То, чего нельзя убить

В Дни разгрома врага под Ленинградом моя семья уже находилась дома. Она вернулась из эвакуации за несколько недель до наступления. Чтобы объяснить, как это произошло, я должен рассказать о некоторых событиях, не относившихся прямо к моей работе в комиссии по оборонным предложениям, но имевшим для меня лично немаловажное значение.

…В 1942 году, когда только окончилась страшная блокадная зима, я стал работать над кандидатской диссертацией. Вернее, возобновил работу, прерванную в начале войны. В диссертации я обобщал исследования высоковольтных конденсаторов с газовой изоляцией под давлением, которыми занимался несколько лет.

То были конденсаторы с нашим элегазом, уже принесшим много миллионов рублей экономии народному хозяйству. Писал я диссертацию, когда выдавались свободные от работы в комиссии часы. К началу следующего года диссертация была закончена.

Большой ученый совет нашего института находился в то время в Казани, а в Ленинградском филиале Физтеха образовался объединенный ученый совет ряда научно-технических учреждений, продолжавших действовать в осажденном городе. В него входили профессора Политехнического и Электротехнического институтов, а также Физтеха — Ю. В. Баймаков, А. А. Вульф, С. П. Гвоздев, Н. И. Добронравов, П. П. Кобеко, В. Н. Шретер, ряд доцентов, кандидатов наук. Совет обсуждал научные вопросы, связанные с обороной города, принимал защиту диссертаций. Моя работа была не единственной в осажденном Ленинграде. Научно исследовательская деятельность продолжалась и в самое трудное время. Врагу оказалось не под силу убить научную мысль даже в условиях блокады. Работали, кроме нашего, и другие ученые советы — по гуманитарным наукам, ботанике и т. д.

Летом того же года в городе стал снова ходить трамвай. Это было очень радостным событием для ленинградцев, однако действовало лишь несколько маршрутов. Поездки в трамвае при постоянных артиллерийских обстрелах были сопряжены с серьезной опасностью для жизни. Не раз вражеские снаряды попадали в набитые пассажирами вагоны. Линии трамвая и людные остановки являлись хорошими целями для вражеской артиллерии. Она вела по ним огонь, наиболее интенсивный в часы пик, когда люди спешили на работу или возвращались с заводов. Чтобы обмануть фашистских артиллеристов, остановки часто переносили с места на место. Это несколько снижало вероятность попаданий в скопления людей, но совсем устранить опасность не могло. Не раз приходилось видеть следы тяжелых несчастий на трамвайных путях и возле них. Помню, на ограде Сада трудящихся у Дворцовой площади долго висели обрывки одежды, пряди женских волос. Возле этого места фашистский снаряд попал в переполненный вагон трамвая 12-го маршрута.

Вот в таких условиях приходилось ездить по городу и членам ученого совета, ездить, а еще больше ходить пешком, потому что трамвай довозил лишь до Выборгской стороны, а дальше надо было несколько километров шагать в Сосновку. Застроенные большими домами улицы сменялись глухими пустырями. В Лесном оставалось мало жителей, сотни деревянных домов сгорели или их разобрали на дрова. Тем не менее члены ученого совета дружно собирались на заседания. Так было и 18 августа 1943 года, когда я защищал свою диссертацию. Все 16 членов совета оказались на месте. Вид они имели не совсем обычный— большинство сидело в военных гимнастерках.

Защита проходила по всем правилам процедуры, установленной Высшей аттестационной комиссией (ВАК). Были зачитаны необходимые документы — характеристика диссертанта, заключения о сдаче полагающихся экзаменов, отзывы предприятий, где уже действовали высоковольтные устройства с элегазом. После моего доклада выступили два официальных оппонента— доктор физико-математических наук П. П. Кобеко и доцент Политехнического института кандидат паук Л. А. Сена. Я отвечал на вопросы и замечания. Затем специально выбранная счетная комиссия произвела подсчет голосов. Мнение членов совета оказалось единодушным. Они проголосовали за присвоение мне ученой степени кандидата технических наук.

Счетная комиссия огласила результаты, собравшиеся поаплодировали и стали доставать из карманов пакетики. Оказывается, члены ученого совета предусмотрительно захватили с собой кусочки хлеба из дневного пайка. Некоторые принесли еще что-то съедобное, Софья Владимировна Кобеко даже изготовила какое-то варево из крупы и зелени. Были и цветы, их преподнесли мне сотрудницы Физтеха — собрали в парках Сосновки и на своих огородах.

Документы о защите из блокированного Ленинграда отправили в Казань, где большой ученый совет Физтеха под председательством А. Ф. Иоффе вновь рассмотрел все материалы и подтвердил ленинградское решение. Затем оно было утверждено ВАКом.

Летом 1943 года меня как научного работника демобилизовали из армии и направили в Физтех. Я начал больше заниматься институтскими делами, но продолжал работать и в комиссии по оборонным предложениям, да и должность инспектора по изобретательству штаба фронта оставалась за мной. Если раньше я был военнослужащим, выполнявшим обязанности в гражданской организации, какой являлась наша комиссия, то теперь я стал гражданским лицом, занимавшим, однако, штатную должность в военном штабе.

Вскоре по служебным делам я поехал в Москву. Первым делом побывал в президиуме Академии наук, повидался с Иоффе. Он находился в то время в столице, где вообще часто бывал как вице-президент Академии. Встреча получилась очень сердечной. Иоффе расспрашивал меня о жизни в Ленинграде, об институте, его сотрудниках, обо всем, что нам довелось пережить, интересовался работой нашей комиссии и ее планами. В конце беседы он разрешил мне съездить в Казань повидаться с семьей и товарищами. Надо ли говорить, как я обрадовался…

Незадолго до командировки мне вручили медаль «За оборону Ленинграда». Это очень дорогая для меня награда, но я еще не представлял себе, как много значит эта медаль в глазах всего народа. На улицах Казани в то время можно было встретить немало фронтовиков с орденами, а все же моя скромная медаль со шпилем Адмиралтейства на бронзовом диске привлекала всеобщее внимание. Ко мне подходили незнакомые люди и спрашивали:

— Вы из Ленинграда?

И начинались бесконечнее расспросы. Мне жали руку, говорили теплые, сердечные слова, смотрели на меня как на героя. Я чувствовал себя не совсем удобно, хотя понимал, что восхищение, горячие чувства людей относятся не ко мне лично. В моей скромной персоне они видели представителя защитников Ленинграда, массовый героизм которых наполнял сердца сограждан гордостью и верой в нашу будущую победу.

Все время, пока я ходил по Казани, за мной бегали стайки ребят, которые хотели обязательно разглядеть «ленинградскую медаль».

Вернувшись в Ленинград, я решил добиваться возвращения домой семьи. Фашисты еще стояли недалеко от Кировского завода, их артиллерия продолжала с прежней яростью обстреливать все городские районы. Но я уже говорил, что был связан со штабом фронта и видел, что готовится новое наступление, которое должно привести к полному освобождению Ленинграда от блокады. Сроки и направление предстоящего удара по врагу держались в секрете, однако я понимал, что такой, удар последует скоро и будет сокрушительным.

В этом убеждала вся обстановка на фронтах, где инициатива перешла в руки Советской Армии. В войне, начавшейся так тяжело для нас, уже произошел решающий перелом. Мы были окрылены радостью великих побед под Сталинградом и Курском, прорывом блокады и не сомневались, что за этим последуют другие, еще более замечательные победы.

Я по-прежнему встречался с товарищами по штабу, жил в напряженно деловой обстановке, которая царила в Смольном. Люди и теперь были страшно заняты, погружены в бесконечные заботы о фронтовых и городских делах, только дела и заботы стали иными. Говорили и думали не о том, как бы предотвратить или отразить новый штурм города, а решали другую проблему — не дать гитлеровцам безнаказанно уйти от ленинградских стен.

В январе 1944 года весь мир узнал, что Ленинград освобожден от осады, длившейся 900 дней…

Вспоминаю разговор за столиком в штабной столовой. Как-то я обедал там и напротив меня сидел пожилой полковник. Лицо его казалось мне знакомым, но фамилии я не знал, должно быть, просто встречал полковника в коридорах или в этой же столовой.

— Нет, — сказал вдруг полковник, продолжая начатый разговор. — Мы все-таки еще не понимаем до конца того, что произошло.

— Вы имеете в виду наше наступление? Так ведь его результат всем понятен и практически уже учтен. Недавно думали о возведении новых оборонительных сооружений, а теперь обсуждаются планы возвращения заводов из тыла и задачи весеннего сева на земле, где вчера еще стоял противник.

— Это все так, — задумчиво сказал полковник. — Война научила ценить время, но я привык мерить его большими отрезками — веками, даже тысячелетиями. Я военный историк. В академии рассказывал слушателям о действиях римских легионов, о наполеоновских походах. И вот во всей этой истории не нахожу события, которое можно было бы сравнить с тем, что свершилось на наших глазах.

— Да, — ответил я, — наши победы беспримерны.

Как и всех в городе, меня уже поглотили новые заботы, и я не склонялся к философским раздумьям. Но теперь-то понимаю, что полковник был прав. Конечно, разве сразу охватишь весь масштаб пережитого нами! А Ленинград — это всего лишь точка на карте гигантской битвы, которую вел и которую бесповоротно выигрывал советский народ…

Одна из моих последних работ в комиссии по оборонным предложениям была порождена задачами, возникшими после разгрома фашистов под Ленинградом. Земля, освобожденная от врага, оказалась буквально начиненной минами — противотанковыми, противопехотными. И те, и другие представляли смертельную опасность для людей, возвратившихся к мирному труду. На землях Ленинградской области гитлеровцы оставили миллионы мин. Надо было быстрее обезвредить их.

С работой саперов я познакомился во время войны довольно близко. Еще в первую блокадную зиму Физтех выполнял различные их просьбы и заказы. Особенно тесная связь существовала у нас с частью, которой командовал майор (потом полковник) П. А. Заводчиков. Б его отдельном инженерном батальоне использовались специально обученные собаки. Сперва их предназначали для подрыва вражеских танков, но после перехода к позиционным действиям под Ленинградом вражеские танки на переднем крае почти не появлялись. Тогда в батальоне задумали использовать собак для подрыва вражеских дзотов и блиндажей с помощью взрывных снарядов. Но для этого нужны были особые взрыватели. В нашем институте их быстро сконструировали, а затем стали изготовлять. Руководил этой работой кандидат наук Ф. И. Марей.

Батальон Заводчикова был примечателен еще и тем, что вожатыми собак там служили девушки, в большинстве ленинградки. Многие из них занимались воспитанием и обучением собак с детских лет. Зимой 1941/42 года я не раз видел этих девушек, приезжавших в Физтех на собачьих упряжках, везших легкие, но довольно вместительные нарты.

Позднее батальон переключился на тяжелую, связанную с риском работу по разминированию. Собак научили искать взрывчатку, и четвероногие «миноискатели» оказывали большую помощь саперам. Однако разминирование оставалось трудоемким и опасным делом. То один сапер, то другой подрывались на минных полях. Говорили, что такой несчастный случай приходится в среднем на тысячу снятых мин. А снимать-то предстояло миллионы!

Чтобы облегчить труд минеров, мы в Физтехе разработали конструкцию специальной установки, а изготовили ее на заводе. Со старого танка сняли башню и вместо нее поставили компрессор. Он накачивал сжатый воздух в специальную емкость — ресивер. Перед танком укрепили шланг, при движении по минному полю сжатый воздух вырывался из этого шланга под давлением 12 атмосфер. Он буквально перепахивал землю перед машиной, выбрасывая на поверхность и подрывая мины. Установка успешно работала на минных полях Ленинградской области.