Олег Кутателадзе

Я до сих пор помню впечатление от нашей первой встречи. Cтоял уже не жаркий август. Мы условились о встрече с Виталием Томчиком, председателем кооператива «Промальп», на Маразлиевской. Офиса у него практически не было – угол с парой столов в какой-то лаборатории, поэтому он ждал нас на улице. Рядом с Виталием, не прячась в тень, стоял мужчина, смотревший на нас с улыбкой, в которой была и приветливость, и пытливость, и настороженность, – что, мол, за граждане и зачем пожаловали? Виталий представил его как своего партнера, альпиниста, вернувшегося с Кавказа.

Имя Алексей Ставницер мне ничего не говорило. Но что партнер не шашки передвигает, было и так видно – крепкие, накачанные бицепсы не скрывала даже футболка.

Я еще подумал: не у каждого такие ноги, как у него руки. В Алексее чувствовались спокойствие и уверенность. По тем временам качества редкие. Что «вернулся с Кавказа» – это не возвращение из туристической поездки, я узнаю гораздо позднее.

Теперь девяностые называют лихими, хотя они, скорее всего, были шальными. Граждане огромной страны, еще вчера супердержавы со всеми вытекающими гарантиями и правами, искали свое место в жизни. Спасательным кругом для многих стало рожденное еще в СССР кооперативное движение. Его наиболее уязвимым местом была юридическая безграмотность первого поколения бизнесменов. Она поясняется всей прежней советской жизнью, в которой слово «бизнес» было ругательным, оскорбительным и обвинительным, так как партия и следователь определяли, что законно, а что преступно. Власть кооперативное движение разрешила, но тут же и наставила массу силков. Чтобы разобраться в завуалированных ловушках, нужно было не только читать Закон о кооперации, но и знать законодательное поле вообще. Вот этим – правовым просвещением кооператоров, оказанием им юридической помощи – мы и занимались в Фонде доктора Гааза, первой в Одессе благотворительной организации. А кооперативы делали Фонду посильные взносы для оказания помощи нуждающимся. Как раз о таком сотрудничестве с «Промальпом» и шла речь на встрече.

Кооператоры в то время были предоставлены сами себе, их самоорганизация шла естественным, как и во всем мире, путем. Общество, взращенное на принципах уравниловки, смотрело на них, как сквозь планку винтовочного прицела. Страна долго не могла оправиться от шока, когда один из московских кооператоров пришел в райком с чемоданом денег платить партийные взносы – что-то около ста тысяч рублей. Получалось, что коммунист честным путем может загребать такие деньжищи, которые не снились не только инженеру, но даже и секретарю обкома! И то, что честно, было страшно и загадочно. Кто не дурак, понимал, что партийная логика неизбежно подведет власть к такому же решению кооперативной «проблемы», которое она приняла когда-то и по отношению к НЭПу. К слову сказать, c тем самым партийцем, который честно решил отдать КПСС взносы на сто тысяч, наши дороги потом пересекутся.

После знакомства мы с Алексеем Михайловичем встречались редко и случайно, так как занимались разными делами. Но кооперативное сообщество жило по одним правилам, с одинаковыми проблемами. Общим для всех занятием было «хождение в Каноссу», иначе назвать обивание порогов в киевских кабинетах за разрешениями разного толка назвать трудно. Чаще всего туда ездили за лицензиями. Это были наши страдания и легальный бизнес столичного чиновничества. Хотя, нужно признать, в те годы жадность их еще не ослепляла. Вот в одной такой командировке в столицу мы и столкнулись с Алексеем в конце 91-го в поезде. К тому времени он уже создал свое предприятие – «Эверест».

Название напомнило мне о его принадлежности к альпинизму, и, кажется, именно тогда, в поезде, он рассказал мне свою кавказскую одиссею, излагая ее достаточно иронично. А лицензия Алексею нужна была на экспорт металла, чему я нисколько не удивился. Через одесские порты тогда что только не отгружали, мне и самому как-то случилось отправлять в Стамбул никель, о существовании которого я ранее знал только из таблицы Менделеева.

Моим занятием в то время было юридическое сопровождение фирмы «Примэкспресс». Она занималась туристическим бизнесом, но не чуждалась и экспортных операций, кое-какие связи для получения лицензий у нас имелись, и этими связями мы поделились с Алексеем Михайловичем. Так в нашем знакомстве был сделан первый шаг к сотрудничеству. Но прошло немало времени, прежде чем был сделан второй. Думаю, тут уже играл роль не случай, а закономерность.

Создав «Эверест», общество многопрофильное, если не сказать всеядное, Алексей нутром чувствовал зыбкость, неопределенность правового поля предпринимательства. Его без всяких натяжек можно назвать полем минным, так как в любой момент к вам мог прийти проверяющий и найти сто нарушений, ссылаясь хоть на старые советские инструкции – иные из них имеют силу и до сих пор! – или на новые, известные только контролерам. Поэтому обществу нужен был не просто юрист, с этим в «Эвересте» было все в порядке, важно было выстроить систему юридической защиты бизнеса. Важно было уловить тенденцию, логику чиновного нормотворчества, чтобы вовремя выскользнуть «за флажки», изобретательно расставляемые властью. К примеру, с опережением перерегистрировать кооператив в совместное предприятие, найти наименее уязвимую форму хозяйствования для фискальных органов. Я готов был консультировать «Эверест», но не работать в нем. Тем более, что к тому времени мы все, и Алексей Михайлович в том числе, заболели идеей порто-франко.

Все, кто знал эту страницу одесской истории или кто слышал о ней даже через пятое-десятое, оказались объединены надеждой. На рубеже 93–94 годов началось воистину массовое движение одесситов за получение статуса вольной гавани. И как профессиональному юристу мне выпала удача разрабатывать нормативную базу Свободной экономической зоны. Разумеется, она не могла быть повторением porto franco ХІХ века, более того, она не могла копировать даже свободные экономические зоны Китая или соседней Констанцы. Нам предстояло искать свою модель, и в этих поисках кипели нешуточные страсти. Теперь они одними призабыты, а другим неизвестны вовсе, поэтому напомню главное.

Движение за создание Свободной экономической зоны возглавил председатель Жовтневого районного совета Эдуард Гурвиц. А поскольку он произрос из кооператоров, то и опирался в своих политических опытах на кооператоров. Говоря современным языком, на средний класс. Алексей же, пересекаясь еще с тем Эдуардом Гурвицем, который был председателем «Экополиса», оказался среди активистов движения. Хотя у Алексея и была репутация человека дистанцирующегося от бурлящих во власти страстей, было бы ошибкой считать его аполитичным. Его отношения с будущим мэром Гурвицем сложились и обрели некую системность в переломный для страны период – во время президентской кампании 1991 года. Алексей Михайлович поддерживал кандидатуру Вячеслава Черновола, причем, поддерживал активно. Выросший в семье, гонимой сталинским режимом, испытавший и на себе костоломность тоталитарного строя, он один из немногих в бизнес-среде понимал, что честного, свободного от коррупционной коросты бизнеса без демократии не бывает.

Идеология Свободной зоны с экономикой Украины конфликтовала, как вода с огнем. Вчастых совещаниях по поводу СЭЗ, в поездках в столицу и встречах с чиновниками разных рангов и уровней мы с Алексеем Михайловичем и познакомились по-настоящему, и признали друг в друге родственные души.

Как ни странно, идея СЭЗ в Одессе заставила встрепенуться не только отечество, но и заграницу. В адрес никому доселе неизвестного Гурвица пошли предложения по инвестиционным проектам. Один из них – от депутата парламента Австрии – касался создания в рамках СЭЗ цементного терминала. Гурвиц об этом предложении обмолвился как-то мимоходом, и, скорее всего, оно кануло бы в Лету, как и многие другие, если бы не всплыла фамилия москвича, рекомендовавшего парламентария как делового и надежного человека. Это и был тот самый партиец, что заставил вздрогнуть всю страну уплатой ста тысяч партвзносов.

Когда мы начали интересоваться идеей цементного терминала, одним из первых возник вопрос, где он мог бы располагаться. И дорожка поисков решения привела нас на ГП «Лиман» – комплекс по перевалке фосфоритов в дальнем закутке порта Южный.

Мы с Алексеем Михайловичем тогда мало что понимали в стивидорном бизнесе, но даже нас поразило, что новехонькое предприятие стояло всеми забытое и никому не нужное. Разве что порт Южный, благодаря хозяйственности тогдашнего начальника Владимира Иванова, самотужки достраивал причал. Их там по проекту было два: 16-й и 17-й. Один построили еще при Союзе вместе с первой очередью комплекса, а второй бросили в состоянии полуготовности и передали на баланс порта. Решение это было ошибочное, так как дележка имущества волевым решением противоречила не только логике, но и законодательству – терминал и причал составляли единое целое, определяемое законодателем как имущественный комплекс. Но кто тогда об этом думал?

Что же это было за ГП «Лиман» с такой несчастливой судьбой? Ответ важен не как экскурс в историю, а для понимания логики становления и развития ТИСа. По замыслу союзного правительства, государственное предприятие «Лиман» должно было решить проблему обеспечения житницы страны Украины минеральными удобрениями. Перевалочный комплекс по приемке африканских фосфоритов, строившийся в дальнем закутке Аджалыкского лимана, был первым из звеньев масштабной программы. Отсюда фосфориты должны были идти в Березовку, где предполагалось строительство химкомбината. В отличие от иных советских проектов, «Лиман» строился, как говорят, по уму. Его проектировала немецкая фирма «Крупп ПФХ», она же возводила комплекс «под ключ», осуществляя и поставку оборудования. Нашими руками и усилиями осуществлялись разве что земляные работы, масштабы которых поражали воображение. Практически изменился прилиманский ландшафт, от холмистых берегов не осталось и следа. Сложно оспаривать гулявшую в печати легенду, что в ГП «Лиман» были вложены несметные миллионы инвалютных рублей. Тем более, что мало кто понимал механизм формирования стоимости таких объектов. Было принято к большим стройкам приторачивать, как ясак к седлу, десятки объектов соцкультбыта, инфраструктурных проектов. И к «Лиману» тоже привязали, что только могли, вплоть до рыбозаградительной станции на Днестре в Беляевском районе. Так что «Лиман» на берегу Аджалыка и «Лиман» в версии Совета Министров СССР – большая разница. То, что стояло на берегу и могло работать, стоило раз в десять меньше, чем значилось на бумаге. Хотя и стоило немало: станция погрузки вагонов, от которой тянулась галерея с транспортерами к огромному крытому складу на 80 тысяч тонн, причалы, судоразгрузочная машина, административный корпус, столовая и бытовки. На площадке в ящиках лежало оборудование для второй очереди комплекса, который так и остался в чертежах. И хотя в дальнем углу еще шумели камыши, производственная территория была в основном построена. К слову, не знаю, почему, но камышовые чащи облюбовали лисы, и не раз бывало, что во время показов «Лимана» потенциальным инвесторам они выглядывали на голоса и, как бы сомневаясь в серьезности намерений визитеров, показывали хвост.

Попутно замечу, что и порт начала девяностых, и все прилиманье были пустынной степью с такими же пустынными берегами. Припортовый завод казался заброшенным сюда какой-то космической силой, и его вот-вот поглотит выжженное солнцем пространство. Земли окрестных колхозов подступали к Аджалыку и традиционно колосились хлебами, светились подсолнухами. Но потом начался дележ колхозных сокровищ, столь же бездумный, как и коллективизация, и поля захирели, заросли бурьянами. Как-то по пути на «Лиман» мы поехали с Алексеем по новой николаевской трассе, свернули в Визирку, еще не предполагая, что она окажется в недалеком будущем нашим подшефным селом, остановились в центре. Паутина запустения уже покрывала этот некогда богатый колхоз, который селяне все еще считали живым и надеялись на его воскресение. Из того, что люди или путались, или вовсе ничего не знали о владельцах земельных паев над лиманом, мы сделали правильный вывод – захапали их предприимчивые и далеко вперед смотрящие люди. От Визирки до южненской трассы машина переползала ухаб за ухабом, что потом надолго отбило нам охоту ездить через село.

ТИС сегодня

Самый длинный контейнерный причал (480 м) в стране, оснащенный крупнейшими на Украине причальными (вылет стрелы – 55 м, портал – 30 м, грузоподъемность – 65 т) и тыловыми (высота складирования – 6 ярусов, ширина 7 рядов) контейнерными перегружателями производства компании ZPMC.

В первые приезды мы с Алексеем ходили по территории и удивлялись, почему комплекс не работает. Все двери, ворота и калитки были или заварены, или взяты на крепкие запоры – чтобы не разворовали. Судоразгрузочную машину обжили чайки и, судя по обилию помета, давно.

– Да лет пять уже все на замке, – просветил нас один из сторожей. Как потом оказалось, дипломированный инженер, спасавшийся от безработицы в сторожах и не терявший надежды, что рано или поздно комплекс заработает. Вообще за законсервированным предприятием присматривало около двух десятков человек. Остальной персонал «Лимана» пребывал в неопределенном состоянии – в штате, но без работы. От этого же дипломированного сторожа мы услышали не митингово-газетную версию, как «зеленые» спасли Одессу от вредоносного терминала, а как бы изнутри, от рядовых граждан, во имя которых экологические патриоты и не пустили «Художник Моор» с грузом фосфоритов к причалу.

История с этим судном давняя, 89-го года. «Лиману» предстояло принять первую партию фосфоритов, а немцы готовились отработать на ней технологию. Химические заводы в Сумах, Черкассах, Ровно и Калуше, в Лисичанске и Днепродзержинске ожидали дефицитное сырье. В сущности, выживание всей химической промышленности Украины было поставлено в зависимость от успешной работы «Лимана». Но едва судно замаячило на рейде, как одесские «зеленые» захватили причал и заявили – только через наши трупы. Тиражировалась информация, что комплекс – дьявольская придумка для отравления Одессы, что североафриканские фосфориты радиоактивны и вкупе с Чернобылем погубят народ, что комплекс умертвит не только Аджалык, но и до самой Одессы отравит черноморские воды. Истерия с каждым днем набирала градусы, и власть попятилась – как раз шли первые свободные выборы, выгоднее было оседлать протестную волну, чем противостоять ей. Вскоре даже на открывшемся съезде народных депутатов СССР, который в те годы граждане смотрели с большим интересом, чем мексиканские сериалы, один из избранников от Одессы озвучил сенсационную новость о вредности «Лимана» и глупости самого проекта.

Между тем, все было с точностью «до наоборот». «Крупп», немецкая фирма с богатой биографией и хорошей репутацией, спроектировала не просто безопасный перегрузочный комплекс, но лучший в Европе. Он мог стать для «Круппа» своеобразной визитной карточкой, демонстрацией технического прорыва в ХХІ век. В отличие от Союза, европейские страны слово «экология» выучили давно и понимали социальность его значения. Потом, когда мы познакомимся с немецкими инженерами, возобновим с ними сотрудничество, они расскажут, что во время шабаша «зеленых» один из немецких наладчиков заплакал от обиды, что такой совершенный немецкий труд так оскорбляют…

По жесткости экологической безопасности комплекс в пять раз превышал европейские нормативы. Галерея и склады были напичканы датчиками и сигнализаторами, все герметично. Огромный склад для химической продукции обладал защитой от коррозии, полностью автоматизирован. В кабинах машинистов даже предусматривалось повышенное давление, чтобы туда не просачивалась пыль. Ну, и так далее.

Владимир Григорьевич Иванов, с которым мы повстречались, на наши восторги вылил ушат ледяной воды – было бы запустить комплекс просто, уже давно к рукам прибрали бы. А так все в округе приватизировали, а от «Лимана», как черт от ладана. И, загибая палец за пальцем, начал перечислять проблемы. Пальцев на руке не хватило. К начальнику порта мы пошли знакомиться неслучайно. Комплекс был привязан к Южному, как пуповиной: тепло и водоснабжение, электроэнергия, связь и еще десятки элементов жизнеобеспечения зависели от порта. Поэтому важно было убедиться, что сотрудничество, если оно состоится, не будет против интересов портовиков. Иванов нас успокоил – порту и своей головной боли достаточно.

Мы ездили на «Лиман» не один раз и не сразу поняли, на какую гору собираемся взобраться. Идея цементного терминала как-то потускнела, но не потому, что была технически неосуществима. Когда мимо нас прогнали к причалу стадо коров, которым предстояло совершить первое и последнее в своей жизни морское путешествие в Турцию, чтобы вернуться в отечество кожаными пальто, мы убедились – грузить здесь можно, что угодно. С 16-го причала шел на экспорт металл, наиболее ходовой тогда товар.

Хотя Алексей и не доучился в аспирантуре сельхозинститута, но хорошо понимал, что значит для Украины рынок минеральных удобрений. Нужно отдать ему должное: он всегда видел проблему широко, комплексно и перспективно. Мы не строили воздушные замки… Хотя нет, таки строили, более того, рисовать грядущие «Нью-Васюки» довелось мне.

В Министерстве промышленной политики, куда мы обратились с предложением возрождения ГП «Лиман», нас долго не могли понять. Какой лиман? Какие фосфориты? Принимавший нас чиновник провел нас к руководителю управления Валентину Куличенко, который как раз собирался перебираться в кабинет заместителя министра. Он тоже о переданном Украине после раздела Союза «Лимане» ничего не знал.

Если басню сокращать, то именно благодаря нам «нашлось» стратегическое для Украины предприятие. Начался поиск путей его реанимации. По самым скромным подсчетам нужно было около десяти миллионов долларов вложений, чтобы терминал запустить. Для украинской экономики тех лет – огромные деньги. Мы предложили Министерству сценарий реанимации предприятия – создается СП с нашим участием, главный дольщик – государство, нашей заботой и ответственностью становится поиск инвесторов и запуск терминала. Думаю, проект шел бы тяжко, если бы не содействие Руслана Боделана. Он занимал тогда должность председателя Одесского областного совета и возглавил Подготовительный комитет по созданию Свободной экономической зоны. Многоопытный аппаратчик Руслан Борисович умел разговаривать с киевскими чиновниками и, в сущности, стал крестным отцом «Трансинвестсервиса».

Нас, как новых управленцев, представлял рабочему коллективу заместитель министра Министерства промышленной политики Валентин Куличенко. Алексей Михайлович решил, что, хотя он и возглавляет ТИС, выступить перед рабочими лучше мне. Собрание проходило в красном уголке и было достаточно людным. С работой тогда было непросто, а с хорошей работой – тем более, поэтому люди хотели знать, что их ждет сегодня, завтра, через десять лет. И мне пришлось широкими мазками рисовать будущее ТИСа, больше опираясь на фантазию, чем на реалии. В моем рассказе строились новые склады и причалы, пустынные берега обрастали новыми предприятиями, к ТИСу в очередь стояли на далеком рейде суда, рабочие получали зарплату, которой завидовали соседи, социальная защита была лучше советской и пр. Глаза Алексея Михайловича искрились, и я предполагал, что после собрания он не преминет поехидничать над моими «Нью-Васюками». Но он сказал абсолютно серьезно – вот так примерно мы и будем развиваться.

Вероятно, необходимо сделать отступление от темы, чтобы прояснить существенное обстоятельство, которому были посвящены десятки, если не сотни, публикаций и выступлений о ТИСе с разных трибун. Их стержневой сюжет прост и понятен. Вот, мол, стоял дорогостоящий комплекс, который вряд ли построил бы своими силами любой бизнесмен. Да, заброшенный, забытый и невостребованный. Но государственная, а следовательно, народная собственность. И тут приходят дельцы с торбой денег, невесть каким путем добытых, а скорее всего, наворованных, прибирают государственную, а следовательно, народную собственность к рукам и жируют.

Первое уточнение: государственное предприятие и народная собственность совсем не одно и то же. Как говорят в нашем городе, это две большие разницы. Народная собственность – понятие инерционное, больше пропагандистское, чем экономическое, никогда не имевшее реального наполнения. Этот фантом, пропагандистский рудимент прошлой жизни, исчез в процессе приватизации, которая, как заметил один из ее идеологов, «навсегда похоронила надежды народа на справедливость». Но и государство, и народ вообще без справедливости в отношениях – дикость, что-то промежуточное между животным миром и первобытными племенами. Получив на рынке ваучерной приватизации промышленные предприятия по цене, далекой от реальной, новые собственники, преимущественно партсовноменклатура, вчерашние цеховики и расправивший плечи криминал по умолчанию обязывались взять на свое содержание и всю социальную сферу страны. Что из этого получилось, мы все знаем. Это необходимое пояснение, так как ТИС никакого отношения к «сладкой приватизации» не имел. Поменяв название, ГП «Лиман» оставалось по существу государственной собственностью, которая управлялась совместным предприятием, а прибыль от деятельности (до которой еще было ох как далеко!) делилась соответственно долями. Тем не менее, Алексей Михайлович на том, первом собрании сказал присутствующим – главным приоритетом нового предприятия всегда будет человек.

Забегая далеко наперед. Когда Алексей Михайлович ушел, мы решили частью его последнего пути сделать проезд по терминалу. Он свое детище не просто любил, он им жил. И, отлучаясь по делам хоть на день, хоть на неделю, он, возвращаясь, ехал не домой, а на терминал. У него был свой маршрут объезда, за много лет к этой «странности характера» все привыкли. И мы решили повторить эту дорогу, никого не предупреждая, без остановок и церемониальных процедур. Но и тайны, разумеется, из этого не делали. Проезд на скорости не получился. Вся дневная смена – сотни людей! – исключительно по своему разумению нравственного долга вышла попрощаться с Алексеем, сказать свои слова благодарности, и уж совершенно неожиданно обозвались гудками тепловозы и стоявшие у причалов суда.

Общеизвестно, что в нашей державе умеют изображать радость встреч и любовь к начальству. Скорбь и уважение нигде в мире имитировать не научились. Искренний порыв проститься с Алексеем Михайловичем и был свидетельством того, что он ни на йоту не отступал от провозглашенного им в начале пути принципа справедливости. Каждый сотрудник ТИСа знал, что его благополучие и благосостояние зависит от успешности предприятия. В стране найдется не так много приватных предприятий, где принципы совкового социализма оказались замещены политикой социальной защиты человека. Социальные программы ТИСа стоили дорого, счет шел на миллионы. Предприятие платило за обучение детей, за лечение, помогало с приобретением жилья, вкладывало немалые средства в образование, строя новые школы, ремонтировало дороги и детские садики, клубы, церкви. Как обычно поступают «новые капиталисты»? Вот мы встанем на ноги, разбогатеем, а уж тогда будем заниматься благотворительностью. Позиция Алексея Михайловича была альтернативной – помогать сразу, сегодня и сейчас, потому что у человека одна жизнь, и он вправе прожить ее достойно, не откладывая ничего на потом. К нам приходили и уходили инвесторы, не всем нравилась наша социальная политика, но таковы были наши незыблемые принципы и таковы были условия вхождения в партнерство.

Нашей первоочередной целью был запуск комплекса. Фонд государственного имущества отвел для этого весьма конкретный и жесткий срок – два года. Но легко сказать – запустить. Первая очередь строилась как импортная, то есть мы могли выгружать суда с насыпными химическими грузами. Но в том и дело, что никакого импорта не было. Перед нами стояла сложнейшая инженерная задача – преобразовать импортный комплекс в экспортный. Немецкие специалисты, проектировавшие и строившие первую очередь, уверяли – реверс невозможен, неосуществим. Нам с Алексеем спорить с крупповскими инженерами было неуютно. Мое чисто гуманитарное образование и его тоже далекое от технического усложняли диалог на равных. Во всяком случае – пока.

Переговоры – это не соревнование знаний, а состязание интеллектов.

Я не знаю, как и когда Алексей получал необходимые технические знания, но скоро за столом переговоров он свободно оперировал инженерной терминологией, демонстрируя глубинное понимание проблематики. Так что если партнеры, полагаясь, что перед ними сидит кооператор с опытом оптовой торговли, начинали сыпать терминами, ответ был немедленным и адекватным. Алексей никогда не позволял ставить нас в роль просителей, бедных родственников и пр. И очень недипломатично, если не сказать жестко, реагировал даже на намек некоего превосходства. По этой причине, к слову сказать, едва не сорвалось еще на начальной стадии наше сотрудничество с «Норск-Гидро», о чем речь впереди.

Теперь об убежденности. Меня поначалу удивляла уверенность Алексея Михайловича, когда он отстаивал или предлагал реализовать какую-либо инженерную идею. В частности, когда шла речь о реверсе терминала, он доказывал, что это возможно. Как-то после очередного раунда переговоров я спросил у него: быть может, то, чего мы так хотим и что нам нужно, действительно неразрешимо? Он как-то весело фыркнул и сказал, что на свете не так много технически нерешаемых задач. И реверса нашей импортной линии в этом списке точно нет.

– Если это не сделают немцы, это сделаем мы, – сказал он без тени сомнения. – Просто им выгодно строить еще один терминал, экспортный. Будь это выгодно и нам, можно было бы договариваться. Но тут интерес разный.

И чтобы окончательно развеять мои сомнения, уверил, что молодые тисовские инженеры имеют соображение, как решить проблемы с реверсом. Так что свету – не только в немецком окошке.

Позже, когда мы сообща съедим не менее пуда соли, я открою едва ли не главную черту характера Алексея: в его лексиконе не было слов «нет, невозможно, неразрешимо» и прочих. Он никогда не искал обоснований и пояснений, почему проблему нельзя решить. Он начинал с того, как ее решить быстро и с наименьшими затратами. Так было не только с реверсом. Развитие ТИСа, превращение его из маломощного «Лимана» в крупнейшую стивидорную компанию Украины во многом поясняется тем, что Алексей, определив цель, шел к ней прямым путем, не обращая внимания на «револьверный лай» мелкого чиновничества. Его логика была проста. Наш проект государству выгоден? Мы нарушаем интересы государства, народа? Если нет, то какие сомнения? Вперед!

Привыкшие к совковой зарегулированности, привыкшие к тому, что без их чиха и соизволенья никто ничего делать не мог, чиновники немели от такой дерзости. Они во все лопатки запоздало кидались совать палки в тисовские колеса, но это Алексея мало беспокоило. Дело сделано. Беспокоило это первое время, как это ни странно, управленческий персонал и даже рабочих. В каждом из нас еще сидел послушный советский человек, робевший от грозного оклика вышестоящего начальника. Примеров, как начальственный произвол пускал под откос успешные производства, было много. Поэтому рабочий коллектив и воспринимал наезды болезненно, ТИС ему нравился стабильностью, кадровой политикой, социальными программами, зарплатой, наконец. Не погубят ли? А чем крепче предприятие становилось на ноги, тем больше становилось охотников прибрать его к рукам. Вообще становление, развитие нашей земли терминалов, как потом будут называть ТИС, напоминало плавание против течения. Любое промедление или неверное решение грозило унести нас вниз. Но Алексей Михайлович как-то очень быстро и без помощи психологов со стороны ситуацию со страхами сломал. Логика его убеждений была проста и стояла на украинских законах: если мы хозяева своего предприятия, то кому лучше знать и понимать, что нам делать, как развиваться? Если мы что и сделаем в убыток, то ведь в убыток себе, не государству. Так что неистовство чиновной своры нам не указ. Наша сила в сплоченности. И, может, впервые в новой истории Украины на приватном, работающем по рыночным правилам предприятии рабочий коллектив оказался рядом с руководством предприятия. Вопреки старым идеологическим канонам, так как руководство было буржуазным по сути, капиталистическим, а следовательно, и враждебным для трудового коллектива.

Но все это будет потом, а в этой части моего рассказа ТИС еще слаб и бессилен, незащищен и уязвим, как всегда и бывает с новорожденным.

Поиск средств на реанимацию комплекса привел нас к тем самым австрийским бизнесменам, которые проявили интерес к инвестированию в цементный терминал. Оказалось, цемент – это один из сценариев их инвестиционной политики, перевалка химических грузов, согласились они, не менее интересно. Родилось совместное украинско-австрийское предприятие, вполне в духе тогдашней моды, так как присутствие в фирме иноземного партнера поднимало статус, прибавляло солидности и доверия.

В обещания австрийской стороны поверило и Министерство промышленной политики. Страна (наконец-то!) поняла цену и значение перегрузочного комплекса, и Фонд госимущества предупредил строго – пуск не позже 98-го года. Никакие причины и форс-мажоры во внимание взяты не будут. Возможно, я не достаточно хорошо владею информацией о девяностых, но таких примеров, как наш, чтобы государство не продало – хоть за деньги, хоть уступило на иных условиях – дорогостоящее предприятие, а отдало его в управление, можно сосчитать по пальцам. И логика решения Фонда понятна. «Лиман» стоял, в его заводях цвела вода и пахло разрушением.

Удастся запустить предприятие в назначенный срок – отлично. Не удастся – с вещами на выход, господа неудачники, так как фактическим владельцем комплекса оставалось государство.

При этом у Фонда не болела голова, где взять средства, чтобы платить людям зарплату, содержать все еще не работающий комплекс, платить по счетам порта за свет, за связь, за воду и так далее – пожалуй, только за воздух с нас не брали. Причем, портовское руководство как-то в одночасье прозрело, что у них под боком закопошился конкурент. Счета с каждым месяцем приходили все солиднее.

Как новоявленные капиталисты без капитала выкручивались – рассказ занимательнее сказок Шахерезады. Начав рядовым сотрудником в кооперативе Виталия Томчика, Алексей Михайлович не потерялся в бурном течении лихих девяностых. Деловая сметка, предпринимательская интуиция стали основой того, что его «Эверест» оказался достойным своего имени. В кое-как приспособленном под офис подвале на Екатерининской рядом с Пале-Роялем кипело.

Кто как будет называться в штатном расписании – черт с ним. Но на финише переговоров норвежцы предложили такой сценарий развития предприятия, который противоречил нашей позиции кардинально. Примерно это звучало так. Все построенное при Союзе фирмой «Крупп-ПВХ» никому не нужно. Мы строим новый экспортный терминал, он будет стоять рядом. Если будет импортный грузопоток, хорошо, пригодится и немецкая работа. Проект и заказ оборудования для нового терминала «Норск-Гидро» брала на себя. Наши резоны, что оборудование для второй очереди уже есть, что оно лежит в ящиках на терминале, норвежцы как бы не слышали. Что тисовские инженеры работают над реконструкцией первой очереди, чтобы она стала реверсной, не слышали. Правда, стратегия договором не обуславливалась, и это нас успокоило – должен ведь трезвый ум взять верх над амбициями? Тогда я считал, что проявляю чудеса терпения, удерживая Алексея, готового прервать переговоры. Я исходил из того, что мы уже в цейтноте, что без партнерского капитала покатимся в пропасть. Алексей возражал: при таком отношении к делу и к партнерству мы все равно покатимся в тартарары. И однажды, когда представитель «Норск-Гидро» как сквозь зубы процедил очередное требование, мелочь по сравнению с предыдущими, Алексей поднялся и сказал, что переговоры закончены. Мы откланялись. Видимо, норвежцы к такому повороту событий были не готовы.

До вылета домой у нас оставалось какое-то время, мы гуляли по северной столице вполне благополучной страны, которая давным-давно не знает войн и революций, граждане которой просто живут, не представляя, что за нормальную жизнь нужно бороться.

Я уговаривал Алексея все же подписать кабальный договор. Тем более, что «Норск-Гидро» посчитала возможным снять свое последнее предложение, от которого и впрямь ничего не зависело. Но Алексей Михайлович упрямился – нужно искать иного инвестора.

Если положить руку на сердце, то поведение и чрезмерная амбициозность «Норск-Гидро» была в стиле времени. Не только такие крупные фирмы, как «Норск», а и заурядные по масштабам компании вели себя в Украине, как конкистадоры с индейцами. Только что не меняли стеклянные бусы на золото. Это была черная полоса унижения национального достоинства, и тяжелее всего приходилось тем, кто имел это достоинство. Чудеса терпения и толерантности во время переговоров на самом деле проявлял не я, а Алексей Михайлович. Вся его предшествующая жизнь выковала, закалила и отточила в нем характер лидера. Привыкший в прежней, горной жизни к экстриму как норме, к действиям решительным, меряя ситуации не аршином выгодности, а исходя из нравственных норм, он должен был скрутить на этих переговорах себя в бараний рог, чтобы не прервать их в первый же день.

Когда у меня не оставалось ни единого аргумента, чтобы переубедить его, я вспомнил о заносчивом юристе «Норск-Гидро», который, как от надоедливой мухи, отмахнулся от моего замечания, что с процедурными нарушениями договор будет недействителен. Речь шла о том, что договор должны подписать «Норск-Гидро», Фонд от имени государства и ТИС. Юрист-зазнайка считал, что с украинской стороны достаточно и одной подписи. И меня осенило…

Думаю, если бы наши отношения с «Норск-Гидро» строились действительно по-партнерски, на равных, если бы у назначенного от «Норск-Гидро» руководства было поменьше спеси, а больше уважения, понимания нашей специфики и если бы, наконец, шла интенсивная работа по реанимации терминала, формальная зацепка никогда не стала бы яблоком раздора. Но было то, что было. Комплекс под норвежским патронатом стоял год, стоял два точно в таком же виде, как и до нас. Двери калитки мы, конечно, разварили, помалу сформировали трудовой коллектив, но взятые на себя обязательства по запуску терминала норвежцы выполнять не спешили. Мы перебивались случайными заказами, перегружая, что придется.

Этот начальный период, как мне представляется, выковал из Алексея Михайловича такой тип руководителя, который потом стоял, как крепость, под натисками извне. Два с лишним года, пока дирекция от «Норск-Гидро» в основном занималась обустройством своего быта, Алексей готовил ТИС к автономному плаванию в самостоятельную жизнь. Он создавал тисовскую, независимую от порта инфраструктуру предприятия. В этом, на первый взгляд, необходимости не было. Экономически даже выгодно было пользоваться портовской связью, теплоснабжением и прочим. Но только на первый взгляд. И дело даже не в стоимости услуг. При каждом удобном случае порт давал нам понять, кто в доме хозяин. Мы могли внезапно остаться без света, без связи. Мелочные эти конфликты разрешались при помощи начальника порта, но постоянно ходить в жалобщиках – удовольствие малое.

Высокомерное сомнение норвежских партнеров, что «директор магазина» сможет эффективно управлять комплексом, жизнь оценила сама. И думаю, вряд ли кто из присланных компанией специалистов-контролеров сумел бы сделать эту работу лучше.

Норвежская дирекция, которую возглавил Мишель Дельвиль, больше осуществляла контролерские функции, управлением терминалом практически не занималась. Считалось, что инвестор озабочен перспективой. Нам же, как знающим и понимающим «украинскую специфику», отводилась роль согласования документов, получения разрешений и прочая. Главный документ, который нам предстояло согласовывать, был проект строительства второй очереди терминала. Но сроки уплывали, а проекта все не было. Возлагалась на нас и еще одна проблема. Это получение разрешения Национального банка на хранение норвежской инвестиции за границей. На общепонятном языке это значит вот что. Наши партнеры действительно перевели на счет ТИСа оговоренную договором сумму. Этим они доказали, что деньги у компании есть. Но чуть не на следующий день «Норск-Гидро», вопреки практике валютного регулирования, эту инвестицию вывела на свои зарубежные счета. Считалось – на время, оказалось – навсегда. Украина осталась с носом. И нам выпала горькая доля регулярно ходить в Национальный банк и выпрашивать продления на пребывание денег за границей.

Свою позицию «Норск-Гидро» поясняла тем, что там, за рубежом, деньгам ничего не грозит. Банк надежный. Никаких историй с авизо, со взломом счетов. А Украина – страна молодая, нестабильная, всякое может случиться. А главное ведь, чтобы инвестиция дала эффект? Не сгорела в случайном пожаре. Да и расчеты с зарубежными партнерами так вести проще…

Скрепя сердце Национальный банк нарушал свои же инструкции и «в порядке исключения» разрешения выдавал. Но всякий раз предупреждал – в последний раз. Мы понимали, что хранение такой суммы в зарубежном банке дает немалую прибыль по процентам, что норвежцы поступают, мягко говоря, не по-партнерски. Мы на ТИСе экономили каждую копейку, перебиваясь случайными заработками. К слову, щепетильный в расчетах Алексей Михайлович с первого дня сотрудничества с «Норск-Гидро» постановил, что мы живем на свои деньги, за свои ездим в командировки и так далее. Предложение компании выплачивать ему «достойную зарплату» было вежливо отклонено.

Хотя по договору у нас с инвестором и были равные права на определение стратегии ТИСа, норвежцы упрямо держались линии на строительство нового терминала рядом со старым. Оборудование для него заказывали без нас, хотя проекта, как я говорил, все еще не было. Из документов, которые оказались нам доступны, нетрудно было уяснить, что новое предприятие будет большим шагом назад в сравнении с немецким проектом – в первую очередь, по экологической безопасности, по инженерным решениям. Главным козырем инвесторов было – так дешевле. Похоже, мы окончательно заговорили на разных языках. Согласиться на строительство второй очереди, которая после 12 договорных лет превратится в морально и физически устаревшее железо, было бы крайне неразумно. Фонд госимущества придерживался такого же мнения.

Без малого два года «брака по расчету» с норвежским партнером были для нас периодом познания своего предприятия. Познания – не что где лежит и какой мощности, а понимания значимости роли терминала в народнохозяйственном механизме. Пока он стоял, химическая промышленность его в расчет не брала. Но едва начал воскресать, ведущие предприятия по производству минеральных удобрений начали проявлять к ТИСу интерес. У всех был один вопрос: когда заработает экспортная линия? Этому было объяснение. Экспорт удобрений был формой выживания заводов, так как разруха в украинском селе свела потребление удобрений нашими земледельцами к нулю. Непаханые черноземные просторы были обычным пейзажем Украины. Спрос на удобрения на мировом рынке стоял высокий, но в стране не было ни одного современного терминала. Удобрения грузили по так называемому прямому варианту – поднимали вагон над трюмом и переворачивали. Сколько при этом «эликсира плодородия» сыпалось на землю и в воду, лучше не думать. Изучая конъюнктуру рынка, Алексей объездил почти все черноморские порты. Помнится, он вернулся из соседнего портового города и рассказывал, что всего за сезон на причале, где грузили удобрения по прямому варианту, рельсы оказались разъедены так, что их пришлось срочно менять. Он был убежден – грузопоток на ТИС сформируется в короткое время. В приватных беседах руководители химкомбинатов осторожно высказывали готовность участвовать в реконструкции терминала. Но возникало препятствие – ТИС не мог привлечь никого в качестве партнера без согласия «Норск-Гидро». А «Норск-Гидро» о новых участниках общества и слушать не хотела.

Алексей Михайлович был одним из первых, кто защитил честь и интересы страны. Без демонстраций, без криков, без биения себя в грудь в припадках патриотизма и энтузиазма.

Пользуясь правилом партнерского равноправия в управлении терминалом, он, не спрашивая согласия наших норвежских инвесторов, развернул действенные работы по реверсу комплекса фосфоритов. Он и потом всегда придерживался такой тактики – ни у кого и никогда не спрашивать разрешения, если это не было предписано законом. Норвежская сторона была категорически против. Почему? Выскажу свое предположение.

Построив за свои деньги вторую очередь, «Норск-Гидро» таким образом делила историю ТИСа на две части. На первую неудачную – вот она стоит и ржавеет без пользы, и вторую – успешную. Таким образом, все, что было сделано ранее – многолетним трудом и немалыми средствами по строительству территории и причалов, прокладыванию железнодорожной ветки и подъездных путей, содержанию комплекса в годы консервации, формированию инженерного персонала и рабочего коллектива, созданию своей инфраструктуры и еще много чего, – все это становилось как бы малозначущим и третьестепенным обстоятельством, что было неправдой.

Отношения с «Норск-Гидро» зашли в глухой тупик. Последней каплей в чаше терпения стал отказ норвежской стороны выполнять требование Национального банка перевести инвестиционные средства в Украину. Отказ стоил дорого – ежедневно на ТИС накладывался штраф в сумме 45 тысяч долларов. Сумма росла, как катящийся по склону снежок. Как писало одно уважаемое издание, «норвежская сторона сделала все, чтобы подставить своих партнеров под штрафные санкции». Неуступчивость норвежцев не оставила нам выбора – в феврале 97-го компания «Норск-Гидро» была исключена из общества на внеочередном собрании участников.

ТИС, чтобы не вступать в денежную тяжбу с «Норск-Гидро», сразу же вернул бывшим партнерам все деньги, которые они вложили в ТИСовские программы. Эту страницу биографии мы посчитали для себя перевернутой. Но норвежцы считали иначе. Они были возмущены. Как это какая-то компания-букашка осмелилась замахнуться на гиганта? «Норск-Гидро» объявила тотальную войну ТИСу и лично Алексею Ставницеру. Тип войны был нам незнаком. Думаю, что и для Украины это был новый опыт. Располагая неизмеримо большими ресурсами и опытом, «Норск-Гидро» начала мощную информационную атаку. Что-то вроде Сталинграда и Курской дуги вместе взятых. Подчеркну: целью было не восстановление прежних отношений, не поиск компромисса, а «выжженная земля».

Осенью 97-го на теплоходе «Тарас Шевченко» «Норск-Гидро» проводила пресс-конференцию. Поводом для ее проведения, как заявил представитель компании Отто Гренли, послужила публикация в московских «Известиях», где, по его мнению, в искаженном виде были представлены отношения «Норск-Гидро» с украинскими партнерами по ТИСу, непрофессиональное отношение к делу которых и привело, в конце концов, к разрыву сотрудничества, причем, с грубейшими нарушениями законодательства. Таким образом, нанесен моральный ущерб не столько «Норск-Гидро», сколько Украине, так как серьезно страдает ее инвестиционная привлекательность. После более чем часового изложения сути дела спикер «Норск-Гидро» заявил, что решение собрания участников будет обжаловано в украинских судах. Если же справедливость не будет восстановлена, Украину ждет международный суд. И уж там… В соседнем с пресс-конференцией зале, как это часто бывает на подобных мероприятиях, уже были накрыты столы и официанты с накрахмаленными салфетками через руку стояли наготове.

Рыцари пера и микрофона явно были расположены к иностранной компании. Многие из них совсем недавно не за свой счет побывали в Осло, посетили штаб-квартиру «Норск-Гидро» и воочию убедились, какая это мощная и справедливая компания, о чем рассказывали своим читателям, как-то не очень осмотрительно заявляя, что они беседуют или ведут репортаж из Осло. Они вплетали в свою повесть красную нить: как «Норск-Гидро» согласилась сотрудничать с никому неизвестным ТИСом и какую черную неблагодарность он проявил. Словом, степень взаимопонимания журналистов и норвежской стороны должна была стать за дружеским столом еще выше. Но совершенно неожиданно гладкий сценарий нарушился неизвестным журналистскому сообществу человеком. Он молча простоял позади всех всю пресс-конференцию и теперь заявил, что господа журналисты могут выслушать и другую сторону – сторону ТИСа. Неизвестный был Алексеем Ставницером.

Позже норвежские представители и возмущались поступком Алексея, и отдавали должное его находчивости. Прийти на чужую пресс-конференцию, считали они, – нахальство. Хотя, по европейским нормам, это этично и правильно. А вот что Алексей воспользовался случаем и опроверг норвежскую версию – это, считали они, смело и находчиво.

Небрежение богатого инвестора достоинством украинского партнера, как говорено выше, не было чем-то из ряда вон выходящим. Но впервые такой инвестор начал информационную войну. Пожалуй, не было в Украине солидного издания, которое бы не рассказало об инвестиционной драме. Газетные страницы пестрели заголовками вроде того, что инвестиционный портрет Украины покрывается трещинами, что авторитет Украины падает в мировом сообществе. В общем, приговор был суров и обжалованию не подлежал. Свою украинскую сторону журналисты выслушать не посчитали нужным, чем поясняется позиция ТИСа, не интересовались. Самые благожелательные публикации были с большим вопросительным знаком: если договор заведомо кабальный, зачем же его подписали? Надо же было национальную гордость иметь!

Я пропускаю страницу многолетней судебной тяжбы с «Норск-Гидро», закончившуюся в международных судебных инстанциях в нашу пользу. Я искренне сожалею, что она была. Думаю, руководство «Норск-Гидро» вряд ли премировало своих специалистов, отказывавших в доверии к «директору магазина» Алексею Ставницеру, поскольку, начав самостоятельную работу с перевалки около 500 тысяч тонн в 1998 году, ТИС преодолел рубеж в17 миллионов тонн. Это яговорю без злорадства или упрека, скорее, с сожалением.

Не скажу, что репутация «Норск-Гидро» в мире от развода с ТИС пострадала. Но что компания свою информационную войну не выиграла – факт. Публикации первой волны действительно были против нас. Но Алексей не дал шанс угаснуть вниманию к ТИСу. Он принудил журналистское сообщество говорить о предприятии, создавая информационные поводы: то ТИС нашел инженерное решение, как осуществить реверс терминала; то без кабальных условий в общество вошел «Федкоминвест» – монакское предприятие с российскими корнями (фамилии его владельца Алексея Федорычева было достаточно, чтобы пробудить журналистский интерес); то возобновилось сотрудничество ТИСа и «Крупп-ПФХ». Ржавевшие годами подъездные пути к терминалу засверкали – помалу, исподволь начала увеличиваться перевалка грузов. Но самое главное, что ТИС таки уложился в поставленные Фондом сроки и бывший фосфоритный комплекс начал работать на экспорт. Журналисты «возвращались к напечатанному» и к их чести переосмысливали и свои прежние оценки конфликта, и по-новому смотрели на неожиданную новость – ТИС. Неожиданную, так как при незыблемой норме, что порты должны быть государственной собственностью и никак иначе, странным образом в Южном стремительно строилось частное стивидорное предприятие. И мало того – работало лучше государственных портов.

ТИС развивался по своей собственной стратегии. Она никогда нигде не объявлялась и была проста – угадать потребности завтрашнего дня. Уже когда мы прочно стояли на рынке перевалки химических грузов, не имели недостатка в клиентах, Алексей Михайлович озадачил участников общества предложением построить зерновой терминал. Украина тогда весьма робко заявляла о себе как экспортере зерна, и мало кто поверил в амбициозное заявление премьер-министра В. Ющенко о повышении урожайности зерновых до 40 миллионов тонн. Столько при Союзе Украина получала только при самом благоприятном стечении обстоятельств. Современных терминалов для экспорта зерна у нас не было, в лучшем случае работали по тому самому пресловутому прямому варианту – с колес. Идея Алексея была – учесть опыт работы с минеральными удобрениями, построить зернохранилище, чтобы накапливать большие партии зерна, фрахтуя под него многотоннажные суда. В этом случае цены на перевозку были более привлекательны для зернотрейдеров. Обстоятельство немаловажное, так как мы прекрасно понимали, что появление нового конкурента на зерновом рынке никто аплодисментами встречать не будет. Согласовав строительство с надзорными инстанциями, мы построили зерновой терминал в рекордно короткие сроки – что-то месяц с хвостиком. Таких скоростей портовое строительство не знало. Увы, нам не аплодировали и не поздравляли с удачей. Захлебываясь от гнева и возмущения, железнодорожное ведомство вопрошало: как это – строили, а их не спросили, можно ли везти в Южный зерно? Едва ли не впервые в истории независимой Украины железнодорожное ведомство объявило конвенцию на грузы в адрес ТИСа, попросту говоря – наложила запрет на наш грузопоток, выторговывая для себя «дополнительные условия» к существующему договору. Ларчик этот с простым секретом – работая по старинке, переворачивая вагоны над трюмом, мы использовали бы подвижной состав как своеобразные склады на колесах. Выгрузка шла медленно, за «простой вагонов» полагалось платить. Это были абсолютно дармовые деньги, и руководство Одесской железной дороги тех лет терять их не хотело. Я специально подчеркиваю – тех лет. Потому что жесточайшие конфликты с железной дорогой, как ни странно, носили личностный характер. Исходя из принципа, что «частник» работает на себя, а дорога – на государство, руководство дороги доставило немало хлопот и нам, и себе. Оказалось, что неразрешимость и постоянство конфликтов исчезли, едва сменилось руководство дороги.

Так же быстро, как и зерновой терминал, ТИС строил причалы, угольнорудный терминал, контейнерный терминал, склады для открытого и закрытого хранения грузов. В Украине не было равного ТИСу предприятия по портовому строительству. И трудно сказать, куда бы завела Алексея страсть к строительству, если бы у государства не было своей страсти – волокиты с согласованиями. Это парадокс, но согласования у нас отнимали больше времени, чем строительство.

У Алексея было особое, я бы даже сказал интуитивное чувство перспективы бизнеса. Развитие было для него важнее сиюминутной выгоды, важнее того, ради чего и зарабатывают деньги, – спокойствия и комфорта. Он точно просчитал ситуацию, когда Фонд госимущества оказался готовым уступить свою долю в обществе. И это было правильное, экономически выгодное решение. Денег мы зарабатывали немного, для государства – и вовсе копейки. Назначенная Фондом сумма с лихвой покрывала дивиденды на много лет вперед. Наша выгода была не в деньгах – мы становились полноправными хозяевами.

Сегодня ТИС занимает первое место в Украине среди портов по перевалке сухих грузов (2012 год)предприятия. Без покровительства Фонда сложнее было вести переговоры с чиновниками. Впрочем, не только переговоры.

Клановое, криминально-олигархическое устройство государственной власти стало общим местом рассуждений о судьбах и перспективах Украины. Но мало кто додумывает до самого донышка, что представляет собой это устройство на самом деле, как выглядит в реальной жизни. Вот вам пример.

Уже за пределами нулевых, когда вроде как забили осиновый кол в могилу кучминского режима, на территории ТИСа появляется микроавтобус. Можно было бы посчитать, что он заехал случайно – рядом трасса. Но пассажиры явно иностранного вида как-то очень внимательно рассматривают уже готовую стройплощадку в конце лимана. Сопровождающий их мужчина, один из руководителей Минтранса, делает широкий жест и спрашивает: «Нравится?» Если нравится, начинаем переговоры. Кто-то из гостей осторожно уточняет, действительно ли эта территория свободна. Похоже, здесь кто-то работает. Да и по соседству какое-то явно живое предприятие – корабли у причалов, на угольных складах люди работают…

– Да не обращайте внимания. Это тут какая-то тиса шебуршит. Мы с ней скоро разберемся, – отмахивается чиновник.

Ситуация непридуманная, именно так все и было в реальной жизни. Клановое устройство власти предполагает, что нет «ничейных» предприятий, фермерских хозяйств или средств массовой информации. Принадлежность к клану – опознавательный знак. Кто вне клана, тот потенциальная добыча охотников за ничейным имуществом. И пока ТИС нужно было создавать, он и не вызывал аппетит у охотников. Но только прочно стал на ноги, как тут же появились граждане с алчными глазами. Они немедленно предлагали стать нам «крышей» всего там за треть или даже четверть акций, они недоумевали, как это мы ничьи и чьими-то быть не желаем. При каждой смене правительства появлялись новые ходоки, и после каждого такого визита ТИС занимал круговую, глухую оборону и сражался за право жить. Алексей, как руководитель, всегда принимал первый удар на себя. Каждый раз сражения за свое детище были все ожесточеннее, всякий раз в них втягивались силы все крупнее. Такое напряжение не могло не сказаться на здоровье. Последняя война с портом грянула, когда он уже был тяжело болен. А нашему противнику, пожелавшему проглотить не долю, а весь ТИС целиком, покровительствовали иерархи высшей власти в государстве.

Быть независимыми – принципиальная и жесткая линия Алексея. Мы росли без «крыши», без грязного капитала, с первой перегруженной тонны работая «по-белому», то есть, честно ведя бухгалтерию и честно платя налоги. Непомерные.

Государство их устанавливает по той же логике, по какой канувшая в Лету советская власть назначала копеечные зарплаты в торговле и общепите, прекрасно зная, что остальное они доворуют. Работа «по-белому» была невыгодна, в первую очередь, нам, но больше всего злила проверяющие и контролирующие органы. С оскорбленными и обиженными лицами, они искали и не находили ухищрений и нарушений, следовательно никаких откупных им не полагалось. С великой изобретательностью каждая проверка что-то придумывала, высасывая из пальца нарушения, – пусть хоть на пятак. И всякий раз мы доказывали, что и на пятак не виноваты и платить его зазря не будем.

Самое тяжелое, самое изматывающее соперничество – не в рыночной конкуренции, не в поиске новых схем и технических решений, а в состязании.