Глава VI АРЕСТЫ

Но вручить Пашковой книжку Минею не удалось.

Воскресным утром, на малолюдной улице, прямо против его ворот, появился точильщик. Толстомордый детина, с преувеличенным усердием нажимая ногой на педаль, крутил свое колесо.

Миней сделал несколько шагов, и тотчас от забора отделился субъект в новенькой паре. Миней постоял, покурил, купил кое-что в лавке на углу и вернулся к себе.

Задернув занавески на окнах, он тщательно осмотрел всю комнату. Никакой нелегальщины, кроме книжки Чернышевского. Он вынул ее из стола и засунул под рубашку, за широкий кожаный пояс.

«Если будет обыск здесь, то, конечно, пойдут и к родным, — размышлял Миней. — Найти ничего не найдут, но сестра разозлится, надерзит жандармам — это уж обязательно».

У Тани хранились две прокламации, изданные за границей. Несколько раз они уже переписывались и перепечатывались на гектографе. Оригиналы же — два длинных, тонких листочка, сложенные вчетверо, — были заложены за стекло небольшого настольного зеркала в Таниной комнате. Деревянная дощечка прикреплялась к зеркалу четырьмя винтиками, на кончиках которых торчали четыре зеркальных шарика. Если кому-нибудь пришло бы в голову отвинтить шарики, то и тогда нельзя было бы обнаружить прокламации: Иван Иванович искусно заклеил их тонкой фанеркой.

Сейчас Минею предстояло предупредить товарищей о слежке и передать книжку. Можно бы уничтожить ее, но она была ему особенно дорога.

Любовь Андреевна все-таки получит ее!

Он вспомнил об учительнице, и ход мыслей его изменился: после их встречи прошло всего несколько дней — и вдруг слежка! Но сейчас же Миней отбросил подозрение: девушка была так искренна! И потом: если бы Пашкова предала, наблюдение за ним началось бы раньше. Полиция, несомненно, захотела бы выследить, где он возьмет книги для Пашковой.

Нет, вернее всего какая-то неосторожность вызвала слежку. Но какая?

Вспомнилось забавное происшествие, которое, однако, могло заинтересовать охранку.

Бывало так, что листовки присылались в Читу по почте заделанными в переплет какой-нибудь безобидной, с точки зрения цензуры, книги.

Получение аптекарским помощником фармацевтических справочников или руководств по составлению гербариев не возбуждало подозрений.

Но как-то один из иркутских корреспондентов, то ли по рассеянности, то ли по недомыслию, прислал на имя Минея в переплете книги Кропоткина, изданной за границей, прокламацию Сибирского социал-демократического союза. Книгу на почте задержали. Миней решил получить ее во что бы то ни стало. Он ждал нужную листовку; кроме того, книга могла быть передана жандармам.

Миней явился к начальнику почты. Плешивый старичок вежливо объяснил, что автор задержанной книги числится в перечне запрещенных.

— Помилуйте, это вовсе не тот автор! — решительно заявил Миней.

— То есть как это? «П. А. Кропоткин» — так и указано.

— Можете убедиться, — вкрадчиво заметил Миней. — Поглядите на обложку книги: автором ее является князь П. А. Кропоткин. Князь! И как персона титулованная, автор вполне благонамеренный. Во избежание конфуза благоволите выдать мне книгу его сиятельства.

Старичок струсил и выдал книгу.

Миней решил избавиться от слежки хотя бы на время.

Он запер квартиру и вышел на улицу. Субъект был тут. Миней зашагал к торговому центру города, все время чувствуя за спиной наблюдателя. Он ускорил шаг, к ощущение преследования ослабело. Однако, посмотрев мельком в витрину табачной лавки. Миней увидел в стекле отражение филера. Он стоял у афишной тумбы, смотрел куда-то в пространство и вдруг быстрым шагом пошел в обратную сторону. Это было удивительно. Миней присел на скамейку под деревом вполоборота к тумбе, не сводя с нее глаз. Через несколько секунд из-за тумбы показался маленький толстый человек в черном пиджаке. Выглянул и спрятался. Миней медленно пошел по улице и, скосив глаза, увидел, что человек следовал за ним.

«Ишь ты! Филеры передают меня друг другу! Скажите, какая техника! Не иначе «дубль-нуль» ввел», — усмехнулся Миней.

Солнце стояло в зените. День выдался на редкость жаркий для конца апреля. Миней был в косоворотке, чесучовом пиджачке и сандалиях; филер — в суконном пиджаке и сапогах.

«Ну я тебя погоняю!» — решил Миней. Он энергично зашагал в гору, к мужской гимназии и еще выше, вдоль Кайдаловки, к вершине сопки, поросшей редким сосновым лесом.

Осыпавшаяся хвоя густым слоем покрывала землю. Склон становился все круче. Прямые лучи солнца припекали сквозь ветви. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка.

Кругом все было пустынно, и толстый вспотевший человек, карабкающийся по склону, был весь на виду.

«Как клоп на лысине!» — брезгливо подумал Миней. Ему вдруг стало смешно: европейские методы сыска для Читы явно не годились.

Он вспомнил, что запретная книжка все еще у него под рубашкой, и решительно направился вниз. Не оглядываясь, пошел через весь город, прямо к базару. Шпик тащился следом.

Было три часа пополудни. Воскресный торг, знаменитый читинский торг, был в самом разгаре.

В глазах рябило от множества разнообразно одетого люда, от пестрых товаров, разложенных на рундуках, на столах и просто на земле.

Еще издали у рыночных ворот было видно скопление телег, возов, бурятских повозок на двух колесах. Нарядные выезды знаменитых томских ямщиков бросались в глаза расписными дугами, кистями и бубенчиками на сбруе.

Между телегами сидели на корточках буряты. Красные и синие их халаты с вышивкой на груди выделялись на желтом песке базарной площади. От них пахло молодой травой, ковылем, нагретой солнцем овечьей шерстью. Будто сама Агинская степь подошла к окраине города.

В базарной толпе мелькали лисьи малахаи, в которых монголы щеголяют даже в летний зной, барашковые шапки татар, торгующих лошадьми и сбруей, войлочные шляпы пастухов-эвенков.

Китаец — разносчик товаров — потряхивал колокольчиком, привлекая внимание публики к своему лотку с чаем, пряниками и китайскими сушеными фруктами. Загулявшие старатели в вельветовых штанах, расталкивая толпу и горланя, пробирались к трактиру.

За столами в ряд, как рекруты перед воинским присутствием, стояли бабы, звонко выкрикивая:

— Шаньги с толченой черемухой!

— А вот тарочки, свежие тарочки!

— Кому творожку, кому молочка!

— Не от бешеной ли коровки молочке?.. Тогда возьмем, пожалуй! — кричали хмельные мастеровые, проходя мимо.

Мальчонка выстукивал деревянными ложками «барыню». «Разлука ты, разлука», — жаловалась шарманка. Ревел медведь, которого тащил на цепи цыган в бархатной жилетке.

И над всем стояли пряные запахи горелого масла и свежего конского навоза.

Миней нырнул в толпу и с чувством облегчения, будто бросившись в воду в летний лень, дал людскому потоку нести и поворачивать себя во все стороны. Толпа отнесла его от ворот. Филер затерялся в бурлящей массе людей.

Работая локтями, Миней выбрался из толчеи и протиснулся между двумя рундуками к ограде. В узком закоулочке под самым забором никого не было. Два мешка овса стояли у забора, видимо сброшенные впопыхах.

«Своровали и спрятали. Значит, местечко укромное!» — обрадовался Миней.

Осторожно выглянув, он вдруг увидел своего преследователя. Раздвигая толпу короткими руками, человечек в теплом пиджаке отчаянно озирался по сторонам. Налетевшая ватага мальчишек едва не сбила его с ног.

— Фокусник, фокусник! — кричали вокруг.

В самом центре толпы возник сморщенный, старый китаец с тоненькой длинной косой. Взмахивая широкими рукавами свободной кофты-курмы, он подбрасывал вверх пестрые шарики, которые тут же исчезали неизвестно куда.

— Покуса видела? Покуса видела? — приговаривал китаец.

— Покуса видела! — тихо отозвался Миней, поплевал на ладони и перемахнул через забор.

Он очутился на пыльной дороге. Прямо на него катила дребезжащая телега. Старик с сизым носом настегивал лошадь. Сбоку сидела молодая казачка с мальчиком.

Миней, не раздумывая, на ходу прыгнул в телегу; она накренилась под его тяжестью. Он засмеялся и крикнул в ухо старику:

— Отец! Довези до Песков! Пятиалтынный на пропой!

Старик задергал вожжами, ухмыльнулся:

— Тебя, веселого, за четвертак довезу! Другого и за полтину не взял бы…

Женщина рассмеялась, прикрыв рот уголком платка.

Мальчик исподлобья смотрел на Минея, сжимая грубо вырезанное из дерева ружье.

— Охотник? — спросил Миней.

— Ага, — ответил шепотом мальчик.

— Уток бил или косачей?

Мальчик засопел, подумал и ответил гордо:

— Не… Я на медведя!

— Ох, медвежатник! — так и залилась мать. — Это у нас мужики медведя завалили, так он, верите, спит и во сне медвежью охоту видит.

— Ружье малость подгуляло. — Миней взял у мальчика ружье, вынул из кармана ножик и вырезал приклад, ствол, полукружие спускового крючка.

Телега подпрыгивала, вырезать было неловко. Мальчик с завистью смотрел на чудо, выходившее из-под широкого лезвия ножа.

— А ты так не умеешь?

— Сумел бы, да ножика нету, — смело ответил казачонок.

— На, держи! — Миней сунул ему нож и спрыгнул с телеги, махнув на прощание рукой.

— Бедовый! — проговорил старик ему вслед.

Домишко на Песках, в котором квартировал теперь Митя, стоял на открытом месте. Ни одного человека не было видно вокруг. Миней обошел дом, увидел распахнутое окно и перешагнул через низкий подоконник. Кеша сидел за столом с книжкой. Митя лежал на койке, заложив под голову руки. Несмотря на открытое окно, дым столбом стоял в комнате.

— Откуда ты? — воскликнул Кеша.

— «Кто не дверью входит во двор овчий, тот вор и разбойник», — произнес Митя.

— Довольно зубоскалить!.. А надымили! — поморщился Миней. — Дайте чего-нибудь поесть.

Митя полез в шкафчик, достал копченую рыбу и холодное мясо.

Миней, жуя, сообщил:

— За мной сегодня с утра ходят. Насилу отделался.

— Слежка?

— Ну да…

— Скрыться тебе надо, — посоветовал Кеша. — Уж очень ты всем здесь глаза намозолил.

— Так сразу и скрыться? — насмешливо спросил Миней. — Нет того, чтобы о деле подумать! Новые листовки печатать надо. И маевка Первомайская тоже на носу!

Миней посмотрел обложку книжки, лежащей на столе:

— Вместе читали, что ли?

— Ну да. Левин на Кешку похож. Влюбчивый! — засмеялся Митя.

— В кого же он влюблялся?

— Кто? Левин? В Китти.

— Да нет, Кеша! Я что-то не замечал, — удивился Миней.

— Что близко, того и не видать, — пробормотал Митя.

Кеша исподтишка показал ему кулак.

— Вот тебе, Кеша, подходящее поручение. Есть такая учительница, Любовь Андреевна Пашкова. Отдай ей эту книжку.

— Я Пашкову знаю, — сказал Кеша. — Это та, что приставу Потехе по морде дала.

— Вот как! За что?

— Пристал к ней где-то на гулянье.

— Ты смотри, Кеша, тебе бы не попало! — заметил Митя.

— Да слушайте же серьезно! — возмутился Миней.

Он закрыл окно и сел на кровать рядом с Митей. Они перебрали все звенья организации. Все было хорошо укрыто. Федя Смагин вне подозрений, его особенно оберегали как нанимателя конспиративной квартиры. Технике ничего не угрожает: гектограф хранится за городом, в избе лесника. Митя только два дня назад основательно «почистил» свою конторку. Ни Гонцов, ни Кеша ничего у себя не хранили.

Остальные члены организации не имели непосредственной связи с Минеем.

Что касается организаций в Хилке, Шилке, Оловянной, Борзе и на других станциях, то они получали литературу и указания через Фоменко и других «тяговиков», то есть людей, разъезжавших по долгу службы и не вызывающих подозрений.

— Если меня арестуют, дело не пострадает, — заключил Миней. — Руководить будет Гонцов. Вы ему помогайте, ребята…

— Но почему же обязательно арестуют? — растерянно спросил Кеша. — Ведь слежка еще ничего не означает…

— Я не сказал, что обязательно арестуют. Я тоже думаю, что вряд ли… Но все же надо быть к этому готовым.

— Ты на квартиру теперь не вернешься? — спросил Митя.

— Вот именно вернусь. Если я исчезну — сразу будет ясно, что «причастен»… Ну, кажется, все! — Миней стал прощаться.

— Что это ты так сразу? — Кеша даже схватил друга за рукав. В синих глазах его заметалась тревога.

— Да ничего ведь не случилось, Кеша. Не беспокойся.

Митя поднялся:

— Как хочешь, Миней, а я за тобой следом. Если тебя зацепят, мы хоть знать будем.

— Это правильно, — согласился Миней. — Только ты подальше иди, не наступай мне на пятки.

Солнце уже садилось, когда он подходил к своему дому.

Изредка оглядываясь, он видел далеко от себя одну только коренастую Митину фигуру. Сумерки заполнили узкую улицу сыроватой мглой, тонким запахом нарождающейся зелени. Было все так же тихо, вертикально подымались над крышами приземистых домов дымки из труб. Догорала светло-розовая с золотистыми переливами вечерняя заря, предвещая вёдро.

Едва Миней ступил на крыльцо, как на него навалились. Миней сделал усилие и сбросил с себя повисшего на нем человека, но двое выскочивших из-за угла городовых уже крутили ему руки за спину. Миней был силен и ловок, ему удалось вырваться. Но городовые снова набросились на него, и в эту минуту Миней увидел Митю в расстегнутой на груди рубахе, с растрепанными на бегу волосами. Он во весь дух спешил к товарищу. Полицейские сразу не разобрали, откуда обрушился на них град тяжелых ударов. Митя колотил кулаками по спинам, бил «под вздох», по глазам, куда попало.

— А, попались! — рычал Митя, как будто не полицейские выслеживали Минея, а он, Митя, поймал полицейских.

Заливчатой трелью раскатились по улице свистки. Как из-под земли вырос пристав с подкреплением. На Минея и Митю надели наручники, посадили их на извозчичью пролетку. Двое фараонов с револьверами вскочили на подножки.

— А этого пьяного зачем мне прицепили? — спросил Миней, грозно взглянув на Митю.

Тот понял и по-хулигански заорал:

— А ты меня поил? Ты меня поил? Ишь, барин!

В участке их обыскали.

«Вот и славно, что ножик отдал» — подумал Миней, когда ему выворачивали карманы.

— Революцией занимаетесь, пенсне носите, а в карманах, будто у мальчишки, дрянь всякая, — осуждающе заметил пристав.

У обыскиваемого действительно оказались крючки для рыбной ловли и смотанная леска.

Миней ничего не мог ответить на замечание пристава: он только что спрятал за щеку огрызок карандаша.

Митю тут же стали допрашивать.

Он пояснил:

— Иду от Трясовых. Вижу: кто-то кого-то бьет. Ну я и встрял в это дело… Я когда выпивши — завсегда дерусь…

— А почему же вы не били преступника, оказавшего сопротивление законным властям, а, наоборот, нанесли увечья блюстителям порядка? — спрашивал пристав, записывая в протокол вопросы и Митины ответы.

— А кто там в темноте разберет, где блюститель, а где наоборот… Думал преступнику по морде надавать, а это, оказывается, их благородия… Да вы обо мне по начальству справьтесь. Весьма лестно отзовутся. Вот только, когда выпью…

Вместе с городовым, посланным для выяснения личности задержанного, в участок пришел сам Протасов. Он взял Митю на поруки и дорогой удивлялся:

— Как же это ты, братец, так напился? Вот уж буйства за тобой не замечал!.. И что это там за преступник? В чем дело?

— Кто его знает… Студент какой-то! — отвечал Митя, потирая намятые бока.

«С е к р е т н о

Министерство юстиции

Начальнику Читинской тюрьмы

Его превосходительству

Господину прокурору Читинского окружного суда.

РАПОРТ

Имею честь донести Вашему Превосходительству, что сего числа в девять часов сорок минут вечера, при отношении временно исполняющего обязанности полицеймейстера города Читы, во вверенную мне тюрьму поступил взятый под стражу на основании 29 статьи Устава предупреждения и пресечения преступлений…»

Остро ощущаешь мгновение, когда ты расстаешься со свободой. Щелкнул замок. Четко вырисовывается на фоне серого неба толстая железная решетка окна. Низко над головой — серый потолок камеры.

Ты — взаперти, и это, может быть, надолго. Кажется, что тебе не хватает воздуха. Машинально ты расстегиваешь ворот рубашки, на лбу выступает пот…

Но ты берешь себя в руки. Что же, собственно, случилось? Нечто из ряда вон выходящее? Нет, самое обычное. То, что должно было случиться раньше или позже.

«Огромный мир казался тесен, а миром стал тюремный свод», — усмехнулся Миней.

Он осмотрел свое новое жилище — четыре шага в длину, два в ширину. Подняв руку, можно достать потолок — для этого даже не надо подыматься на цыпочки. Узкая железная койка привинчена к полу, стол и табуретка — тоже. В проволочной клетке над дверью — свеча.

Огрызок карандаша имеется, листочки из записной книжки также удалось сохранить. На первое время хватит.

Теперь надо собраться с мыслями… Все-таки он не ожидал, что будет арестован именно сегодня. «А «дубль-нуль» просчитался: никаких улик! Выпустит ли Гонцов прокламации? Да, безусловно. Жаль, что не придется побывать на первой маевке. Лишь бы только была хорошая погода, а народу соберется немало! Если бросить взгляд со стороны на всю организацию в целом, то, черт возьми, совсем неплохо получается! Социал-демократические группы есть почти на всех крупных станциях. Железнодорожники — ядро организации. И с солдатами работа развернулась. Интеллигентов, правда, у нас маловато. Но сейчас в Чите открыли учительскую семинарию, и среди семинаристов наверняка есть люди, которые пойдут с нами. А может быть, они даже ищут нас!»

Миней вспомнил учительницу Пашкову. «Вот тут наши, видимо, промажут — не решатся привлечь Любовь Андреевну к работе. Напрасно. Женщин у нас в организации раз, два — и обчелся. Тут сказывается, пожалуй, наша косность. Даже Тане и той не даем мы развернуться… Жалеем? Да, конечно, жалеем. Но в основном все-таки косность».

Ему вдруг пришли в голову Митины намеки по Кешиному адресу. Странно, Кешина жизнь вся у него на виду… И никакой подходящей для чувств особы на горизонте как будто не появлялось. Должно быть, это так, шутка.

Только бы Таня не наскандалила, когда придут с обыском. Мама-то как разволнуется… Знает уже, наверное, об аресте и плачет. Конечно, плачет. Беспокойная старость у его матери!

Мысли его снова вернулись к работе: на гектографе много не сделаешь. У Ивана Ивановича нашелся знакомый наборщик в типографии «Забайкальских ведомостей». Человек, кажется, подходящий. Ах, как надо бы настоящую технику! Ведь так много выпускаем листков, воззваний!

…Сколько здесь придется сидеть? Кто знает. Завтра потребую книги. Прежде всего: Геккеля — «Мировые загадки». Затем недочитанный Юм: «Исследование человеческого разума». Многое у Юма вызывает протест, возражения, но интересно… И обязательно стихи Шевченко. Хоть книга с большими купюрами цензуры, но все равно — наслаждение.

Перед глазами встали ряды книг, аккуратные стеллажи, в окне — шпиль ратуши, блеснувший в луче закатного солнца… Да, это было в Дрездене. Маленькое кафе с матовым фонарем у входа, открытое лицо с ясной усмешкой… «Где ты, далекий старший друг? И где сведет нас судьба, дорогой мой Степан Иванович? Где-нибудь на этапе, на пути в ссылку? В тюрьме? На конспиративной квартире? Или будет эта встреча иной, радостной, в дни боев и побед революции?..»

Что-то булавочным уколом впилось в плечо. Миней отвернул рукав косоворотки. Клопы! Какая пакость! Может быть, это мера воздействия? Ну, знаете, это как на кого!

С яростью принялся он барабанить в дверь кулаками. Никто не отзывался.

«Этак кулаки собьешь», — сообразил он, повернулся к двери спиной и что было силы забил по двери каблуками.

Послышалось позванивание ключей, торопливые шаги. Глазок открылся:

— Вам чего?

— Через дверь не разговариваю, отоприте.

Вошел надзиратель.

Миней тихо и внушительно сказал:

— Сейчас же в другую камеру! Без кло-пов!

Надзиратель почесал ключом переносицу и, вздохнув, изрек:

— Пожалуй, такую, чтоб вовсе без них-с, не сыщешь!

— Что? Всю тюрьму загадили? — осведомился Миней.

— Я доложу-с, — промямлил надзиратель и вышел.

— Поскорей, а то буду шуметь! — напутствовал его арестант.

Вскоре явился помощник начальника тюрьмы, молодой человек с испитым лицом.

— Вам чего угодно? Почему производите шум? — спросил он, рисуясь и дергая плечами с блестящими погонами тюремного ведомства.

— Потому что не терплю паразитов! — ответил Миней.

— В данное время предоставить другую камеру не могу, — сухо заявил тюремщик.

— А кто вы такой? — вдруг, будто впервые увидев его, спросил Миней, хотя помощника начальника тюрьмы знала вся Чита.

— Я помощник начальника тюрьмы…

— Начальника мне! — Миней повернулся спиной.

Через час его перевели в другую камеру. Он потянул носом и удовлетворенно усмехнулся: камеру недавно дезинфицировали.

Давешний надзиратель зашел, тоже принюхался:

— Больше не будете стучать?

— Пока нет.

На ужин принесли «пайку» хлеба и миску бурды. Арестант хлеб взял, миску вернул:

— Хлебайте сами.

После злоключений прошлой ночи он заснул как убитый. Сильный и ровный шум дождя, однако, разбудил его. Спросонок не сразу вспомнил, где он. Первая ночь в тюрьме! А сколько еще тюремных ночей будет в жизни!

С этой мыслью он уснул снова.

Митя опасался, что Гонцов будет ругать его за потасовку, за то, что он по-мальчишески пытался отбить Минея у полиции. Однако Алексей, удрученный арестом товарища, думал о другом: вряд ли долго продержат, — у Минея ничего не нашли. Но кто их знает… И попросил Митю:

— Ты пошли Кешу — пусть осторожно предупредит Татьяну. А сам зайди ко мне в вечернюю смену. Листовку выпустим завтра ночью.

У давно не крашенного штакетника гулял рыжий кот. В палисаднике на спинке скамейки висело что-то белое, прозрачное. На широкой скамье лежали катушка и наперсток.

«Значит, она уже не спит», — подумал Кеша, не решаясь зайти в дом. У него сжалось сердце: с какими вестями он является! Прошло несколько минут. Таня не появлялась. Из дома не доносилось ни звука.

«Так и на смену опоздаешь…» Кеша двинулся было, но внезапно в дверях мелькнуло платье. Стремительно выбежала Таня, схватила шитье и устремилась назад.

«Вот так она всегда, как вихрь! Разве тут соберешься объясниться!»

Таня была уже около дома, когда Кеша тихо окликнул ее.

Она тотчас вернулась и подошла к самому забору.

— Вы почему не заходите? — с внезапной тревогой спросила Таня.

Кеша молчал.

— В доме никого нет, — быстро добавила она, все больше тревожась. — Родители в деревню уехали.

— Вот это хорошо! — некстати проговорил Кеша.

— Да говорите же! — прикрикнула она.

Кеша посмотрел с опаской на ее пылающие глаза, на дрогнувшую верхнюю губу с темными усиками. Нежность и жалость охватили его. Он глубоко по-детски вздохнул и сразу выложил все.

Таня не заохала, не заплакала, только побледнела, и руки ее крепче сжали штакетник.

— Татьяна Михайловна, — робко подал голос Кеша, — вы не расстраивайтесь так. Ведь без улик взяли. Как есть чистым…

— А фараонам здорово попало?

— Одному морду набок своротили, другому подбили глаз… Говорят, четырех человек от нарядов освободили. Неприлично, мол: на посту, а сам весь пластырем облеплен!

Таня слабо улыбнулась:

— Ну, спасибо, что пришли… Пусть только они ко мне сунутся!

Она подала Кеше руку. Он осторожно сжал ее холодные пальцы.

— Татьяна Михайловна… — У него сразу пересохло в горле. Он хотел сказать, что хочет быть с нею всегда, в радости и печали, что она удивительная, что такой больше на свете нет… И многое еще такое же необыкновенное. Но слова не шли с языка, хоть умри!

Таня улыбнулась лукаво и шепнула:

— Какой же вы! Прокламации клеить не боитесь, а девушке слово сказать…

Она схватила Кешину голову, притянула к себе и поцеловала сначала в один глаз, потом в другой.

Кеша всегда думал, что Таня выше его, а теперь, когда она стояла так, держа его голову, оказалось: они одного роста, и Кеше почему-то показалось это чрезвычайно важным.

Таня давно убежала в дом, а он все стоял у забора в совершенной растерянности.

…Рабочий поезд из нескольких наспех переделанных товарных вагонов, бегавший между Читой и Читой — Дальним вокзалом, возил на работу «деповщину». Почему-то называли поезд: «ученик».

Вагоны уже дребезжали на стрелках, когда Кеша бегом нагнал отходивший поезд.

— Поддай жару, Аксенов!

— Что твой гуран скачет! — кричали из вагонов.

На полном ходу он вскочил на тормозную площадку. Ему казалось, что он догнал бы и курьерский — столько силы и ловкости было у него сейчас.

А между тем стояло обычное читинское утро с холодным туманом, плавающим над рекой, и ослепительным солнцем, поднимавшимся в безоблачном небе.

Как ни был занят своими мыслями Кеша, он все же не мог не обратить внимания на смех, доносившийся из вагонов. Рабочие высовывались в окна и осыпали нелестными замечаниями полицейских, которые трудились в поте лица, соскребая с заборов расклеенные ночью прокламации.

…Какое утро! Какое удивительное утро!

Днем Таня пошла в участок. Там ей сказали, что брата отправили в городскую тюрьму, передачи ему запрещены и вообще пусть она не беспокоится: с ним поступят по закону.

— Вот потому-то я и беспокоюсь! — дерзко ответила Таня.

На ночь она закрыла дверь на засов, а спать все-таки не могла.

Уже после полуночи, услышав, что в палисадник кто-то вошел, Таня встала с постели и выглянула в кухонное окно: внизу стоял пристав в шинели, перетянутой ремнями. Руку он держал на кобуре револьвера. Еще двое или трое поднимались на крыльцо.

На полу кухни около окна стояло ведро с мусором. Девушка неслышно распахнула створки окна и вывернула ведро.

Пристав отскочил, отчаянно ругаясь.

— Ох, скажите, и зачем это вам под окном в эту пору стоять! — воскликнула Таня.

— Отворите! — яростно закричал пристав.

Таня открыла дверь.

Увидев красивую барышню в домашнем платье, Потеха смягчился:

— Простите, что мы ночью… нарушаем покой. Долг службы…

— Известно: лес для волков, ночь для воров, — ответила Таня.

Обыск кончился, когда за окном стоял уже день, светило солнце.

— Что, напрасно потрудились? — спросила Таня, подписывая протокол.

— Не совсем напрасно, — ласково ответил Потеха. — Собирайтесь с нами, барышня!

В городе снова появились прокламации. Такого же содержания, как прежние: призывали рабочих праздновать Первое мая.

Билибин поневоле сделал печальный вывод, что на воле остались люди, владеющие техникой. Арестованные не отвечали на вопросы, агентура не могла указать, где печатаются прокламации. Повинуясь упрямому предчувствию, Билибин продолжал поиски нелегальщины в квартирах арестованных.

И снова подымали половицы, выдвигали ящики столов, прощупывали подушки…

В квартире никого из хозяев не было. Требовалось пригласить понятых. Из соседей грамотным оказался только старик извозчик Мартьян Мартьяныч Лукаш. Вторым понятым пригласили писаря из участка. Не по правилам, но не тащить же с собой штат понятых! «Да все равно дело безнадежное», — решил молодой жандармский офицер, производивший обыск.

Он сидел за столом, куря папиросу за папиросой, и сердито торопил полицейских. Повторный обыск, конечно, не даст никаких результатов. Всегда его посылают на безнадежные операции. Изволь заниматься ерундой, вместо того чтобы ужинать в «Бристоле»!

Его раздражал толстый, пожилой городовой, бестолково тыкавшийся по комнате.

— Шевелись ты, корова! — прикрикнул на него офицер.

Толстяк испуганно попятился, толкнул стол. Посыпались какие-то флаконы, коробки… Небольшое зеркало, вдребезги разбитое, валялось у ног офицера.

«К несчастью», — суеверно подумал он, нагибаясь.

Тонкая фанерка, прикрывавшая заднюю стенку зеркала, отделилась, за ней обнаружился уголок какой-то бумаги.

Жандарм потянул за этот уголок и вытащил аккуратно сложенные тонкие листки.

Дрожащими пальцами он подкрутил фитиль лампы…

В его руках были заграничные прокламации.