Глава двадцать третья Ельня

«Покончить с ельнинской группировкой противника…»

Теперь, когда стало очевидным, что основной удар немцы наносят в центре и танковый клин моторизованных корпусов нацелен на Москву, Ставка перебрасывала резервные армии на линию Западного фронта. 19, 20, 21 и 22-я армии занимали оборону перед приближающимися колоннами группы армий «Центр». Это был, по сути дела, новый фронт, который так же, как и прежний, рухнувший и сгоревший в контратаках, назывался Западным.

Прежний штаб был расстрелян. Павлов, Климовских, Григорьев, Клич, Коробков. Командующий ВВС Западного Особого военного округа генерал Копец сумел предупредить арест и унизительные допросы: 22 июня он на самолёте поднялся в воздух, облетел аэродромы и, увидев чудовищные разрушения авиабаз и гибель авиационных полков и дивизий, вечером застрелился в своём кабинете.

Новым командующим Западным фронтом назначили маршала Тимошенко.

Похоже, Сталин не забыл военным нервного разговора в Генштабе. К тому же часть вины за поражение армий в Белоруссии он возлагал на Наркомат обороны и Генштаб. Вот и отправил под Смоленск исправлять положение первого из них. Вскоре в помощь ему пришлёт и второго.

Напряжение на фронте не ослабевало. Обстановку тех дней весьма точно охарактеризовал в своих мемуарах Баграмян: «Во всех разговорах сквозила мысль: приграничное сражение проиграно, нужно отводить войска на линию старых укреплённых районов. Но прямо это никто не решался высказать. Все понимали, что укреплённые районы, расположенные на линии старой государственной границы, ещё не готовы принять войска и обеспечить надёжную оборону. А времени и сил на приведение их в боевую готовность было слишком мало».

Новый Западный фронт уже окапывался под Оршей, Витебском и Великими Луками.

Жуков всматривался в опасную конфигурацию Юго-Западного фронта, следил за продвижением немецких войск. Фон Клейст снова начал давить, концентрируя удары на нескольких направлениях. И вскоре стало очевидным: немцы стараются опередить Кирпоноса, отсечь армии Юго-Западного фронта от линии укрепрайонов и навязать им бой в не защищённом и не оборудованном для обороны пространстве.

По воспоминаниям Баграмяна, штаб Юго-Западного фронта 30 июня получил приказ, «в корне менявший ранее утверждённый план действий. В телеграмме указывалось, что войскам Юго-Западного фронта до 9 июля надлежит отойти на рубеж Коростенского, Новоград-Волынского, Шепетовского, Староконстантиновского и Проскуровского укреплённых районов. В связи с этим и примыкавшая к нашему левому крылу 18-я армия Южного фронта должна была отвести свои правофланговые войска в Каменец-Подольский укреплённый район (по реке Збруч). С целью постепенного выравнивания линии отходящих войск нашему фронту было приказано до 6 июля удерживать промежуточный рубеж: Сарны, река Случь, Острог, Скалат, Чортков, Коломыя, Берхомет».

Первого июля Жуков позвонил Пуркаеву:

— Учитывая стремление противника отрезать 6, 26 и 12-ю армии, необходимо проявить исключительную активность и изобретательность в руководстве отходом войск. Иначе не миновать катастрофы. Отвод войск необходимо прикрыть авиацией. Всю противотанковую артиллерию держать в непосредственной близости к наиболее опасным участкам и направлениям.

«Войска начали отход, — вспоминал Баграмян. — К этому манёвру было приковано не только наше внимание. Им интересовались и Ставка, и Генеральный штаб. По нескольку раз в день Москва вызывала на провод то Кирпоноса, то Пуркаева. Утром 1 июля мне довелось присутствовать при разговоре нашего начальника штаба с Жуковым. С первых же слов стало ясно, что Ставку тревожит угроза, нависшая над сильно отстававшими войсками 26-й и 12-й армий. Жуков и начал с того, что спросил Пуркаева, какое принято решение относительно левофланговых армий фронта. Выслушав ответ, он подчеркнул опасность отсечения наших главных сил от линии укреплённых районов».

Но фон Клейст опережал Кирпоноса.

Жуков позвонил командующему Юго-Западным фронтом в полночь 6 июля:

— Примите все меры, чтобы противник не оказался у вас в Бердичеве и не отрезал бы 26-ю и 12-ю армии. Спешите с отводом за УР.

Седьмого июля танки Клейста овладели Бердичевом и прошли через укрепрайон, не занятый войсками.

В эти же дни с территории Румынии позиции войск Южного фронта атаковали румынские и немецкие дивизии. Положение Юго-Западного фронта значительно осложнилось.

Как бы ни было тяжело, с каким бы перенапряжением ни работал Генштаб, но в войска за подписью Жукова уходили и такие приказы: «В боях за социалистическое отечество против войск немецкого фашизма ряд лиц командного, начальствующего и рядового состава: танкистов, артиллеристов, лётчиков и других проявили исключительное мужество и героизм. Срочно сделайте представление к награждению правительственными наградами в Ставку Главного Командования на лиц, проявивших особые подвиги».

Западнее Смоленска положение по-прежнему оставалось на грани критического. В десятых числах июля авангарды моторизованных корпусов группы армий «Центр» были уже на Днепре, Десне и Западной Двине, в некоторых местах с ходу форсировали их и попытались развить наступление дальше на восток, в направлении Москвы. Началось Смоленское сражение, которое будет длиться два месяца.

Ожесточённые бои почти одновременно вспыхнули сразу на трёх главных направлениях — великолукском, смоленском и рославльском. Первые же несколько суток противостояния, донесения штабов армий и данные авиаразведки выявили контуры замысла немецких штабов: 2-я танковая группа (Гудериан) и 3-я танковая группа (Гот) ударили одновременно из района Витебска на Духовщину и из района севернее Полоцка на Великие Луки. Фланговые удары этих двух группировок были направлены на Кричев — Рославль и на Ельню. Таким образом фон Бок намеревался ещё одним мощным ударом охватить группировку наших 19, 20 и 16-й армий и придушить их в смоленском «котле».

Первые бои продемонстрировали превосходство германской армии, и моральное, и численное.

Против пяти армий Западного фронта, расположенных в два эшелона, действовали 28 дивизий, в том числе девять танковых и шесть моторизованных, а также одна моторизованная бригада. Во втором эшелоне двигались 34 дивизии и две бригады. К началу Смоленского сражения немцы превосходили наши армии в 1,6 раза в живой силе, в 1,8 раза в орудиях и миномётах, в 4 раза в самолётах. Маршал Тимошенко, вступивший в командование войсками Западного фронта, добился превосходства только в танках — в 1,3 раза, что, конечно же, немаловажно.

К сожалению, ни командование Западного фронта, ни Генштаб не смогли вовремя развернуть новый фронт в полосе от Идрицы до Речицы, чтобы прочно закрыть Смоленские ворота. 22-я армия вскоре оказалась расчленённой и вынуждена была частью войск драться изолированно, а частью с боями и большими потерями вырываться из окружения. 19-я армия была ещё в эшелонах, когда часть её сил во главе с командармом Коневым вступила в бой под Витебском. Именно к этим дням относится эпизод из фронтовой биографии Конева, когда ему, бывшему артиллерийскому фейерверкеру[101], пришлось вместе с уцелевшим заряжающим наполовину погибшего, а наполовину разбежавшегося расчёта противотанковой пушки стрелять по колонне немецких танков. К середине июля немцы, постоянно наращивая удар за счёт 9-й полевой армии, к тому времени подошедшей своими основными силами к театру военных действий, завершили охват смоленской группировки части наших войск и ворвались в Смоленск. В эти же дни пали Орша, Кричев, Пропойск, Ельня.

Но Западный фронт по-прежнему сражался. Большинство дивизий смогли отойти на новые оборонительные рубежи, избежав уничтожения и пленения. В окружении на южном фланге продолжал драться Могилёв. Более того, войска Тимошенко постоянно контратаковали, и противник нёс всё новые и новые потери в живой силе и технике. По мере продвижения вермахта вглубь территории СССР компенсировать эти потери Гитлеру было всё сложнее. Мы ещё подойдём в своём повествовании к тому моменту, когда потери германской армии именно на Восточном фронте станут непреодолимым препятствием на пути Гитлера к победе. Немецкий дух, немецкий «орднунг» и рейнский металл иссякнут именно в России.

Ставка создала ещё один фронт. Резервные армии заняли окопы на рубеже Старая Русса — Осташков — Белый — Рославль — Брянск.

Сталин тяжело переживал падение Смоленска. Какое-то время он даже не разрешал публиковать в печати и передавать в радиоэфир сообщение о сдаче этого города. Потеря, без сомнения, была огромной. Слишком много ассоциаций она вызывала — поляки, французы, отданная тем и другим Москва…

Но давайте именно здесь остановимся ненадолго и задумаемся вот о чём. Говоря о начале Великой Отечественной войны, часто упоминают о том, какие душевные потрясения испытал Сталин от поражения наших войск, о его двухдневном отсутствии в кремлёвском кабинете. Но почему-то никого не интересовало, что испытывал в первые дни войны начальник Генерального штаба, когда на фронте от моря до моря в попытке контратаковать и отбить вторжение гибли механизированные корпуса, его детище. Соединения, которые, как ему казалось, определят на годы характер и мощь современных армий крупнейших держав мира. Сколько энергии, какие ресурсы и без того перенапряжённой экономики страны потрачены на их оснащение и вооружение! Лучшие командиры и специалисты, собранные со всей армии, отданы на укомплектование мехкорпусов.

И вот штабы и разведка доносят о том, как гибнут эти корпуса. Одни — даже не успев развернуть свои порядки. Другие — на марше. Третьи, оставшись без горючего, уничтоженного немецкой авиацией, и вовсе не вышли из лагерей. Но были и такие, которые схватились с авангардами противника, успешно контратаковали, пожгли много немецких танков и продемонстрировали в бою свои преимущества, но затем были атакованы авиацией, встречены мощной зенитной артиллерией, потеряли темп и, не поддержанные ни соседями, ни своей авиацией, ни артиллерией, тоже стали отходить, теряя порядок, людей, технику, вооружение.

Мехкорпуса после летних неудач будут расформированы. Танки и бронетехнику передадут в бригады. Какое-то время танковые бригады будут составлять основу мобильных ударных сил. Именно танковыми бригадами спустя три-четыре месяца под Москвой будут усиливать стрелковые дивизии, армейские группы и общевойсковые армии. Но вскоре задачи изменятся и в войска вернутся не только механизированные корпуса, но и танковые. Правда, их структура претерпит значительные изменения. С танковыми корпусами Жуков ворвётся в Берлин. К тому времени корпуса будут объединены в танковые армии. Но будут и отдельные механизированные и танковые корпуса резерва главного командования. Они как будто вернутся из прошлого, из жуткого лета 1941-го.

А пока Сталин в ярости от неудач на Западном фронте требовал отбить Смоленск, вернуть контроль над Смоленскими воротами.

Жуков со своими офицерами разработал новую операцию. 20 июля в войска ушла директива за его подписью о проведении контрудара с целью окружения и разгрома противника в районе Смоленска. Из дивизий фронта резервных армий, стоявших во втором эшелоне, создавалось пять оперативных групп. Они передавались в состав Западного фронта с задачей: нанести серию согласованных ударов с целью охвата смоленской группировки противника с северо-востока, востока, юго-востока и юга.

Июльский 1941 года контрудар в направлении Смоленска считается неудачной операцией наших войск. Мы, к сожалению, привыкли недооценивать многие действия Красной армии в первый период войны. Исповедуя крайности и не признавая полутонов, придерживаемся комиссарского правила: если не победа, то — поражение, и если не хвала, то — хула.

Контратаки в направлении Смоленска были проведены веерно, согласованности достигнуть не удалось. В итоге все они были отбиты противником. Но и фон Бок, и Гитлер оценили упорство и решительность русских — на московском направлении немцы остановили наступление и перешли к обороне. Наступательный ресурс во многом был израсходован, а те силы, которыми группа армий «Центр» всё ещё располагала, решено было направить на другой участок Восточного фронта. Куда?

Из дневника фон Бока: «28/7/41. Поздно вечером приехал адъютант фюрера Шмундт и от имени фюрера сообщил мне следующее: наша главная задача — захват Ленинграда с прилегающими к нему районами, потом на повестке дня стоит захват источников стратегического сырья в районе Донецкого бассейна, Москва как таковая большой ценности для фюрера не представляет. Зато для него приобретает большое значение Гомель, захват которого обеспечит проведение масштабных операций в направлении Донецкого бассейна. Это несколько отличается от того, что говорится по поводу задач и целей группы армий в директиве Верховного командования сухопутных сил».

Жуков по-прежнему беспокоился за южный фланг фронта. Как только противник прекратил давление в центре, сразу стало понятно, что надо ждать удара в другом направлении. Скорее всего, на юге.

Двадцать девятого июля 1941 года Жуков позвонил Сталину, доложил, что имеет важное сообщение, и попросил принять его безотлагательно.

Сталин ответил:

— Приходите.

Личный шофёр Жукова Александр Николаевич Бучин рассказывал, что по Москве и за город начальник Генерального штаба передвигался в кортеже из двух машин. В первой «эмке» ехал Жуков. Вторая, на «хвосте» — охрана. Охранников, не считая водителя, было трое. Вооружены автоматами ППД. У водителя — револьвер «наган» и финский нож. «…Жуков ездил мало, — вспоминал Бучин. — Маршрут обычно: Генштаб-Кремль и обратно. Квартира и дача, конечно».

В тот день в кабинете у Сталина находились Маленков и Мехлис.

Жуков разложил на столе карту и приступил к докладу. Как всегда, начал с Северо-Западного направления и закончил Юго-Западным. На карте указал расположение немецких войск, уточнил их основные группировки и высказал свои предположения о возможных и явно возможных, исходя из логики последних событий, намерениях противника. Сталин внимательно слушал, попыхивая трубкой.

— Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска? — спросил Мехлис, словно устав слушать докладчика.

— Мне неизвестны планы противника, но исходя из анализа сложившейся обстановки, немцы будут действовать, скорее всего, именно так, — ответил Жуков.

— Продолжайте, — будто не замечая напряжения, сказал Сталин и указал трубкой на карту.

— На московском стратегическом направлении, — продолжил Жуков, — немцы в ближайшее время, видимо, не смогут вести крупную наступательную операцию, так как они понесли слишком большие потери. Сейчас у них здесь нет крупных резервов, чтобы пополнить свои армии и обеспечить правый и левый фланги группы армий «Центр». На Украине, как мы полагаем, основные события могут разыграться где-то в районе Днепропетровска, Кременчуга, куда вышли главные силы бронетанковых войск противника группы армий «Юг». Наиболее слабым и опасным участком обороны наших войск является Центральный фронт. Наши 13-я и 21-я армии, прикрывающие направление на Унечу — Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта, удерживающим район Киева. — И Жуков резко чиркнул по карте указкой с севера на юг.

Именно так вскоре и ударит Гудериан своей 2-й танковой группой, отрезая армии Юго-Западного фронта от тылов.

— Что вы предлагаете? — спросил Сталин.

— Прежде всего, укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трёх армий, усиленных артиллерией. Одну армию — за счёт Западного направления, другую — за счёт Юго-Западного фронта, третью — из резерва Ставки. Поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего. Конкретно предлагаю Ватутина.

— Вы что же, считаете возможным ослабить направление на Москву? — удивился Сталин.

— Нет, так не считаю. Но противник, по нашим расчётам, здесь пока вперёд не двинется, а через двенадцать-пятнадцать дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий, в том числе одну танковую. Такой манёвр не ослабит, а усилит московское направление.

Мехлис язвительно бросил:

— А Дальний Восток отдадим японцам?

Жуков решил на эту реплику не отвечать и продолжил:

— Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий.

Сталин в упор посмотрел на начальника Генерального штаба:

— А как же Киев?

Вот и наступил момент истины.

— Киев придётся оставить, — уверенным тоном произнёс Жуков.

В кабинете Сталина повисла тишина, как перед артподготовкой или атакой.

Жуков преодолел себя и продолжил доклад:

— На Западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации Ельнинского выступа. Именно Ельнинский плацдарм противник может позднее использовать для нового наступления на Москву.

И тут Сталин пришёл в себя.

— Какие там ещё удары! Что за чепуха! — вспыхнул он. — Опыт показал, что наши войска не умеют наступать.

Снова наступила тишина. И вдруг Сталин закричал:

— Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?!

Биограф Сталина историк Святослав Рыбас пишет: «В советских кинофильмах о войне Сталин изображён всегда спокойным, уверенным в себе вождём, но в действительности он бывал очень разным. Когда его охватывала ярость, он делался страшен. Его гнева боялись все». Рыбас приводит несколько эпизодов проявления неконтролируемой ярости. К примеру, после неудачного испытания танкового мотора Сталин позвонил наркому танкостроения Малышеву и заорал в трубку: «Будь ты трижды проклят, предатель родины!» Василевский, очень сдержанный в своих воспоминаниях, признавался, что натерпелся от Сталина «как никто другой»: «Бывал он и со мной, и с другими груб непозволительно, нестерпимо груб и несправедлив». А наркома Малышева после того «разговора» увезли в больницу с инфарктом.

Нечто подобное мог вполне услышать и Жуков во время доклада, когда сказал, что необходимо оставить Киев. Но в тот раз Сталин сдержался. Быть может, потому, что знал: Жуков прав и, как недавно в Генштабе, на грубость ответит грубостью.

Смоленск и Киев, так же как Ленинград и Москва, имели для Сталина не столько военное, сколько политическое значение. Он только что принял английского посла Криппса и на этой важной для обеих сторон встрече ещё раз напомнил о военной помощи, в которой нуждается Советский Союз. Через два дня после визита английского посла Черчилль направил Сталину, к тому времени уже Верховному главнокомандующему, письмо с согласием на поставку воюющей Красной армии вооружения, боеприпасов, снаряжения, продовольствия, а также необходимых материалов для военной промышленности СССР. В тот же день Черчилль продиктовал письмо, адресованное военно-морскому министру и начальнику военно-морского штаба: «Если бы русские смогли продержаться и продолжить военные действия хотя бы до наступления зимы, это дало бы нам неоценимые преимущества… Пока русские продолжают сражаться, не так уж важно, где проходит линия фронта. Эти люди показали, что они заслуживают того, чтобы им оказали поддержку, и мы должны идти на жертвы и на риск, даже если это причиняет нам неудобства, — что я вполне сознаю, ради того, чтобы поддержать их дух…»

В те же дни состоялся визит Гарри Гопкинса, посланника Рузвельта. Гопкинс внимательно изучал обстановку. Когда заговорили о возможной помощи США, Сталин неожиданно попросил высокооктановый бензин для самолётов и цветные металлы. Это произвело на американца впечатление: Гитлер уже пролез в Смоленские ворота, а русские просят не солдат и даже не оружие — они озабочены перспективой, а значит, отчётливо видят её…

Вот когда, ещё в июле, когда фронты трещали и их нужно было постоянно латать новыми дивизиями и подпирать резервными армиями, Верховный главнокомандующий одержал одну из главных побед в той войне. Вполне понятно, что большего, почти невозможного, он требовал и от своих генералов и маршалов.

Но вернёмся к докладу Жукова.

Он не был таким терпеливым и покладистым, каким на должности начальника Генерального штаба окажется потом Василевский. Впоследствии Жуков сам признается, что «не смог сдержаться и ответил:

— Если вы считаете, что я как начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине».

После очередной тяжёлой паузы Сталин заговорил уже спокойнее:

— Вы не горячитесь. А впрочем… мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдёмся…

Через полчаса Жуков получил новое назначение — под Ельню.

— Вот что, — сказал ему Сталин, — мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не всё в порядке, но ничего, мы ему поможем. А вас используем на практической работе. У вас большой опыт командования войсками в боевой обстановке. В действующей армии вы принесёте несомненную пользу. Разумеется, вы останетесь заместителем наркома обороны и членом Ставки.

— Куда мне прикажете отправиться?

— А куда бы вы хотели?

— Могу выполнять любую работу. Могу командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом.

— Не горячитесь, не горячитесь. Вы вот тут докладывали об организации контрудара под Ельней. Ну и возьмитесь за это дело. Действия резервных армий на ржевско-вяземской линии обороны надо объединить. Мы назначаем вас командующим Резервным фронтом. Когда вы сможете выехать?

— Через час.

— Шапошников скоро прибудет в Генштаб. Сдайте ему дела и выезжайте.

Так впоследствии эту историю с назначением «на Ельню» изложил в своих мемуарах сам маршал.

К тому времени Сталин, кажется, окончательно понял в Жукове главное. Потому и позволял ему многое. Когда свой кавказский гнев, принимавший порой самые безобразные формы, временами выплёскивал и на него, знал, как тот может ответить. И ответы его терпел.

Известна история о том, как в апреле 1941 года прославленный лётчик-ас, заместитель наркома по авиации генерал Рычагов во время совещания на вопрос Сталина, почему в ВВС такая высокая аварийность, ответил: «Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах!» Эту вольность Сталин терпеть не стал: «Вы не должны были так говорить». Через три дня генерала сняли с должности, через два с половиной месяца арестовали, а через пол года расстреляли вместе с женой, прославленной лётчицей Марией Нестеренко.

Отправляясь на фронт, Жуков в первую очередь позаботился о семье. Понимал, что случиться может всякое.

Эра Георгиевна вспоминает, что с эвакуацией они тянули до последнего, что погреб на даче оборудовали под бомбоубежище и надеялись так пережить самые трудные дни войны. Но «в конце июля 1941 года мы, спешно собравшись и взяв самое необходимое, поездом отправились в Куйбышев». В одном вагоне с Жуковыми в эвакуацию ехали семьи председателя Госплана и члена ГКО Вознесенского и генерала армии Тюленева. В Куйбышеве Жуковых поселили по соседству с семьями Тимошенко и Будённого. Они общались, дружили, «поддерживали друг друга». Дети из эвакуированных семей в школу пошли на месяц позже. Эра Георгиевна рассказывала:

— Большинство учителей были также из Москвы. Занимались мы по полной программе, однако мысли были заняты делами фронта. Понятное беспокойство и разговоры дома, сообщения о пропавших без вести, попавших в плен и убитых не могли не сказываться на нас, детях. Мы постоянно писали письма на фронт, бережно собирали посылочки, обещая солдатам хорошо учиться. От папы получали редкие весточки, которыми он всячески нас подбадривал.

Жуков ехал в штаб Резервного фронта, а в голове всё время стучали слова Верховного: «Какие там ещё удары!»; «…наши войска не умеют наступать».

Александр Николаевич Бучин вспоминал: «Внезапно распоряжение — ехать на войну. Генерал армии выехал на “паккарде”, бывшей машине маршала Кулика. Открытый “паккард” начальника Генштаба, который Жуков взял на фронт, прослужил нам всю войну, точнее, числился за нами. После Ельни “паккард” стоял обычно на автобазе Наркомата обороны в Москве. Довольно редко Георгий Константинович приказывал взять его на фронт, например, во время битвы под Курском. Какими соображениями он руководствовался при этом, не знаю. Скоро в августе 1941 года Жуков пересел на вездеход ГАЗ-61».

Штаб фронта находился близ Гжатска в лесу в тщательно замаскированных землянках. В штабной землянке Жукова встретили начальник штаба фронта генерал Ляпин[102] и командующий артиллерией генерал Говоров[103]. Жуков выслушал доклад Ляпина и сразу же выехал в сопровождении Говорова в расположение 24-й армии. «Ехали при мрачном отблеске пожаров, полыхавших где-то под Ярцевом, Ельней и западнее Вязьмы, — вспоминал маршал. — Что горело — мы не знали, но вид пожарищ создавал тяжкое впечатление. Гибло в огне народное добро…»

Напротив Ельнинского выступа оборону держала 24-я армия генерала Ракутина[104].

Командарм 24 произвёл на Жукова двойственное впечатление. «Чувствовалось, — писал он впоследствии в «Воспоминаниях и размышлениях», — что оперативно-тактическая подготовка у него была явно недостаточной. К. И. Ракутину был присущ тот же недостаток, что и многим офицерам и генералам, работавшим ранее в пограничных войсках Наркомата внутренних дел, которым почти не приходилось совершенствоваться в вопросах оперативного искусства».

Жуков изучил обстановку, осмотрел передний край. Буквально исползал его на животе. Побывал на полковых и батальонных наблюдательных пунктах. Поговорил с солдатами и командирами. И 21 августа отдал Ракутину приказ: атаки прекратить, они только истощают силы, потому что противник залёг на плацдарме основательно, в несколько эшелонов и при мощном огневом обеспечении; произвести перегруппировку и готовить войска к новому наступлению.

Ельнинский выступ, образовавшийся в ходе летних боёв за Смоленские ворота, был не просто выступом. Немцы захватили на левом берегу реки Десны выгодный плацдарм, накачали его войсками и хорошо укрепили огневыми средствами. К тому же, овладев Ельней, фон Бок заполучил в своё распоряжение узел дорог, которые теперь мог контролировать и которыми мог пользоваться как выгоднейшей рокадой в своём тылу — по этой рокаде он мог перебрасывать войска, технику и грузы в любую точку довольно большого периметра Ельнинского выступа. Бездорожье и неблагоприятные погодные условия в России превратили войну для германских войск в постоянную, практически не прекращающуюся битву за плацдармы и дороги.

Однажды из штаба 24-й армии позвонили: захвачен пленный из элитного пехотного полка «Великая Германия».

— Давайте его сюда, — приказал комфронта.

— Только, товарищ командующий, вот какое дело, — замялся на другом конце провода генерал Ракутин. — Немец-то хорош, но разговаривать отказывается.

— Везите срочно. Заговорит.

Пленного вскоре привезли в Гжатск. Потом о разговоре с ним маршал рассказывал Константину Симонову: «Вспоминаю пленного немца, которого я допрашивал под Ельней. Это был один из первых взятых там в плен танкистов. Молодой, высокий, красивый, белокурый, эдакий Нибелунг, даже вспомнилась картина “Нибелунги”, которую смотрел в кино в двадцатые годы. Словом, образцовый экземпляр. Начинаю его допрашивать. Докладывает, что он механик-водитель такой-то роты, такого-то батальона, такой-то танковой дивизии. Задаю ему следующие вопросы. Не отвечает.

“Почему вы не отвечаете?” Молчит. Потом заявляет: “Вы военный человек, вы должны понимать, что я как военный человек уже ответил на всё то, что должен был вам ответить, — кто я и к какой части принадлежу. А ни на какие другие вопросы я отвечать не могу. Потому что дал присягу. И вы не вправе меня спрашивать, зная, что я военный человек, и не вправе от меня требовать, чтобы я нарушил свой долг и лишился чести”.

Тогда я спрашиваю его: знает ли он, с кем разговаривает? Нет, не знает. “Переведите ему, что я генерал армии Жуков” Выслушав это, он отвечает. “Я не знаю вас. Я знаю своих генералов. А ваших генералов не знаю”.

Молодец! Держится таким наглецом, просто на редкость. Ну как его не уважать? Нельзя не уважать.

Я говорю ему: “Если не будете отвечать — расстреляем вас, и всё”. Побледнел, но не сдался. Говорит: “Ну что ж, расстреливайте, если вы хотите совершить бесчестный поступок по отношению к беззащитному пленному. Расстреливайте. Я надеюсь, что вы этого не сделаете. Но всё равно я отвечать ничего сверх того, что уже ответил, не буду”.

Когда я потом докладывал Сталину о Ельнинской операции, я рассказал ему об этом пленном, проиллюстрировал им, что представляют из себя немцы, с кем нам приходится иметь дело. Знать это и ясно оценивать — важно. Потому что эта оценка неотъемлемо входит в расчёты и планы. С такими вещами надо считаться и при оценке противника, и при оценке собственных возможностей. Планируя операцию, надо оценивать моральное состояние, уровень дисциплины и выучки солдат противника. Недооценив всё это, нетрудно впасть в ошибки и просчёты».

Изучив карту порядков своего и соседних фронтов и оценив действия противника, который активизировался на Южном направлении, Жуков 19 августа отправил Сталину шифровку:

«1. Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на путях к Москве, имея на своих флангах Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.

Возможный замысел противника:

Разгромить Центральный фронт и, выйдя в район Чернигов, Конотоп, Прилуки, ударом с тыла разгромить армии Юго-Западного фронта. После чего — удар на Москву в обход Брянских лесов и удар на Донбасс.

2. Считаю своим долгом доложить свои соображения о необходимости как можно скорее собрать крупную группировку в районе Глухов, Чернигов, Конотоп. Эшелон прикрытия сосредоточения сейчас же выбросить на реке Десна.

В группировку необходимо включить:

1) до 1000 танков, которые собрать за счёт мехкорпуса Закавказского ВО, танков РГК и в дальнейшем 300 взять с Дальнего Востока;

2) до 10 стрелковых дивизий;

3) 3–4 кавалерийских дивизии;

4) 400–500 самолётов.

Если ставить себе более активный способ противодействия этому крайне опасному плану противника, всю предлагаемую группировку нужно срочно собрать в районе Брянска, откуда и нанести противнику удар во фланг.

Не ожидая сосредоточения брянской группировки, необходимо усилить войска Западного фронта четырьмя-пятью стрелковыми дивизиями, восемью-десятью тяжёлыми артполками РГК и перейти немедленно в наступление с целью выхода на фронт Полоцк — Витебск — Смоленск.

Командующий Резервным фронтом генерал Жуков».

В тот же день Жуков получил ответ: «Ваши соображения насчёт вероятного продвижения немцев в сторону Чернигов— Конотоп — Прилуки считаю правильными. Продвижение немцев в эту сторону будет означать обход киевской группировки с восточного берега Днепра и окружение наших 3-й и 21-й армий. В предвидении такого нежелательного казуса и для его предупреждения создан Брянский фронт во главе с Ерёменко. Принимаются и другие меры, о которых сообщу особо. Надеемся пресечь продвижение немцев. Сталин».

Маршал Василевский, в присутствии которого проходило назначение А. И. Ерёменко на должность командующего войсками Брянского фронта, после войны напишет в своих мемуарах: «Сталин сказал, что хотя возможность использования группы Гудериана для флангового удара по правофланговым войскам Юго-Западного фронта маловероятна, но опасаться этого всё же надо. Исходя из этого обязательная задача Брянского фронта состоит в том, чтобы не только надёжно прикрыть брянское направление, но во что бы то ни стало своевременно разбить главные силы Гудериана. Выслушав Сталина, вновь назначенный командующий Брянским фронтом очень уверенно заявил, что в ближайшие же дни, безусловно, разгромит Гудериана».

Двадцать четвёртого августа по прямому проводу Сталин — Ерёменко: «Если Вы обещаете разбить подлеца Гудериана, то мы можем послать Брянскому фронту ещё несколько полков авиации и несколько батарей реактивных установок PC. Ваш ответ?»

Ерёменко — Сталину, уверенно и твёрдо: «Подлеца Гудериана безусловно разобью. Для этого прошу подчинить мне 21-ю армию вместе с 3-й».

Сталин немедленно отдал распоряжение о переподчинении штабу Брянского фронта 21-й и 3-й армий.

Как известно, «подлеца Гудериана» Ерёменко не разбил, наоборот — сам был разбит им.

«А как иначе я мог отвечать Сталину? — оправдывался после войны Ерёменко в одном из частных разговоров. — Шапошников и Василевский, несомненно, лучше знали общую обстановку, чем я, только что прибывший с Западного фронта, где занимался совершенно конкретным делом. Они могли бы меня поправить и сказать Верховному, что у них есть на сей счёт другое мнение».

Вот почему Маршалом Победы стал тот, кто не давал пустых обещаний.

Возвращаясь к разговору Жукова с пленным немецким танкистом, замечу, что о благородстве враг зачастую вспоминал, оказавшись в руках противника, рассчитывая на его великодушие. В бою немцы в то лето вели себя иначе. Шла война на уничтожение. Россия — не Польша и уж тем более не Франция, здесь позволялось всё. Из рассказа Бучина: «Прохладный денёк в конце лета. С запада беспорядочной стаей возвращались наши истребители И-15 и И-16. Машин с десяток. Наверное, они летали на штурмовку и израсходовали боезапас. А вокруг носились два “мессера”, подбивавшие пушечно-пулемётным огнём наших по очереди. Особенно жалко выглядели бипланчики И-15; получив очередь, самолёт клевал носом, входил в штопор и, как сорванный лист, устремлялся к земле. Из одного И-15 успел выпрыгнуть лётчик. Над ним белым облачком развернулся парашют.

Георгий Константинович и мы, свидетели происходившего, с облегчением вздохнули: хоть этот спасётся. Но в ту же секунду мелькнул “мессер”, влепил в упор очередь в беспомощно качавшегося на стропах парня и ушёл. Парашют как-то бережно опустил тело лётчика на землю недалеко от нас. Подошли. Он был совсем мальчиком, в синем комбинезоне, кожаном шлеме, весь залитый кровью. Жуков отрывисто приказал — предать земле с почестями, повернулся и пошёл прочь. Редко когда я видел такой гнев на лице генерала, глаза сузились и буквально побелели».

Не об этом ли окровавленном мальчике в синем лётном комбинезоне и кожаном шлеме на пыльной траве под Ельней вспомнит маршал весной 1945-го, оглядывая в стереотрубу горящую столицу Третьего рейха, когда из его уст сорвётся жестокое и справедливое: «Развалинами Берлина удовлетворён».

Двадцать пятого августа штаб Западного фронта получил директиву Ставки: «…30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами: покончить с ельнинской группировкой противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлениях Починка и Рославля, к 8 сентября 1941 г. выйти на фронт Долгие Нивы, Хиславичи, Петровичи, для чего:

а) 24-й армии в составе восьми сд, одной тд, одной мд концентрическими ударами уничтожить ельнинскую группировку противника и к 1 сентября выйти на фронт ст. Большая Нежода, Петрово, Стройна; в дальнейшем, развивая наступление, нанести удар в направлении на Починок и, овладев последним, к 8 сентября выйти на фронт Долгие Нивы, Хиславичи;

б) 43-й армии, оставив 22-ю и 53-ю сд на занимаемом фронте обороны и главные силы армии на обороне спас-деменских и кировских позиций, двумя стрелковыми и двумя танковыми дивизиями 30 августа перейти в наступление в общем направлении на Рославль и, овладев Рославлем, к 8 сентября выйти на фронт Хиславичи, Петровичи…»

Это было именно то, чего он ждал все эти дни и к чему готовил свои войска.

В период подготовки к операции Жуков основательно перетряс командный состав. Замены произошли в штабах, в дивизиях, в полках. Некоторые генералы за бездеятельность и халатность угодили под следствие. Эта «жестокость» командующего впоследствии выползет в мемуарах некоторых из отстранённых и отданных под суд.

Первая самостоятельная операция, разработанная и проводимая под руководством Жукова, действительно во многом напоминала Халхин-Гол. Охват сильными ударными группами, сосредоточенными на флангах, при активных действиях в центре.

Соотношение сил было примерно равным, при небольшом перевесе немецкой стороны в живой силе (70 тысяч солдат и офицеров против 60 тысяч наших) и в танках (40 против 35). Однако Жукову удалось достичь перевеса в артиллерии: 800 орудий, миномётов, установок реактивной артиллерии против 500 немецких.

Тридцатого августа после мощной артподготовки дивизии генерала Ракутина атаковали немецкие позиции перед своим фронтом. Драка была яростная. Немцы с плацдарма уходить не хотели. В ходе сражения начали вводить в дело резервы второго эшелона. Все контратаки были отбиты. Порой с очень большими жертвами.

Второго августа фон Бок записал в своём дневнике: «Вопрос о сдаче Ельнинского выступа становится в этой связи одним из самых актуальных. Задействованные там дивизии в буквальном смысле истекают кровью. Ещё раз посовещавшись с Клюге, я решил Ельнинский выступ оставить».

Порой эта запись комментируется исследователями Ельнинского сражения как повод для облегчённого вывода: мол, немцы сами ушли из Ельни и оставили неудобный для обороны выступ…

Ушли — после нескольких суток упорных боёв, когда упорство стало перерастать в угрозу окружения на плацдарме основных сил 20-го армейского корпуса генерала Матерны[105] — четырёх пехотных дивизий.

Пятого сентября 19-я стрелковая дивизия вошла в Ельню.

Восьмого сентября Ельнинский выступ был срезан.

Жуков докладывал Верховному: «Всего за период боёв в районе Ельни противник потерял убитыми и ранеными 45–47 тысяч человек и очень большое количество разбитыми нашей артиллерией и авиацией станковых пулемётов, миномётов и артиллерии. По показаниям пленных, в некоторых частях 137, 15, 178 пд миномётов и артиллерии не осталось совершенно. По докладу большинства командиров частей и по оставленным трупам на поле боя, за последние 3–5 дней противник потерял убитыми не менее 5 тысяч. Чтобы скрыть от наших войск свои большие потери, перед отходом противник все братские могилы разровнял и замаскировал под окружающую местность. <…>. Очень хорошо действовала вся артиллерия даже молодых дивизий. PC[106] своими действиями производят сплошное опустошение. Я осмотрел районы, по которым вёлся обстрел PC, и лично видел полное уничтожение и разрушение целых оборонительных районов. <…> Преследуя противника, 7.9 наши части вышли на р. Стряна, захватили её и с утра 8.9 имеют задачу развивать наступление, взаимодействуя с группой Собенникова. <…> В результате этой операции во всех войсках поднялось настроение и уверенность в победе. Сейчас части увереннее встречают контратаки противника, бьют его огнём и дружно, в свою очередь, переходят в контратаки».

Ельня помогла в октябре и ноябре выстоять под Москвой. Потому что битва за Москву началась уже там, на Десне и Хмаре.

Возможно, для вермахта неудачи в районе Ельни действительно не выглядели большим поражением, но для Красной армии контрнаступление на Смоленской земле на центральном участке советско-германского фронта стало колоссальной победой.

Когда военные историки и публицисты, рассуждая о сражении под Ельней в августе — сентябре 1941 года, пытаются оценить эту победу или, напротив, обесценить, приводя цифры из арсенала сторон, безвозвратных и санитарных потерь, то они проходят мимо главного, что было добыто Красной армией — всей армией, сражавшейся в те дни на огромном фронте, а не только на периметре Ельнинского выступа, — они пытаются не заметить самого факта одержанной победы. Локальная, хотя и фронтовая, она в космосе всей войны, полыхавшей в те дни и в Африке, и в океанах, и на островах, стала тем поворотным фрагментом истории, после которого вермахт вступил в череду поражений. Победу под Ельней невозможно исчислить в цифрах. Там родился дух новой армии, которая завершит войну далеко на Западе, в Берлине. И Жуков, своим чутьём полководца, поцелованного Богом, мгновенно уловил это покуда ещё лёгкое движение, которое к 1944 году разгонится до урагана танковых прорывов на Запад. Своё донесение Верховному он подытожил значением именно «морального фактора».

В Ставке и в Кремле идея была развита и вскоре трансформировалась в решение о введении в войсках гвардейских частей. Пока на уровне дивизии.

Указ о введении гвардейских воинских званий и о ношении нагрудного знака «Гвардия» появится только весной 1942 года.

Великие сражения Второй мировой войны были ещё впереди — битвы за Москву, Сталинград, Эль-Аламейн[107], Курская дуга, «Оверлорд»[108], битва за Берлин. Тем не менее Ельня, где сражалась едва ли сотая часть солдат любой из этих битв, стоит в этом списке впереди. Она была первой победой над непобедимой армией Третьего рейха.

Сюда в дни сражения ехали журналисты и писатели со всего мира. Побывала в районе Ельни и корреспондент «Life» американка Маргарет Брук-Уайт. Она вскоре выпустит альбом своих фотографий, сделанных на Смоленщине. До сих пор мир смотрит на бои под Ельней через объектив её фотокамеры. Американский писатель Эрскин Колдуэлл будет отправлять в Америку свои смоленские репортажи и очерки о мужестве и стойкости бойцов Красной армии. Во многом именно они убедят американцев в том, что Советский Союз нуждается в срочной помощи США. Через год на родине у него выйдут публицистические книги «Москва под огнём» и «Всё брошено на Смоленск», а также роман о советских партизанах «Всю ночь напролёт». Английский журналист Александр Верт, писавший для популярной британской «The Sunday Times» и радиокомпании ВВС, послал на свой тоже сражающийся с фашизмом остров такие строки: «Августовские бои не были крупным сражением советско-германской войны, и, однако, нужно было пережить страшное лето 1941 года, чтобы понять, какое огромное значение имел этот небольшой успех для поднятия морального духа советских войск. Весь август и часть сентября советская печать уделяла большое внимание наступательным действиям в районе Смоленска, хотя это не соответствовало ни их тогдашнему, ни конечному значению. И всё же это была не просто первая победа Красной Армии над немцами, но и первый кусок земли во всей Европе — каких-нибудь 150–200 квадратных километров, быть может, — отвоёванный у гитлеровского вермахта».

Четвёртого сентября, когда войска Резервного фронта проводили последнюю перегруппировку перед решающим ударом с целью перехватить горловину Ельнинского выступа, ещё заполненного немецкими войсками, когда стал уже очевидным успех, Сталин вызвал по прямому проводу Жукова.

Кто-то из военных или штатских партийцев, серьёзно обеспокоенных успехом Жукова в районе Ельни, доложил Верховному, что тот, мол, закусил удила и якобы, вопреки общим планам Ставки, решил развивать наступление войск своего фронта в сторону Смоленска, бросая Брянский фронт один на один с «подлецом» Гудерианом…

В те дни вокруг Жукова оказалось, быть может, как никогда много работников НКВД. Среди них несколько генералов: командарм 24 Ракутин, член Военного совета фронта комиссар госбезопасности 3-го ранга Круглов[109], командарм 33 комбриг Онуприенко[110], командарм 31 генерал Долматов. 29-й армией командовал заместитель наркома внутренних дел СССР генерал Масленников[111]. Да и заместитель командующего Резервным фронтом генерал Богданов[112], которому Жуков вскоре передаст дела, срочно убывая в Москву, тоже был работником НКВД.

Жукову за «смоленскую инициативу» пришлось оправдываться. Так что победа под Ельней свои заслуженные лавры получила не сразу.

«Сталин: Здравствуйте. Вы, оказывается, проектируете по ликвидации Ельни направить силы в сторону Смоленска, оставив Рославль в нынешнем неприятном положении. Я думаю, что эту операцию, которую Вы думаете проделать в районе Смоленска, следует осуществить лишь после ликвидации Рославля. А ещё лучше было бы подождать пока со Смоленском, ликвидировать вместе с Ерёменко Рославль и потом сесть на хвост Гудериану, двигая некоторое количество дивизий на юг. Главное — разбить Гудериана, а Смоленск от нас не уйдёт. Всё.

Жуков: Товарищ Сталин, об операции в направлении на Смоленск я не замышляю и считаю, этим делом должен заняться Тимошенко. Удар 109, 149 и 104-й я хотел бы нанести сейчас в интересах быстрейшего разгрома ельнинской группы противника, с ликвидацией которой я получу дополнительно семь-восемь дивизий для выхода в район Починок, и, заслонившись в районе Починок в сторону Смоленска, я мощной группой мог бы нанести удар в направлении Рославля и западнее, то есть в тыл Гудериану. Как показывает опыт, нанесение глубокого удара тремя-четырьмя дивизиями приводит к неприятностям, ибо противник такие небольшие группы быстро охватывает своими подвижными частями. Вот почему я просил Вашего согласия на такой манёвр. Если прикажете бить на Рославльском направлении, это дело я могу организовать, но больше было бы пользы, если бы я вначале ликвидировал Ельню. Сегодня к исходу дня правым флангом нашей Ельнинской группировки занята Софиевка. У противника горловина осталась всего шесть километров. Я думаю, на завтрашний день будет закончено полностью тактическое окружение. Всё.

Сталин: Я опасаюсь, что местность в направлении на Починок лесисто-болотистая и танки у Вас застрянут там.

Жуков: Докладываю. Удар намечается через Погуляевку южнее реки Хмара по хорошей местности с выходом в район Сторено — Васьково, тридцать километров северо-западнее Рославля, километров десять южнее Починок. Кроме того, наносить удар по старому направлению не следует. На нашу сторону сегодня перешёл немецкий солдат, который показал, что сегодня в ночь разбитая 23-я пехотная дивизия сменена 267-й пехотной дивизией, и тут же он наблюдал части СС. Удар севернее выгоден ещё и потому, что он придётся по стыку двух дивизий. Всё.

Сталин: Вы в военнопленных не очень верьте, спросите его с пристрастием, а потом расстреляйте. Мы не возражаем против предлагаемого Вами манёвра за десять километров южнее Починок. Можете действовать, особенно сосредоточьте авиационный удар, используйте также PC. Когда Вы думаете начать?

Жуков: Перегруппировки произведу к седьмому. Седьмого — подготовка, восьмого на рассвете — удар. Очень прошу подкрепить меня снарядами РС-76, да и 152 мм 1930 года, минами 120 мм. Кроме того, если можно, один полк “Илов” и один полк Пе-2. И танков штук десять КВ и штук пятнадцать Т-34. Вот все мои просьбы. Всё.

Сталин: К сожалению, у нас нет пока резервов PC. Когда будут — дадим. РСы получите. Жалко только, что Ерёменко придётся действовать одному против Рославля. Не можете ли организовать нажим на Рославль с северо-востока?

Жуков: Нечем, нечем, товарищ Сталин. Могу только отдельными отрядами, подкрепив их артиллерией, но это будет только сковывающий удар, а главный удар нанесу на рассвете восьмого, постараюсь, может быть, выйдет на рассвете седьмого. Ерёменко ещё далеко от Рославля, и я думаю, товарищ Сталин, что удар седьмого или восьмого — это будет не поздний удар. Всё.

Сталин: А прославленная 211-я дивизия долго будет спать?

Жуков: Слушаю. Организую седьмого. 211-я сейчас формируется, будет готова не раньше десятого. Я её подтяну в качестве резерва, спать ей не дам. Прошу Вас разрешить немедленно арестовать и судить всех паникёров, о которых докладывал. Всё.

Сталин: Седьмого будет лучше, чем восьмого. Мы приветствуем и разрешаем судить их по всей строгости. Всё. До свидания.

Жуков: Будьте здоровы».

Разговор весьма характерный. Во-первых, он свидетельствует о том, что, по всей вероятности, в штабах существовали мнения, которые радикально отличались от намерения Жукова решительно продолжать атаковать противника и ликвидировать Ельнинский плацдарм. Во-вторых, Жуков, видимо, уже более или менее отчётливо понимая и принимая свою миссию при Верховном главнокомандующем, терпеливо и с глубоким знанием дела обучал его тому, что Верховный главнокомандующий должен знать. В-третьих, Жуков мягко уходит от опасной идеи распыления сил. Но Сталин чувствует, что настаивать бессмысленно, что жуковское «нечем, нечем» — это та последняя позиция, которую тот будет защищать до конца.

В разговоре Сталин упомянул 211-ю стрелковую дивизию полковника Фурсина. Во время боёв дивизия не выдержала ночной контратаки противника и побежала. Бег превратился в панику. Фланг соседней 149-й стрелковой дивизии оказался открытым. Немцы воспользовались этим, ударили во фланг 149-й стрелковой дивизии и смяли её полки. О прорыве на стыке дивизий 43-й армии Жукову доложили в тот момент, когда он по приказу Верховного собирался выехать в Москву. Но сразу же приказал соединить его с приёмной Сталина. В архиве сохранилась стенограмма этого короткого разговора с секретарём Сталина Поскрёбышевым. Она датирована 1 сентября 1941 года.

«Жуков: Здравствуйте, товарищ Поскрёбышев. Только что сейчас получил неприятные сведения о 211-й дивизии, действовавшей на Рославль. Она, эта дивизия, поддавшись ночной панике, отскочила назад километров на три — шесть и создала этим отскоком невыгодное положение для другой стрелковой дивизии — для 149-й. Ввиду сложности обстановки я хотел бы ночью выехать на участок 211-й дивизии и там навести порядок и прибрать кого следует к рукам, поэтому я просил бы, если только можно, отложить мой приезд, если нельзя его отложить, я могу через пятнадцать минут выехать».

Как Жуков наводил порядок на участке 211-й стрелковой дивизии и как «прибирал кого следует к рукам», об этом точных сведений нет. Многие архивы закрыты. К примеру, документы дивизионного уровня рассекречены лишь отчасти: донесения, ведомости расхода боеприпасов, списки выбывших и награждённых, приказы. Но закрыты фонд политдонесений и вся документация о работе военных прокуроров дивизий. Я уже не говорю об армейских и фронтовых фондах. Чем выше уровень, тем увесистее замки на архивных дверях.

Однако известно, что полковник Фурсин был отстранён от командования. Жуков, решавший подобные задачи очень быстро и радикально, на 149-ю дивизию поставил подполковника Батракова, который командовал в соседней дивизии стрелковым полком. Получивший звание Героя Советского Союза за августовские бои и только что вернувшийся из госпиталя, подполковник Батраков быстро собрал разбежавшиеся войска, и брешь в порядках Резервного фронта была заделана. Полковник Фурсин, по всей вероятности, был отдан под суд. Но наказание было нестрогим, потому что в 1943 году он уже командовал гвардейской дивизией. Можно предположить, что виновных всё же нашли и наказали. И вовсе не потому, что комфронта лично приказал. А прежде всего потому, что части дивизии дрогнули, что подставили под удар своих соседей. И — потому, что действовал приказ Ставки № 270. Приказ предельно жёсткий. Появился он, уже когда Жуков был в Гжатске, в войсках, занимавших позиции по периметру Ельнинского выступа, но подпись Жукова под ним есть. Как члена Ставки, то есть «военно-политического руководства страны». Этим документом вводились беспрецедентные репрессивные меры, которые развязывали руки в первую очередь особым отделам, работникам НКВД в войсках.

Согласно приказу от 16 августа 1941 года № 270, командиры и политработники, сдавшиеся в плен, ставили себя вне закона и подлежали расстрелу на месте. «Обязать каждого военнослужащего, независимо от его служебного положения, — требовал приказ, — уничтожать их всеми средствами». Члены семей военнослужащих, осуждённых к высшей мере за измену родине, подлежали немедленному аресту и ссылке сроком на пять лет. Семьи красноармейцев, сдавшихся в плен, лишались государственного пособия и какой бы то ни было помощи. Таким образом, уже в первые месяцы военно-политическое руководство страны сформировало отношение к военнопленным своей армии, и это отношение, хотя и затухая за давностью лет, длилось ещё несколько десятилетий после войны. Текст приказа писал, по всей вероятности, сам Сталин, писал в приступе гнева и потому перепутал должности и звания генералов, попавших в плен. Никто из членов Ставки, подписавших текст, не посмел поправить Верховного. Жукова в Москве не было. Уже тогда было ясно, что под действие некоторых пунктов приказа подпадали и правые, и виноватые. Но впопыхах разбираться было некогда.

Можно предположить, что за прорыв на участке 211-й и за бойню на фланге соседней 149-й стрелковых дивизий ответили, скорее всего, командиры рот и рядовые красноармейцы, проявившие себя во время «отскока» назад особенно активно. Наверняка среди них были и действительно виновные, и попавшие под пули комендантского взвода по дурости и нелепому случаю. Это были чьи-то отцы, братья и сыновья. Откройте в Интернете страничку 149-й стрелковой дивизии и вы увидите фотографии пленных красноармейцев, захваченных немцами как раз в дни прорыва. Фотографии сделаны немецким фотографом в концлагере, когда оформлялись карточки учёта. Кто в шинели, кто в гимнастёрке, уже без петлиц и знаков различия, с фанерными бирками на шее, как скот. На бирках пятизначные и шестизначные цифры. Небритые, осунувшиеся лица с застывшим ужасом в глазах. В графе «судьба»: умер в Аушвитце, Цейтхайне, Маутхаузене, Хоенштайне, Замброве…

Война — работа коллективная. Любое подразделение в бою — это всегда 300 спартанцев. И если дрогнул хотя бы один, меч судьбы зависает над всеми. Не дрогни 211-я, не пошли бы в концлагеря бойцы из соседней 149-й, подставленной под фланговый удар.

В эти дни на Брянском фронте появились первые заградотряды. 12 сентября Ставка специальной директивой сделала эту крайнюю меру удержания войск в окопах нормой, грозно предостерегая малодушных: «в наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом же нажиме врага бросают оружие, начинают кричать: “Нас окружили!” — и увлекают за собой остальных бойцов». Заградительные отряды отныне формировались в каждой стрелковой дивизии из расчёта: рота на каждый полк. В директиве говорилось: «Задачами заградительного отряда считать прямую помощь комсоставу в поддержании и установлении твёрдой дисциплины в дивизии, приостановку бегства одержимых паникой военнослужащих, не останавливаясь перед применением оружия, ликвидацию инициаторов паники и бегства, поддержку честных и боевых элементов дивизии, не подверженных панике, но увлекаемых общим бегством».

Никакого отношения к войскам НКВД и подразделениям Смерша эти заградотряды не имели. Подчинялись они исключительно командирам стрелковых полков и дивизий. Архивные исследования действий 29, 50 и 43-й армий Западного фронта в период битвы за Москву свидетельствуют, что заградотряды, созданные на основании директивы Ставки, формировались из лучших красноармейцев и сержантов, взводами и ротами командовали лучшие, проверенные в бою офицеры, укомплектовывались новым стрелковым оружием, в том числе автоматическим, полностью обеспечивались транспортом; кроме того, каждому заградотряду придавались либо танкетка, либо бронеавтомобиль, либо лёгкий танк. В самые напряжённые дни подмосковного противостояния эти мобильные и хорошо вооружённые подразделения, как правило, выполняли функции пожарных команд — командир дивизии бросал их туда, где ситуация накалялась до предела. В период контрнаступления очень часто в донесениях командиров дивизий и полков появлялась такая фраза: «Первыми в опорный пункт противника ворвались отдельный разведбат и заградотряд под командованием капитана…» Так что стрелять из пулемётов по толпам отступающих частей им было попросту некогда. Хотя и позади передовых порядков полков и батальонов заградительные подразделения стояли. Перехватывая узлы дорог и важнейшие направления, они задерживали дезертиров и подозрительных, не допуская их в тыл и в зону военных действий.

Одновременно существовали заградительные взводы и роты войск НКВД. Их целью были немецкие шпионы и диверсанты, агенты немецкой разведки.

С начала войны и по 10 октября 1941 года заградотрядами различного подчинения было задержано 657 364 человека. В основном это были дезертиры. Их направляли на пункты сбора. И вскоре бежавшие с фронта снова оказывались в окопах. Но были и такие, кто при проверке документов вызывал подозрение. Их арестовывали и начинали более тщательное разбирательство. В полосе Западного фронта к 10 октября было арестовано 4013 человек. Из них 2136 человек расстреляли. 556 — перед строем.

Когда немцы начали отступать, в их дивизиях сразу же появились заградительные отряды. Отступление пожирает гораздо больше ресурсов, а степень жестокости в рядах отступающих доходит до крайности.