Глава 1. Идеальный финал

Я чувствую, вы соскучились по мне. Вот так всегда: когда ты жив, ты никого не интересуешь, все смеются над тобой. Но, умерев, ты сразу становишься кому-то нужен. Тебя включают в какие-то списки, тебя начинают спрашивать о вещах, в которых ты ни черта не смыслишь. Например, о смерти. Впрочем, мы с Цевангом Палжором знаем о смерти значительно больше, чем все прочие.

Я стал номером двенадцать. Это была честь – последовать напрямую за Джорджем Мэллори. Да, между нами был большой перерыв, но все же я – следующий. Каждый год на горе погибает как минимум один альпинист. Чаще всего – не один. Вы полагаете, что со временем, с совершенствованием оборудования и техники восхождения альпинизм стал безопаснее? Как бы не так. В 2013 году на горе погибло одиннадцать альпинистов: четыре непальца, двое русских, двое южнокорейцев и по одному представителю Бангладеш, Японии и Малайзии. Четверо из них – при спуске, как обидно.

Самым урожайным стал 2014 год – он сумел превзойти рекорд 1996-го, когда вниз так и не спустилось пятнадцать человек. Второго апреля в базовом лагере умер проводник-шерп, а спустя две недели, восемнадцатого апреля, группу из двадцати пяти альпинистов накрыло лавиной; спастись сумели лишь девять из них. Итого семнадцать мертвецов, все шерпы. А гора стремится к новым рекордам – только первая половина 2015-го унесла двадцать два человека, то ли будет дальше. Если считать от момента официального первовосхождения Эдмунда Хиллари в 1953-м, без жертв обошлись всего лишь десять лет: 1954–1959, 1961, 1964–1965 и 1977. Как видите, все – в начальный период. Сейчас, когда каждый год на гору поднимаются сотни людей, количество жертв возрастает. Правда, в процентном отношении оно очень и очень низкое. Не сравнить с Аннапурной.

Если говорить о национальностях, рекорд по количеству погибших держит Непал – больше сотни жителей этой страны остались на склонах горы навсегда (или скончались позже в госпитале). Это связано в первую очередь с огромным количеством непальцев-шерпов, поднимающихся наверх в качестве проводников и прислуги. На втором месте – индусы, их погибло двадцать три человека. Третье место у японцев – восемнадцать павших в бою.

Если говорить о причинах гибели, то для примерно сорока пяти человек она неизвестна – они просто пропали без вести. Пятьдесят восемь человек сорвались и упали в расселины или просто со склонов – это второе место. Девяносто четыре человека погребли под собой лавины – это первое. Иных сумели вытащить из-под снега, и они умерли позже от травм – они включены в это число.

В последний раз я видел своих шерпов, Теванга и Ринзинга, 29 мая 1934 года. Моя первая и вторая попытки штурма горы без их помощи не увенчались успехом, но они, ленивые свиньи, продолжали жаловаться на плохую погоду и совершенно не собирались отрабатывать заплаченные им деньги. Поэтому 29 мая я снова отправился наверх, уже не тайком, а сознательно оставив их в лагере. Я наказал им ждать меня в лагере III в течение двух недель, а если не вернусь, спускаться вниз.

Исследователи считают днем моей смерти 31 мая 1934 года, поскольку именно тогда я оставил последнюю запись в дневнике: «Снова в путь, замечательный день!» Вы полагаете, что, написав так, я упал и умер от переохлаждения в районе третьего лагеря? Глупости, сущие глупости. Просто, когда идешь выше, внезапно понимаешь, что писать больше в сущности не о чем. Ты все уже написал. Слова, буквы, эти жалкие козявки, не заслуживают того, чтобы воплощать в себе эту невероятную красоту. Я готов был выбросить дневник вообще, но потом подумал: если я не смогу спуститься, и меня найдут, пусть лучше записи будут со мной. По ним хоть как-то можно понять мою историю, хотя, признаться, писал я крайне неразборчиво и довольно бессвязно, вовсе не для чужого глаза.

Мне катастрофически не хватало интеллектуального багажа и творческих способностей Джорджа Мэллори. У меня не получалось составить фразу длиннее десятка слов. В какой-то мере именно поэтому я забросил дневник. Он был не более чем сублимацией.

Когда я вновь оказался в лагере III – всего-то через несколько дней, – никаких шерпов там уже не было. Если бы они, как я приказал, ждали две недели, я бы остался жив. Но они, похоже, ушли на следующий же день после начала моего восхождения. Сволочи! У меня практически не было еды, палатку снесло в пропасть, и я надеялся, что меня отогреют и подкормят, но нашел лишь остатки от стоянки, какие-то обрывки, обломки оборудования и обертку от бульонных кубиков. В тот момент я понял, что борьба окончена, хватит.

Значительно позже, уже из своего нынешнего положения, я понял, что Ринзинг (как ранее Церинг) серьезно заболел и начал бредить – судя по всему, горная болезнь, – и потому шерпы снялись с места. Но мне что – легче от этого? Теванг не мог спустить Ринзинга, а потом вернуться? Им просто было плевать.

Постфактум я узнал еще одну неприятную вещь. В полуметре от места, где я закрыл глаза и заснул навсегда, была еда. Шерпы все-таки оставили мне целый рюкзак, прикопав его от ветра и привязав к вбитому в скалу крюку. Но потом снег запорошил запасы, и я просто их не увидел. Я был в чудовищном духовном раздрае. Мне было не до поисков еды, которой могло не оказаться как таковой. Я просто злился. Я умер, пытаясь совместить внутри два несовместимых чувства: ненависть и любовь. Любовь, конечно, к горе.

Впрочем, еда вряд ли помогла бы мне. Я же потерял палатку и спальный мешок. Даже поев, я бы замерз. Палатку они мне оставили – тоже прикопав близ еды. Кстати, тут не могу не похвалить – это была их единственная палатка. Они пошли вниз на свой страх и риск и, насколько я знаю, дошли довольно легко. Но вот спальника они не оставили – кто мог подумать, что я умудрюсь потерять спальник. В принципе, когда я шел вниз, то был уже мертв. Но не хотел догадываться об этом – и не догадался.

У всех исследователей моего путешествия, у всех, кто писал обо мне книги и пытался проследить мой маршрут, есть еще один вопрос. Первым его задал шерп Гомбу, участник китайской экспедиции 1960 года. Он же своими глазами видел на 8500 метрах старую палатку – и это не могла быть палатка Мэллори и Ирвина, потому что они не останавливались на этой высоте. Самый высокий лагерь экспедиции 1924 года находился на 8305 метрах! Томас Ной, один из главных исследователей моей жизни, утверждал, что это моя палатка. Так ли это? Добрался ли я до этой высоты? Сумел ли поставить палатку и переночевать в ней?

Да, черт вас всех дери, это моя палатка. Да, свой последний, штурмовой, лагерь я разбил на этой дикой высоте. И у меня не было кислорода. И я пережил в ней ночь. Просто утром у меня не было сил ее складывать, и я оставил ее там, а потом ее снесло ветром вместе со спальником. Снесло недалеко, метров на тридцать, где четверть века спустя ее и увидел шерп-проводник. Но у меня не было возможности до нее добраться.

Впрочем, какая разница. Да, это была моя палатка – вот что важно.

Есть один человек, о котором я вам еще не рассказывал, хотя он нравится мне более всех прочих, пытавшихся добраться до вершины. Его звали Эрл Денман. Он был канадцем и в 1947 году попытался повторить мое достижение – не отправиться в Гималаи с огромной экспедицией, тоннами оборудования и тремя фургонами денег, а совершить одиночное восхождение с несколькими шерпами. До своего путешествия он тренировался в горах Вирунга, в Африке. Их высшая точка – 4519 метров, сложность – низкая. Здесь замечу, что я не имел и такого опыта, поскольку до восхождения вообще никогда не пытался подниматься в горы. У Денмана было такое преимущество, хоть и довольно плохонькое по меркам профессионалов.

У Денмана практически не было средств, как и у меня. Всего полторы сотни фунтов. Поэтому он тоже не стал получать никаких виз и лицензий, а решил нелегально пересечь границу и тайно подняться на гору. Он добрался до Дарджилинга и сперва даже пытался получить разрешение – но его ждал отказ; он подписал обязательство не пересекать индийскую границу в направлении севера. Как и я, с шерпами он познакомился случайно. Но ему снова повезло – ему достались лучшие. Одного шерпа звали Анг Дава. А вот вторым был Тенцинг Норгей. На тот момент ему было тридцать три года; первый раз он пытался подняться на гору еще с британской экспедицией 1935-го, за двенадцать лет до попытки Денмана. Но ни в 1935-м, ни в 1947-м у Норгея не было ни славы, ни имени – зато был опыт и хорошие рекомендации от предыдущих экспедиций. Он все еще копил опыт, чтобы в 1953-м создать себе славу и имя. Я до сих пор не понимаю, как Денман уговорил Норгея и Даву. Они просили по полсотни фунтов (это очень скромно), но он мог заплатить максимум по двадцать пять. У него не было толкового оборудования, не было плана – но каким-то чудесным образом получилось их уболтать. Насколько я понимаю, здесь сыграла роль любовь Норгея к горам. Из-за недавней войны в ближайшее время экспедиций не предвиделось, и Тенцинг был готов идти наверх с кем угодно.

Они вышли тайно. Если бы не Норгей, канадец не добрался бы даже до границы. Но Тенцинг был незаменим. Он говорил на десятке языков, лично знал огромное количество людей во всех поселениях, что встретились им на пути, назубок помнил все тайные тропы. К 7 апреля 1947 года они без особых проблем добрались до монастыря Ронгбук, где жила сестра Норгея, вышедшая замуж то ли за монаха (они не дают обета безбрачия), то ли за какого-то местного работника.

Что меня поражало – так это то, что Денман шел босиком. Я понимал причину: на легкие африканские вулканы удобнее всего забираться именно так. Дело привычки. Денману даже в голову не пришло, насколько холодно может быть наверху. Он черпал свой опыт на склонах Вирунга, где можно в любой момент раздеться и лечь позагорать. Он полагал, что тут будет так же. Я и то был одет теплее, и ботинки у меня были лучше – я купил все самое крепкое и приличное, что смог. У меня, правда, не было никакого оборудования (я не знал о его необходимости), а у Денмана было. Но какое, боже мой! Мне, ныне обремененному всевозможными познаниями относительно восхождений, просто смешно!

Он всем – и даже шерпам – говорил, что от кислорода отказывается принципиально. Неспортивно, не по-мужски. Норгей посмеивался, хотя не без доли грусти. И он, и Дава прекрасно понимали: у Денмана просто нет денег на кислород. Палаток он купил две, большую для сопровождающих и маленькую для себя, заплатив два десятка фунтов. Кошки и ледорубы у него были самодельные. Еще у него был примус и небольшой запас пищи – значительно, кстати, более солидный, нежели у меня. Так что в целом мы были практически равны. Мне не терли непривычные ботинки, и у меня были какие-то деньги. А он хотя бы примерно представлял себе, что такое горы.

Так или иначе, второго мая они добрались до Северного седла, и к этому времени Денман был практически полумертв от холода. Он мерз все время. Шерпы одолжили ему пуховик, но это не спасало. У Денмана были единственные однослойные штаны – он думал, что чем легче одежда, тем проще будет взбираться. Не могу быть уверенным, но, по-моему, он отморозил себе яйца на всю оставшуюся жизнь. А еще он практически не мог есть – желудок не переваривал местную пищу, накладывалась усталость и первые признаки горной болезни.

Но дело вовсе не в оборудовании, не в одежде и даже не в физическом состоянии. Дело в вере. Денман не верил так, как я. Он ставил спортивный рекорд, то есть гора была для него целью, влекущей за собой славу, успех и прочие вторичные радости. Для меня же важным было дойти, а остальное – черт с ним.

Переночевав под Северным седлом, Денман понял, что, если не развернуться сейчас, он погибнет в течение суток. Шерпы, никогда не страдавшие излишним героизмом (сволочи!), тоже отговаривали его от дальнейшего восхождения. И он позволил себя обмануть. Он пошел вниз. Как выяснилось, правильно, потому что за следующие двадцать четыре часа его одолженные канадские ботинки окончательно развалились – сперва от одного оторвалась и улетела куда-то в расщелину подошва, затем второй порвался пополам. Денман обмотал ноги обрывками палатки, а потом вернулся к привычной ходьбе босиком. Представьте это прямо сейчас: человек спускается босиком по заснеженным каменистым склонам с высоты более шести тысяч метров. Да, я тоже не верил, когда смотрел на это. Но так может быть. Они прошли пятьсот километров за две недели. Пешком.

Вот тут-то и проявилась самая значительная разница между мной и Денманом. Меня манила исключительно вершина. Денман же пересмотрел свои цели и пришел к выводу, что подъем до Северного седла – это уже большое дело. Он был доволен. Он сделал самую большую глупость, на которую способен альпинист. Которую не совершили ни Мэллори, ни я. Эрл Денман не стал переоценивать свои силы. А взять гору можно только на надрыве, на превышении собственных возможностей, за гранью. Эрл Денман остался жив, потому что не перешел грань. И он проиграл.

Завершая историю Денмана, хочу отметить еще один крошечный момент. Посмотрите на фотографию 1953 года. На ту самую, где Тенцинг Норгей стоит на вершине горы с четырьмя флагами. Под курткой его горло обмотано темным шарфом – его почти не видно, лишь крошечный уголочек под кислородной маской. Это шарф Эрла Денмана. Норгей сохранил его и, присоединившись к экспедиции Хиллари, взял с собой. Он поднял на самый верх частичку человека, который ему очень понравился. Который – в отличие от меня – не стал рисковать и послушался здравого смысла, хотя изначально был настроен на борьбу и победу.

Перенесемся на четыре года вперед, в 1951-й. У подножия скалы появляется третий безумец – после меня и Эрла Денмана. Третий одиночка практически без оборудования и всего с двумя сопровождающими шерпами. Его зовут Клаус Беккер-Ларсен, он датчанин, ему двадцать три года. Он полный псих. Как и у меня, у него нет ничего, кроме одного ледоруба. Даже веревок, не говоря уже о кошках. Слава богу, кое-что есть у шерпов. И да, у него, как и у меня, нет вообще никакого альпинистского опыта. Он видит гору впервые в своей жизни.

Идея подняться на гору возникла у датчанина в связи с политическими событиями. В 1950 году Непал открыл свои границы для иностранцев – это и повлекло за собой обилие европейских экспедиций, в ходе одной из которых Хиллари и Норгей все-таки взяли вершину. (Денман в своих воспоминаниях писал с едкой иронией: «В итоге гору покорила армия».) Шерпы повели Беккера-Ларсена через перевал Нангпа-Ла – он стал первым европейцем, чья нога ступила на его девственную поверхность. Это вышло случайно. Сперва они планировали пройти по более скоростному маршруту, но он был сложнее с точки зрения скалолазания, и датчанин, не умевший обращаться с веревками и кошками, просто не справился. Как раз тогда шерпов осталось двое – изначально он нанял четырех, но пара отказалась идти с альпинистом, который не способен одолеть простейший перевал. Я всегда говорил, что они трусы. Оговорюсь: исключая Даву и Норгея.

От монастыря Ронгбук (ох уж это место!) они собирались идти именно так, как до них прошел Денман, к Северному седлу и наверх. Обладающий железным здоровьем Беккер-Ларсен имел больше шансов, чем Денман, но Денман все-таки был каким-никаким альпинистом. А датчанин не добрался даже до седла. Впереди обрушился ледник, и шерпы сказали: все, стоп, дальше не пойдем. Обрушился один – значит, будут и другие. Беккер-Ларсен уговаривал их целый день. Но они стояли на своем.

Вот здесь датчанину как раз не хватило моей веры. Мои разгильдяи сделали то же самое, причем дважды. Я тоже уговаривал их – а они отказывались, ссылаясь на погоду и усталость. И я плюнул на них, отправившись наверх в одиночку. Беккер-Ларсен струсил. Шерпы развернулись, и он пошел за ними. В монастыре его чуть не сцапали китайцы, следовавшие за нелегальными альпинистами от самой границы. Ему помогли монахи. Некоторое время он прятался, затем вернулся в Индию и уплыл в Европу.

В них обоих – и в Денмане, и в Беккере-Ларсене – было что-то от меня. Не от Мэллори, нет. Мэллори был гением, профессионалом высочайшего класса. А мы трое были сумасшедшими, верящими в безграничность собственных сил. И знаете, что я думаю? Мы, чем бы ни закончились наши истории, духовно находимся значительно выше, чем сотни поднявшихся в составе больших экспедиций, с качественным оборудованием, в отличной дорогостоящей экипировке. Мы – сила этой горы, а не они. Мы поняли ее душу.

Хотя я не могу не гордиться тем, что в полной мере она приняла только меня.

Давайте познакомимся еще с одним человеком, без которого никакие британские экспедиции, никакие одиночные «заплывы», кроме, конечно, моего, были бы невозможны. Проходимец, ловкач, то ли шерп, то ли кто-то еще, великий сердар[15], самый честный из всех мошенников – Карма Пол.

В 1922 году он, двадцативосьмилетний и знающий три языка, был случайно нанят британцами в качестве переводчика. Но оказалось, что это – самый меньший из его талантов. Карма Пол знал всех шерпов в округе, умел с ними говорить и работать и потому стал генеральным прорабом, если можно так выразиться, шести британских экспедиций, со второй по седьмую: 1922, 1924, 1933, 1935, 1936, 1938-го.

Худой, загорелый до черноты, с презрительным выражением лица и хитрецой в глазах, Карма Пол не внушал ни малейшего доверия. Но, как ни странно, на самом деле он его заслуживал. Шерпы его слушались. Он действительно подбирал лучших. Именно он в 1947 году познакомил Эрла Денмана с Ангом Давой и Тенцингом Норгеем, самыми сильными «тиграми» из всех, что жили в Дарджилинге в ожидании экспедиций. Он же подбирал шерпов и для Клауса Беккера-Ларсена в 1951-м.

Позже он разбогател на скачках и завел собственную автомастерскую. Какая скука!

Казалось бы, зачем вам знать о существовании Кармы Пола? Какое отношение он имеет ко мне? В том-то и проблема, что никакого. Я – единственный покоритель горы за тридцать лет, который вообще не знал о его существовании. Денман столкнулся с ним случайно, но все-таки столкнулся. Я же, миновав Дарджилинг, стал единственным безумцем, добравшимся до монастыря Ронгбук самостоятельно, без помощи местного населения. И кто знает, думаю я, когда бы я познакомился с Кармой Полом, когда бы он подобрал мне подходящих шерпов вместо случайно встреченных раздолбаев из экспедиции Ратледжа, вполне возможно, они бы не ушли из третьего лагеря и не оставили меня, истощенного и измученного, наедине со снегом и ветром.

Я вспоминаю, как умирал. Я лежал на земле, глядя в небо, и мое тело неожиданным образом погружалось в тепло. Спины я не чувствовал вообще, рук – тоже, а внутри разливался жар, как будто я только что глотнул доброго виски. Мне хотелось улыбаться, но застывший рот не хотел слушаться, я закрыл глаза, чтобы избавиться от легкой морозной рези. Когда я открыл их снова, то увидел синюю бабочку, пляшущую над моей головой, потянулся и поймал ее. Держа ее в руке, я внезапно осознал, что моя обмороженная рука по-прежнему лежит неподвижно, присыпанная снегом, а бабочку я держу без участия материального тела. Тогда я встал и пошел наверх, сбросив наконец оковы, которые так противились осуществлению моей мечты.