Игорь Васильевич Курчатов
Игорю Васильевичу Курчатову, когда я его увидел впервые, было года 23, не больше. Такой же молодой, как большинство сотрудников Физико-технического института. Высокий, худощавый человек, завидного здоровья и неуемной энергии, он как-то очень выделялся среди товарищей.
Он был прирожденным организатором, и люди охотно объединялись вокруг него. Несмотря на свою молодость, он имел уже довольно богатую биографию, много видел, во многих местах побывал и поработал. Это объяснялось и бурным временем, на которое приходилась его юность. Игорю Курчатову было 14 лет, когда произошла Великая Октябрьская революция. Он рос в годы войны, в годы жестокой борьбы с белогвардейщиной, он пришел в советскую науку в годы ее становления.
Курчатов родился на Южном Урале. Дед и отец его работали на заводе. Когда Игорю исполнилось шесть лет, семья переехала в Симбирск (ныне Ульяновск). После могучих уральских лесов мальчик увидел величественную Волгу, а еще через три года — Крымские горы, степи и Черное море: Курчатовы обосновались в Симферополе. Там Игорь и начал учиться, пошел в первый класс. Через год директор гимназии Карпичанский сказал его отцу:
— Поверьте моему опыту старого педагога, этот мальчик станет медалистом.
И старый учитель не ошибся, только он не мог предвидеть, какие препятствия должен будет преодолеть этот мальчик на пути к медали.
Его отец работал землемером, жалованье было невелико, а жить становилось все труднее. Надо было помогать семье. Игорь вместе с отцом ходил пилить дрова, работал в мундштучной мастерской вечерами, после уроков. Затем, учась в гимназии, он окончил вечернюю ремесленную школу, стал слесарем, что помогло ему получить заработок на механическом заводе, а потом это мастерство пригодилось и тогда, когда он стал ученым-физиком.
При всем том Игорь еще находил время читать художественную литературу, глотал книгу за книгой. Решив, что его призвание — техника, он, будучи гимназистом, изучил аналитическую геометрию в объеме университетского курса. Гимназию закончил действительно с золотой медалью.
В те годы в Симферополе был создан Крымский университет. Курчатов стал одним из первых студентов. Время для учебы — трудное, аудитории университета пустовали. Но Игорь Курчатов не отступал. Он подрабатывал — был то ночным сторожем в кинотеатре, в фруктовом саду, то стрелком в железнодорожной охране, воспитателем в детском доме. Наконец, поступил препаратором в физическую лабораторию университета, и эта работа оказалась для него главной. Он уже твердо знал: физика — цель его жизни. У него оказались хорошие учителя — сперва физику читал в университете Я. И. Френкель, потом С. Н. Усатый, профессор, сыгравший столь неожиданную роль и в моей жизни.
Курчатов окончил университет за три года вместо четырех. И опять странствия. Петроград, где голодно и еще нелегко найти работу. Магнитометеорологическая обсерватория в Павловске. Проводившиеся там исследования очень заинтересовали молодого физика. В маленьком домике обсерватории Курчатов проводил дни и вечера, а зачастую и ночи. Работал, а потом 45 спал несколько часов на столе, предварительно выпив кружку кипятку. Был бы кусок хлеба, а кипяток можно получить у сторожа — ну и слава богу. Он посвятил себя в это время изучению радиоактивности снега.
Работая в Павловске, Курчатов опубликовал первые научные работы, но все еще окончательно не нашел свое место в науке. Снова он едет в Крым, работает на гидрометеорологической станции в Феодосии, потом перебирается в Баку, куда позвал его профессор Усатый. Курчатов становится его ассистентом на кафедре физики в Политехническом институте. Его работы уже обращают на себя внимание ученых.
А. Ф. Иоффе приглашает Игоря в Ленинград, в Физтех…
Конечно, вначале всех этих подробностей биографии Игоря Васильевича я не знал. О своей жизни Курчатов рассказал мне потом, но уже с первых дней общения я почувствовал в юноше бывалого, много повидавшего человека, и это как-то сближало пас, — я ведь тоже побродяжничал и повидал немало. Мне было легко и просто с ним, он никогда не подчеркивал разницы между собой, ученым, и мною, мастеровым. Для него это не имело существенного значения, важно было понимать друг друга и делать общее дело.
Очень мне нравилось в Курчатове его тонкое мастерство экспериментатора. Он все мог сделать сам, своими руками, а они были у него действительно золотые. Так что, когда приходилось изготавливать приборы по его заказу, я невольно подтягивался. Уж Игорь-то сумеет оценить, что сделано и как. Он стал ученым, но не забыл слесарного мастерства.
В институте его звали «буйным», «неистовым» вовсе не за какую-то несдержанность характера. Не в его правилах было обижать или оскорблять товарища. «Буйство» и «неистовость» он проявлял в работе.
Иоффе говорил, что Игорь Васильевич был беспредельно предан науке и жил ею. В устах учителя такая оценка звучала необычайно высоко. Он вспоминал также, как часто ему приходилось поздно ночью прогонять Курчатова из лаборатории, иначе он мог остаться там до утра.
Жена Игоря Васильевича Марина Дмитриевна немало волновалась, ожидая его, потом привыкла. Она была Курчатову верным другом, чудесным спутником всей его жизни и всегда относилась к нему с удивительной, трогательной заботой, умела устранять любые бытовые неудобства на его пути. Поженились они в 1927 году, когда Игорь Васильевич уже работал в Ленинграде, в Физтехе, но дружили давно, еще с крымских времен. Марина Дмитриевна была сестрой Кирилла Дмитриевича Синельникова, старого товарища и соратника Курчатова, с которым он вместе учился в Крымском университете. Но и она, наверное, не раз корила его за то, что он обо всем забывает за работой. А он действительно забывал. Работа все заслоняла.
Когда мы познакомились с Игорем Васильевичем, он занимался исследованием диэлектриков — веществ, обладающих очень малой электропроводностью. В те годы он открыл сегнетоэлектричество. Не буду подробно говорить об этом явлении, происходящем в сегиетовой соли и некоторых других материалах, названных Курчатовым сегнетоэлектриками. Его открытие представляло большой теоретический интерес и вместе с тем имело немалое значение для техники. Исследования Игорь Васильевич вел вместе с еще более молодыми учеными — П. П. Кобеко и своим братом Борисом.
Позднее Курчатов написал большую монографию, посвященную сегнетоэлектричеству. Она и сейчас является классическим трудом в этой области. Но Игорь Васильевич все более увлекался исследованиями атомного ядра, ставшими главным делом его жизни.
Принялся он за исследования чрезвычайно энергично. Для новых работ Игорю Васильевичу потребовалась высоковольтная установка. Директор каким-то образом сумел добыть ее в Германии. Курчатов сразу же сам взялся за сборку. Вместе со своими сотрудниками он работал несколько дней и ночей, не выходя из лаборатории. Он был и научным руководителем, и механиком, и чернорабочим одновременно. Ему не терпелось быстрее получить высокое напряжение, и ради этого он не чурался никакой работы. Да он и вообще никогда не был белоручкой.
Как-то на институтском вечере, посвященном годовщине Октября, директор в своем докладе объявил, что некоторым сотрудникам будут вручены подарки. Одним из первых пригласили на сцену Игоря Васильевича. Ему предстояло получить воздушный шарик, на котором была сделана крупная надпись «Не» — символ, каким тогда обозначали нейтрон. Курчатов уже протянул руку, но тут шарик взлетел к потолку. Это было, конечно, подстроено, подарки имели шуточный характер.
— Смотрите, Игорь Васильевич, не упустите нейтрон, как сейчас упустили шарик.
Но Курчатов, если за что брался, то уже не упускал. Не такой у него был характер.
Крупный экспериментатор, он очень высоко ценил теоретические знания, постоянно напоминал сотрудникам, что они должны учиться, не довольствуясь старым багажом. «Человек, занимающийся физикой, должен знать физику», — говорил он. Когда ядерные исследования уже развернулись, по инициативе Курчатова был организован цикл лекций об изучении атомного ядра. Все ждали, что лекции будет читать сам Курчатов как виднейший ученый в этой области.
Академики И. В. Курчатов (слева) и А. Ф. Иоффе. (50-е гг)
Но когда все собрались на первую лекцию, то увидели, что Игорь Васильевич сидит за столиком с тетрадкой и готовится записывать, а кафедру он попросил занять молодого Льва Арцимовича. У того действительно имелся интересный материал для сообщения, а Курчатов никогда не считал зазорным поучиться у более молодого товарища, было бы чему.
Вначале проблема строения атомного ядра, казалось, представляла лишь теоретический интерес. Некоторые сотрудники не одобряли увлечения Курчатова, порой даже осуждали его.
— Наш институт не зря называется физико-техническим, — говорили они, делая ударение на слове технический. — Мы должны решать такие проблемы, которые найдут выход в технику, в промышленность, а вы хотите влезть в ядро. Выходит, вы тратите деньги, которые государство нам отпускает, совершенно не по назначению. Ведь работы по изучению атомного ядра не будут использованы на практике.
— Будут! — резко возражал Курчатов. — Любое крупное открытие дает свои плоды в практической деятельности человека, а уж в атомном ядре наверняка заключены огромные возможности.
Прошли годы, не так уж много времени, и Курчатов, возглавивший грандиозную работу по использованию атомной энергии для обороны страны и для ее мирного развития, блистательно доказал, что был тогда прав.
Осуществить свое намерение Игорь Васильевич смог благодаря инициативе и энергичной поддержке руководства института. Само понятие ядерной физики на рубеже двадцатых и тридцатых годов было новым, не привычным. И когда на развитие этой науки понадобились средства, получить их оказалось не так-то легко. Нужны были огромный научный авторитет академика Иоффе, его настойчивость и организаторский талант, чтобы преодолеть неверие в перспективы новой области исследований и создать обстановку, в которой она могла успешно развиваться. В тридцатых годах в Физтехе были уже две лаборатории, занимавшиеся проблемами атомного ядра. Одной руководил И. В. Курчатов, а другой А. И. Алиханов. Каждая имела свое направление, свой круг тем, представлявших большой научный интерес.
Говоря о первых ядерщиках, взращенных Физтехом, не могу не сказать подробнее о Кирилле Дмитриевиче Синельникове, хотя он работал в нашем институте меньше других. В конце двадцатых годов Иоффе направил Кирилла Дмитриевича для усовершенствования в Англию, к Резерфорду. Знаменитый английский физик относился к Иоффе с большим уважением, верил ему, но сотрудников для своей лаборатории Резерфорд отбирал придирчиво, не каждого принимал. Когда Иоффе рекомендовал ему Синельникова, Резерфорд захотел предварительно посмотреть кандидата. Но отправлять для этого человека из Ленинграда в Англию было сложно, что Резерфорд понимал, и он попросил прислать хотя бы фотографию.
Синельников пошел к фотографу и вскоре показал и институте свой новый снимок. Товарищи смотрели па него с удивлением. Синельников снялся в кожаной куртке и большой кепке, надвинутой на глаза, с папиросой во рту.
— Ты что, хочешь вконец напугать английского профессора своим комиссарским видом? — спрашивали Синельникова друзья.
Академик Н. Н. Семенов. (50-е гг.)
— Я под Капицу работаю, — смеялся Синельников.
Действительно, Петр Леонидович Капица — любимый сотрудник Резерфорда, снискавший своей блестящей работой всеобщее уважение английских физиков, приехав из России, впервые предстал перед Резерфордом именно в таком виде. Маленькая хитрость Синельникова удалась. Его фотография Резерфорду понравилась, и Кириллу Дмитриевичу осталось лишь доказать знаменитому ученому, что тот не ошибся и выборе. Кирилл Дмитриевич это и постарался сделать в дальнейшем.
В Англии Синельников два года занимался исследованиями атомного ядра, вместе с Кокрофтом и Уолтоном работал над созданием первой «пушки» напряжением в 500 тысяч вольт, которая должна была стрелять ускоренными ионами. Срок командировки окончился раньше, чем пушка сделала первый «выстрел», но Синельников, уехав из Англии, не забывал заинтересовавшую его проблему.
В начале своей деятельности в Физфаке Синельников работал над идеей создания аккумулятора большой энергии. Это была одна из фантастических идей Иоффе, идея «аккумулятора в жилетном кармане», кик говорили насмешники. Сейчас эта идея представляете ученым уже не фантастической, а вполне реальной и очень важной. От ее осуществления зависит, в частности, перевод автомобилей на электрическую тягу, что необходимо для очищения атмосферы больших городов, где население вместо свежего вондуха все в большем количестве вдыхает выхлопные и другие ядовитые газы.
В юности Синельников был механиком. Став ученым, он, как я мог наблюдать неоднократно, не потерял прежнее мастерство. Для опытов по созданию новых аккумуляторов тогда пробовали применять тонкие пленки различных веществ. Синельников сам делал эти пленки. Расщепляя слюду, он получал слои толщиной всего в несколько микрон. Или выдувал столь же тонкие пленки из стекла, изготовлял их из расплава твердых смол.
Примерно в то время, когда Синельников вернулся из Англии, стал создаваться новый Физтех в Харькове, и Кирилл Дмитриевич. был направлен туда с группой ученых из Ленинграда. Впоследствии он возглавил Харьковский институт. Наши добрые отношения с ним и послё этого не прерывались. Синельников приезжал в Ленинград, мне тоже не раз доводилось бывать в Харькове. На новом месте он вновь отдал свои силы проблеме, которая его больше всего занимала.
Институт создавался, можно сказать, на голом месте, но Синельников довольно быстро построил там высоковольтную установку. С помощью этой установки он и А. К. Вальтер получили знаменательный результат — было расщеплено ядро лития. Это произошло через полгода после того, как в Англии Кокрофт и Уолтон впервые в истории расщепили атомное ядро на своей установке. Синельников оказался вторым, но ведь ему пришлось все начинать заново, в то время как в Кембридже работы велись давно и тот же Синельников вложил в них свои силы.
Мне довелось встречаться с Синельниковым на протяжении десятилетий. Годы брали свое, они меняли Кирилла Дмитриевича, но самые привлекательные черты его характера сохранялись. Это был человек необычайной скромности, доброжелательный и чуждый зависти. Ученому нелегко, когда он узнает, что кто-то опередил его в работе, которой отдано много сил и души. Но Синельников в таком случае не унывал, не завидовал, а искренне гордился чужим успехом, — ведь это был успех науки, а ей Синельников служил не за страх, а за совесть. И еще он обладал неугасимым чувством нового. Его постоянно интересовали и влекли новые идеи в науке. Если он видел, что идея обещает полезные результаты, он радовался за товарищей так, словно нашел эту идею сам, помогал советами и собственными соображениями зрелого ученого. И, пользуясь правами директора института, спешил открыть новой идее дорогу к проверке и осуществлению.
А первым, кто в двадцатых годах начал исследования по ядерной физике в нашем институте, был Дмитрий Владимирович Скобельцын, ныне академик, широко известный во всем мире ученый и общественный деятель. Он работал с камерой Вильсона, с которой потом пришлось иметь дело и мне как конструктору, механику и исследователю. Если говорить схематично, камера Вильсона представляет собой цилиндр, в котором движется поршень. Камера, образованная поршнем и стенками цилиндра, заполняется насыщенными парами воды. Если поршень резко опустить вниз, воздух, находящийся в камере, быстро расширится, его температура упадет, и пар станет сгущаться вблизи ионов, образуя капельки воды.
Верхнее основание цилиндра, его «крышка» — прозрачная, стеклянная. Через нее можно наблюдать и фотографировать происходящее в камере. А наблюдают в ней за космическими лучами, этими частицами огромных энергий, прилетающими к нам из других миров. Такая частица, приближаясь к атому газа, ионизирует его, отрывает электрон и образует положительный ион. В камере Вильсона вдоль пути полета пришедшей из космоса частицы образуется туманный след из капелек воды. Освещая камеру сбоку, можно фотографировать эти следы — треки космических частиц.
Д. В. Скобельцын среди старейших сотрудников Физико-технического института имени А. Ф. Иоффе Академии наук СССР. На снимке (слева направо): доктора наук Е. А. Штрауф, Л. А. Сена, академики Д. В. Скобельцын, А. Ф. Прихотько, доктора наук Я. С. Кан, Н. М. Рейнов
Дмитрий Владимирович Скобельцын с помощью камеры Вильсона исследовал механизм поглощения альфаи гамма-лучей. Затем ему удалось измерить скорости космических частиц, их энергию. Он это сделал, поместив свой прибор в сильное магнитное поле, где путь частиц искривлялся. По искривлению пути частицы он смог измерить скорость ее движения. Это было крупным успехом в новой области физики.
Одно время Скобельцын работал совместно со знаменитыми французскими учеными Ирен и Фредериком Жолио-Кюри, ездил к ним, сообща они проводили некоторые опыты.
О своей работе Дмитрий Владимирович часто рассказывал на семинарах в Физтехе. Там постоянно возникали диспуты между ним и братьями Алихановыми. Алихановы вносили в спор много горячности, южной страстности, словом, весь свой жаркий темперамент. Скобельцын, наоборот, никогда не выходил из себя, спорил удивительно спокойно, логично. Признаюсь, я слушал его не без зависти, поражаясь хладнокровию и такту этого талантливого ученого. В его умении всегда владеть собой, сохранять выдержку в самом горячем споре сказывались и твердый характер, и воспитание, полученное в семье. Дмитрий Владимирович Скобельцын — сын известного физика, профессора Владимира Владимировича Скобельцына, прогрессивного, передового русского ученого, одного из преподавателей Политехнического института в Петрограде.
Как бы то ни было, жаркие споры на физтеховских семинарах помогали установить научную истину, а это самое важное. На семинарах вообще дискутировали много, не робея перед высокими научными авторитетами. Вероятно, потому семинары в Физтехе, которыми руководил Иоффе, сыграли большую роль в формировании советской школы физической науки.