что они, зная особенности страны, сильные и слабые стороны, нравы, обычаи, владея местными языками, могут соперничать с нами и противостоять нам вместе с силой и оружием гяуров. Но нет силы, превышающей силу аллаха и тех, кто следует по его пути.

— Поднимайтесь! Поднимайте и тех, кто стоит рядом и способен поднять разящий меч ислама!

— На газават!

— На газават! — повторили прихожане.

В эти дни по всем дорогам и тропам ручьями стекались к Унцукулю горцы из ближайших и отдаленных аулов.

Муллы, кадии и сельские старшины обществ, свободных от власти местных владык и царского наместничества, наперебой уговаривали ярагского шейха посетить их мечети, выступить перед их соплеменниками. Шейх обещал уважить просьбы, хотя и без того заранее решил объехать самые крупные аулы, чтобы мобилизовать людей в отряды молодого мюршида, которого благословил на ратные дела.

Но ярагский шейх считал, что одних проповедей с призывами к священной войне мало. На сознание людей нужно было воздействовать повседневно и разными способами. Один из них он видел в письменных воззваниях, обращенных к народу.

В Унцукуль для этой цели были собраны все грамотные люди. Сюда были доставлены пачки чистой бумаги, флаконы с чернилами, гусиные перья. Лучшие каллиграфисты старательно выводили арабской вязью аварские, даргинские, лакские, кумыкские слова воззвания, составленного шейхом ярагским и устадом Джамалуддином-Гусейном казикумухским.

Первый друг мюршида Гази-Магомеда Шамиль был признан лучшим писарем.

Воззвание было такого содержания:

«Мусульмане! Жизнь земная не есть постоянное место пребывания человека. Она только указатель стези, ведущей путника к небесным высотам, к богу, ибо только ему известно, кто пришел в этот мир и кто покинул его.

Не думаете ли вы, что павшие на войне есть мертвы? Нет! Они воистину живы перед богом! Обитают и блаженствуют в раю! Принимающие участие в войне за бога и веру — да не убоятся они ни боли, ни страданий, ибо они есть избранники всевышнего!

Убивайте всех, кто не приняли иман[34], а также и тех, которые не следуют религии, объявленной им от бога через пророка.

Да свершит владыка свой суд над упорствующими и придерживающимися обычаев, противных истинным законам.

Тот, кто желает спасти свою душу от вечных мук, будет усердно следовать требованиям шариата.

Начинайте войну с неверными — не щадя ни жизней, ни имущества. Кто оставит дом свой и не пожалеет жизни, по примеру пророка, и удалится от мест угнетения или умрет на пути своем, того за труды и послушание аллах не оставит без наград.

Так спешите же, мусульмане, под знамя ислама!

Спасайте себя, свое отечество и религию от гяуров и примкнувших к ним!

На газават!»

Сразу же после окончания съезда имам Гази-Магомед со старым учителем шейхом ярагским, с юным другом Шамилем гимринским и другими приближенными стал объезжать дагестанские аулы, не подвластные ханам и царским наместникам.

В каждом селении они создали надежную опору в лице представителей духовенства и выборных старшин, поставленных во главе собираемого ополчения.

С минаретов мечетей все чаще и чаще звучат призывы к газавату.

Мятежный дух начал витать над мирными аулами Аварии. Мрачные думы теснились в голове народа. Призывные речи шейха, имама, их сторонников будили в горячих сердцах воинственный пыл, жажду мщения, страсть уничтожения неверных.

Но были те, кто не хотел проливать ничьей крови. Были и те, кто подобен в своем безразличии угрюмым скалам, они не хотели ничего знать, кроме привычного ритма, неизменного покоя. Нашлись и такие, которые готовы были стать поперек начавшегося движения, во имя сохранения адатов, утвержденных предками. Они не хотели перемен, с тревогой прислушивались к первым толчкам мюридизма, основанного на законах воинствующего ислама и грозящего потрясти старые устои.

— Пора от слов перейти к делу, — сказал наконец ярагский шейх молодому мюршиду. Были названы предводители будущего ополчения, которых вместе со старейшинами, муллами, кадиями пригласили снова в Унцукуль, но теперь на военный совет.

Это были молодые ученые-уздени, лучшие джигиты, способные увлечь людей на славные подвиги. Гамзат-бек гоцатлинский, Амир-хан чиркеевский, Омар анкратлинский, Али-Султан унцукульский, шейх Шабан белоканский, Аслан-кадий цудахарский, мулла Ахмед табасаранский и многие другие. Этим людям, утверждавшим шариат в своих селениях, было приказано к определенному сроку закончить мобилизацию сил и явиться по первому зову имама Гази-Магомеда на сборный пункт.

Совет старшин наметил план действий. Этот план должны были обсудить на военном совете.

Его представил имам Гази-Магомед:

— Молитва аллаха и мир над нашим господином — лучшим из пророков — Мухаммедом, над его семьей, сподвижниками и теми, кто продолжит священную войну! Поистине успехи будут сопутствовать тем, кто взялся за оружие. Койсубулинцы, андалалцы, гумбетовцы уже готовы к выступлению. Каждые три дома выставляют вооруженного воина с конем и провизией на десять дней. Место сбора — Чумсекент. Действия будут начаты в двух направлениях. Первый отряд поведу я на шамхальство Тарковское, княжества Аксаевское и Эдери, чтобы привести к покорности кумыков, а также изгнать гяуров из крепостей, расположенных в этих вилаетах. Второй отряд, во главе с Гамзат-беком и шейхом Шабаном, пойдет в направлении Джаро-Белокан, чтобы поднять тамошнее население против военных чиновников, поставленных наместником. Отряд Гамзата отрежет пути сношения хана кюра-казикумухского Аслан-бека со штабом гяуров, расположенным в Тифлисе.

Когда имам Гази-Магомед окончил, ярагский шейх обратился к присутствующим:

— Мусульмане, усомнился ли кто-либо в успехе того, что мы хотим осуществить?

— Нет, — ответили многие. Только Шамиль не поднял глаз.

Устад Джамалуддин-Гусейн, обратив внимание на бывшего ученика, заметил:

— Сын мой, ты безразличен к тому, что доложили, или не согласен с изложенным?

Шамиль ответил:

— Я очень внимательно слушал то, о чем говорил Гази-Магомед. Мне хотелось склониться в сторону намеченного и согласиться со всеми, но некий голос во мне начинает противиться. Натянув узду языка, я стараюсь удержать его за зубами, ибо мой возраст моложе и знания скуднее всех тех, кто собрался здесь.

— Не всегда в молчании есть благоразумие, как иногда нет пользы в молчаливом согласии тех, с кем советуемся… Поведай нам, о чем говорит голос, протестующий в душе твоей.

— Мне думается, — начал Шамиль, — не следует начинать дело с наружных концов. Зачем идти на Кумыкскую плоскость и отдаленную землю Джаро-Белокан, оставляя позади себя владения врагов-отступников? Вы знаете, что Авария, простирающаяся от южной подошвы Койсубулинского хребта по долине Аварского Койсу, от устья Андийского Койсу до устья Казикумухского Койсу, разделена на зависимые и вольные общества. Рядом с нами — владения хана мехтулинского, выше — резиденция хунзахских ханов. Южнее — Кюра-казикумухское ханство. Ниже — шамхальство и княжества кумыков. Не лучше ли было бы предотвратить сначала возможные удары в спины наши, умножить ряды за счет освобожденных от зависимости и тогда, не оборачиваясь назад, идти вниз — на плоскость?

— Сын мой, — сказал в ответ ярагский шейх. — Слова твои не лишены смысла, однако целесообразнее сначала идти вниз.

— Почему? — спросил Шамиль.

— А вот почему. Когда мы покажем себя в деле с гяурами и с теми, кто переметнулся на их сторону, оставшиеся позади подумают и, возможно, с большей уверенностью и большим числом перейдут к нам. Если же мы начнем наступление на близлежащие Мехтулинское и Хунзахское ханства, неизбежные схватки приведут к возникновению вражды между народами. Причем кровники будут мстить нам до конца и своим внукам накажут делать то же самое. Междоусобица будет на руку главному врагу — царю гяуров. А нам необходимо крепить союз соплеменников и единоверцев против общего врага.

— Светлейший шейх, убедительность твоих слов навсегда развеяла мои сомнения, — сказал Шамиль.

Имам Гази-Магомед назначил Шамиля своим помощником по снабжению и строительству оборонительных сооружений.

Саид-кадий араканский, обойденный вниманием правящих кругов Койсубу, узнав о съезде ученых, духовенства, старейшин в Унцукуле, а также о готовящемся выступлении горцев, поспешил в Темир-Хан-Шуру к командиру отдельного кавказского корпуса генералу барону Розену.

Григорий Владимирович Розен знал араканского ученого, а потому любезно принял его. С помощью переводчика кадий сообщил Розену:

— Шейх — человек, известный не только в Дагестане, но и в Азербайджане. Этот возмутитель спокойствия, будучи арестованным Аслан-беком казикумухским, бежал в Табасаран, затем нашел убежище в Унцукуле. Как учитель тариката он имеет большое влияние на наше духовенство. В Унцукуле недавно состоялось сборище влиятельных людей вольных обществ. На этом сборище избран имам, который возглавит повстанцев.

— Шейх откуда родом? — спросил Розен.

— Лезгин, из аула Яраг, Касумкентского округа.

— Как зовут его?

— Шейх Мухаммед.

— Возраст?

— За шестьдесят.

— Одинокий?

— Нет, имеет дочь, жену.

— Как зовут избранного имама?

— Магомедом, только к его имени теперь прибавляют слово «гази» — поборник.

— Значит Гази-Магометом называют… Кто он по национальности?

— Аварец из Унцукуля, но его родители давно переехали в Гимры.

— Он тоже стар?

— Нет, напротив, очень молод.

— Как же могли молодого человека назначить предводителем? Я знаю, что восстание в Чечне возглавляли убеленные сединами шейхи, как, например, Мансур… Гази-Магомед из влиятельной семьи?

— Наоборот, он из семьи бедного узденя, к тому же рано осиротел.

— За что же такая честь? — спросил генерал.

— Он учен и смел, молод и здоров, то есть обладает всем тем, чего недостает его наставнику — ярагскому шейху.

— Известно ли вам, когда и в какую сторону собираются выступить мятежники?

— Этого я сказать не могу, но, если узнаю, сообщу дополнительно.

— Благодарю вас.

Розен протянул араканскому кадию кошелек. Командующий корпусом не стал писать донесение и ждать особого распоряжения. Считая нападение лучшим способом обороны, он решил выступить в сторону Гимров.

С батальоном пехоты и пятью сотнями всадников Розен двинулся к Гимрам по дороге через Ишкатры-Каранай. Перевалив через Койсубулинский хребет, отряд остановился на горе Хоракс, расположенной напротив аула.

Гимринцы, обеспокоенные внезапным появлением русского отряда, выслали парламентеров на переговоры с генералом. Розен принял их и заставил гимринского старосту дать клятву верности императору России.

Имам Гази-Магомед в это время находился в Унцукуле у шейха. Шамиль сообщил ему о состоявшихся переговорах и уходе отряда гяуров. Тогда шейх ярагский велел срочно созвать глав обществ, признавших шариат, в Гимры. Выступив перед ними в мечети, Гази-Магомед сказал:

— Аллах помог нам. Аскеры гяуров не решились спуститься с Хоракса. Нам нечего бояться их. Возвращайтесь в свои селения и скажите тем, кто еще не поплевал на ладонь, перед тем как взяться за рукоять оружия, пусть не сомневаются. Газават объявлен. Если хотят обрести лучшее место в раю, громкую славу на этом свете и часть большой добычи, пусть поторопятся. Я жду их в урочище Чумескент.

Возвышенность, пересеченную глубокими оврагами, крутыми рвами, обрывистыми уступами скал, отвесными стенами гор, поросших вековым лесом, Гази-Магомед избрал местом сбора ополчения. В этом месте, почти непроходимом, он с раннего детства знал каждый камень, каждую стежку.

Чумескентское урочище имам решил сделать еще более недоступным, соорудив на высоких выступах гранита каменные стены с бойницами, сторожевые башни.

Звериные тропы, на которые редко ступала нога человека, он преградил завалами, перед ними вырыл, замаскировав, ямы-ловушки.

Чумескент находился на расстоянии 13–14 верст от Темир-Хан-Шуры, военного лагеря русских, где постоянно квартировали войска.

Бывшее маленькое селение Темир-Хан-Шура, раскинувшееся в неглубокой котловине Кумыкского холмогорья, русское командование считало важным стратегическим пунктом в Дагестане. Это место с юго-запада было окружено невысокими горами, поросшими кустами боярышника, кизила, терна, а также дубовым лесом. На северо-востоке лежали плешивые холмы, чередовавшиеся с солончаковыми равнинами. Через это место, позднее превращенное в губернский город, пролегали пути, ведущие из общества Койсубу и Анкратль, ханств Казикумухского, Аварского, Мехтулинского к шамхальству Тарковскому, через княжества Аксая и Эндери к равнинной Чечне и на юг — к Дербенту.

Через Чумескент шла наитяжелейшая, но и кратчайшая тропа от Гимры к Темир-Хан-Шуре.

Руководя строительством укреплений и преград в Чумескенте, Шамиль вспоминал, как в детстве он со своим другом Магомедом не раз спускался на заду, держа за хвост скользящего вниз ослика, навьюченного плетеными корзинами с фруктами. Так сокращая путь, спешили мальчишки к шуринскому базару.

Поздней осенью, когда дремучий лес Чумескента одевался в золотисто-багряный наряд, друзья, весело смеясь, скатывались вслед за торбами толокна, сброшенными с плеч. Они шли, а под ногами предостерегающе шептала опавшая сухая листва: «В мечетях на равнине ученых немного, они живут под строгим надзором гяуров, не ходите вниз…»

Шамилю хотелось, чтоб гяуров изгнали, но не было у кумыков такой силы. Они покорились. И только теперь, когда он стал взрослым, его другу было суждено возглавить эту силу, а ему, Шамилю, как и прежде, следовать за ним.

Чумескент относился к владениям шамхала Тарковского. Но это не смущало молодого имама Гази-Магомеда, он говорил:

— Первым и последним владельцем вселенной является аллах, временным — человек, обладающий силой и властью.

Восьмитысячный отряд мюршида должен был собраться в Чумескентском урочище. Первым, с пятью сотнями строителей, прибыл сюда Шамиль. За ним последовали вооруженные отряды конников из койсубулинских аулов.

Силы имама Гази-Магомеда значительно пополнились за счет кумыкских повстанцев, которых привел в чумескентское урочище Ирази-бек — хозяин расположенного вблизи аула Казанише. Он поссорился со своим родственником, шамхалом тарковским, и бежал в Чечню.

У Ирази-бека в княжествах Эндери и Аксая, а также в граничащих с этими княжествами аулах Чечни оказалось много друзей, которые были извещены о намерениях Гази-Магомеда.

Когда войска собрались в Чумескенте, имам устроил парад на поляне, расположенной недалеко от урочища. Кавалерия и пехота были разбиты на тысячи и сотни, назначены юзбаши[35] и минбаши[36].

Тут же был зачитан приказ мюршида о присвоении звания мюрида всем воинам, собравшимся под знаменем ислама.

После этого силы, собранные в урочище, были разделены на три части — пехоту и два отряда конных.

Один отряд, во главе с Гамзат-беком гоцатлинским и советником шейхом Шабаном белоканским согласно утвержденному на совете плану действий, пошел на юг.

Второй, во главе с имамом Гази-Магомедом и шейхом ярагским, направился в сторону шамхальства Тарковского. Пехота была оставлена при штабе имама в Чумескенте.

В то время положение у юго-восточных границ России было напряженным. В связи с разрывом договора с Персией часть войск, дислоцированных по линии Восточного Кавказа, была оттянута в Азербайджан — к Ширвану.

Гази-Магомед, зная об этом, торопился с выступлением. Отправив Гамзат-бека к Джаро-Белоканским горам, граничащим с Азербайджаном и Грузией, имам стал спускаться к Кумыкской низменности. Сначала он пошел на северо-восток к небольшому кумыкскому селению Атлы-боюн, расположенному за перевалом на дне ущелья, среди хаоса голых скалистых громад, окруженных мертвыми, выжженными солнцем и высушенными ветром солончаковыми равнинами. Атлы-боюн находился на полпути от Темир-Хан-Шуры до городища Тарки. Жители его, подвластные шамхалу, влачили жалкое существование. Они покорились Гази-Магомеду и пропустили его в сторону богатого Параула, резиденции шамхала.

Тщетно пытались параульцы, преданные потомственному владыке, воспрепятствовать вторжению имама в свой аул. Одним натиском горячих коней мюридов сопротивляющиеся были сшиблены, Параул взят.

Шамхал еще накануне вместе с семейством бежал из своей резиденции. Ему не хотелось встречаться вторично с Гази-Магомедом, который до вооруженного выступления явился к нему с Ирази-беком и сказал:

— Поистине пора отойти от тех, которые ведут к гибели тебя и весь твой род. Забудь времена, когда твоего предка Гирей-шамхала, а также князей Аксая и Эндери русский пача одаривал из своей казны. Разве ты не убедился в жестокости царского ставленника, проклятого Ярмула, который хочет, чтобы его слово крепче цепей сковывало горцев и было законом, вернее неизбежной смерти? Грубый невежда считает нас дикими. Снисхождение в глазах наших воспринимает как признак слабости. Не он ли, многобожный гяур, единой волей пресек все доброе между вами и русским народом? Ярмул бездумно расправляется за малейшее непослушание не только с простыми людьми, но и с потомственными владетелями вилаетов. Он хочет уничтожить у нас все нерусское, а царь оправдывает его зверские действия. Если не хочешь думать о своем спасении, подумай о народе. Не пожелаешь установить в своем вилаете шариат мирным путем, мы заставим тебя сделать это насильно.

— Хорошо, — ответил шамхал, подумав, — я сделаю то, что ты говоришь.

Гази-Магомед уехал из параульской мечети, но шамхал обещания не выполнил. Из двух зол выбрал наименьшее. Он не хотел нарушать присягу, данную царю.

— Я не могу надеяться на человека, спустившегося с гор на время, — сказал шамхал жене.

— Конечно, лучше положиться на русских, — согласилась бике. — По одному Ярмулу нельзя судить о русском народе. Твой прадед Адиль-Гирей был человеком дальновидным и разумным.

Жена шамхала Тарковского была аксайской княжной.

— Я помню, — продолжала она, — бабушка рассказывала, как шамхал Адиль-Гирей выехал встречать русского царя, которого звали Петер, к Аграханскому заливу, когда тот намеревался идти на Дербент. Она говорила, что царь урусов три дня гостил во дворце в Тарках. Тот замечательный царь обласкал и одарил Адиль-Гирея. С тех пор его дети и внуки постоянно получали помощь из России. А что нам может дать вшивый имам, если сами ханы аварские существовали за счет того, что дает им владыка трона урусов?

— Кроме того, — заметил шамхал, — нам выгоднее жить, соблюдая адаты, узаконенные предками в своих и наших интересах, чем внедрять шариат, который одинаково распространяется на нас и наших рабов. Мы останемся здесь до тех пор, пока нас не начнут тревожить, и будем делать то, что делали до сих пор, — решил шамхал.

Но нукеры его были начеку. Когда им стало известно о прибытии имама с мюридами в Атлы-боюн, они поспешили удалиться вместе со своим господином и его семьей.

Придя в Параул, Гази-Магомед разграбил и сжег дом шамхала тарковского. Имам оставался в Парауле несколько дней. К его радости, туда пришел с вооруженным отрядом мулла хан Магомед из Табасарана. Он сказал имаму:

— Почтенный гази, народ Табасарана, узнав о возведении тебя в сан мюршида, безмерно обрадовался и предался ликованию. Мы получили воззвание, изучили его сами и довели до сердец людей. Народ наш согласился принять шариат и просит прислать ученого для его утверждения. Табасаранцы шлют имаму и тебе, светлейший шейх, — мулла обратился к ярагскому праведнику, — большой салам и много добрых пожеланий в достижении успеха.

В Параул в тот же день прибыл гонец с письмом из Чумескента. Оставленный в урочище с отрядом пеших Амир-хан чиркеевский писал Гази-Магомеду:

«Высокочтимый имам, спешу доложить, что наши люди при свете дня и во тьме ночи бродят в окрестностях Шуры и Дженгутая, неустанно следя за намерениями врагов. Нам стало известно, что находившийся в Дженгутае при Ахмед-хане мехтулинском отряд русских солдат вместе с ханом ушел в Шуру. Там они присоединились к силам, находящимся в крепости. Через персиянина-торговца, который часто бывает в шуринском укреплении, мы узнали, что объединенные отряды гяуров собираются выступить в сторону Тарков. Да воспрепятствует им аллах!»

Это известие не остановило Гази-Магомеда. Он тотчас покинул Параул и двинулся в направлении горы Таркитау, на которой высилось старое городище.

Гора Тарки заметно выделялась в цепи громад, тянущихся вдоль побережья седого Каспия. Ее юго-восточный обрывистый склон гигантской стеной возвышался над узкой полосой прибрежной равнины, которая служила проходом с юга России к странам Ближнего и Среднего Востока.

Южнее Тарков этот путь преграждался могучей стеной до бескрайней морской глади. За неприступными природными стенами прятался древний город Дербент, над которым высилась овеянная легендами цитадель Нарын-кала. И на господствующей высоте Таркитау над глинобитными домами также поднималась крепость, огражденная валом. Внутри крепости еще стоял полуразрушенный дворец, напоминая о днях величия и славы.

Городище Тарки, как и Дербент, издавна считалось торговым центром, Каждый четверг сюда сходились менялы — таты[37] и персы, спускались купцы-коробейники с гор, чтобы наполнить товаром свои короба, подъезжали на скрипучих двухколесных арбах торговцы из Аксая, Эндери.

В этот день базарного четверга, беспокойный и шумный как всегда, никто не обратил внимания на западную дорогу, по которой двигался отряд мюридов.

Время было полуденное.

Лишь только тогда, когда воины имама подошли к верхней окраине Тарков, кто-то из жителей поднялся на крышу и стал кричать, обратившись лицом в ту сторону, где гудел базар:

— Эй, люди, разбегайтесь, горцы идут! Это разбойники, разорившие Параул! Спасайте себя и свое имущество!

Неизвестный птицей слетел с крыши. В ауле и на базаре поднялась паника. Жители, заперев двери и окна, укрылись в домах. Приезжие, криками и воплями созывая близких, похватав то, что можно было унести, рассыпались во все стороны.

Некоторые из мюридов, наблюдая сверху за происходящим внизу, на базарной площади, с азартом потирали руки. Тогда Шамиль, подъехав к ним, сказал:

— Оставьте свои намерения, не забудьте, что эти люди наши единоверцы, а мы явились сюда не с целью грабежа.

Ашильтинский Юнус, назначенный казначеем, сказал Шамилю:

— Таркинцы народ богатый, не мешало бы потрясти их в пользу казны.

— По законам шариата мы не имеем права, потому что они мирные мусульмане и не препятствуют нашему вторжению.

— Но ведь таркинцы давно склонились на сторону неверных, — возразил Юнус.

— Простые люди сделали это не по собственной воле. Тот, кто повинен в этом, бежал, его имущество мы забрали, жилище предали огню. Ты же сам видел, сколько добра мы отправили из Параула в Чумескент.

Ашильтинский Юнус, так же как и Шамиль, был молодым человеком, склонным к наукам, только менее серьезным и более веселого нрава, чем сын Доного. Он тоже был единственным сыном небедных родителей, годы детства и отрочества провел в душных кельях муталимов. В отличие от Магомеда, который увлекался богословием, и от Шамиля, предпочитавшего юриспруденцию, Юнус любил математику. В уме он мог складывать и вычитать пяти- и шестизначные числа быстрее, чем это делали сверстники на бумаге. Зная об этом по совместному обучению у хунзахского муллы Нура, Шамиль предложил имаму сделать Юнуса казначеем. В то время казна имама состояла из одного кованного листовым железом сундучка, на дне которого жалко позвякивали горсти серебра, пожертвованного населением Койсубулинского и других обществ.

Гази-Магомед расположил свой отряд в развалинах крепости, запретив рядовым мюридам без разрешения покидать ее. Только начальникам, начиная от сотских, было позволено выйти в селение.

Сам Гази-Магомед с ярагским шейхом и другими приближенными отправился в таркинскую мечеть, где собрались к полудню старейшины города.

После окончания молитвы шейх прочел проповедь, за ним, став у кафедры, имам сообщил о цели своего похода, объяснил причину побега шамхала и разорения резиденции в Парауле.

Таркинские старейшины успокоились. Некоторые из зажиточных выделили средства в порядке помощи, пожертвовали несколько десятков баранов.

Черноусый красавец казначей, положив собранные деньги при свидетелях в кисет, который обычно носил за пазухой, поскольку сундук был оставлен в Чумескенте, в хорошем настроении прогуливался по улицам Тарков. Пройдя по базарной площади, он спустился вниз — к еврейскому кварталу. Если в мусульманской части Тарков после полуденной молитвы наступило оживление, то эта сторона по-прежнему казалась вымершей. Ни души на грязных улочках. Ворота и двери заперты, плотно прикрыты ставни за железными решетками. Не только говора людского, не слышно было даже лая собак.

— Кто живет в этих лачугах? — спросил Юнус по-кумыкски пробегавшего мимо мальчишку.

— Жугутлары[38], — ответил мальчик.

«Не мусульмане, значит», — подумал казначей и, подойдя к ближайшим воротам, заглянул в щель.

— Сбежали, неверные. Такие дома, по шариату, можно очищать, — рассуждал он вслух, идя по тесному переулку.

Вдруг его внимание привлекла распахнутая дверь низенькой сакли, которая прямо с улицы вела в помещение.

Он подошел, стал на пороге во весь рост. Перед ним в страхе заметалась девушка. Сначала она бросилась к маленькому оконцу, затем к выходу, но, встретившись взглядом с молодым горцем, отступила назад и застыла.

Юнус был поражен ее красотой. Белое лицо, ровные, как две стрелы, брови, сросшиеся на переносице. В широко раскрытых бархатисто-темных глазах вызов сменялся паникой. Юнус, глядя на девушку с восхищением, сделал несколько шагов в ее сторону. Юная красавица отступила к стене. Платок сполз с ее плеч, обнажив длинную шею, на которой под крупными кольцами вьющихся кудрей учащенно пульсировала жилка. Веселый казначей вовсе не собирался касаться неверной. Он не сделал бы этого, если б даже она того захотела. Ведь он был не просто мусульманин, а ученый, который не посмел бы после прикосновения к неверной начать молитвы, не подвергнув себя омовению. Но молодость, склонная к неудержным шалостям, взяла свое. Желая шутки ради напугать девушку, улыбаясь во весь рот, молодой человек медленно подвигался к ней. Как лань, загнанная в тупик охотником, она еще раз метнулась в одну, затем в другую сторону. Он за ней. Прижавшись к стене, она оскалила зубы, собираясь кричать или кусаться, и вдруг что-то мелькнуло в ее руках и хлестким ветром ударило по лицу джигита. Юнус успел закрыть глаза. Когда открыл их, ничего не увидел, кроме густой завесы. Облако белой пыли слепило глаза, она лезла в нос, от нее першило в горле. Когда пыль осела, Юнус не без страха огляделся вокруг. Девушка исчезла. На полу валялась деревянная мерка для муки, стоявшая до того в стенной нише. Казначей глянул на свою одежду. Она только местами чернела, как склон горы, освобождающийся от талого снега.

— Мука, — облегченно вздохнув, произнес казначей вслух. — Ну подожди же, дочь шайтана, теперь ты от меня не уйдешь, — с раздражением говорил Юнус, отряхивая черкеску.

Он вышел на улицу. Нигде ни души. Пошел в сторону мечети. По дороге встретив одного из сотников, сказал:

— Али, передай Шамилю, что я немного задержусь в городе, приду поздно, пусть не беспокоится.

Предупредив таким образом начальство, казначей имама снова повернул к еврейскому магалу. Дверь в саклю была по-прежнему открыта, в комнате — никого. Юнус вошел, взял треножник, стоявший у очага, сел сбоку от двери, стал ждать.

Прошел час, другой, тишина, никто не появился. Смеркалось.

«Чего я здесь сижу, кого жду? Не дура же девка — вернется сюда, когда войска покинут Тарки. И на что она мне? Убивать ее не собираюсь, да и побить не побью», — рассуждал Юнус. И все же какая-то сила удерживала его в сакле.

Посидев еще немного, он хотел было уйти, но передумал и решил дождаться той минуты, когда муэдзин призовет к вечерней молитве. Полумрак, окутавший саклю, гнетуще действовал на него. Он встал, чтобы сесть у порога.

В это время до слуха казначея донесся звук медленных, осторожных шагов. Юнус притаился за дверью, подумал: «Она». Каково же было его разочарование, когда вместо копны кудрявых волос очаровательной еврейки он увидел белую бороду, свисавшую ниже пояса.

Казначей вышел из укрытия. Длиннобородый худой человек в темном бешмете, вздрогнув, спросил:

— Ты кто?

— Я гость. А ты кто? — в свою очередь спросил Юнус.

— Хозяин этого дома, — робко ответил старик.

— Как тебя зовут? — спросил Юнус.

— Мардахай. А тебя?

— Юнус.

— Ты зачем сюда пришел?

— В гости.

— К какому племени принадлежишь?

— Аварец.

Говорили они до этого по-кумыкски. Когда же неизвестный сообщил, что он аварец, Мардахай заговорил по-аварски. Языком этим он владел в совершенстве. Сын мелкого торговца-менялы, Мардахай с раннего детства объезжал базары близлежащих аварских селений.

Услышав родную речь из уст чужеземца, Юнус настроился на более мирный лад.

— Прости, пожалуйста, кунак, за бесцеремонное вторжение в дом в отсутствие хозяина.

— Аллах простит тебя, сын мой, — ответил Мардахай.

— С кем ты живешь в этой сакле?

— Один.

— Бедный человек, — разочарованно сказал Юнус. — Как же без жены, детей?

— Была у меня жена, и дети были, теперь одна дочь осталась, — вздохнув, сказал хозяин.

Юнусу этого и нужно было.

— А где она?

— Пусть душа твоя не знает огорчений, что тебе нужно от моей дочери?

— Ничего, я хочу знать, как ее зовут?

— Мазай, — недоуменно ответил старик.

— Где она? — повторил Юнус.

— Откуда могу знать, я вошел в дом после тебя.

— Тогда немедленно иди поищи ее в своем магале и приведи сюда.

— Душу пожертвую, скажи только, зачем понадобилась тебе она, не могу ли я заменить ее?

— Мне нужна только она, никто ее заменить не может.

— О боже! — взмолился Мардахай. — Что мы тебе сделали плохого или тому, кто тебя прислал? И где я буду искать ее? Прости, ради аллаха, если она чем-нибудь тебя обидела…

— Не прощу ни за что, твоя дочь унизила мое мужское достоинство, веди ее сюда немедленно, — сказал Юнус.

— Что ты хочешь с ней сделать?

— Отругаю.

— Я сам это сделаю вместо тебя и побью, если хочешь.

— Ты побьешь ее?

Юнус, окинув презрительным взглядом с ног до головы хилого, жалкого Мардахая, рассмеялся.

— Если не смог с ней справиться не последний из узденей Ашильты, навряд ли справишься ты, старик.

— Правду говоришь, кунак, разбойница она у меня, не знаю, в кого пошла, — сокрушенно покачав головой, сказал Мардахай.

— Можешь не сомневаться, отец, не в тебя пошла дочь.

— Ну хорошо, кунак, ты посиди, подожди тут, я пойду поищу ее.

— Не ходи, — преградил ему путь Юнус.

— Ты же сам говорил — иди.

— Я передумал.

— Не бойся, не убегу.

— Некогда мне ждать, тебя я забираю в плен, хорошая дочь найдет отца своего, следуй за мной, — приказал Юнус.

— Дорогой гость, я же не причинил обиды ни тебе, ни твоим близким. Ни я, ни мои предки с твоим племенем не воевали, посмотри на мою седую бороду, побойся владыки небес, за что обижаешь старика?

— Никто тебя обижать не будет, плен временный, идем.

Ничего не понимая, опечаленный старик покорно последовал за мюридом.

Когда они проходили по улице, из-за ворот и окон домов послышались голоса:

— Эй, Мардахай, куда идешь?

— Бог знает, куда иду, — отвечал старик.

Юнус привел пленника в старую крепость, велел присматривать за ним.

Возвращаясь после вечерней молитвы из таркинской мечети, Юнус услышал шум голосов, доносившихся со стороны крепости, увидел огромную толпу мужчин и женщин, которые наперебой кричали, размахивая руками, у крепостных ворот.

— Что вам нужно? — спросил Юнус.

— Мы требуем отпустить нашего соплеменника Мардахая, которого увел какой-то горец.

— Среди вас есть близкие или родственники его? — спросил Юнус.

— Мы все являемся близкими и родственниками бедного Мардахая, человека смиренного и честного, — сказал раввин и добавил: — Если хотите, мы дадим за него выкуп.

— Выкуп один — его дочь. Если приведете ее, отпустим вашего Мардахая.

Тогда одна из пожилых евреек, выступив вперед, сказала:

— Брат мой, как мы можем привести ее, если она бежала быстрее ветра в сторону Дербента. Клянусь головой раввина, я сама видела. Пусть лопнут мои глаза, если вру.

— Тогда нам говорить не о чем, поворачивайте обратно по-доброму, — сказал Юнус.

Длиннобородые старики-евреи, постукивая палками о камни, пошли вниз. За ними, вопя, ударяя себя в грудь кулаками, последовали женщины.

Юнус постоял немного у ворот крепости. Когда толпа скрылась, он подошел к одному из костров, над которым висел медный казан. Казначей вспомнил, что с утра не ел. У огня вместе с товарищами сидел Шамиль.

— А, Юнус, пришел наконец… Мне передали, что ты задержишься, — сказал Шамиль.

— Да, побродил немного по аулу.

— Ты, говорят, взял в плен какого-то старого еврея?

— Взял, это человек, нужный мне.

— С кем ты скандалил за воротами?

— С евреями.

— Из-за чего?

— Из-за пленного.

— На что тебе нужен этот жалкий старец?

— Таких людей нужно иметь. Он сведущ в торговых делах, знает языки здешние и наших племен, о главной причине расскажу позже.

Ночью, когда все улеглись, Юнус, растянувшись рядом с Шамилем, рассказал ему обо всем, что случилось с ним в тот день в еврейском магале.

— Конечно, я бы не стал связываться со стариком, если бы эта дикая лань не влезла в мою душу с первого взгляда.

— Юнус, ты сошел с ума, что может быть у тебя общего со случайной встречной, иноверкой?

— Поверь, брат мой Шамиль, я сам думал об этом, думаю и теперь, но ничего не могу поделать. Если бы мне сейчас грозила смерть и у меня спросили, чего я хочу, без сомнения ответил бы — увидеть ее еще раз.

— Брось думать о ней, разве мало у нас в горах красивых девушек, любую выдадут за тебя, отпусти утром старика и забудь ее.

— Не смогу. Не осуждай меня, никогда со мной такого не случалось. Она необыкновенная, совсем не похожа на своих шумливых соплеменниц. Мазай не только прекрасна, но и смела.

— Ты же не можешь взять ее в жены…

— И не собираюсь.

— Тогда чего хочешь от ее отца?

— Сам не знаю, но не отпущу до тех пор, пока она не явится и не попросит меня.

Спал Юнус плохо. Поднялся рано, подошел к Мардахаю, который тоже не сомкнул глаз, просидев согбенно всю ночь.

— Как себя чувствуешь? — спросил его Юнус.

— Так, как желал бы моим врагам, — ответил старик.

— Ну что ж, тогда собирайся в дорогу, — сказал Юнус.

— Все мое при мне, только пользы от меня вам столько, сколько я имею от своей бороды.

— Ничего, из ее седого авторитета мы сможем извлечь то, что не смог извлечь ты, — ответил Юнус.

Дочь Мардахая так и не явилась.

На восходе солнца, перед выступлением отряда к русской крепости, Юнус усадил Мардахая на арбу, положил рядом хурджины, наполненные дарами зажиточных таркинцев, и под охраной вооруженных мюридов отправил в Чумескент.

Крепость Бурная была расположена на возвышенности. Одна сторона пологого возвышения круто спускалась к берегу Каспийского моря, другая не менее обрывистыми уступами была обращена к низине, отделяющей возвышенность от горной гряды, соединенной с Таркитау.

Две роты солдат, брошенных из Темир-Хан-Шуры на помощь гарнизону Бурной, успели укрыться за воротами крепости до подхода сил имама. Гази-Магомед, раскинув лагерь на расстоянии выстрела от укрепления, стал готовиться к штурму. Он разделил свое войско на четыре отряда, чтобы начать штурм одновременно с четырех сторон. Осажденные в крепости день и ночь следили со сторожевых башен за лагерем противника, который бездействовал в течение двух недель. На пятнадцатый день, в воскресенье, дозорные доложили начальнику гарнизона о движении горцев. Когда идущие во фронт приблизились к крепостному валу, с башен грянули пушки. Горцы темной волной отхлынули назад, потоптались на месте и вновь двинулись к воротам. Они карабкались по отвесным склонам, приближались с севера к массивным стенам, но каждый раз отступали после дружного ружейно-пушечного огня осажденных.

На третьи сутки, в ночь, имам решил пойти на хитрость. Он сконцентрировал силы у менее доступной, обрывистой западной стороны, чтобы нанести отсюда основной удар. Осажденные были спокойны за эту сторону. Под покровом темноты, отвлекая внимание, Гази-Магомед подошел к южным воротам укрепления и дал залп.

В ответ послышалась беспорядочная пушечная пальба.

Под этот шум смельчаки, подошедшие к западным стенам, становясь на плечи и спины товарищей, начали карабкаться вверх, тогда как группа лучших снайперов имама меткими выстрелами снимала тех, кто появлялся на стене и сторожевой башне.

Штурм удался. Подняв с помощью канатов остальных, мюриды со стены и через пушечные амбразуры ворвались во двор крепости. Возгласы «ла-илаха-иллала», раздавшиеся во дворе, вызвали панику среди солдат.

Замысел врага был разгадан слишком поздно. Осажденным приходилось отбивать отчаянные атаки штурмующих с трех сторон, в то время как в самой крепости уже шла жестокая схватка.

Но вдруг страшный гул, сильнее грома небесного, потряс основы цитадели. С клубами дыма, вспышками огня, градом камней полетели в воздух человеческие тела. Шарахнулись в разные стороны откинутые взрывной волной люди и кони. Оглушенные, неподвижно застыли друг перед другом противники. Страшная тишина воцарилась после громового раската, вырвавшегося словно из преисподней. Но мгновение жуткой тишины было нарушено душераздирающими криками раненых и громкими стонами придавленных рухнувшей стеной.

Сначала никто ничего не мог понять.

Только тогда, когда рассеялись черный дым и темные тучи пыли, глазам людей представилась страшная картина: западная стена вместе с башней оказались взорванными. Никто не знал, преднамеренно или случайно был брошен огонь в пороховой погреб, расположенный в этой части крепости.

Но бой продолжался. Мюриды теперь беспрепятственно валили во двор. Офицеры с семьями, солдаты и прочий люд заперлись в домах, казарме, лазарете. Они продолжали отстреливаться из окон, чердаков.

— Слава аллаху! Хоть ценой больших жертв, но все-таки крепость взята, — сказал Гази-Магомед.

Глянув на полуденное солнце, он вошел в шатер, расстелил молитвенный коврик, обратился лицом к востоку. Не успел окончить короткий дорожный ритуал молитвы, как услышал тревожные крики мюридов в своем стане.

Имам торопливо вышел. Здесь, на вершине холма, до слуха его донесся крик «ура».

Гази-Магомед вздрогнул, хотя крик этот он слышал впервые. Вздрогнул потому, что доносился он не из крепости, а со стороны дороги, ведущей к южным воротам, то есть из-за спины его войск.

Но имам не отступил сразу. Оставив небольшой отряд у ворот, он повернул своих мюридов лицом к врагам, поднимающимся на холм. Завязалась перестрелка, за которой последовал кинжально-штыковой бой. Видя, что кавалерия русских поскакала вниз, чтобы обойти левый фланг, имам стал отводить силы вправо — к западной стороне, для объединения с отрядом, сражающимся в крепости.

— Ура-а-а! — продолжали громко кричать солдаты, теснившие горцев с дороги, по-видимому желая воодушевить осажденных.

Наконец послышалось радостное ответное «ура» из крепости. Мюриды отступили.

Шамиль, командовавший вторым отрядом, брошенным к пробоине в стене, заметил отход основных сил и отвел отряд за крепостной вал. Двор был свободен. Артиллеристы бросились к орудиям. Один за другим последовали пушечные залпы. Кое-кто палил в воздух, оглашая горы победным салютом.

Но бой длился еще несколько часов. Имам Гази-Магомед не раз бросался в гущу схваток с обнаженной шашкой. И все-таки ему пришлось отступить к северо-западу.

Южные ворота крепости распахнулись. С возгласами: «Братцы! Родимые! Спасители!» — осажденные с распростертыми объятиями бросились навстречу пришедшим на помощь.

Это был карабудахкентский отряд генерала Каханова, явившийся к Бурной по приказу барона Розена после очередного доноса араканского кадия, раскрывшего планы Гази-Магомеда.

Потеряв около тысячи мюридов на холмах и под стенами вражеского укрепления у берега Каспия, Гази-Магомед двинул силы на север. В захудалых княжествах Эндери и Аксая имама ждал Ирази-бек — бывший хозяин кумыкского аула Казанище. Когда Гази-Магомед остановился в Тарках, ему поднесли письмо Ирази-бека.

«Почтенный шейх и уважаемый мюршид! Духовенство и старейшины кумыкских селений этой стороны ждут вашего прихода. Они обещают помочь нам изгнать гяуров из близлежащей крепости и всемерно стараться в деле утверждения шариата. Ни самого шамхала, ни его семьи в этих краях нет. Вероятно, он укрылся у гяуров — в Шуринской крепости».

Жители Эндери приняли шейха ярагского и Гази-Магомеда с радостью. Ирази-бек подготовил и организовал им пышную встречу.

Отдохнув несколько дней и пополнив свой отряд за счет кумыкской молодежи, мобилизованной Ирази-беком, имам направился к крепости Внезапная. Он осадил укрепление, но на штурм не решался. Проявляя чрезмерную осторожность после горького опыта под Бурной, имам решил взять Внезапную измором.

Отрезав осажденных от внешнего мира, он много раз отводил воду речушки, пробегающей мимо укрепления, изредка вел беспорядочную перестрелку с солдатами, которые отваживались на вылазки. Так просидел он около месяца и наконец вынужден был снять блокаду. Из крепости Грозной на выручку запертому в кольце окружения гарнизону пришел полк под командованием князя Бековича.

Переночевав во Внезапной, Бекович пошел по следам отступавшего в сторону Чечни Гази-Магомеда. Жители Эндери оказали русским сопротивление. Бекович прошелся по селению огнем артиллерии. Уцелевшие сакли предал огню. Немногим жителям удалось спастись в окрестных лесах. В схватке под Эндери пал Ирази-бек.

Гази-Магомед, передохнув в Аухе, углубился в чеченские леса, заманивая противника. Слишком поздно разгадал полковник Бекович коварный маневр врага. Когда он повернул солдат обратно, нехоженые тропы дремучей глухомани оказались перерезанными. Отряды пеших мюридов, обойдя русских с флангов, засели в чащобах. Жестокий бой завязался в лесу.

Бекович, не дав возможности противнику измотать его силы, форсированным движением пошел на прорыв. План удался. Полк вырвался из окружения, но с большими потерями: пока он дошел до Ауха, половина его состава была истреблена. Артиллерия, обоз со снаряжением и продовольствием остались в руках горцев.

Гази-Магомед с большими трофеями возвратился к стертому с земли аулу Эндери.

Разбитые части Бековича укрылись во Внезапной.

Имам не стал осаждать крепость. Он направился к Аксаю. Постояв там несколько дней, вновь вернулся в Аух. В старый чеченский аул стали сходиться добровольцы Нижней и Верхней Чечни. Они составили большой отдельный отряд, во главе которого были поставлены молодой ученый Ташов-Гаджи и чеченский мулла Уди.

Собравшись на совет, чеченские старейшины посоветовали Гази-Магомеду напасть на Кизляр. Имам согласился. Город был взят беспрепятственно. Истребив небольшой гарнизон, находившийся в городе, мюриды разорили его и с богатой добычей, которую поделили с союзниками, прибыли в Чумескент.

* * *

Прорыв через Кавказскую линию, удавшийся мятежным туземцам, стал известен императору Николаю I. Выразив недовольство, он приказал тщательно расследовать все обстоятельства и доложить ему.

Какой шаг предпримет пача Арасея против восставших народов Чечни и Дагестана?

Возвратившись в свое урочище, имам поехал в аул Казанище, на родину Ирази-бека, и там, на дорогге у въезда в селение, поставил сын-таш — надгробие, которое ставится в знак памяти воину, павшему на чужбине.

В лесу, принадлежащем шамхалу тарковскому, в нескольких верстах от Казанища, Гази-Магомед начал строить укрепление агач-кала. Руководил строительными работами Шамиль и молодой каменщик Ахвердиль-Магома, сын армянина Ахвердяна, бежавшего когда-то в Аварию от преследования персов. Приняв ислам, Ахвердян женился на аварке и навсегда поселился в горах. Ахвердиль-Магома приобрел большие познания в строительном деле от своего отца. Он хорошо разбирался в породах камней, в растворах, скрепляющих камни. Кроме того, молодой мастер считался отличным наездником и метким стрелком. Это было главным для имама, ибо всякий мастеровой, ученый, лекарь, писарь, как считал он, — сначала воин.

Казначей имама — ашильтинский Юнус — никак не мог забыть девушку из еврейского магала в Тарках. Где бы он ни был, даже в самые тяжелые минуты походной жизни, образ красавицы еврейки преследовал его.

Шамиль подшучивал над ним:

— Юнус, ты убежден, что это была дочь Мардахая, может быть, жена домового приворожила тебя в сакле менялы?

— Все может быть, — отвечал казначей. — Но кто бы она ни была, я готов за одну ночь, проведенную с ней, отдать полжизни.

— О легкомысленный соловей, слишком дешево ты ценишь свою жизнь — ради минутного чувства похоти готов пойти на связь с нечистой силой, — смеясь говорил Шамиль.

— Это не похоть, а любовь, ты знаешь, что такое любовь? — возражал Юнус.

— Ерунда, и это чувство должно контролироваться и сдерживаться здравым разумом.

— А если я схожу с ума, если мои чувства не подчиняются рассудку?

— Тогда люби, никто тебе не мешает.

Юнус тяжело вздыхал.

Возвратившись в Чумескент, он сразу разыскал Мардахая. Бедный пленник лежал на лохмотьях в маленькой глинобитной хижине. Он не ответил на приветствие казначея и даже не повернулся в его сторону.

— Послушай, ты жив или нет? — спросил Юнус.

— Наполовину жив, наполовину мертв, — ответил Мардахай.

— Тогда обрати в мою сторону живую половину своей физиономии, — с раздражением сказал казначей.

Пленник нехотя поднял голову, повернулся к своему господину.

— Тебя кто-нибудь здесь обидел?

— Кроме Юнуса, никто, — ответил старик.

— Чем? — спросил казначей.

— Ты думаешь, обида заключается только в слове или ударе кинжала… Посмотрел бы я на тебя, окажись ты на моем месте. — По щекам старика покатились слезы.

Юнусу стало жаль Мардахая. «На самом деле, — подумал он, — ведь ничего худого не сделал мне этот несчастный старик. При чем он, если его дочь нанесла мне оскорбление, я бы с удовольствием перенес бы такое же оскорбление еще раз». Он чуть было не высказал вслух своего желания.

— Послушай, старик, не убивай себя тоской и переживаниями, я освобожу тебя, только попозже, а сейчас ты мне очень нужен.

— Тогда скажи, пожалуйста, зачем я тебе нужен?

— Я полюбил Мазай, — прямо сказал Юнус.

— Вах! При чем ее отец? — с удивлением спросил Мардахай. — Насколько я знаю, влюбленные джигиты умыкают красавиц, а не дряхлых стариков отцов.

— Она не попалась мне в руки, иначе не избежать бы ей этой участи, — ответил Юнус.

— И слава богу, что не попалась, со мной можешь делать что хочешь, мне терять нечего, я свое отжил, — сказал Мардахай.

— Послушай, белобородый, давай не будем ссориться, говорят, худой мир лучше доброй ссоры, помоги мне повидаться с твоей дочерью.

— Хорошенькое дело — сидя под охраной в дремучем лесу, я должен тебе помочь увидеть мою дочь, которая находится на другом конце света.

— Выходит, мне надо отпустить тебя для этого?

— А как же иначе! — воскликнул пленник.

— Как иначе — не знаю, но тебя пока не освобожу, примирись с этим.

— Да я же умру от тоски по базару.

— Базар мы устроим здесь, вместе с русскими, потерпи.

— Мне нужно какое-нибудь занятие.

— Работы сколько угодно, будешь носить камни, мешать глину, рубить лес.

— Я слишком стар и немощен для этого.

— Тогда мы сделаем тебя охранником, будешь стеречь казну имама.

— Меня охранником казны имама? Да я в жизни оружия в руках не держал.

— И не нужно держать, твоя роль как охраняющего казну — байтул-мала — будет заключаться в том, что днем будешь сидеть возле сундука, а ночью спать на нем, тем более в этом теперь есть необходимость — испортился замок.

— Ни за что не соглашусь! Какой из меня охранник? Я трус. Если меня кто-нибудь начнет стягивать с сундука за ноги, я не пикну, пусть хоть все заберут.

— Удивляюсь, как могла от такого труса родиться такая смелая дочь.

— Я сам об этом не раз думал, глядя на Мазай… Весь наш магал боялся ее. Моя орлица двух сыновей заменяла мне. Вай! Вай! Что теперь с ней станет в чужом городе?

— Ничего, не пропадет, — утешал его Юнус.

— Конечно, не пропадет, это же не золотая монета, будет жить у моей сестры. Гульбахор весь дербентский базар в руках держит, она не обидит сироту и другим в обиду не даст.

— Послушай, Мардахай, объясни мне, в какой части города, в каком доме живет твоя сестра?

— Ты что, собираешься туда ехать? — с тревогой спросил старик.

— Специально в гости не поеду, а вот если нашим войскам удастся проникнуть в город, могу зайти, передать от тебя привет сестре и дочери.

— Зачем тебе трудиться, искать дом моей сестры, возьми лучше меня с собой, мы погостим вместе у Гульбахор или у младшей, Сарры.

— Таких, как ты, в поход не берут, на коне не удержишься, если конь поскачет. На осле с тобой не доедешь за год. Я лучше отправлю тебя в Ашильту, к родителям, там тебе будет спокойнее.

— О мой бог! За что сыплешь на голову такие наказания! — взвыл старик и добавил: — Уж лучше оставь меня в этом лесу.

— Боюсь, сбежишь.

— С таким же успехом я могу убежать из Ашильты.

— Там догонят, расстояние до Шуры большое, а здесь рукой подать. Наверное, есть у тебя кунаки в Шуре?

— Как не быть, город торговый.

— Ну вот, сам сознаешься, тем более надо увезти тебя подальше от городов.

— Отправляй хоть на тот свет, воля твоя, — согласился Мардахай, безнадежно махнув рукой…

Юнус говорил о предстоящем походе на Дербент неспроста.

На последнем военном совете, состоявшемся в Чумескенте, имам обещал Гамзат-беку после возвращения из Эндери и Аксая двинуть свой отряд на Дербент, чтобы отвлечь внимание Асланбека кюри-казикумухского от Джар и Белокан. Перед походом на Дербент свою часть добычи, доставшуюся от набега на Кизляр, мюриды отправили в горы. И Юнус отослал вьюк родителям в Ашильту вместе с Мардахаем.

* * *

Через владения мехтулинского хана и земли даргинских обществ привел имам своих воинов к белокаменному Дербенту. У высот, где берет начало мощная северная стена древнего городища, он раскинул лагерь. Его лазутчикам удалось проникнуть за стену. Днем они укрылись в развалинах цитадели Нарын-Кала, ночью вышли, спустились в узкие кварталы верхнего Дербента, где в жалких глинобитных хижинах ютились иранлы — персы, переселенные сюда каким-то воинственным царем древнего Ирана.

Перепуганные внезапным появлением горцев жители квартала твердили одно:

— Мы ничего не можем сообщить, потому что не знаем, что творится ниже наших домов.

— У кого можно узнать? — спросил один из разведчиков.

— У старосты магала, — ответил один из жителей и любезно согласился указать дом старосты.

Абас, голова персидского магала, высокий смуглолицый старик, выслушав лазутчиков, сказал:

— У нас найдутся люди, которые введут в город силы вашего имама, минуя северные и южные ворота, но что это вам даст? Та часть города, где расположен многочисленный гарнизон гяуров, зорко охраняется. Множество огромных орудий, стреляющих железными мячами, обращено в три стороны — на север, юг и на горную гряду. Даже на воде стоят их плавучие домики под парусами… Не ходите в город. Я такой же, как и вы, раб аллаха и не хочу, чтоб кровь мусульман проливалась зря.

Разведчики вернулись в свой стан, передали слова старого перса имаму.

Восемь дней простоял Гази-Магомед с войском под северной стеной Дербента. На девятый повернул в сторону Табасарана.

Не жалели табасаранцы ни баранов, ни быков для дорогих гостей.

Знаток шариата мулла Хан-Магомед был назначен главным кадием Табасаранского вилаета.

Осенью, перед началом дождей, набив мешки и хурджины орехами, собранными в табасаранских лесах, имам вернулся со своими мюридами в Чумескент и здесь распустил воинов по домам.

Сам остался на зиму в Гимрах. До наступления холодов в доме Гази-Магомеда сыграли свадьбу. Невесту молодому имаму привезли, как и Шамилю, из Унцукуля. Это была дочь шейха ярагского.

Юнус, вернувшись в Ашильту, нашел своего пленника в тоске и печали. Вечером наедине мать сказала сыну:

— Кого ты прислал нам и для чего, сынок? Не только работать, он даже поесть как следует не может. Другие стараются взять невольников помоложе да посильнее, чтобы в хозяйстве помогали, а с него что толку, сидит целый день нахохлившись, как старый ворон, слова не скажет, а я кормить его должна. Лучше иметь хорошую собаку, чем такого раба, она хоть лаять будет.

— Мама, ты же у меня добрая, зачем оцениваешь человека дешевле собаки, к тому же седобородого старца? Мардахай человек деловой, хороший скупщик и меняла, больше того — он охранник имамовской казны.

— Он охранник казны? Ах, Юнус, избаловала я тебя, все подшучиваешь над старой матерью.

— Я говорю вполне серьезно, нам-то ведь особые охранники не требуются, просто нужен глаз для своих. В доме нашем его будем считать кунаком, а не пленником, учти, он мне очень нужен.

— Хорошо, пусть будет так, как ты сказал. Я готова исполнить все твои желания, один ты у нас… Уйдешь из дома, дом и душа пустеют, возвращаешься — и двор и грудь полнятся радостью, а если бы жена была у тебя да детки, легче было бы нам, старикам.

— Ты хочешь женить меня?

— Пора, сынок, многие в твоем возрасте женаты.

— Невесту еще не подыскал.

— Боже мой, ты же бываешь на свадьбах в своем селе, в соседних аулах, неужели нет такой, которая остановила бы на себе твой глаз?

— Есть такая, только она живет в приморском крае.

— Кумычка?

— Нет, еврейка.

— Боже избавь. Ты что, сынок, в своем уме? Отец ни за что не даст согласия.

— А если она примет ислам?

— Все равно, не нужна нам чужая. Умные люди не на девушку смотрят, а на родителей ее. Большой, богатый род жены становится опорой мужа.

— Я полюбил еврейку, другую не хочу.

— Послушай меня, присмотрись, сравни…

— Смотрел, сравнивал, нет лучше Мазай.

— Теперь мне кое-что становится понятным. Скажи, эта девка случайно не дочь Мардахая?

— Ты не ошиблась, мама.

— О боже! Она, наверное, приворожила тебя, сын мой, я приведу гадалку и ничего не пожалею для того, чтобы освободить тебя от чар нечестивицы.

— Мама, если ты любишь меня, сделай так, чтобы твоя гадалка приворожила Мазай ко мне. Она не любит меня и, наверное, ни за что не согласится выйти за меня замуж. Она убежала от меня из Тарков в Дербент. Потому я был вынужден взять в плен ее отца, в надежде, что она придет за ним.

— Не хочет выходить за тебя? — спросила Залму.

— Да.

— Ах негодница, презренная! Она должна была считать за счастье быть твоей рабой, мыть ноги твои. Убежала от лучшего ашильтинского узденя! Не отпускай Мардахая, пусть придет, опустится к твоим стопам, умоляет.

— Не придет она, потому что не знает, где находится ее отец, а если бы и знала, все равно не решилась бы, смелая она, а значит, и гордая.

— Так что же, выходит, мне надо ехать к ней, унижаться? Или отцу? Никто не поедет, я попробую сделать иначе.

Самолюбие Залму было задето. Она не представляла себе родителей или девушку в горах, которые отказали бы ее непревзойденному по красоте и уму Юнусу. Он единственный наследник состоятельного Мугада, и вдруг какая-то еврейка убежала от него!

Нет, теперь она будет всячески помогать сыну заполучить девку, женит его на ней, а потом покажет силу свекрови.

«Я превращу ее в служанку после свадьбы, а через некоторое время женю Юнуса на достойной узденке», — говорила она себе.

С того дня гордая и хитрая Залму стала всячески обхаживать Мардахая. Она вместе с сыном уговаривала его принять мусульманство.

— Послушайте, вы отняли у меня волю, дом, дочь, родственников и все, чем я жил. Теперь хотите вырвать из души последнее, ну что ж, отнимайте, вырывайте вместе с сердцем! — Бедный Мардахай, говоря эти слова, плакал навзрыд.

Чем больше упорствовал старик, тем настойчивее был Юнус. Любовь с первого взгляда переродилась в нем в неусыпную, мучительную страсть. Жизнерадостный, веселый по натуре, он стал задумчивым, безразличным к окружающему.

Залму обо всем рассказала мужу. Мугад вначале воспротивился, потом махнул рукой. Жена напугала его рассказами о безответной любви, которая высушивает человека и приводит после кровохарканья к гибели.

Обеспокоенный, отец сам принялся уговаривать Мардахая.

— Послушай, друг, зачем упорствуешь? — говорил Мугад. — В наших религиях много общего: вы делаете обрезание — мы делаем обрезание, вы не едите свинину — мы не едим свинину, вы однобожники — мы однобожники. Ваш бог на небесах — наш бог на небесах. Вы утверждаете, что он един, — мы утверждаем, что он един. Вы называете его «худа» — мы называем «аллах». Ваши синагоги не имеют на стенах никаких изображений, и наши мечети не имеют их. Какая тебе разница? От перемены названия бог не изменится…

— А почему тогда ты не принимаешь еврейскую веру? — спросил Мардахай.

— Если бы я оказался в таком положении, как ты, для пользы дела и общего блага принял бы вашу религию. Другое дело — если бы тебя заставляли принимать веру многобожников, поклоняться разрисованным доскам, а тут и так и сяк ты молишься, обращая взоры к небу.

— Хорошо, я приму ислам, что вы тогда будете со мной делать дальше?

— Сделаем тебя своим родственником.

— Каким образом?

— Ты дашь нам клятву верности на Коране, тогда мы отпустим тебя вниз с вьюками кожи, бурок. Ты все это распродашь в городе, купишь соли, сахару, керосина, селитры для пороха, бязи и вернешься назад вместе со своей дочерью. Я по шариату узаконю брак детей, и пусть они живут на радость нам.

— Дай подумать мне несколько дней, — сказал Мардахай.

— Думай, кунак, хоть целый месяц, до весны далеко, до той поры с гор не тронешься.

Через день Мардахай в присутствии всех сказал:

— Я все время наблюдал за каждым из вас и наконец решил, что вы люди хорошие. Ваш дом не беднее других, пользуется почетом и уважением. Соглашаюсь перейти в вашу религию, даю слово быть верным, торговлей умножу ваши богатства, но вы тоже поклянитесь, что не будете обижать мою единственную дочь и сделаете ее законной женой сына.

Мугад принял условия.

Гамзат-бек с четырехтысячным отрядом в сопровождении белоканского шейха Шабана прибыл в Джары. Джарский мулла Цетов встретил их с распростертыми объятиями. Население Джаро-Белоканской области примкнуло к посланцу мятежного имама, согласилось утвердить шариат.

По примеру своего отца Алискендер-бека Гамзат решил сделать набег на богатые селения Гуржистана. С умноженным войском в сопровождении двух советников — шейха Шабана и Цетов-муллы — он поднялся на вершины, граничащие с Кахетией, и, спустившись оттуда в Алазанскую долину, подошел к грузинскому селению Кахети.

По Алазани проходила граница между Грузией и Дагестаном.

У четырех переправ через Алазань — Муганлинской, Урдо, Ковалевской и Перкайской — стояла охрана из небольших отрядов пешей и конной грузинской милиции и народного ополчения. Недалеко от переправ в двух крепостях — Карагач и Царские Колодцы — постоянно квартировали русские гарнизоны.

Пограничники, охранявшие переправы, в случае появления мятежников обязаны были срочно донести начальникам этих укреплений.

Приблизясь к Кахети, головной отряд Гамзат-бека заметил на склоне холма солдат-фуражиров. Жаждущие боя мюриды пустили на них коней во весь опор. Но неожиданно наперерез горцам из близлежащего ущелья выскочили всадники грузинской милиции и кавалеристы гарнизона.

Сделав несколько выстрелов по конникам, отряд мюридов повернул обратно.

— Значит, они готовы встретить нас, — сказал Гамзат, выслушав Кебед-Магому телетлинского, сотника головного отряда. — Располагайте своих людей на этой возвышенности, — приказал он тысячным.

Возвышенность находилась напротив Кахети.

— Мулла-Саид, — сказал Гамзат, обратившись к ихалинскому ученому, — отбери пять сотен лучших молодцов, переправься через реку вброд, бери село, пока не подоспели урусы.

Выбрав брод помельче, ихалинский мулла вывел отряд на противоположный берег и галопом пустил коня к селению. Горцы ворвались в верхнюю часть селения, но дальше продвинуться не смогли. Их встретил дружным ружейным огнем отряд кварельской милиции, соединившийся с частью солдат Карагача, прибывшей на помощь. Они не только остановили мюридов муллы Саида, но и выбили их из верхней окраины.

Тогда Гамзат-бек, собрав военный совет, сказал:

— Мы разделим своих аскеров на три отряда. Один вместе со мной останется здесь. Мы займем уступы вон той скалы, — показал он пальцем. — Второй отряд, по дороге из Кахети к Закатальской крепости, поведет шейх Шабан. Третий вновь пойдет на Кахети. Мой отряд сможет обстреливать и кахетцев и закатальский гарнизон, в случае отступления и преследования воинов Шабана.

Утром, перед тем как выступить Шабану, на дороге к Закатальской крепости появился отряд карабинеров с двумя легкими пушками. Три сотни конной милиции с пешим ополчением показались на верхней окраине Кахети.

Отряд Гамзата, занявший уступы скалы, открыл огонь по обоим флангам. По милиционерам и ополчению ударили мюриды муллы Саида, укрывшиеся внизу, в кустарнике. Они оттеснили милиционеров к глубокой балке. Загнанные в тупик, те были бы уничтожены, если бы отряд закатальских карабинеров не бросился на выручку.

Шейх Шабан поспешил к закатальскому укреплению. Он осадил его, но взять не смог, несмотря на неоднократные атаки, из-за сильного встречного пушечного огня.

Время было потеряно. Из Тифлиса подошли регулярные войска и сотни конной милиции.

Шейх Шабан отступил к селению Закаталы. Не лучше оказались дела у Гамзат-бека и муллы Саида. Под натиском превосходящих сил они вынуждены были начать отход к закатальской дороге. Решив поживиться хотя бы в одной крепости, Гамзат-бек повел свой отряд на Закаталы, откуда, выручив гарнизон, только что отошли два батальона пехоты и несколько сотен конной милиции.

Неожиданно напав ночью, Гамзат-бек взял Закаталы, уничтожил роту солдат. Узнав о несчастье, постигшем часть закатальского гарнизона, командующий линией по приказу наместника бросил к крепости значительные силы.

Мюриды Гамзата, да и сам он, не умели стрелять из пушек и в крепости оставаться боялись.

— Начнем бой на открытой местности, — сказал Гамзат-бек, узнав о движении противника. Он укрепил подступы к крепости. В расположенном рядом селении занял позицию шейх Шабан.

Русские, остановившись на расстоянии пушечного выстрела от позиций мюридов, пустили в ход артиллерию. После артподготовки разделились на три отряда. Основные силы атаковали в центре, кавалерия — с флангов.

В свою очередь Гамзат-бек пошел в контрнаступление, отправив отряд Цетов-муллы на помощь левофланговым.

Однако ведущие силы Гамзата после короткой рукопашной схватки были оттеснены и загнаны в крепость. Правофланговые, узнав об этом, обошли крепость сзади и вместе с левофланговыми и отрядом Цетов-муллы у селения соединились с мюридами шейха Шабана.

Осадив крепость, русские окружили аул с двух сторон. На помощь шейху Шабану и Цетов-мулле пришли вооруженные жители во главе с сельским старостой, поставленным Гамзат-беком еще до выступления на Алазане.

Селение было окружено со всех сторон. После полудня солдатам удалось прорвать оборону горцев в верхней части. Но двинуться дальше вниз они не смогли. Мощной преградой стал на их пути дом старосты Муртазали, обнесенный земляным валом и каменным забором с бойницами. В нем засели шейх Шабан с хозяином и лучшими стрелками. Цетов-мулла защищал нижнюю часть селения, изо всех сил стараясь удержаться до наступления темноты.

Вечером, как только бой утих, старики, женщины, дети потянулись с пожитками к дому Муртазали. Под покровом глубокой ночи бесшумно прорвали оборону смельчаки Закаталы. К их счастью, пошел сильный дождь. Люди обмотали пучками соломы и тряпок копыта коней, коров. Под раскаты грома, шум дождя и водных потоков люди торопились покинуть селение до утра, зная, что никому не будет пощады. На рассвете они достигли перевала, через который шла дорога к селению Мухохи. Но здесь их встретил огнем отряд егерей. Под проливным дождем завязался рукопашный бой. Егеря были отброшены вниз. Под прикрытием огня мюридов вновь потянулись вьючные кони, скрипучие арбы с детьми и пожитками.

Не лучше обстояли дела и в Закатальской крепости.

Солдаты-штурмовики к вечеру взяли одну из основных башен. Гибель осажденных горцев казалась неизбежной. Но когда в сумраке серого рассвета под проливным дождем солдаты от опустевшего селения бросились к крепости, ворвались в ворота, вышибленные тараном, они не нашли в крепости ни живых, ни мертвых мюридов.

Гамзат-бек знал, что ни одна крепость в горах не строилась без подземного хода. Он нашел этот спасительный путь и, как только наступила темнота, начал выводить из крепости своих воинов, посылая хвалу всевышнему за избавление от мучительной смерти или позорного плена.

В небольшом ауле Джарского вилаета он нагнал сподвижников. Здесь они провели остаток ночи и день.

Наутро Гамзат с отрядом спустился в Мухохское ущелье. Он обошел селения Мухох, Сапунжи, Чардахлы. На лесистой возвышенности, между аулами Мухох и Талы, поставил пикет. Молодых мужчин этих селений, вооружив, присоединил к себе.

Эти селения были подвластны царскому генералу — элисуйскому султану Даниель-беку. В то время султан находился в Джанкенте. Гамзат послал ему письмо со старейшинами Талы и Мухохи. В нем было сказано:

«Это послание элисуйскому султану Даниель-беку от верного сподвижника, почтенного мюршида Гази-Магомеда, раба божьего Гамзат-бека.

Нет силы и мощи, кроме как при посредстве аллаха высокого и великого.

Хвала творцу, который предпочитает сражающихся за веру — неучаствующим и отмечает воинов ислама великим вознаграждением.

Эй, вы, — мусульмане! Не время ли прекратить связь с неверными? Если подчинитесь и будете делать, что требует имам и шариат, то добро и зло, имеющиеся между нами, будут уравновешены. А если пойдете против нас, карающая рука всевышнего опустится на ваши головы.

Мы объявили газават, думайте и решайте!»

Даниель-бек, несмотря на приказ командующего лезгинской линией выступить, получив письмо от Гамзат-бека, стал медлить. Он удержал при себе в Джанкенте пять сотен грузинской конной милиции, посланной ему в помощь.

Иначе вел себя кюра-казикумухский хан Аслан-бек. С казикумухским и кюринским ополчением он явился в Джары и начал чинить расправу над возмущенным населением. Сотни мужчин увел в плен, угнал скот джарцев, сжег дома.

Старшего сына Магомед-хана во главе тысячного отряда Асланбек отправил в Элису — на помощь Даниель-султану. Второй сын, Нуцал, должен был прийти с подкреплением из Кази-Кумуха, чтобы ударить по тылам Гамзат-бека.

По приказу главнокомандующего из Сигнахи и других уездов Грузии была направлена в район военных действий милиция во главе с князем генерал-майором Александром Чавчавадзе. Она раскинула лагерь в Мухохском ущелье.

Положение создалось тревожное и опасное. Над мюридами нависла угроза полного уничтожения.

Гамзат-бек занял позицию на неприступных лесистых высотах, с удобным отходом в глубь гор на случай поражения.

Мухохские повстанцы, воспользовавшись темнотой, отвели русло реки, которая проходила мимо лагеря противника. Но милиционеры Чавчавадзе, ожидавшие подхода регулярных частей, исправили русло.

Когда прибыло подкрепление, артиллеристы начали пушечными ядрами выбивать горцев с ведущих позиций. После двух дней артобстрела Гамзат-бек вынужден был подняться вверх по лесистой балке, оставив Цетов-муллу прикрывать отход.

В это время к Талы подошел Аслан-бек. Жители выразили покорность и выдали ему вместе с Цетов-муллой двадцать мюридов, которые не успели уйти.

Князь Чавчавадзе с батальоном гренадеров решил преследовать Гамзат-бека обходным путем. Он пошел на Катехи и Мацехи. Жители этих сел выразили покорность. В Алмало гренадерам пришлось столкнуться с мятежным населением. Они разорили селение, угнали скот, жителей пленили.

Гамзат-бек, избегая встречи с противником, избирая трудные, но наикратчайшие пути, отходил — дальше и дальше от зоны военных действий. Однако не думал униматься. Он направился в Чартаны, возле которого русскими было построено укрепление Чар.

На подступах к Чартаны его отряд был встречен ружейным огнем. Гарнизонному батальону не удалось отразить натиск мюридов. С большими потерями солдаты вынуждены были отойти и укрыться в крепости. Гамзат обложил ее, но не предпринимал никаких действий. Может, из-за того, что стал бояться крайних мер, или потому, что жители Чартаны отказались ему помочь?

Гамзат-бек окончательно пал духом. Его лазутчики донесли, что пути, ведущие к Дагестану сверху, отрезаны Аслан-беком, да и вниз возвращаться нельзя, поскольку в сторону Чар движется большой отряд русских и грузин. Посоветовавшись с шейхом Шабаном, Гамзат-бек решил сдаться русским. Они отправили парламентеров к коменданту крепости.

Комендант согласился принять командующих отрядами горцев.

— Мы решили сдаться вам без боя, надеюсь, ваши начальники учтут наше благоразумие, — сказал Гамзат-бек.

— Может быть, — ответил удивленный комендант, — а пока я должен взять вас под стражу.

Мюриды, возмущенные поведением своих предводителей, отошли от крепости. На предложение коменданта сложить оружие сотник Кебед-Магома телетлинский ответил:

— Складывают оружие добровольно трусы, а мы были и останемся до конца воинами ислама. Если воспрепятствуете нашему уходу в места, где мы жили, драка продолжится, пощады не дадим и себе не попросим.

— Тогда уходите, — сказал комендант.

Молодой ученый-богослов Кебед-Магома распустил войско, сказав:

— Добирайтесь до дому кто как может. Да хранит вас аллах!