Глава тридцатая Сталинград

«Хорошо помню разговор 29 сентября в землянке, в балке севернее Сталинграда…»

Сталин позвонил 27 августа 1942 года и приказал Жукову: обязанности командующего войсками возложить на начальника штаба, а самому немедленно выехать в Москву.

Днём раньше Совет народных комиссаров СССР назначил генерала армии Г. К. Жукова первым заместителем наркома обороны, освободив от этой должности маршала С. М. Будённого.

Верховный встретил его словами:

— Плохо получилось у нас на юге. Может случиться так, что немцы захватят Сталинград. Не лучше дела обстоят и на Северном Кавказе. Очень плохо показал себя Тимошенко. Мне рассказал Хрущёв, что в самые тяжёлые моменты обстановки во время нахождения в Калаче Тимошенко бросал штаб и уезжал с адъютантом на Дон купаться. Мы его сняли. Вместо его поставили Ерёменко. Правда, это тоже не находка…

Сталин сделал паузу. Жуков молчал.

— Мы решили назначить вас заместителем Верховного главнокомандующего и послать в район Сталинграда для руководства войсками на месте. У вас накопился хороший опыт, и я думаю, что вам удастся взять в руки войска. Сейчас там Василевский и Маленков. Маленков пусть останется с вами, а Василевский сейчас же вылетает в Москву. Когда вы можете вылететь?

— Вылетать надо немедленно, — ответил Жуков.

— Ну, вот и хорошо. — И вдруг Сталин спохватился: — А вы не голодны?

— Подкрепиться не мешало бы.

Сталин позвонил в приёмную, и вскоре Поскрёбышев принёс горячий чай и тарелку с горкой бутербродов. Перекусив, Жуков сразу же отбыл на аэродром. И через четыре часа самолёт приземлился в Камышине.

На Сталинградский фронт прибыли не с пустыми руками. Сталин за чаем напутствовал: «В связи с прорывом немцев к Сталинграду мы приказали срочно перебросить 1-ю гвардейскую армию генерала Москаленко[145] в район Лозное. Необходимо с утра 2 сентября нанести ею удар по прорвавшейся к Волге группировке противника и соединиться с 62-й армией. Туда же перебрасываются 66-я армия генерала Малиновского[146] и 24-я армия генерала Козлова[147]. Вам следует принять необходимые меры, чтобы Москаленко 2 сентября нанёс контрудар, а под его прикрытием вывести в исходные районы 24-ю и 66-ю армии. Эти две армии вводите в бой незамедлительно, иначе мы потеряем Сталинград».

Штаб Сталинградского фронта размещался в Малой Ивановке близ Камышина. В штабе фронта Жукову доложили обстановку. Докладывали начальник штаба и старый знакомый по Халхин-Голу генерал Никишев и начальник оперативного отдела полковник Рухле. Как вспоминал потом маршал, их путаный доклад производил впечатление, что они «не совсем уверены в том, что в районе Сталинграда противника можно остановить».

Через несколько дней и штабом Сталинградского фронта, и оперативным отделом будут руководить другие люди.

Это был обычный стиль Жукова. Каждую операцию, любое ответственное дело, за которое и сам отвечал головой и честью, он начинал с подбора надёжных людей.

Доклад комфронта генерала Гордова[148], напротив, ему понравился своей правдой и полнотой. Правда была тревожной. Но не безнадёжной. Переговорил с Москаленко. Его дивизии должны были первыми вступить в дело. Однако они опаздывали, находясь в пути.

Из донесения Жукова Сталину: «1-я гвардейская армия 2 сентября перейти в наступление не смогла, так как её части не сумели выйти в исходное положение, подвезти боеприпасы, горючее и организовать бой. Чтобы не допустить неорганизованного ввода войск в бой и не понести от этого напрасных потерь, после личной проверки на месте перенёс наступление на 5 часов 3 сентября. Наступление 24-й и 66-й армий назначаю на 5–6 сентября. Сейчас идёт детальная отработка задач всем командным составом, а также принимаем меры материального обеспечения операции…»

Очень характерное донесение. Жуков смело всю ответственность, в том числе и за перенесение операции на более поздние сроки, берёт на себя и приводит железные аргументы. Ни грамма намёка на то, что, мол, замешкался Москаленко и пр.

Армия Москаленко атаковала в направлении Сталинграда в назначенное время после артиллерийской подготовки. Но продвинулась недалеко. Противник тут же контратаковал с танками при поддержке штурмовой авиации.

Сталин телеграфировал: «Положение под Сталинградом ухудшается. Противник находится в трёх верстах от Сталинграда. Сталинград могут взять сегодня или завтра, если северная группа войск не окажет немедленную помощь. Потребуйте от командующих войсками, стоящих к северу и северо-западу от Сталинграда, немедленно ударить по противнику и прийти на помощь сталинградцам.

Недопустимо никакое промедление. Промедление равносильно преступлению. Всю авиацию бросьте на помощь Сталинграду. В самом Сталинграде авиации осталось очень мало».

Жуков не дрогнул. Он видел, что положение почти безнадёжное, что с каждым часом оно ухудшается. Но бросать прибывающие дивизии по частям… Он отдал приказ начальнику авиации бросить на врага все силы. И запросил разрешение Сталина на общую атаку 5 сентября. Сталин согласился.

На рассвете 5 сентября фронт на участке 1-й гвардейской, 24-й и 66-й армий рыкнул сотнями орудийных стволов. Артиллеристы выпустили ограниченное количество огнеприпасов и замолчали. Вперёд пошли танки и пехота. Продвижение оказалось незначительным. И Жуков понял: тех сил, которыми располагает фронт, немецкую оборону не сокрушить. 12 сентября он срочно вылетел в Москву.

Из воспоминаний Александра Бучина: «Георгий Константинович нас, московских водителей, туда (под Сталинград. — С. М.) не брал. Это не значит, что мы сидели без дела. На протяжении почти трёх месяцев — с конца августа до второй половины ноября 1942 года — он фактически делил время между Сталинградом и работой в Москве. Каждую неделю, а то и два раза в неделю Жуков прилетал и улетал из Москвы. Маршрут в городе у него был один и тот же — Центральный аэродром, Генштаб, Кремль и обратно. Где-то между этими пунктами назначения вклинивалась квартира, в которой он отдыхал несколько часов. Очень редко дача. После победы под Москвой правительство подарило ему пожизненно дачу в Со-сновке. У меня впечатление, что в основном он отсыпался в полётах — в самолёте».

В этот раз у Сталина он застал начальника Генштаба генерала Василевского[149]. Жуков доложил, прокомментировал неудачу проведённой операции и подытожил:

— Если ударную группировку срочно не усилить имеющимися силами, Сталинградский фронт прорвать оборону противника не сможет.

Сталин спросил:

— Что нужно Сталинградскому фронту, чтобы, наконец, ликвидировать коридор противника и соединиться с Юго-Восточным фронтом?

— Для успешных действий фронту нужны как минимум ещё одна полнокровная общевойсковая армия, танковый корпус, три танковые бригады и не менее четырёхсот гаубиц, — ответил Жуков. — Необходимо также не менее одной воздушной армии.

Сталин вытащил из стола свою карту с пометками и стал её рассматривать.

Тем временем Жуков и Василевский, стоя у другой карты, обсуждали конфигурацию фронта. Потом, чтобы не мешать Верховному, занятому изучением карты, отошли к окну. Разговаривали вполголоса. Жуков был недоволен и последними событиями на Сталинградском фронте, и только что состоявшимся разговором. Сказал Василевскому, что всё это полумеры и они вопроса Сталинграда не решат, что нужна сильная, сокрушительная группировка и, самое главное, вводить в дело её надо иначе.

— Да, — согласился Василевский, — всё это — полумеры. Нужно искать иное решение.

— Какое «иное» решение? — Верховный оторвался от карты и внимательно на них посмотрел.

Жуков и Василевский молча вернулись к столу.

— Вот что, — сказал Сталин, — поезжайте в Генштаб и подумайте хорошенько, что необходимо предпринять в районе Сталинграда. А заодно подумайте и о Кавказском фронте. Завтра вечером жду ваши предложения.

6-я полевая и 4-я танковая армии противника всё больше втягивались в изнурительные бои. В районах Волги и Дона у немцев и их союзников могло быть не более пяти-шести резервных дивизий. Бои шли и на юге, и на севере. Гитлер уже не мог высвободить для усиления нажима на Сталинград ни одной дивизии. Конфигурация фронта склоняла к мысли, что немцы, сосредоточившись на прорыве к Сталинграду, опасно растянули свои фланги и образовавшийся выступ можно подсечь. Тем более что на флангах у 6-й армии стояли венгерские, румынские и итальянские дивизии.

Вот о чём вполголоса беседовали Жуков и Василевский в кабинете Сталина, когда тот внезапно их прервал.

Обсудив в Генштабе основной замысел операции, они перенесли его на чистую карту.

Докладывал Василевский. Верховный некоторое время молча рассматривал карту, потом спросил:

— А это что за группировка войск в районе Серафимовича?

— Новый фронт, — ответил Василевский. — Его надо создать, чтобы нанести мощный удар по оперативному тылу группировки противника, действующей в районе Сталинграда.

— Хватит ли сейчас сил для такой большой операции? — усомнился Сталин.

— Сейчас, конечно, не хватит, — сказал Жуков. — Но, по нашим расчётам, через полтора месяца операцию можно будет обеспечить необходимыми силами и средствами и хорошо её подготовить.

Сталин усмехнулся и постучал трубкой по карте:

— Далеко замахнулись. А не лучше ли ограничиться ударом с севера на юг и с юга на север вдоль Дона? Подумайте.

— Это полумера. — Жуков предполагал такую реакцию Верховного и заранее собрался с мыслями. — Мелкие контрудары не приведут к решительному изменению обстановки. В этом случае… — И Жуков сделал жест, повторяя направления предполагаемых сталинских контрударов. — Паулюс[150] в этом случае может быстро развернуть из-под Сталинграда свои подвижные части и парирует наши удары. Удар же западнее Дона позволит нам глубоко охватить врага, не даст ему возможности из-за речной преграды быстро сманеврировать своими резервами и выйти навстречу нашим группировкам.

Операция делилась на два этапа: 1) прорыв обороны, окружение сталинградской группировки противника и создание прочного внешнего фронта с целью полной изоляции окружённых от воздействия внешних сил; 2) уничтожение «котла» и недопущение деблокады извне.

Верховному план операции понравился, но он не спешил давать на него согласие:

— Над планом надо ещё подумать и подсчитать наши ресурсы. А сейчас главная задача — удержать Сталинград и не допустить продвижения противника в сторону Камышина.

В это время позвонил новый командующий Сталинградским фронтом генерал Ерёменко[151]. Сталин взял трубку. После разговора с Ерёменко сказал:

— Ерёменко докладывает, что противник подтягивает к городу танковые части. Завтра надо ждать нового удара. — И, повернувшись к Василевскому: — Дайте сейчас же указание о немедленной переброске через Волгу 13-й гвардейской дивизии Родимцева из резерва Ставки. И посмотрите, что ещё можно направить туда завтра.

Уже через час Жуков был на аэродроме. Приказ Верховного: вылететь в расположение Сталинградского фронта, ввести в бой всю авиацию и изучить обстановку в районе Клетской и Серафимовича. Прощаясь, Сталин сказал, что к начатому разговору необходимо вернуться, и добавил: «О том, что мы здесь обсуждали, кроме нас троих пока никто не должен знать».

Контрудары, которые Жуков вместе со штабом Сталинградского фронта в те дни организовывал на различных участках, дали положительные результаты. Они изматывали противника.

Из дневника немецкого офицера, который в те дни пытался со своими солдатами оттеснить противостоящие им подразделения Сталинградского фронта: «…части нашего корпуса понесли огромные потери, отражая в сентябре яростные атаки противника, который пытался прорвать наши отсечные позиции с севера. Дивизии, находившиеся на этом участке, были обескровлены; в ротах оставалось, как правило, по 30–40 солдат».

В конце ноября Сталин вновь вызвал к себе Жукова и Василевского.

Василевский только что вернулся из-под Сталинграда — изучал условия для контрнаступления армий левого крыла Юго-Восточного фронта.

Прежде чем идти к Верховному, они несколько часов совещались в Генштабе. Обменивались впечатлениями. Вносили поправки в первоначальный план.

Во время встречи в Кремле Сталин неожиданно предложил произвести реорганизацию фронтов и в связи с предстоящими планами масштабного наступления командующим войсками вновь образованного Донского фронта (бывшего Сталинградского) назначить Рокоссовского. А командующим создаваемым вновь Юго-Западным фронтом — Ватутина. Такие назначения всех вполне устраивали.

В конце совещания Сталин сказал:

— Вылетайте обратно на фронт. Принимайте все меры, чтобы ещё больше измотать и обессилить противника. Посмотрите ещё раз намеченные планом районы сосредоточения резервов и исходные районы для Юго-Западного фронта и правого крыла Сталинградского фронта, особенно в районе Серафимовича и Клетской. Товарищу Василевскому с этой же целью следует выехать ещё раз на левое крыло Юго-Восточного фронта и там изучить все вопросы, намеченные планом.

«После тщательного изучения на месте всех условий для подготовки контрнаступления, — пишет Жуков в «Воспоминаниях и размышлениях», — мы с А. М. Василевским вернулись в Ставку, где ещё раз был обсуждён план контрнаступления и после этого утверждён». И далее: «Мне было приказано лично проинструктировать Военный совет Донского фронта о характере действий войск с целью всемерной помощи Сталинграду. Хорошо помню разговор 29 сентября в землянке, в балке севернее Сталинграда, где размещался командный пункт командарма К. С. Москаленко.

На мои указания активных действий не прекращать, чтобы противник не перебрасывал с участка Донского фронта силы и средства для штурма Сталинграда, К. К. Рокоссовский сказал, что сил и средств у фронта очень мало и что ничего серьёзного мы здесь не добьёмся. Конечно, он был прав. Я тоже был такого мнения, но без активной помощи Юго-Восточному фронту (теперь Сталинградскому) удержать город было невозможно.

Первого октября я вернулся в Москву для дальнейшей работы над планом контрнаступления. От Сталинграда до Москвы летел в самолёте генерал-лейтенанта А. Е. Голованова[152], которым он управлял лично. Я с удовольствием сел в кабину к такому опытному лётчику.

Не долетая до Москвы, почувствовал, что самолёт неожиданно делает разворот и снижается. Я решил, что мы, видимо, уклонились от курса. Однако спустя несколько минут А. Е. Голованов повёл машину на посадку на незнакомой мне местности. Приземлились благополучно.

— Почему посадили машину здесь? — спросил я Голованова.

— Скажите спасибо, что были рядом с аэродромом, а то могли бы свалиться.

— А в чём дело?

— Обледенение.

Во время разговора подрулил мой самолёт, который летел вслед за нами, и на нём уже я добрался до Центрального московского аэродрома. Естественно, что полёты в сложных условиях, спешка с вылетами не могли быть всегда удачными.

Хорошо помню ещё одну “самолётную” историю, едва не стоившую нам жизни. Это было также во время полёта из Сталинграда в Москву. Погода в тот день стояла нелётная, шёл дождь. Москва сообщала, что над городом туман, видимость ограниченна. А лететь надо: вызывал Верховный.

До Москвы летели неплохо, но на подходе к Москве видимость не превышала ста метров. По радио лётчику была дана команда из отдела перелётов ВВС идти на запасной аэродром. В этом случае мы наверняка опаздывали в Кремль, где нас ждал Верховный.

Приняв всю ответственность на себя, я приказал лётчику Е. Смирнову садиться на Центральный аэродром и остался в его кабине. Пролетая над Москвой, мы неожиданно увидели в 10–15 метрах от левого крыла горловину фабричной трубы. Я взглянул на Смирнова, он, что называется, не моргнув глазом, поднял самолёт чуть выше и через 2–3 минуты повёл его на посадку…»

В своей книге «Дальняя бомбардировочная» Главный маршал авиации Голованов тоже рассказал об их полёте с Жуковым. Прекрасная возможность проверить память мемуаристов: «На другой день после совещания мы собрались лететь в Москву. Погода на трассе была плохая, нелётная. Я предложил Жукову лететь со мной, чтобы наверняка попасть в Москву. На том и порешили. После взлёта к нам пристроились истребители сопровождения, но уже через десять-пятнадцать минут из-за сплошной и низкой облачности пришлось перейти на слепой полёт. Истребители же, естественно, повернули домой.

Слепой полёт продолжался довольно долго, лишь в районе Воронежа появился небольшой просвет, и мы опять перешли на полёт в облаках. Дело это привычное, настроение у всех было хорошее. Не долетев километров сто до Москвы, мы перешли на визуальный полёт под облаками на высоте триста метров. Скоро должен был появиться аэродром Раменское, где стоит приводная радиостанция, и рядом, можно сказать, Центральный аэродром. Вот мы скоро и дома! Уже вечерело. Немного времени осталось и до поднятия аэростатов заграждения.

Но, как говорят, иногда и близкое становится далёким. Самолёт начал терять высоту, добавление мощности моторам лишь на короткий срок остановило снижение. Добавил ещё мощности — повторилось то же самое: самолёт обледеневал. Включили антиобледенители — результата никакого. Пришлось опять добавить мощность двигателям.

В голове с удивительной быстротой мелькали всякие случаи, связанные с обледенением. Наконец появился подобный. В финскую кампанию, вылетев однажды из Ленинграда в сторону Ладожского озера и пройдя под облаками десять-двенадцать минут, я заметил, что самолёт стал терять высоту. Добавление мощности двигателям и включение антиобледенителей положения не изменили. На форсаже развернулся обратно и на бреющем еле дотянул до аэродрома. На самолёте оказалось бугристое обледенение, которое нарушало его обтекаемость или, как принято говорить, аэродинамику. Естественно, нормально лететь самолёт не мог, а попытка продолжать полёт привела бы к печальному исходу.

Вот и сейчас надо было думать не о Центральном аэродроме, а о том, как бы дотянуть до Раменского. И этот очень короткий участок пути, да ещё с таким “пассажиром”, уже не доставлял нам, то есть экипажу, мягко говоря, никакого удовольствия. Наконец показался аэродром, и мы на полном газу приземлились.

У каждого лётчика, достаточно полетавшего, не однажды в его лётной жизни бывали случаи, которые ставили его, если так можно выразиться, на грань бытия. Но несмотря на это он всё же продолжает летать, ибо лётное дело, подчеркну ещё раз, — это не ремесло, а искусство, которое является призванием и овладев которым — бросить уже невозможно.

Везёт в жизни нашему брату лётчику, как я уже говорил, не так уж редко, да к этому везению ещё добавляются иной раз и приятные неожиданности. Так получилось и на этот раз. Вызвав из штаба машину, я предоставил её в распоряжение Жукову, а сам остался на аэродроме. Машиной этой была видавшая всякие виды “эмка” Жуков дорогой поинтересовался у шофёра, на чьей машине он едет. Шофёр ответил, что на машине командующего АДД (авиация дальнего действия. — С. М.). Георгий Константинович не поверил и переспросил. Шофёр повторил — да, на машине командующего. На этом разговор закончился.

Несколько дней спустя, работая в штабе, я подошёл к окну и увидел у подъезда новенький голубого цвета “ЗИС”. Позвал порученца и спросил, кто это приехал.

— Сейчас уточню!

Возвратившись, порученец доложил, что эту машину прислал мне Жуков. Вскоре в штаб позвонил генерал Минюк, который состоял при Жукове для особых поручений, и сообщил, что Георгий Константинович послал мне машину “на память о нашем полёте”.

Действительно, полёт был памятный. Не одну тысячу часов пришлось мне провести в воздухе и лишь дважды за всю свою лётную жизнь довелось встретиться с таким редчайшим видом обледенения, которое появляется стремительно и может быстро расправиться с тобой, если не будет немедленно принято решение».

Тринадцатого ноября Жуков и Василевский снова были у Сталина. Как вспоминал маршал, Верховный пребывал в хорошем расположении духа «и подробно расспрашивал о положении дел под Сталинградом в ходе подготовки контрнаступления».

На этот раз обсуждали уже конкретные проблемы: соотношение сил и их боеспособность на флангах, показания пленных, опасность того, что немцы могут заподозрить неладное и в самый последний момент перебросят на фланги свои резервы. Разведка у них работала хорошо. Но пока всё шло так, как было задумано. 6-я полевая армия Паулюса и основные силы 4-й танковой втянулись в затяжные бои с нашими Сталинградским и Донским фронтами. Рокоссовский и Ерёменко медленно их изматывали, морозили в донской степи. Наши резервные части, предназначенные для удара, сосредоточились в исходных районах, и, похоже, немецкая разведка их манёвр пока не обнаружила.

Василевский докладывал:

— Задачи фронтов, армий и войсковых соединений отработаны. Взаимодействие всех родов оружия увязано непосредственно на местности. Предусмотренная планом встреча войск ударных группировок Юго-Западного и Сталинградского фронтов отработана с командующими, штабами фронтов армий и тех войск, которые будут выходить в район хутор Советский — Калач. В авиационных армиях подготовка, видимо, будет закончена не раньше 15 ноября. Варианты создания внутреннего фронта окружения сталинградской группировки противника и внешнего фронта для обеспечения ликвидации окружаемого врага можно считать отработанными. Подвоз боеприпасов, горючего и зимнего обмундирования несколько задерживается, но есть все основания рассчитывать, что к исходу 16–17 ноября материальные средства будут доставлены войскам. Контрнаступательную операцию можно начать войсками Юго-Западного и Донского фронтов 19 ноября, а Сталинградского фронта — на сутки позже.

Разница в сроках объясняется тем, что перед Юго-Западным фронтом были более сложные задачи. Он находился на большем удалении от района Калач — хутор Советский, и ему предстояло форсировать Дон.

Из «Воспоминаний и размышлений» Жукова: «Верховный слушал нас внимательно. По тому, как он не спеша раскуривал свою трубку, разглаживал усы и ни разу не перебил наш доклад, было видно, что он доволен. Само проведение такой крупной контрнаступательной операции означало, что инициатива переходит к советским войскам. Все мы верили в успех предстоящего контрнаступления, плоды которого могли быть значительными для освобождения нашей Родины от немецко-фашистских захватчиков.

Пока мы докладывали, в кабинете Верховного собрались члены Государственного Комитета Обороны и некоторые члены Политбюро. Нам пришлось повторить основные вопросы, которые были доложены в их отсутствие.

После краткого обсуждения плана контрнаступления он был полностью утверждён.

Мы с А. М. Василевским обратили внимание Верховного на то, что немецкое главное командование, как только наступит тяжёлое положение в районе Сталинграда и Северного Кавказа, вынуждено будет перебросить часть своих войск из других районов, в частности из района Вязьмы, на помощь южной группировке.

Чтобы этого не случилось, необходимо срочно подготовить и провести наступательную операцию в районе севернее Вязьмы и в первую очередь разгромить немцев в районе Ржевского выступа. Для этой операции мы предложили привлечь войска Калининского и Западного фронтов.

— Это было бы хорошо, — сказал И. В. Сталин. — Но кто из вас возьмётся за это дело?

Мы с Александром Михайловичем предварительно согласовали свои предложения на этот счёт, поэтому я сказал:

— Сталинградская операция во всех отношениях уже подготовлена. Василевский может взять на себя координацию действий войск в районе Сталинграда, я могу взять на себя подготовку наступления Калининского и Западного фронтов.

Согласившись с нашим предложением, Верховный сказал:

— Вылетайте завтра утром в Сталинград. Проверьте ещё раз готовность войск и командования к началу операции.

Лично для меня оборона Сталинграда, подготовка контрнаступления и участие в решении вопросов операций на юге страны имели особо важное значение. Здесь я получил гораздо большую практику в организации контрнаступления, чем в 1941 году в районе Москвы, где ограниченные силы не позволили осуществить контрнаступление с целью окружения вражеской группировки.

За успешное общее руководство контрнаступлением в районе Сталинграда и достигнутые при этом результаты крупного масштаба в числе других я был награждён орденом Суворова I степени.

Получить орден Суворова I степени № 1 означало для меня не только большую честь, но и требование Родины работать ещё лучше, чтобы быстрее приблизить час полного разгрома врага, час полной победы. Орденом Суворова I степени были награждены А. М. Василевский, Н. Н. Воронов, Н. Ф. Ватутин, А. И. Ерёменко, К. К. Рокоссовский. Большая группа генералов, офицеров, сержантов и солдат также была удостоена правительственных наград».

Как вспоминал Александр Бучин, 15–16 ноября водителям был отдан приказ: заправить под завязку «хорьх» и обе машины сопровождения. Из Москвы выехали по Ленинградскому шоссе.

Жуков коротко сказал:

— К Пуркаеву.

Бучин водил машину лихо. Бывший спортсмен-автогонщик, он знал и чувствовал машину, как бывалый кавалерист коня. Жуков ему доверял. Он сам любил быструю езду и порой, когда ему казалось, что водитель недооценивает качество дороги, перекидывал через рычаг переключения скоростей ногу и давил на педаль газа или на ногу Бучина до предела. Бучин вспоминал, что часто, особенно когда опаздывали, они неслись со скоростью 140–150 километров в час. Охрана в «эмках» на «хвосте» безнадёжно отставала. Начальник охраны Бедов потом нервно выговаривал Бучину. А парень отворачивался и ухмылялся. Машина у него была куда сильнее, чем у эскорта.

Когда надо было снизить скорость, притормозить, Жуков подавал кавалерийскую команду: «Короче!»

В этот раз на Калининский фронт вместе с Жуковым поехал и командующий авиацией дальнего действия генерал Голованов. Бучин, поймав хороший участок шоссе, разогнал машину так, что Голованов, который привык к высоким скоростям, сказал:

— Потише.

— Не лезь, — отмахнулся Жуков, — он знает, как ехать.

Но вскоре на обледенелом участке дороги — снова проклятый лёд! — их занесло. Бучин с трудом удержал «хорьх». Когда машина снова зацепила твёрдое покрытие и уверенно помчалась дальше, Голованов вздохнул. Жуков даже не шевельнулся.

Примерно в двадцатых числах декабря, как вспоминал Бучин, «в строжайшей тайне» Жуков выехал на Юго-Западный фронт к Ватутину.

Странное дело, об этой поездке маршал в своих довольно подробных мемуарах даже не упомянул. А Бучин запомнил ту поездку потому, что впервые им, водителям, пришлось грузить свои машины на платформы.

Специально оборудованный поезд, на котором с некоторых пор Жуков как член Ставки выезжал к фронту, на этот раз остановился в тупике на станции Анна. Машины скатили по помостам. Состав замаскировали.

Несколько дней колесили они на своём «хорьхе» по степным дорогам. Бучин всё время с опаской оглядывал незнакомую открытую местность, следил, чтобы не отстала машина охраны.

Из воспоминаний Александра Бучина: «Вот опять плутаем. Не знаю, куда ехать. Стали. Метёт. В салоне позади высказывает свои соображения генерал-майор Л. Ф. Минюк[153], значившийся у нас под пышным титулом старший генерал-адъютант первого заместителя Верховного Главнокомандующего. Титул, кажется, придумал Жуков. Минюк, видимо, подбодрённый тишиной на переднем сиденье, увлёкся и пошёл объяснять, как нам выбраться на верный путь. Я уже собирался тронуть машину, как Георгий Константинович потребовал карту. Разложил на коленях, я подсвечивал фонариком. Жуков довольно быстро разобрался в паутине степных дорог, отчеркнул нужное место ногтем и сказал, как ехать. Не поворачиваясь, он протянул карту через плечо назад в салон, Минюку, и от чистого сердца сказал:

— На, мудачок. Тебя в полковую школу отправить надо.

Генерал Минюк и сидевший рядом с ним Бедов притихли как мыши.

Какая-то мутная была поездка. По опустевшим дорогам. Фронт ушёл вперёд. Подолгу разыскивали нужные штабы и части. Снег милосердно покрыл шрамы войны, но не везде. Стояли сильные морозы, и трупы убитых и замёрзших красноармейцев и вражеских солдат иногда представали в жутких застывших позах. Иные даже стояли в сугробах. Я старался не смотреть по сторонам. Однажды вижу: мы едем навстречу чёрной массе — идёт колонна. Через снежную пелену стараюсь разглядеть кто, и похолодел — шинели и головные уборы не наши. Деваться некуда, подъехали. Оказалось, по дороге, как стадо, движется громадная толпа пленных итальянцев. Сыны солнечной Италии явились убивать нас и угодили в зиму. Именно в этом районе только что была наголову разбита итальянская армия. Вид у итальянцев был самый жалкий. Они понуро брели между сугробами.

Бедов, наша охрана, тут же завертелся, забеспокоился, запричитал — где конвой? Георгий Константинович не проронил ни слова и безучастно смотрел вперёд. Неожиданно он сказал: “Стой!” — и вышел из машины. В хвосте колонны десяток пленных, взявшись за оглобли, тащили сани, в них сидел конвоир — раненый красноармеец с ППШ на коленях. Из-под бинта видны были только глаза и часть лица. Узнав по папахе генерала, он неловко отдал честь и попытался слезть с саней. Жуков жестом остановил его и подчёркнуто чётко отдал приветствие. “Вот и конвой”, — сказал Жуков, ни к кому особенно не обращаясь. Несколько минут мы постояли на дороге, пока стадо итальянцев под присмотром раненого конвоира не скрылось в снежной мгле».

Конец 1942 года. Район Среднего Дона. Разгром 8-й итальянской армии. Размашистый бросок корпуса генерала Баданова[154] и уничтожение немецкой авиабазы и аэродрома вместе с самолётами в районе станицы Тацинской, после чего сталинградская группировка немцев — 6-я армия — осталась без подвоза. На всём этом лежала тяжёлая печать жуковского стиля — стремительного, мощного, всегда неожиданного удара.

В ту же ночь, как вспоминал Бучин, они погрузили «хорьх» и машину охраны на платформу и уехали в Москву.

Жуков увидел результаты боёв, увидел плоды трудов штабов и мужества дивизий и полков. Увидел и главного творца этой победы, отдал ему честь и со спокойным сердцем уехал на доклад к Верховному.