На крутом повороте

Свершается страшная спевка,

Обедня ещё впереди.

— Свобода! — Гулящая девка

На шалой солдатской груди.

_{Марина Цветаева, май 1917 года}

Альберт Эйнштейн установил относительное замедление течения времени в быстро движущихся физических телах и процессах. Владимир Ленин имел дело с временными отношениями иных, социальных систем. На основе анализа мирового развития начала XX века, резко обострённого империалистической войной, а также прогноза революционных событий 1917 года в России он определил возможность ускорения общественно-исторического движения, вероятность возникновения в нем принципиально нового, социалистического вектора. Теория Эйнштейна, ударив по представлениям классической физики, не изменила, понятно, сами изучаемые в ней явления. Совсем другим оказалось значение открытия Ленина. Обоснованная им возможность, или, как мы теперь- говорим, альтернатива всемирного развития, стала в ходе Великой борьбы 1917–1920 годов свершившимся фактом этого развития, изменившим исторические судьбы целых народов, переломивших течение жизни людей.

Сложилось так, что в жизни Рыкова многие перемены пришлись на весенние дни, совпадали с его, употребляя ныне редко звучащее слово, именинами — по дореволюционной традиции отмечались не дни рождения, а дни святого, чье имя было дано новорождённому. Так случилось и весной семнадцатого года, обозначившей рубеж его 36-летия.

Весна в том году была поздней. Когда вагон 3-го класса, в котором бывший ссыльный возвращался из Сибири в Москву, стучал колёсами над фермами обского, тобольского, а затем волжского мостов, ледоход на реках лишь начинался. Но гул иного ледолома звучал на каждой станции. Уже вторую неделю революционный ледоход ломал и сотрясал всю страну. Рушились ледовые глыбы старой, царской России, оставляя после себя мутные потоки. Ловя обрывки речей на пристанционных митингах, Рыков слышал, как через всю их политическую разноголосицу прорывался один, главный вопрос: каким путем идти дальше?

Как и тринадцать лет назад, когда он впервые увидел Москву, привокзальная Каланчевская площадь встретила его неумолчным гомоном. Но теперь этот город был для него совсем иным, нежели тогда, в 1904-м. И не только зримыми приметами свершившегося революционного переворота. За годы нелегальной борьбы Москва прочно вошла в его жизнь, а сам он стал, как зафиксировал уже цитированный полицейский документ, «наиболее активным представителем московской организации РСДРП».

Тем не менее было и нечто общее в том, первом, тринадцатилетней давности, приезде в Москву и нынешнем его появлении здесь. Тогда страна неотвратимо шла к взрыву первой в её истории революции, активное участие в которой выдвинуло Рыкова в переднюю шеренгу революционеров. Теперь, пока ещё подспудно, зрел взрыв неизмеримо большей силы и глубины, который выведет вчерашнего революционера-нелегала к вершинам государственной деятельности. Но как и в ту свою 23-летнюю пору, сегодняшний 36-летний Рыков не мог знать (да и, как и в 1904-м, вряд ли об этом думал), что, вновь ступив на Каланчевку, он начинает совсем новый жизненный этап. Этап, который станет началом главного периода его жизни, сделавшего её неотделимой от пока ещё никому неведомой истории становления первого в мире Советского государства.

Неведомой? Ныне, по прошествии десятилетий, как-то непривычно говорить и писать о ней как о неведомой. А ведь именно такой она была для тех, кто вступал в неё, её современников. И даже наиболее прозорливым из них, последовательно революционным, ещё предстояло убедиться в правоте ленинского прогноза возможности свершения пролетарской революции.

Полагал ли Рыков, что свержением царизма развитие революционных событий завершилось? Отнюдь нет. «Я вынес впечатление в день приезда моего в Москву, — писал он, — что столкновение демократии (рабочих и крестьян) и правительства созревает с каждым днём».

Едва ли не прямо с Каланчевки вчерашний нарымчанин отправился в центр города, в Леонтьевский переулок (переименованный в год гибели Рыкова в улицу Станиславского). Здесь, в так называемой «Капцовке» — здании, построенном для городского начального училища купцом-меценатом Капцовым, неожиданно для себя вписавшим свою фамилию в историю революции, — расположился первый легальный Московский комитет (МК) большевиков. Заметим, что в Москве ещё в условиях революционного подполья сложился ряд партийных центров — наряду с МК действовали с 1905 года Московский окружной комитет (МОК) — его сменил в 1918 году Московский губком РКП (б) — ас 1906 года (до 1919-го) и Московское областное бюро большевиков (МОБ), руководившее партийной работой в 14 центральных губерниях (свыше трети населения страны).

В этих партийных органах Рыкову доведётся работать с целой плеядой московских большевиков — Н.С. Ангарским, А.А. Андреевым, М.К. Владимировым, М.Ф. Владимирским, М.С. Ольминским, В.Н. Подбельским, И.А.Пятницким, А.А. Сольцем, Г.А. Усиевичем, П.К. Штернбергом и другими членами МК, а также с Н.И. Бухариным, В.В. Осинским (Оболенским), В.М. Смирновым, Г.И. Ломовым (Оппоковым), В.Н. Яковлевой, являвшимися членами МОБ и составившими впоследствии так называемую группу «левых коммунистов».

Одних из них он уже знал по подполью и ссылкам, с другими (например, с Бухариным, который вернулся из эмиграции в мае) ещё предстояло познакомиться, третьих встретил впервые с приходом в «Капцовку». Большевики занимали в её здании небольшую комнату, заваленную пачками газеты «Социал-демократ»; здесь размещалась и редакция их печатного органа. Но вряд ли кто замечал тесноту. К тому же в комнате происходило непрестанное движение — люди входили и уходили, осуществляя постоянный и все расширяющийся контакт с бурлящим городом. Если к моменту начала легальной деятельности в московской городской организации было около 600 человек, то уже в апреле их насчитывалось в десять раз больше — 6 тысяч.

Рыков с ходу включился в революционный поток. Но каково должно быть его русло? Как вести его в двух вроде бы определившихся берегах — с одной стороны, Временное правительство, с другой — возглавленные эсерами и меньшевиками Советы? Уже в день появления в Москве Рыков правильно определил, что новоявленные министры, а также «все меньшевики и эсеры действуют независимо от народа и опираются в Совете на непролетарские и недемократические элементы». Однако он, как и ряд других большевиков, в том числе и московских — П.Г. Смидович, Г.И. Ломов (Оппоков), А.С. Бубнов и др., — считал, что на данном этапе необходимо прежде всего добиваться контроля Советов над Временным правительством. Такой подход был, конечно, не случаен, он отразил их непонимание в то время всей диалектики развития революционных событий 1917 года, когда Россия оказалась на развилке исторических путей и возникла объективная возможность перехода власти к Советам, перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую.

В очерках биографии Рыкова, изданных в 20-е годы, его позиция в период подготовки и проведения Октябрьской революции либо замалчивалась, либо утверждалось, что он сразу, «целиком и полностью» принял ленинскую программу революции. Теперь известно, что в действительности дело обстояло не так. Однако это совсем не значит, что господствовавшее с конца 30-х годов и до наших дней утверждение о его «выступлении в 1917 году против ленинского курса партии на социалистическую революцию» правильно. В действительности, несмотря на допущенные им в ту пору просчеты и ошибки, деятельность Рыкова была неотделима от революционной борьбы руководимой Лениным партии.

Когда наутро после возвращения из эмиграции Ленин отправился на петроградское Волково кладбище к могилам матери и младшей сестры, московские газеты уже сообщили о его речи на площади Финляндского вокзала. В «Капцовке» её комментировали по-разному. «Приезд Ленина, — отмечал Рыков, — подлил масла в огонь. Он выдвинул неожиданно для всех крайне максималистскую программу, резко отказавшись от всякой совместной работы с меньшевиками. Рабочие массы ясно поняли, что появился их пролетарский вождь».

Возможно, эти слова в какой-то мере выражают настрой, с которым Рыков отправился в Петроград как делегат московской городской партийной организации на VII (Апрельскую) Всероссийскую конференцию РСДРП (б). Во время предшествующей, VI (Пражской) конференции, состоявшейся в 1912 году, он был, как известно, загнан в пинежскую глушь, которая вскоре сменилась трехлетней нарымской глухоманью. За эти годы среди руководящих партийцев появились новые лица — памятный ещё по Нижнему Новгороду Яков Свердлов, пока незнакомые Михаил Калинин, Серго Орджоникидзе. И ещё один грузин, нет-нет да и мелькавший среди делегатов, щуплый и рыжеватый Коба, он же Сталин-Джугашвили, поначалу вроде бы державшийся Каменева…

С Лениным Рыков непосредственно общался в последний раз шесть лет назад — в отодвинутое теперь войной и революцией памятное парижское лето 1911 года. Их предстоящая встреча радовала Рыкова, хотя он понимал, что она будет совсем не простой. Рыков не сомневался в том, что Ленин — высочайший авторитет в партии и подлинный вождь трудящихся. Вместе с тем это совсем не означало ни для него, ни для любого другого большевика невозможность шагнуть на волнолом мнений, обосновать свое видение той или иной проблемы, в том числе и такой, по которой уже была известна ленинская позиция. Собственно, ведь именно для этого — коллективного обмена мнениями и на такой основе выработки решений — и собирались они на партийные конференции и съезды.

Неизвестно, высказал ли Рыков свое мнение Ленину о его «крайне максималистской программе» при их первой встрече, которая могла произойти 23 апреля (6 мая) в особняке Кше- синской, где в первые месяцы революции находился ЦК и где состоялось предварительное совещание части делегатов конференции. Но на следующий день, когда начались её заседания, позиция Рыкова была достаточно полно изложена им с трибуны.

Впрочем, трибуна, кажется, отсутствовала. Снять помещение для большевистской конференции оказалось делом непростым, и она открылась в аудитории женского Медицинского института, администрация которого полагала, что идёт «студенческое собрание». Однако уже на следующий день такая конспирация раскрылась, и для проведения заключительного заседания пришлось срочно искать новое помещение. Мог ли кто-нибудь тогда предположить, что следующая, VIII партийная конференция будет конференцией правящей политической партии и состоится в московском Кремле, в Большом Кремлёвском дворце?

Об Апрельской конференции написано немало: после прошедших на ней дискуссий, подчас нелёгких и острых, были приняты решения действительно исторического масштаба. Рыков выступил при обсуждении первого пункта порядка дня: «Текущий момент (война и Временное правительство и пр.)».

Коснёмся только некоторых вопросов, связанных с его выступлением; заметим при этом, что в литературе о нем, как правило, говорится вне контекста общего хода дискуссии, развернувшейся уже в первый день конференции. Такой прием позволял «выдернуть» речь Рыкова и, напрямую искусственно противопоставив её ленинскому докладу, «разоблачить» таким образом якобы антипартийный характер рыковского выступления.

Между тем уже сам доклад Ленина, открывший конференцию и посвященный обоснованию борьбы за перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую, был полемичен и рассчитан на дискуссионное обсуждение текущего момента. Едва начав доклад, Ленин прервал его и попросил зачитать (это сделал А.С. Бубнов) резолюцию московских большевиков. Затем, сопоставляя ряд её положений (разделявшихся в том числе и Рыковым) с предлагаемой им самим резолюцией, он подверг эти положения (об оценке Временного правительства, контроле над ним со стороны Советов и др.) критическому разбору. В духе полемики Ленин рассмотрел и другие задачи большевиков, раскрыл необходимость борьбы за «движение ко второму этапу нашей революции».

Затем слово о порядке работы взял Ф.Э. Дзержинский, представлявший, как и Рыков, московскую организацию. Отметив, что «многие не согласны принципиально с тезисами докладчика», он внёс предложение выслушать товарищей, выражающих «другую точку зрения на текущий момент».

«Предложение принимается, — записано далее в стенограмме конференции. — Слово имеет т. Каменев в качестве докладчика». После содоклада начались прения, в которых приняли участие В.П. Милютин (делегат от саратовской организации), П.Г. Смидович (московская организация), С.Я. Багдатьев (петроградская окружная организация), А.С. Бубнов (иваново-вознесенская организация), Н.С. Ангарский (московская организация), В.В. Кураев (пензенская организация). Их выступления соответствовали заданному Лениным тону свободного обмена мнениями, содержали критические суждения о ряде положений основного докладчика, а также оппонировавшего ему Каменева.

Ко времени перерыва перед вечерним заседанием выяснилось, что для выступления в прениях записалось ещё тридцать человек. Делегаты постановили сократить их список и, поскольку обсуждение вопроса об отношении к Советам, их контроле действий правительства выявило две противоположные точки зрения, представить на вечернем заседании

слово только четырем ораторам — по два «от каждого течения», как записано в стенограмме.

Фактически из четырех выступавших на вечернем заседании — И.В. Сталин (ЦК партии), В.П. Ногин (московская окружная организация), Г.Е. Зиновьев (ЦК партии) и А.И. Рыков (московская городская организация) — только первый полностью посвятил свою речь вопросу о контроле Советов. Возможно, потому, что незадолго до конференции Сталин вместе с Каменевым отстаивал лозунг «давления» на Временное правительство, теперь он постарался настойчиво убедить, что является противником «контроля Советов». Речи Ногина, высказавшего несогласие с некоторыми положениями ленинского доклада, и Зиновьева, критиковавшего каменевский содоклад, затронули более широкий круг вопросов «текущего момента».

Так поступил и говоривший последним Рыков. Лаконично констатировав вначале, что «по вопросу о контроле товарищи раскололись на два лагеря», он затем посвятил всю свою речь двум взаимосвязанным основным вопросам: о международном аспекте пролетарской революции и о задачах развития революционных событий в России.

В нашей литературе как-то сдержанно упоминается (а то и вообще «опускается»), что вопрос о мировой (международной) пролетарской революции был одним из центральных на Апрельской конференции. Открывая её, Ленин буквально сразу подчеркнул, что она «собирается как первая конференция пролетарской партии, в условиях не только российской, но и нарастающей международной революции». Он высказал твердую убежденность, что «на долю российского пролетариата выпала великая честь начать» эту революцию.

Это положение ломало ход прежних марксистских представлений. Потребовалось время, чтобы оно было воспринято всеми большевиками, в том числе и Рыковым. Поддержав сформулированное осенью 1914 года ленинское положение о превращении империалистической войны в гражданскую, он не смог, когда весной 1917 года это стало реальностью, понять выводы, сделанные Лениным.

Выступая на конференции, Рыков утверждал, что большевики потеряют поддержку масс, выдвигая лозунг пролетарской революции. «Россия — самая мелкобуржуазная страна в Европе. Рассчитывать на сочувствие масс социалистической революции невозможно… Толчок к социальной революции должен быть дан с Запада. Толчок от революционной солдатской руки [то есть революционизированных империалистической войной масс. — Д.Ш.] идёт на Запад, там он превращается в социалистическую революцию, которая будет опорой нашей революции».

Такая постановка опиралась на положения классического марксизма. Но только формально, что на деле невольно вело к выхолащиванию творческого подхода к революционному учению. Именно на это указал Ленин. В своем заключительном слове он отметил: «Тов. Рыков говорит, что социализм должен прийти из других стран, с более развитой промышленностью. Но это не так. Нельзя сказать, кто начнёт и кто кончит. Это не марксизм, а пародия на марксизм». В свое время Маркс считал, что революция начнётся во Франции, «а немец доделает». Теперь, в 1917 году, «русский пролетариат добился больше, чем кто-либо».

К сожалению, стенограмма конференции не всегда даёт дословную запись выступлений. Приведенное замечание Ленина по поводу речи Рыкова изложено в стенограмме явно фрагментарно. Таким же образом изложена и сама рыков- ская речь, что затрудняет понимание другого замечания Ленина: «Тов. Рыков говорит, что переходного периода между капитализмом и социализмом нет. Это не так. Это разрыв с марксизмом».

Вчитываясь в запись речи Рыкова, приходится только догадываться, что имел в виду Владимир Ильич, делая такое замечание. Тем не менее эта запись, при всей её фрагментарности, позволяет реконструировать взгляды Рыкова и по второму из названных выше вопросов — его оценку развития событий в России. Конечно, эта оценка и изложенное понимание им международного аспекта российской революции только условно могут рассматриваться по отдельности, на самом деле они взаимопереплетены.

Но все же как он в то время представлял себе внутренний ход революции и вытекающие из этого задачи партии?

Можно наметить несколько моментов, раскрывающих логику его взглядов. 1. Во время Февральской революции большевики, выдвинув лозунг немедленного переворота, опирались на массы; они выступили «не политическими агитаторами, а политически действующей партией». 2. Сохранение и развитие такого характера партии рассматривались им в качестве одной из главнейших задач; потому-то он и воспринял как несвоевременный лозунг социалистической революции, который не будет понят, казалось ему, массами, и «политика нашей партии превратится в политику маленькой кучки». 3. Чтобы быть действующей, партия «должна реализовать свои требования. Программу-минимум возможно было бы осуществить до социализма, а поэтому на ней и должно беспрерывно сосредоточиваться наше внимание. Надо действовать». 4. Отмечая, что к осуществлению платформы демократических преобразований ещё даже не приступлено, Рыков считал необходимой работу «по развитию революционных завоеваний, по углублению революции, особенно в деревне. Широкая масса населения России только просыпается к революции… Перед нами стоят громадные революционные задачи. Но осуществление этих задач ещё не выводит нас из рамок буржуазного строя». 5. «Буржуазная революция не окончилась, и поскольку она не окончилась, постольку революционная демократия должна вступить в блок. Путь блока был достаточно запачкан, но я думаю, что в том размахе революции, как теперь, мы обязаны работать».

Естествен вопрос: что же, Рыков вообще обошёл в своей речи проблему пролетарской (социалистической) революции в России? Нет. В общем виде такая проблема была для него сама собой разумеющейся. «Все мы, — отметил он, говоря об отношении к войне, — стремимся к миру, к социалистическому строю…» Более конкретно он сказал, заканчивая выступление: «Мы должны сделать так, чтобы дать размах началу [революционной борьбы в России. — Д-Ш.]. Перед нами стоит вопрос пролетарской революции, но мы не должны переоценивать сил».

Не являлась ли последняя фраза «ключевой», сближающей с ленинской позицией ход рассуждений Рыкова («дать размах началу» и перейти к пролетарской революции)?

Но это только предположение. Реальный документ — стенограмма, при всем её несовершенстве, свидетельствует об ином. «Расхождение значительное» — так закончил свое выступление Рыков. И хотя по неизвестной причине эта фраза, отмеченная в первоначальной записи протоколов, затем не вошла в опубликованный текст, дело не меняется.

Чтобы раскрыть его существо, нет нужды прибегать к догадкам, тем более домыслам. Вопреки распространенному в нашей литературе утверждению, что против ленинских тезисов выступила «лишь кучка отщепенцев», а также мнению некоторых западных авторов о «раздираемой противоречиями» партии необходим совсем иной ракурс взгляда на весь ход Апрельской конференции.

При его непредвзятом обобщённом рассмотрении нетрудно заметить два, казалось бы, несовместимых обстоятельства. Обсуждение каждого пункта повестки дня конференции проходило в спорах; едва ли не каждый ленинский тезис вызывал возражения и столкновения точек зрения (где уж тут «кучка отщепенцев»!). Вместе с тем конференция почти безоговорочно приняла ленинские резолюции (что совсем не вяжется с «раздираемой противоречиями» партией). В действительности никакой несовместимости здесь нет. Прошедшая в острых дискуссиях конференция была форумом единомышленников- революционеров. Это была по-ленински единая партия, единая в своей борьбе и, как это может поначалу показаться парадоксальным, единая в своих внутренних спорах, которые при всех отличиях конкретных точек зрения происходили на единой основе большевизма, его подлинно революционного отношения к практике.

Ничуть не умаляя степень тогдашних рыковских расхождений с Лениным и полемически жёсткой их ленинской оценки («пародия на марксизм» и даже «разрыв с марксизмом»), нельзя не видеть, что это было выступление революционера- большевика, неотделимого от революционно-практической деятельности своей партии. Оно пронизано, во-первых, стремлением обеспечить усиление, говоря словами самого Рыкова, «политически действующей партии», то есть усиление, по современной нам терминологии, её руководящей роли в массах, и, во-вторых, пафосом революционного действия, решимостью «дать размах началу» революционного процесса.

Позиция Рыкова в оценке последнего не даёт никаких оснований и для бытовавших утверждений, что он «пошел вслед за меньшевиками», занял «меньшевистскую (или «по- луменьшевистскую») позицию». Меньшевизм с его соглашательством был всегда чужд революционеру Рыкову, в не меньшей мере это относилось и к эсеровской доктрине. Тем не менее, по-своему оценив весной 1917 года «текущий момент», он, как отмечено выше, допускал возможность блока с этими партиями, правда отметив, что путь такого блока «достаточно запачкан». Кроме того, и это следует особо подчеркнуть, блок этот виделся им не на основе соглашательства, а на основе «размаха революции», иллюзорного представления о втягивании при помощи блока «социалистических партий» в революционную борьбу. Эта политическая иллюзия обернулась для него позже, в первые послеоктябрьские дни, драматически.

Рыковский анализ перспективы развития событий после Февральской революции объясняется, очевидно, не только его «ортодоксией» или «узким прагматизмом». Здесь уместно вспомнить замечание Ленина, сделанное в конце конференции в адрес своего основного оппонента при обсуждении «текущего момента» — Каменева. Владимир Ильич показал, что его позиция является не просто личной, а отражает настроение определённых слоев масс. «То, что мы спорим с т. Каменевым, — говорил он, — даёт только положительные результаты… дискуссии, которые веду с ним, очень ценны. Убедив его, после трудностей, узнаешь, что этим самым преодолеваешь те трудности, которые возникают в массах».

Вот так: не «антипартийная позиция», а «положительные результаты» спора, а также дискуссии, которые «очень ценны»… Не подтверждает ли это правильность предложенного выше взгляда на ход Апрельской конференции? Представляется, что такой ленинский подход к апрельской дискуссии 1917 года имеет не частное, а принципиальное методологическое значение для научного исследования истории споров и разногласий в большевистской среде по тем или иным вопросам развития революции, да и последующих лет становления Советского государства.

Одной из органически присущих большевику Рыкову черт являлась высокая партийная дисциплинированность. Вместе с тем, восприняв поначалу решения Апрельской конференции как решения партии, он по мере стремительного развития революционных событий все более глубоко внутренне убеждался в правоте выраженного в них ленинского курса. Не пройдет и полугода со времени апрельских споров о «контроле Советов», как Рыков убежденно заявит на заседании Советов рабочих и солдатских депутатов Москвы: «Без захвата власти рабочими и крестьянами немыслимо торжество революции, немыслимо спасение родины». А ещё через несколько месяцев, в мае 1918 года, с гордостью скажет: «Русскому рабочему классу выпало на долю необычайное счастье быть авангардом и застрельщиком социалистического переворота». Нетрудно заметить, что приведенные слова полностью совпадают с текстом процитированного выше утверждения Ленина, сделанного при открытии Апрельской конференции.

Эти заявления Рыкова осени 1917 и весны 1918 года крупными штрихами отражают его отход от своих представлений весны 1917 года, совершавшийся, конечно, не разом, а в ходе повседневной революционной практики.

Тотчас после возвращения из Петрограда он безоглядно отдался нелёгкой и многообразной работе революционера-организатора, пропагандиста и агитатора. В качестве последнего ему вскоре пришлось пережить эпизод, который мог закончиться трагически.

С весны 1917 года в Москве, как, впрочем, и по всей стране, шли почти неумолчные митинги. От зари и до ночной темноты в центре города бушевали две митингующие толпы — одна у памятника герою Шипки генералу Скобелеву, стягивавшая со всего города рабочих и солдат, другая — у памятника Пушкину, возвышавшегося тогда в начале Тверского бульвара, — места сбора «чистой публики».

Оказавшись однажды, сразу после апрельского взрыва масс, в этой толпе сторонников Временного правительства, Рыков резко выступил против господствовавших в ней ораторов, которые поносили Советы. Толпа на миг замерла, а затем с гвалтом и улюлюканьем бросилась на выступающего. Его схватили за горло, начали душить, пытались растерзать. Случайно оказавшиеся поблизости рабочие с большим трудом вызволили потерявшего сознание Рыкова из рук озверевшей «публики». Как и полтора десятилетия назад, во время кулачно-палочного разгона саратовского Первомая, он вновь физически ощутил глубину и ярость схватки, в водовороте которой шла его жизнь.

Условно говоря, один из незримых водоразделов этой схватки пролегал между Тверским бульваром и Скобелевской площадью. Она не только митинговала, но и стала революционным центром «второй столицы». Ещё в первые недели после свержения царизма стоявший напротив скобелевского памятника дом генерал-губернатора занял Московский Совет. Сюда же, в смотревшую своими окнами на площадь гостиницу «Дрезден», чуть позже, в июле, перебрались из «Капцов- ки» и руководители московских большевиков.

В следующем, 1918 году площадь получит современное название — Советская, а на месте памятника генералу поднимется обелиск свободы с символизирующей её женской фигурой. Революция по праву внесла эти коррективы: Московский Совет ко времени решающих октябрьских событий стал, по определению Ленина, «одним из первых по значению»²².

Немало для этого было сделано Рыковым, который пережил летом и в начале осени 1917 года «моссоветовский этап» своей деятельности. Это было важное для него время. Оно стало своеобразным подготовительным классом к последующему активному участию в становлении советской государственности. Вместе с тем именно с приходом в Московский Совет он практически совершил непростой шаг от прежних форм нелегальной борьбы к повседневной широкой работе по организации масс, привлечению их на сторону «политически действующей партии».

В мае Рыков избирается членом президиума и становится товарищем (заместителем) председателя Московского Совета рабочих депутатов (Московский Совет солдатских депутатов существовал тогда отдельно, их слияние произошло в ноябре). Хотя к началу лета большевики являлись самой крупной фракцией Совета (около трети делегатов), руководство им оставалось в руках действовавших совместно меньшевиков к эсеров, которых поддерживали мелкие «социалистические» фракции, а также часть беспартийных депутатов.

Борьба Рыкова и других руководителей большевистской фракции, которую они вели внутри Совета, была нелёгкой. Председателем его исполкома был Лев Хинчук, участник революционного движения с 1890 года, член ЦК меньшевиков. В руководимое им большинство входили видные меньшевики и эсеры, которым пока ещё доверяла немалая часть московских трудящихся. Именно там, в рабочих районах, на предприятиях, в конечном счете определялась судьба принимаемых Советом решений и его действий. Работая под руководством МК, Рыков наладил связь с большевистскими организациями в районах; вместе с ними и опираясь на них, он повел борьбу за революционно-пролетарское воздействие на Совет, укрепление его силы, сплочение в нем пролетарских и интернационалистских групп, как требовала того резолюция Апрельской конференции.

«Непосредственно под влиянием Рыкова Московский Совет рабочих депутатов становился центром революционной мобилизации рабочих масс, орудием борьбы за власть пролетариата». В этом утверждении, опубликованном вскоре посте реабилитации Рыкова в одном из популярных еженедельников, неправда прошлых лет сменяется угрозой появления хрестоматийного глянца новой неправды, означающей, в сущности, перелицовку (смену «лиц») отживших стереотипов.

Слов нет, Рыков заявил себя в 1917 году одним из выдающихся большевистских организаторов — «прорабов революции». Но значит ли это, что революционность Московского Совета нарастала «непосредственно под его влиянием»? Такое утверждение в лучшем случае является упрощением. В действительности здесь сказались многие объективные (развитие революционного процесса борьбы московских трудящихся) и субъективные (деятельность сотен и тысяч большевиков, известных и безвестных, оставшихся безымянными для истории) факторы. Рыков был в числе тех, кто благодаря своему опыту, энергии, организаторскому и пропагандистскому таланту поднялся на гребень стремительно развивавшихся событий, совместными усилиями обеспечивал их движение в революционном русле, намеченном большевистской партией.

То была титаническая и одновременно повседневно-будничная работа, забиравшая все силы. Случалось, что, так и не добравшись до дома, Алексей Иванович оставался ночевать в здании Совета, благо здесь от генерал-губернаторского быта сохранились диваны.

Свой дом он уже имел. И это было новое в его личной жизни. Впрочем, строго говоря, свое жилище он ещё не обрёл. Приехавшие из Ростова Нина Семеновна (жизнь беспаспортного нелегала кончилась, и она теперь официально стала Рыковой), а также новый член их семьи — маленькая Наталка, разместились в квартире писателя Викентия Вересаева, брата большевика Петра Смидовича, дружеские отношения с которым у Рыкова сложились ещё во времена подполья. Пусть пока и не в своем жильё, но семья Рыковых наконец-то собралась вместе.

Но это «вместе» было весьма относительное. Не успела Нина Семеновна устроиться в Москве, как ей пришлось собирать мужа в длительную поездку. Хотя основная работа Рыкова была связана с московской большевистской организацией и с местным Советом, ему почти ежемесячно приходилось пользоваться вагонами Николаевской железной дороги, выезжать в Петроград.

На этот раз, в июне, он провел там почти три недели, будучи делегатом I Всероссийского съезда Советов рабочих и солдатских депутатов. Съезд, представлявший свыше 350 Cоветов всей страны, вполне мог, опираясь на поддержку масс, взять власть в свои руки. Однако большинство на нем принадлежало меньшевикам и эсерам (большевистская фракция включала около 10 % делегатов), которые настойчиво вели линию соглашения с буржуазией. Под сводами зала кадетского корпуса на Васильевском острове, где проходил съезд, монотонно журчали их речи с призывами к «единению всех сил революции» и к поддержке Временного правительства.

Мощным диссонансом таким призывам стали политические демонстрации, прошедшие в Петрограде и Москве, ознаменовавшие новый, июньский, революционный кризис. Рыков с вниманием вчитывался в сообщения петроградских газет о том, что в воскресенье, 18 июня (1 июля), во всех районах Москвы прошли многолюдные митинги и демонстрации. Над толпами людей колыхались транспаранты: «Вся власть Советам!», «Долой десять министров-капиталистов!», «Да здравствует контроль и организация производства!».

Под аккомпанемент этих выступлений съезд закончил работу, избрав первый, меньшевистско-эсеровский по его руководству, ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов. Пропорционально представительству на съезде в состав ВЦИК вошли и большевики (Ленин, Зиновьев, Каменев, Милютин, Ногин, Сталин и др.). Рыков, Смидович, а также все более заявлявшие свою активность «молодые большевики» Бухарин и Томский были избраны кандидатами в члены ВЦИК от московских трудящихся.

О чем мог думать Алексей Иванович, возвращаясь после съезда в Москву? Со времени, когда он получил в На рыме первую весть о свержении царизма, прошло почти четыре месяца. Ни одно революционное требование народа, с которым он шел на баррикады против самодержавия, не было удовлетворено.

«Долой войну!» — неслось над городами и селами России. «Мир!» — требовали солдаты, измученные многолетней бойней за чуждые им интересы. Но Временное правительство и не думало заключать мир, оно продолжало империалистическую войну. Эсеры и меньшевики оправдывали эту политику рассуждениями о том, что война теперь приобрела иной характер, ведётся за защиту «революционного отечества».

«Земли!» — настаивало крестьянство, доведённое до крайности безземельем и нищетой. А Временное правительство делало все для того, чтобы оттянуть решение аграрного вопроса и сохранить помещичье землевладение. Меньшевики и эсеры, обещавшие в своих аграрных программах разрешить вопрос о земле, на деле выступили против самовольного захвата крестьянами помещичьих земель, уговаривали массы «подождать» с решением земельного вопроса до созыва Учредительного собрания.

«Хлеба!» — требовали миллионы голодавших трудящихся. А министры Временного правительства бессильны были улучшить экономическое положение страны. Разруха и голод, вызванные войной и хищническим хозяйничаньем капиталистов и помещиков, с каждым днём возрастали.

Июньский кризис перерезало, по выражению Ленина, наступление на фронте. Тем не менее он показал растущую силу большевистской партии.

В этих условиях, воспользовавшись стихийно возникшими 3 (17) июля демонстрациями петроградских рабочих и солдат под лозунгом «Вся власть Советам!», контрреволюция нанесла удар. 4 июля на улицах Петрограда зарокотали пулеметные очереди. В последующие дни было разгромлено помещение ЦК большевиков, а издание его газет запрещено.

Временное правительство отдало распоряжение об аресте В.И. Ленина, вынужденного перейти на нелегальное положение. Некоторые активные работники партии — В.А. Антонов- Овсеенко, П.Е. Дыбенко, В.И. Невский, Л.Б. Каменев, А.М. Коллонтай, Н.В. Крыленко и другие — оказались в тюрьме.

Вместе с руководителями московской большевистской организации Рыков узнал о начавшихся в Петрограде событиях только 4 июля. В тот же день МК большевиков вынес решение провести вечером демонстрацию перед Московским Советом под лозунгом «Вся власть Советам!».

Пока это решение шло в районе, заседал и исполком Московского Совета. На нем Рыкову и другим большевикам пришлось выдержать яростные нападки возглавляемого меньшевиками и эсерами большинства, постановившего запретить уличные митинги и шествия в поддержку петроградских пролетариев.

Вопреки стараниям меньшевиков и эсеров решение большевистского МК было выполнено. Вечером из районов двинулись, преодолевая враждебное сопротивление, подчас сопровождавшееся стычками, рабочие и солдатские колонны, которые к 10 часам вечера заполнили Скобелевскую площадь. Вновь прибывавшие демонстранты располагались вниз по Тверской (ныне ул. Горького) вплоть до Охотного ряда (проспект Маркса).

В то же время с другой стороны Тверской, от Московского Совета до Страстной площади (теперь Пушкинской), накапливались цепи буржуазии, офицеров и добровольцев из числа сторонников Временного правительства. Около здания Московского Совета уже не образно, а зримо пролег водораздел между поднимающимися массами и противниками революции. Попытка последних разгромить московские революционные организации была сорвана. Тем не менее июльские события показали, что меньшевистско-эсеровское руководство Московского Совета (как и Петроградского и ряда других Советов страны, их ВЦИК) превратило его, по существу, в придаток правительства. Двоевластие, сложившееся в стране в результате Февральской революции, кончилось. Таков был один из основных итогов третьего, июльского революционного кризиса.

Выступая на заседании Московского Совета после июльских событий, Рыков отметил резкое падение престижа «революционных партий». В силу их позиции «нигде не было так тихо, как в [Московском] Совете рабочих депутатов», в то время как казаки и юнкера обыскивали петроградские рабочие кварталы, закрывали профсоюзы и громили левые типографии. От имени большевистской фракции Совета он четко высказался против поддержки формируемого «социалистом» Керенским коалиционного правительства, которое не заслуживает никакого доверия.

Говоря о конкретных проблемах, Рыков указал на необходимость рабочего контроля на производстве и резко осудил восстановление смертной казни. По этому вопросу «мы увлекли за собой большинство, и Московский Совет вынес резолюцию протеста», — отмечалось в докладе московской организации VI съезду партии.

Для участия в его работе Рыков в двадцатых числах июля опять отправился в Петроград. Решение о созыве партийного съезда было принято ЦК, избранным на Апрельской конференции большевиков, ещё 18 июня — в день начала второго революционного кризиса. За три дня до июльских событий «Правда» сообщила: «По соглашению между ЦК РСДРП и Междурайонным комитетом (объединённые большевики и меньшевики-интернационалисты) составлено Организационное бюро по созыву партийного съезда». Для участия в съезде приглашались «все социал-демократические организации, стоящие на почве интернационализма: организации, связанные с ЦК [избранным на Апрельской конференции. — Д.Ш.], межрайонцев, меньшевиков-интернационалистов и пр.».

Июльские события значительно осложнили подготовку съезда. Она сопровождалась кампанией лжи и травли большевиков, особенно Ленина. Циркуляр Временного правительства о его розыске и аресте «как немецкого шпиона» пришел и в Москву. В числе тех, кто принял его к «неукоснительному исполнению», был председатель Якиманской районной управы меньшевик А. Вышинский. Двадцать лет спустя, подрагивая от притворного возмущения уже поседевшей щеточкой усов, этот оборотень с ещё большей «неукоснительностью» будет обвинять в «шпионской деятельности» Рыкова и других большевиков, отданных Сталиным ему на расправу.

Но от августа 1917 года до августа 1936 года, когда Зиновьев и Каменев окажутся на скамье подсудимых, а фамилии Рыкова и Бухарина будут впервые выкрикнуты Вышинским в зловещем списке, предвещающем сталинскую расправу, ещё далеко. Пока же Каменев находится в тюрьме Временного правительства, Зиновьев скрывается от этого правительства, как и Ленин, в шалаше близ Петрограда, а Рыков и Бухарин вместе с другими делегатами, в их числе и Сталиным, готовятся к участию в работе партийного съезда, открывшегося в районе Нарвской заставы.

Заседания съезда проходили полулегально: место их проведения сохранялось в тайне. Его и сегодня, кроме историков, мало кто знает. Зато другой, абсолютно законспирированный тогда адрес, ныне хорошо известен миллионам — это станция Разлив под Петроградом. Отсюда Ленин руководил подготовкой и всей работой съезда, который принял решения, подтверждавшие резолюции Апрельской конференции и развившие их в новых условиях.

Съезд нацелил партию и революционный пролетариат на вооружённое восстание, свержение Временного правительства и победу социалистической революции. «В настоящее время, — говорилось в его резолюции «О политическом положении», — мирное развитие и безболезненный переход власти к Советам стали невозможны, ибо власть уже перешла на деле в руки контрреволюционной буржуазии. Правильным лозунгом в настоящее время может быть лишь полная ликвидация диктатуры контрреволюционной буржуазии. Лишь революционный пролетариат, при условии поддержки его беднейшим крестьянством, в силах выполнить такую задачу, являющуюся задачей нового подъема».

В принятии этого документа участвовал и Рыков, который, хотя и имел на съезде совещательный голос (от большевистской фракции Московского Совета), был введён в его Редакционную комиссию по резолюциям.

Фамилия Рыкова была названа и при выдвижении кандидатов в руководящий партийный орган. По результатам тайного голосования он вновь стал членом ЦК[7].

Из конспиративных соображений состав ЦК на съезде не был объявлен. По предложению Г.К. Орджоникидзе огласили фамилии только четырех человек, получивших наибольшее количество голосов. Ими оказались: Ленин (133 голоса из 134 голосовавших), Зиновьев (132), а также Каменев и Троцкий (по 131 голосу). Все они были избраны заочно: Ленин и Зиновьев скрывались в подполье. Каменев и Троцкий находились в тюрьме.

Впоследствии подлинник списка избранных в ЦК не был найден. Считается, что в него вошли 21 член ЦК, а также 10 кандидатов в члены (фамилии двух кандидатов до сих пор так и не установлены).

Рыков оказался среди них одним из самых «старых цекистов». Как и Ленин, он был впервые избран в ЦК двенадцать лет назад, на III съезде РСДРП. Двумя годами позже, на V съезде, членами ЦК стали Г.Е. Зиновьев и В.П. Ногин, а также Ф.Э. Дзержинский (тогда от польской социал-демократии).

VI съезд переизбрал в новый состав членов ЦК ряд деятелей партии, входивших в этот руководящий орган после Апрельской конференции (кроме уже названных Ленина, Зиновьева и Ногина — А.С. Бубнов, Л.Б. Каменев, В.П. Милютин, Я.М. Свердлов, И.Т. Смилга, И.В. Сталин). Вместе с тем почти половина (10 из 21) членов ЦК были избраны в него впервые — Ф.А. Артём (Сергеев), Я.А. Берзин, Н.И. Бухарин, А.М. Коллонтай, Н.Н. Крестинский, М.К. Муранов, Г.Я. Сокольников, С.Г. Шаумян, а также бывшие «межрайонцы» Л.Д. Троцкий и М.С. Урицкий (из «межрайонцев» в ЦК в качестве кандидата в его члены вошёл и А.А. Иоффе).

Такой значительный приток новых членов ЦК был обеспечен резким количественным увеличением его общего состава — едва ли не в 2,5 раза по сравнению с избранным на Апрельской конференции. За прошедшие после неё короткие, но насыщенные событиями три месяца более чем удвоилась и численность членов партии: со 100 тыс., представленных на Апрельской конференции, до 240 тыс. в августе 1917 года.

Именно во главе этого 240-тысячного революционно-пролетарского авангарда и встал ЦК, сформированный VI съездом партии. Две трети его членов были, как и Рыков, профессиональными революционерами ещё с 90-х годов или кануна первой русской революции. Трое (25-летний Смилга, 29-летний Бухарин и его ровесник Сокольников) пришли в ряды большевиков в период её разгара, и только двое — позже (Милютин с 1910, Коллонтай — с 1915 года). Все эти революционеры по праву остались в истории как октябрьская когорта руководителей партии. Встав во главе её за одиннадцать недель до октябрьского штурма, они, несмотря на имевшиеся в их среде заблуждения и колебания, сыграли выдающуюся роль в победе пролетарской революции, её последующей вооружённой защите, а также созидании нового общества в первое десятилетие после победы Октября*.

С начала августа и до начала ноября (по старому стилю), когда Рыков входил в состав ЦК, состоялось более 20 его пленарных заседаний. Судя по протоколам, Рыков участвовал в 10 или 12 (в некоторых протоколах присутствующие не перечислены) из них. Поначалу, в августе — сентябре, его повседневная деятельность была по-прежнему связана главным образом с Москвой, с её Советом. Это было определено и одним из первых пленумов ЦК — 5 (18) августа — который, рассматривая «распределение функций по областям», постановил: «На Московскую область — четверо членов ЦК (Ногин, Оппоков (Ломов), Бухарин, Рыков)».

Так впервые в партийном документе появились вместе две фамилии (Бухарин — Рыков), которым двенадцать лет спустя Сталин придаст тенденциозно-негативное звучание.

Тогда эта скупая строчка протокола означала, что члены ЦК Бухарин и Ломов (Оппоков) должны были сосредоточиться на партийной работе в Москве и особенно в МОБ, руководившем партийными организациями центральных губерний, а Ногин и Рыков — действовать, кроме МК большевиков, также в Московском Совете. Заметим, что двое последних принадлежали к «старикам», сторонникам более сдержанной борьбы за переход власти к Советам, нежели Бухарин и его приверженцы — «левые коммунисты».

Рыков и другие москвичи — члены ЦК скорее всего не тотчас покинули Петроград. В таком случае им уже 6(19) августа стала известна резолюция состоявшегося в тот день заседания узкого состава ЦК, разоблачавшая контрреволюционный замысел созываемого в Москве Временным правительством Государственного совещания и призвавшая к массовым выступлениям протеста. Сразу по возвращении в Москву Рыков стал одним из руководителей, готовивших такое выступление. В кратчайший срок — менее чем за неделю — он провел огромную организаторскую работу. 12 (25) августа, когда в Большом театре открылось Государственное совещание, состоялась мощная однодневная всеобщая стачка, в которой приняли участие свыше 400 тыс. рабочих Москвы.

Рост революционной активности масс заставил контрреволюцию поспешить. Через 10 дней после окончания Государственного совещания, 25 августа (7 сентября), начался мятеж, рассчитанный на установление диктатуры верховного главнокомандующего генерала Корнилова. Однако исход мятежа оказался совсем не таким, каким он был задуман его вдохновителями и организаторами.

В дни разгрома корниловщины, осуществлённого революционными массами под руководством большевиков, Рыков выехал в Петроград. Здесь 31 августа (13 сентября) состоялось заседание ЦК в расширенном составе. На нем была принята резолюция-декларация «О власти», которая раскрыла участие Временного правительства в подготовке контрреволюционного мятежа и указала, что единственный выход — создание власти из представителей революционного пролетариата и крестьянства. В ту же ночь — на 1 (14 сентября) — пленарное заседание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов приняло эту резолюцию, проголосовав, таким образом, за большевиков. Через десяток дней председателем Петросовета вместо меньшевика Н.С. Чхеидзе был избран освобождённый из-под ареста член ЦК РСДРП (б) Л.Д. Троцкий.

Рыков спешно вернулся в Москву (кроме него, в расширенном заседании ЦК 31 августа участвовал от москвичей Ломов (Оппоков); Бухарин и Ногин не выезжали в Петроград). 4 (17) сентября он председательствует на совместном заседании исполкомов Советов рабочих и солдатских депутатов Москвы, где обсуждался вопрос о вооружении рабочих для защиты революции и был утвержден устав Красной гвардии.

Но наиболее важное свершилось на следующий день, когда сотни людей в рабочих куртках и солдатских шинелях заполнили Большую аудиторию находящегося в центре города Политехнического музея. Здесь проходили совместные пленумы Советов рабочих и солдатских депутатов Москвы. В тот вторник, ровно за шесть недель до исторического вторника 24 октября 1917 года, на трибуну поднялся Рыков, выступивший с докладом от МК большевистской партии и её фракции в Советах. В основе его выступления лежало принятое за пять дней до этого решение ЦК «О власти». После ожесточённых дебатов убедительным большинством (60 % голосовавших) прошла большевистская резолюция, ставившая задачу решительной борьбы за завоевание власти трудящимися.

Она была принята в основном голосами членов Совета рабочих депутатов. Убежденность Рыкова и его товарищей по партии подтвердилась. Большевизация Совета стала фактом. Две недели спустя председателем Совета рабочих депутатов был избран В.П. Ногин. Вынужденный оставить этот пост меньшевик Л.М. Хинчук впоследствии порвал с меньшевизмом, был принят в РКП (б) и в бытность Рыкова главой правительства находился на ответственной хозяйственной работе — являлся председателем Центросоюза. Его жизнь оборвалась в начале сороковых.

Рыков не присутствовал на перевыборах 19 сентября (2 октября) исполкома Московского Совета. Во второй половине сентября он — в Петрограде. Этот город в ближайшие недели совсем по-новому войдёт в его жизнь, станет центром событий, которые вновь переломят её с новой силой и затем убедят в правоте ленинского курса революции.

Ленина он не видел с июньских дней, когда они оба участвовали в работе Всероссийского съезда Советов, но его незримое присутствие ощущал постоянно. И теперь, 15 (28) сентября, вместе с другими членами ЦК, собравшимися на пленум, Рыков внимательно вслушивается в текст писем, только что присланных Ильичем из его тщательно законспирированного подполья. Уже сами их названия, под которыми они войдут в летопись подготовки Октября — «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание», — говорят об их содержании.

«Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки… Большинство народа за нас». Таков главный вывод Ленина из анализа сложившейся революционной ситуации. Обосновав такой вывод, он определил вытекающую из него задачу: «На очередь дня поставить вооружённое восстание в Питере и в Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства».

Из протокола заседания ЦК 15 сентября неясно, какое решение было принято в связи с ленинскими письмами. Предполагалось на ближайшем заседании рассмотреть возможность их рассылки в наиболее важные организации. Вместе с тем был поставлен на голосование вопрос, чтобы «был сохранен только один экземпляр писем». Во всяком случае, в последующих документах ЦК о них не упоминается, а сами они были опубликованы только в 1921 году.

Все это, конечно, не случайно и отразило определённые колебания если не большинства, то значительной части членов ЦК (за уничтожение девяти из имевшихся десяти экземпляров ленинских писем голосовали 6 членов ЦК, против — 4, воздержались — 6) в принятии решительной постановки Лениным вопроса о взятии власти. Всего лишь за десять дней до этого заседания ЦК Рыков, выступая на совместном пленуме Советов рабочих и солдатских депутатов Москвы, утверждал, что «без захвата власти рабочими и крестьянами немыслимо торжество революции». А более двух недель спустя он заявил себя, наряду с другими членами ЦК (Каменевым, Ногиным, Милютиным и др.), сторонником участия партии в Предпарламенте — совещательном органе при Временном правительстве. Тем самым задачу подготовки «захвата власти» он, по существу, подменил «парламентской борьбой», за что был подвергнут решительной критике со стороны Ленина. В результате ЦК отменил свое решение о вхождении Рыкова, Троцкого и Каменева в президиум Предпарламента и участии в последнем представителей РСДРП (б).

Предвидя сомнения и колебания в среде партийных руководителей, Ленин в письме «Большевики должны взять власть» подчеркнул: «Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждёт, Керенский с К⁰ не ждут…» Ленинские письма явились отправным моментом в ориентировке большевиков на непосредственную подготовку восстания. Вместе с тем известная неопределённость, обнаружившаяся в ЦК в отношении к ним, проявила в первоначальном виде будущие колебания и ошибки: голосование Зиновьева и Каменева против немедленного проведения октябрьского восстания, стремление оттянуть его до съезда Советов (Троцкий, Сталин и др.), позиция Ногина, Рыкова и Милютина в вопросе об «однородном социалистическом правительстве».

Правильное понимание их тогдашних взглядов не как «враждебных» партии и Ленину, а как результат неверной ориентировки в сложной политической обстановке начала осени 1917 года, до сих пор сдерживает существующая в нашей литературе трактовка вопроса об объективных предпосылках социалистической революции. Она, по существу, отрицает вполне реальную вероятность капиталистического развития страны после Февральской революции и тот факт, что социалистическая революция была лишь альтернативой такой вероятности. В том-то и прозорливость Ленина, что он определил образование в начале осени 1917 года объективных политических предпосылок, которые создавали практическую возможность взятия власти пролетарской партией.

Осенью 1917 года общенациональный революционный кризис, нараставший на протяжении нескольких месяцев после Февральской революции, достиг наивысшей точки. Страна вплотную подошла к экономической катастрофе. Хозяйничанье капиталистов ознаменовалось дальнейшим усилением разрухи в промышленности и на транспорте. Промышленное производство резко сократилось по сравнению с 1916 годом. Железные дороги все более охватывал паралич. Капиталисты умышленно сокращали производство, чтобы измором принудить рабочий класс к повиновению. В стране начинался голод, спекулянты взвинчивали цены на продукты питания. В значительной мере это было связано с кризисом сельского хозяйства. В 1917 году сбор зёрна едва достиг половины довоенного уровня.

В.И. Ленин в работе «Грозящая катастрофа и как с ней бороться», написанной в сентябре, глубоко проанализировал положение в стране и показал, что спасти её от экономической катастрофы может только социалистическая революция.

«Идти вперёд, — писал он, — в России XX века, завоевавшей республику и демократизм революционным путем, нельзя, не и д я к социализму, не делая шагов к нему…»

В обстановке общенационального кризиса, нараставшей экономической катастрофы в стране происходил всенародный революционный подъем. Рабочее движение вылилось в мощную волну стачек, подавляющее большинство которых носило политический характер. В Петрограде, Москве, на Украине, Урале и в других районах рабочие многих фабрик и заводов брали в свои руки управление. Рабочий класс вплотную подходил к решению вопроса о власти.

В сентябре — октябре с повестки дня заседаний Временного правительства почти не сходили доклады о росте крестьянского движения. Все чаще крестьяне жгли, громили и захватывали помещичьи имения. Страна стояла на грани крестьянской войны против помещиков. Политика большевистской партии, требовавшей немедленного революционного решения аграрного вопроса, привлекала на сторону пролетариата трудовые слои деревни, обеспечивала создание союза рабочего класса и беднейшего крестьянства, который являлся решающей силой социалистической революции.

Вместе со всей страной бурлил фронт. Четвертая осень вползала в окопы, а конца войне не было видно. Солдатские массы убеждались, что ни правительство, ни меньшевики и эсеры не дадут мира. Переизбравшиеся ротные и полковые комитеты переходили под руководство большевиков. Тысячи солдатских писем на родину призывали идти за большевиками. К одному из них, направленному в далёкую сибирскую деревню, была приложена листовка, популярно разъяснявшая взгляды большевика. На ней — приписка: «Посылаю листок, который вы прочитаете и узнаете в нем все и к какой партии я присоединяюсь и вам советую присоединиться. Это партия социал-демократическая, которая требует передачи всех земель, и лесов, и фабрик в руки народа и скорейшего мира. Это партия большевиков». Письмо помечено 24 октября.

Со все большей силой заявляло себя и освободительное движение в национальных районах. В движение пришли широкие массы трудящихся, не желавшие жить по-старому, а «верхи» — правящие классы и партии — не могли управлять страной прежними методами. Это был кризис власти — один из основных признаков новой, не менее грозной и мощной, нежели в феврале, революционной ситуации, сложившейся осенью 1917 года.

В Малахитовом зале Зимнего дворца, ставшего при Керенском резиденцией правительства, министры вели бесконечные дебаты о положении в стране. Стремясь закрепить политическое господство капиталистов, правительство пыталось повести страну по пути буржуазного парламентаризма. 1 сентября Россия была объявлена республикой. Две недели спустя было созвано «Демократическое совещание», составленное из представителей соглашательских партий, буржуазно-националистических организаций, городских дум, земств, Советов и т. д. Оно образовало уже упомянутый Предпарламент (Временный совет республики). В конце сентября произошло очередное перераспределение министерских портфелей, было создано третье (и последнее) коалиционное правительство.

Тем временем тайком разрабатывались планы удушения революции. «Буржуазия наметила два плана борьбы с народными массами, — свидетельствует А.И. Верховский, военный министр в последнем составе правительства. — Один из этих планов громко обсуждался на заседаниях Временного правительства и не имел значения; второй план, составленный келейно, был настоящим стратегическим планом борьбы; он проводился без громких слов, но со всей решительностью людей, прижатых к стенке смертельной опасностью». Это был план второй корниловщины, разгрома движения масс новым контрреволюционным выступлением.

Кризис назрел. Так лаконично определил Ленин положение в стране, вступавшей в осенне-багряные дни октября. «Нет сомнения, — писал он, — конец сентября принес нам величайший перелом в истории русской, а, по всей видимости, также и всемирной революции».

В последней декаде сентября наметились изменения и в практической деятельности Рыкова. 23 сентября на заседании ЦК было решено перевести его в Петроград. На следующий день ЦК конкретизировал свое решение. Предстояли перевыборы исполкома Петроградского Совета, и ЦК, принимая меры по закреплению большевистского руководства им, постановил: «Перевести Рыкова в Питер для работы в Совете, перевести на советскую работу и ещё нескольких товарищей, в том числе Володарского. Председателем совета проводить Троцкого, а в президиум ввести Рыкова».

Окончательно перебраться в Петроград Алексей Иванович до октябрьских событий не успел. Последние три-четыре недели он частично провел в Москве. Был делегирован Московским Советом на II Всероссийский съезд Советов, а позже (уже 25 октября) введён в состав Московского Военнореволюционного комитета (МВРК). Все это ещё раз подтвердило его высокий авторитет среди московских трудящихся, но практическое участие в МВРК он принять не смог, так как в решающие дни пролетарской революции находился в Петрограде.

Дата возвращения Рыкова оттуда после победы октябрьского вооружённого восстания известна — 9 (22) ноября. Когда именно он прибыл в Петроград, достоверно не выяснено. Скорее всего в начале 20-х чисел октября. К тому времени, когда стали прибывать делегаты съезда, он уже освоился с новым петроградским адресом революции — Смольным. Здесь, в части здания института благородных девиц, с конца лета разместились ВЦИК и Петроградский Совет. С переходом последнего на большевистские позиции Смольный постепенно стал центром революционных сил, все более приобретая всероссийскую, а затем — со взрывной стремительностью — и мировую известность.

О том, что Рыков приехал в Петроград только к началу 20-х чисел октября, свидетельствуют и протоколы октябрьских заседаний ЦК. Из них видно, что он (как, впрочем, и Ногин с Бухариным) до конца месяца отсутствовал на этих заседаниях. Это не значит, конечно, что Рыков, Ногин и Бухарин, работавшие в Москве, стояли в стороне от обсуждения большевистским руководством вопросов подготовки и проведения восстания.

Рыков вместе со всеми членами ЦК испытал несокрушимую логику ленинской убежденности в победе вооружённого выступления и пролетарской революции. Твердая позиция вождя партии, его авторитет обеспечили преодоление колебаний, сплоченность партийного руководства революционными массами накануне и во время октябрьского штурма. Только двое — Зиновьев и Каменев — неправильно оценивая расстановку и соотношение социальных сил, голосовали на заседаниях ЦК 10 (23) и 16 (29) октября против вывода Ленина, что вооружённое восстание неизбежно и назрело.

Правда, к протоколу второго из этих заседаний приложена записка: «Уважаемые товарищи! Поданное нами заявление просим передать для опубликования в ЦО [центральном органе. — Д.Ш.]. В. Ногин, В. Милютин, А. Рыков». Никакой соответствующей газетной публикации не последовало, а само заявление в бумагах ЦК, к сожалению, не сохранилось. О его содержании можно лишь предполагать, учитывая, что немногим более двух недель спустя, в начале ноября, подписавшие записку заявят вместе с Зиновьевым и Каменевым о выходе из ЦК.

Мы ещё коснёмся причин сделанного ими шага. Сейчас же стоит отметить иные обстоятельства, характеризующие ленинский подход к проявлению инакомыслия в среде его соратников, что относится и к пониманию отношения Ленина к Рыкову.

Наша историческая литература десятилетиями, применяя зловещие оценки, акцентировала внимание на октябрьском несогласии Зиновьева и Каменева с установкой Ленина на восстание. Все это было, и они, по точному замечанию одного из наблюдательных современников, «испытали на себе всю страшную силу ленинской аргументации». Но разве за взгляды Ленин назвал их штрейкбрехерами и потребовал исключить из партии? Совсем нет. Его резкое неприятие вызвало не открыто высказанное мнение, а непартийный поступок Зиновьева и Каменева, сделавших заявление по решенному ЦК вопросу в небольшевистской печати, по существу противопоставивших себя Центральному Комитету.

Если же говорить об оценке возникших тогда разногласий, то, может, небесполезно привести слова другого современника, и не просто современника, но и одного из деятельных участников событий: «Несмотря на разногласия, мы имели в лице этих товарищей [Зиновьева и Каменева. — Д.Ш.] старых большевиков, стоящих на общей платформе большевизма… Раскола не было, а разногласия длились всего несколько дней, и только потому, что мы имели в лице Каменева и Зиновьева ленинцев, большевиков» [Курсив мой. — Д.Ш.].

Так писал Сталин в 1924 году, в первые месяцы после кончины вождя партии, когда ещё не был порушен ленинский стиль её деятельности и жизни.

Здесь нет нужды лишний раз пересказывать широко известную историю победы Октябрьского вооружённого восстания в Петрограде, его ход от вторника до четверга, 24–26 октября (6–8 ноября) 1917 года, превративших обычные серединно-недельные дни в даты всемирно-исторической значимости.

Отметим только некоторые моменты. Год спустя, в ноябре восемнадцатого, в первый юбилей пролетарской революции, газета «Правда» опубликовала статью «Октябрьский переворот». В ней говорилось:

«Вдохновителем переворота с начала до конца был ЦК партии во главе с тов. Лениным… Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета т. Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-Революционного Комитета [при Петроградском Совете. — Д-Ш.] партия обязана прежде всего и главным образом тов. Троцкому. Товарищи Антонов и Подвойский [руководившие взятием Зимнего дворца и арестом членов Временного правительства. — Д-Ш.] были главными помощниками товарища Троцкого».

Эта оценка, как и приведенная выше, касающаяся Зиновьева и Каменева, также принадлежит Сталину. Статья «Октябрьский переворот» никогда впоследствии в таком виде не перепечатывалась. Не вошёл её полный текст и в издание Сочинений Сталина, осуществлявшееся во второй половине 40-х — начале 50-х годов. Зато предполагалось поместить в них «Историю ВКП (б). Краткий курс», почти начисто вычеркнувшую из революционных событий 1917 года октябрьскую когорту деятелей партии и вместе с тем утверждавшую, что в числе организаторов победы Октября был, к примеру, «сталинский нарком» Н.И. Ежов, который в 1917 году «подготовлял к восстанию солдатскую массу». Заметим ради точности, что в последующих изданиях «Краткого курса» (после 1938 года) это лживо-надуманное утверждение исчезло, как исчез и сам «сталинский нарком». Почти треть века назад началось исчезновение с библиотечных полок и «Краткого курса». Однако зияющие бреши, пробитые им в рядах октябрьской гвардии, остались и сейчас. Так, тщетно искать сведения об октябрьской деятельности Рыкова в обширнейшей мемуарной литературе, появившейся с 30-х годов, а в значительной, если не большей своей части, — с середины 50-х. Здесь урон, нанесённый сталинской схемой истории Октября, наиболее ощутим и тяжел. Историко-научную трактовку событий можно и нужно переосмыслить заново. Однако воспоминания заново не перепишешь, их авторов уже нет в живых. Вместе с ними навсегда ушли из исторической памяти тысячи важных и менее важных, но значительных в своей совокупности деталей, из которых была соткана реальная действительность неповторимых октябрьских дней.

Только недавно (да и то робко) прорвалась на страницы некоторых массовых изданий публикация набросков ленинского портрета, сделанных художником М. Шафраном 25 октября в Смольном. Именно таким, без привычных бородки и усов, увидел его после четырехмесячного перерыва Рыков. Сознавал ли он тогда, что появление Ленина в Смольном — один из решающих моментов в развитии восстания? Или, подобно многим другим большевистским руководителям, осознал это позже?

В приведенном выше отрывке из статьи Сталина автор с присущим ему стремлением к систематизации, а точнее, к рассечению событий, отделил «вдохновителей Октябрьского переворота» от его «практических организаторов». К первым он отнёс ЦК партии во главе с Лениным; что касается вторых, то «вся работа по практической организации восстания», по его утверждению, «проходила под непосредственным руководством» Троцкого.

Такое отсечение «вдохновителей» от «практических организаторов» было, разумеется, не случайно. Сталин всегда сугубо утилитарно подходил к освещению истории, как «дальней», так и «ближней», особенно «самой ближней». Не будем касаться того, почему он счел тогда нужным, по ещё не остывшим следам октябрьских событий, «выпятить» фигуру Троцкого. Причины могли быть разные: стремление прикрыть свои собственные октябрьские колебания и просчеты, попытка заигрывания с Троцким в первые послереволюционные месяцы, осознание своей несамостоятельности в руководстве партии и страны и т. д.

Подчеркнем другое, на наш взгляд, главное — в основе указанного пассажа Сталина лежало скрытое стремление умалить роль и значение Ленина в победе революции. Таким образом, уже тогда, в первую её годовщину, он сделал шаг к искажению истории Октября, рассчитанный не на ближнюю дорогу.

Эта дорога завела изучение многих вопросов истории тех незабываемых дней в тупик. Правда, в последние годы советские историки начали немало делать для восстановления исторической правды, развернули творческие научные дискуссии, в том числе и о событиях 24–25 октября 1917 года в Петрограде.

Вторник 24 октября начался для Рыкова задолго до рассвета. Предшествующий день был напряжённым, прошел в совещаниях и дискуссиях о назревающих событиях. Лишь поздней ночью Рыков и ряд других большевиков, прибывших на II съезд Советов, смогли покинуть Смольный и отправились ночевать в находившееся поблизости помещение издательства «Прибой». Здесь расположились кто как мог, прямо на кипах книг и брошюр. Но поспать удалось совсем недолго. Через три — четыре часа по-осеннему промозглую темноту комнаты прорезал телефонный звонок. Звонил Троцкий: «Керенский выступил… Все в Смольный!»

Решительно возглавив начавшееся 24 октября восстание, ЦК проявил затем медлительность. Часть членов ЦК (Троцкий, Сталин, а также, возможно, Ногин, Милютин, Рыков и некоторые другие) связывали дальнейший ход восстания с назначенным на 25 октября II Всероссийским съездом Советов. Но время не ждало, и счет его стремительно пошел на часы. Вечером 24 октября Ленин, вынужденный все ещё находиться на конспиративной квартире, направил в ЦК письмо: «Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!»

Несколько часов спустя, в начале ночи с 24 на 25 октября, Ленин, рискуя быть схваченным и на месте подвергнуться расправе, внезапно для всех появился в Смольном и непосредственно возглавил руководство восстанием. С этого времени маховик пролетарской революции, приведенный в действие объективным развитием политических событий, борьбой масс, волну которой вели большевики, получил мощный решающий импульс.

«Временное правительство низложено» — такими словами открывалось воззвание Петроградского ВРК «К гражданам России!», написанное Лениным утром 25 октября. В третьем часу пополудни Рыков вместе с рядом других членов ЦК пришел в Актовый зал Смольного. Здесь состоялось экстренное заседание Петроградского Совета, на котором было заслушено сообщение Троцкого о свержении Временного правительства и победе революции, сделанное им от имени ВРК.

Громом аплодисментов, как отметили назавтра газеты, встретили собравшиеся появление Ленина, а точнее, впервые прозвучавшую в этом зале его фамилию — Ленина в лицо знали пока лишь немногие. Свой доклад о задачах власти Советов он начал словами, которые впоследствии вошли в учебники истории: «Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой все время говорили большевики, совершилась». «Отныне наступает новая полоса в истории России, и данная, третья русская революция должна в своем конечном итоге привести к победе социализма».

Тот день навсегда остался в памяти Рыкова. «После Октябрьского переворота прошло уже 10 лет, — говорил он, выступая в октябре 1927 года с докладом на юбилейной сессии ЦИК СССР в Ленинграде. — Даже в памяти ближайших его участников стали сглаживаться отдельные моменты этой борьбы».

Юбилейный доклад Рыков произнес в Таврическом дворце, побывав накануне в Белом (Актовом) зале Смольного, привычно знакомом и вместе с тем как бы отстранённом временем и уже появившейся музейно-строгой торжественностью. Однако и тогда, сквозь десятилетнюю временную дымку, Рыков — «ближайший участник переворота», используя его выражение, — мысленно видел его иным.

25 октября 1917 года, через несколько часов после заседания Петроградского Совета, зал Смольного стал ареной бушующих революционных страстей. Ровно в 10 часов 40 минут вечера здесь открылся II Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов.

Время его открытия зафиксировано до минут, протоколы же не то что не сохранились, а просто не велись. Приглашенные на съезд думские стенографистки вскоре покинули Актовый зал вслед за оказавшимися немногочисленными меньшевистскими и правоэсеровскими делегатами. Работа съезда была реконструирована позже по отчетам, печатавшимся в «Правде», сверенным с публикациями других газет. Бесценными оказались и записи американского репортера Джона Рида, ставшего первым летописцем октябрьских событий, автором книги «Десять дней, которые потрясли мир», получившей высокую оценку Ленина.

Записи Рида позволяют представить Актовый зал таким, каким видел его Рыков незадолго до полуночи 25 октября. «Освещённые огромными белыми люстрами, на скамьях и стульях, в проходах, на подоконниках, даже на краю возвышения для президиума сидели представители рабочих и солдат всей России. То в тревожной тишине, то в диком шуме ждали они председательского звонка. Помещение не отапливалось, но в нем было жарко от испарений немытых человеческих тел. Неприятный синий табачный дым поднимался вверх и висел в спертом воздухе. Время от времени кто-нибудь из руководящих лиц поднимался на трибуну и просил товарищей перестать курить. Тогда все присутствующие, в том числе и сами курящие, поднимали крик: «Товарищи, не курите!» И курение продолжалось».

Вряд ли Рыков замечал табачный дым, и не только потому, что сам был курильщиком. Вместе с другими членами ЦК — делегатами съезда он напряжённо ждал его открытия. Ленин в зале отсутствовал: в ту ночь он находился в одной из комнат Смольного, занятой ВРК, где держал постоянную связь с Н.И. Подвойским, руководившим взятием Зимнего дворца. Когда в 3 часа ночи радостно-возбуждённый Подвойский приехал в Смольный, чтобы сообщить об аресте членов Временного правительства, он застал Владимира Ильича за подготовкой первых декретов Советской власти.

Тем временем обстановка на съезде определилась: его подавляющее большинство составляли большевистские делегаты, поддержанные левыми эсерами. Председательский колокольчик перешел от меньшевика Ф.И. Дана в руки Л.Б. Каменева. Неподалёку от него занял место за стоявшим на возвышении столом Рыков, здесь же — Зиновьев, Троцкий, Ногин, Коллонтай, Луначарский, другие избранные в президиум съезда представители большевистской партии[8]. «Весь зал встаёт, гремя рукоплесканиями», — записал Дж. Рид. И тут же прокомментировал: «Как высоко взлетели они, эти большевики, — от непризнанной и всеми гонимой секты всего четыре месяца назад и до величайшего положения рулевых великой России, охваченной бурей восстания».

Говоря о «всего четырех месяцах», Дж. Рид отсчитывал от июльского перелома событий. Точнее все же говорить о несколько более длительном времени. «Восемь месяцев между Февралем и Октябрём, — отмечал впоследствии Рыков, — понадобилось для того, чтобы произошло перемещение всех решающих сил на сторону революции». Таков был политический результат напряжённейшей классовой борьбы, которая как бы спрессовалась на переломном отрезке истории — от позднего апрельского вечера, когда в гущу собравшихся перед

Финляндским вокзалом рабочих, солдат и матросов была брошена первая искра ленинского призыва перехода к социалистической революции, до 25 октября — победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Как это ни покажется сегодня странным, Рыков и другие большевики его когорты, выкошенной в конце 30-х годов, не знали, а потому, естественно, и не употребляли это ныне привычное миллионам понятие — Великая Октябрьская социалистическая революция. В их время она называлась Октябрьским переворотом, чаще — Октябрьской революцией, пролетарской революцией. Так она обозначалась и в современных им изданиях календарей 20—30-х годов.

Само собой разумеется, что при этом Октябрьская революция была для них революцией социалистической по своему характеру и целям, первой в истории свершившейся рабоче- крестьянской (пролетарской) революцией, которая, как четко указал Ленин в день свержения буржуазно-помещичьего правительства и установления власти Советов, «должна в своем конечном итоге привести к победе социализма». В сущности, все это — непререкаемость социалистического выбора, сделанного пролетарскими массами в 1917 году, решимость в воплощении его — и выражает широко употребляемое уже около полувека понятие — Великая Октябрьская социалистическая революция, — которое само по себе не вызывает и вряд ли может вызывать какие-либо сомнения.

Однако за привычностью его повседневного употребления то ли забылись, то ли просто не привлекают внимание обстоятельства, при которых оно появилось в конце 30-х годов и с последующего десятилетия стало каноническим. Это было прямо связано с жёстким утверждением сталинского понимания «победы социализма», так сказать, опрокинутым в историю пролетарской революции. Ровно через двадцать лет после публикации приведенного выше отрывка, отделявшего «вдохновителей» от «организаторов» Октября, они по воле все того же автора были объединены в единой формуле «Ленин — Сталин — вожди Великой Октябрьской социалистической революции».

Её распространение почти синхронно с репрессиями против сподвижников Ленина, истреблением старой партийной гвардии. Иначе не могло и быть. Какую реакцию, кроме полного неприятия, могла она вызвать у Рыкова и других ленинцев? Ещё в первые годы после Октября он, как и вся партия, пришел к твердому убеждению, что «Владимир Ильич — организатор Октябрьской победы».

«Нельзя говорить об Октябрьской победе, — говорил Рыков в докладе, посвященном 10-летию революции, — не подчеркивая той огромной роли, которую во всех октябрьских событиях сыграл Владимир Ильич». Без выспренних слов — они были чужды Рыкову — он показал, что именно Ленин «предвидел ход исторических событий и с упорной настойчивостью последовательного революционера-марксиста подготовлял пролетарскую революцию», «не допускал ни малейшего идейного компромисса и не отступал ни перед какими препятствиями».

Последнее Рыкову предстояло ещё раз испытать на собственном опыте уже на исходе первой недели деятельности Советского правительства.

Обстоятельства формирования его все ещё с достаточной полнотой не выяснены. Не вдаваясь в эту проблему, воспользуемся недавно опубликованными («Вопросы истории КПСС», 1989, № 11) воспоминаниями А.А. Иоффе о заседании ЦК большевиков в Смольном на рассвете 25 октября. Оно открылось докладом Иоффе от ВРК о том, что произошло за ночь, после которого Каменев заявил: «Ну, что же, если сделали глупость и взяли власть, то надо составлять министерство». «Запомнилось это мне, — пишет Иоффе, — потому, что после суматохи этой ночи мне лично, а думаю, и многим другим, только после этих слов стало вполне ясно, что власть-то мы ведь действительно взяли».

Если верить последующему рассказу, Ленин «сначала категорически отказывался быть председателем СНК и только ввиду настояний всего ЦК согласился; он также настаивал, чтобы по возможности наркомами были назначены рабочие, а интеллигенты при них замами». Как вспоминает Иоффе, Владимир Ильич на этом заседании, состоявшемся «после совершенно бессонной и страшно нервно-напряжённой ночи, был чрезвычайно бодр и очень весел, поддразнивая мрачно настроенных противников восстания… Очень шутил над т. Рыковым, который вынул из кармана большой наган и положил его перед собой, а на мой вопрос, зачем он его с собой таскает, мрачно ответил: «Чтобы перед смертью хоть пяток этих мерзавцев пристрелить».

Но Ленин в то утро запомнился автору воспоминаний не только весёлым и шутливым. «Помню, — записал он, — что когда мы радовались, как бескровно удалось совершить переворот, В.И. стал вдруг очень серьезен и сказал: «Не радуйтесь. Будет ещё очень много крови. У кого нервы слабые, пусть лучше сейчас уходит из ЦК».

Конечно, приведенные записи требуют научно-критической проверки, сопоставления с другими материалами. Вместе с тем они являются одним из подтверждений, что утром 25 октября вопрос о составе правительства уже рассматривался и был, очевидно, в основном решен.

В пользу этого предположения косвенно свидетельствует расшифровка текста ленинского оригинала воззвания «К гражданам России!», написанного утром 25 октября. Из этого документа следует, что существовала вероятность немедленного провозглашения Советского правительства до созыва съезда Советов[9]. Очевидно, какая-то намётка его состава уже могла быть. Небезынтересен и листок с заметками Владимира Ильича об организации аппарата управления, сделанными скорее всего ранним утром 26 октября в квартире В.Д. Бонч-Бруевича, куда Ленин пришел для короткого отдыха после двух бессонных ночей. В левом углу листка значится: «Назначения» — свидетельство его размышлений о создании правительства, которое он, кстати, первоначально предполагал назвать рабоче-крестьянским правительством.

Замечательный большевик, финн по национальности, Эйно Рахья, сопровождавший Ленина поздним вечером 24 октября в Смольный, вспоминал впоследствии небольшую слабо освещённую комнату в Смольном, в которой он, сидя прямо на полу в углу — стульев не хватало, — вслушивался в разговоры. «Членов правительства решили называть комиссарами, а всех их вместе — Советом комиссаров. Название вышло слишком коротким. В это время, не помню, кто-то сказал:

— Давайте назовём «Совет Народных Комиссаров».

Это было подхвачено, и рабоче-крестьянское правительство получило свое наименование».

Нередко говорится, что Советское правительство было утверждено II Всероссийским съездом Советов 26 октября. Это не вполне точно. Зыбкий рассвет того дня Рыков вместе с другими делегатами съезда встретил в Актовом зале Смольного — первое заседание съезда закончилось едва ли не в седьмом часу утра. Второе заседание предполагалось начать в час дня, но оно, как и предыдущее, открылось только вечером, проходило бурно и продолжалось несколько часов.

Уже перевалило за полночь, и наступило 27 октября, когда съезд перешел к рассмотрению вопроса о правительстве. Так совпало, что это случилось ровно через сутки после того, как В.И. Антонов-Овсеенко объявил в Зимнем дворце об аресте министров. «В 2 часа 30 минут ночи, — отметил в своем блокноте Дж. Рид, находившийся среди делегатов съезда, — наступило напряжённое молчание. Каменев читает декрет об образовании правительства». Ульянов (Ленин)… Рыков… Милютин… Шляпников… Тишина, которой сопровождалось оглашение вводной части декрета, взорвалась. Дж. Рид поспешно записал: «При чтении списка народных комиссаров — взрывы аплодисментов после каждого имени, особенно Ленина и Троцкого». После дискуссии делегаты подавляющим большинством голосов избрали предложенный большевиками состав Совета Народных Комиссаров.

Под утро Троцкий огласил результаты ещё одного, теперь уже последнего, голосования. В новом ВЦИК большевики получили решающий перевес — две трети мест. Как и на предыдущем съезде, Рыков был избран кандидатом в члены ВЦИК.