1

Однако же центральная эпоха русско-польского столкновения для многих доселе покажется столь загадочной, как и сама фигура Виленского «диктатора». Эта внушительная фигура, как на камне, врезалась в воображение современников и в память потомства. Но граф разделяет поныне судьбу многих крупных исторических деятелей, сила действия которых, чаруя одних, возбуждая проклятия других, как бы заслоняет у всех спокойное понимание самого ее содержания. А между тем понятно, что лишь содержание силы способно придать ей историческое значение...

Загадочность 1863 года доходит у многих до того, что они спрашивают даже: действительно ли М. Н. Муравьев был усмирителем мятежа? Нужен ли был бы М. Н. Муравьев, если бы у нас в Вильне был второй граф Ф. Ф. Берг? Этот вопрос может показаться странным и, однако, его делали...

Между тем для современников решающее значение графа Муравьева было совершенно ясно. Он, и никто другой, считался усмирителем мятежа. Варшавский Жонд понял далекого Виленского врага после первых же ударов и, не довольствуясь посылкой целого отряда собственных убийц (в том числе известного Беньковского), прибег к такой совершенно экстраординарной мере, как назначение 25 000 р. вознаграждения кому бы то ни было, кто убьет графа...

«Дадут больше», — только и промолвил граф Муравьев, услыхав объявление Жонда. И, действительно, наверное бы дали больше, если бы не наступило так быстро время, когда уже заговорщикам ни о каких наступательных действиях невозможно стало и помышлять.

Столь же ясно было решающее значение М. Н. Муравьева во впечатлении русских людей. Его все признали главой. Он вдохнул во всех силу и веру. Масса народа также отнеслась к нему очень быстро, как к народному начальнику. Даже крестьяне-поляки Августовской губернии, не входившей в его область, прислали к нему депутацию с просьбой присоединить их губернию ко вверенному ему краю. И граф Муравьев занял своими войсками чужую губернию раньше, чем получил на то разрешение. Несколько позднее он точно так же занял два соседних уезда Плоцкой губернии. Общепризнанный авторитет Муравьева, как главы усмирения, пропитывал собой воздух мятежного края, побуждая к действию и Варшаву, и Киев. Виленский генерал-губернатор вмешивался и в петербургские дела. Его настояниями была разрушена польская организация в столице. Против него ворчали, строили козни, и все-таки — он заставлял идти за собою. А между тем известно, что в Петербурге власть графа с начала до конца висела на волоске. Он был призван скорее как нечто неизбежное, нежели желательное, наподобие того, как было в 1812 году с Кутузовым.

На первый взгляд, во всем этом есть какая-то странность. Начать с того, что мятеж был польским. Его настоящий очаг, его источник силы и центр составляла Варшава. Почему же виленский генерал-губернатор явился столь страшным для мятежа, почему он, а не кто другой, усмирял мятеж... Почему, наконец, это было сделано не из Варшавы, а из Вильны?

Как объяснить себе поразительно быстрое изменение всего положения дел с появлением Муравьева?

Не следует забывать, что в 1863 году Россия переживала скорее русский, чем польский кризис. Ряд ошибок с 1856 года привел нас к такому положению, что русское дело казалось проигранным. Таково было впечатление бунтующих поляков, таково было мнение вяло защищающихся русских; так, наконец, начали смотреть даже державы Западной Европы.

Но вот явился на сцену действия М. Н. Муравьев, и через 2 месяца — столь же единодушно — поляки, русские и Западная Европа начинают убеждаться, что перед ними разыгрывается не русский, а польский кризис.

Как случилось это превращение? Политика Варшавы, господствовавшая до 1863 года, и политика Вильны, ее затем сменившая, дают ключ к уяснению этого ряда вопросов.