Любовь

За время обучения у меня сформировалась странная репутация. С одной стороны, меня любили, с другой – надо мной смеялись, не переступая, впрочем, определенных границ, потому что я очень силен физически. При этом я в жизни не обидел и мухи, предпочитая покинуть поле боя вместо того, чтобы вступать в драку. Теряясь, я не мог связать и двух слов, но зато умел делать такие вещи, которые моим однокурсникам и не снились. Ко мне приходили чинить разбитые бинокли и другие приборы, за это мне давали списывать сочинения по английской литературе, в которой я не понимал ровным счетом ничего. «К твоим золотым рукам – да золотую бы голову!..» – печально сказал один из преподавателей. Что ж, я на него не в обиде, я и сам прекрасно знаю, какое впечатление произвожу на людей.

Что касается девушек, в них у меня недостатка не было. В принципе, я мог соблазнить почти любую студентку буквально за пару дней – я был высок, красив, силен и молчалив, а эти качества в мужчинах никогда не перестанут по-настоящему цениться. Тем не менее судьба не была ко мне благосклонна, и моя первая любовь оказалась крепким орешком. Не потому, что я ей не нравился, просто она была замужем за человеком гораздо старше и обеспеченнее меня. Закон подлости, не иначе.

Во всем был виноват Дик Саммерс – черноволосый, маленький, юркий, лучший мой друг по школе Шрусбери. Это он, и никто иной, дал мне кличку Сэнди – по цвету волос,[7] – и она прижилась настолько, что стала третьим именем. Мы были отъявленными хулиганами. Дик придумывал очередную проказу, я же разрабатывал ее техническую реализацию. Иногда простое изначально действие разрасталось в витиеватую схему, позволявшую опрокинуть, например, ведро воды на голову кого-либо из одноклассников, находясь на другом конце здания и просто дернув за веревочку. Я рассчитывал расстояния, длины шкивов и размеры блоков, конструируя ловушки невиданной сложности. За устройство, подставившее подножку преподавателю физики, я даже удостоился вызова к директору. При этом в общении с другими людьми Дик был очень скромен, даже застенчив; он говорил через силу, мялся, отвечая у доски, и производил впечатление пугливого и наивного мальчика. Иногда мне казалось, что я – его ровесник и друг – в определенной мере заменил ему мать, которая умерла, когда ему не исполнилось и десяти лет.

Но время шло. Я поступил в Оксфорд, Дик – в Кембридж. При этом мы остались друзьями, и каждое лето я обязательно ездил к нему в Корнист-Холл. Мы проводили вместе по несколько недель, строя наполеоновские планы и обсуждая девчонок, как все ребята нашего возраста. Корнист-Холл был особняком его отца, знаменитого сталелитейного магната Генри Холла Саммерса, и имел богатую историю. Здание близ городка Флинт во Флинтшире, на севере Уэльса, спроектировал на базе существующего особняка XVIII века в 1884 году честерский архитектор Джон Дуглас по заказу крупнейшего химического фабриканта Ричарда Маспретта. Но уже через год Маспретт скончался, а еще несколькими годами позже дом купила семья Саммерсов. Генри Саммерс серьезно расширил особняк, добавил несколько дополнительных крыльев и плавательный бассейн, а спустя несколько лет, когда автомобили из тарахтящих колымаг превратились в изящнейшие механические поделки, пристроил еще и гараж.

Летом 1921 года я встретился с мачехой Дика – Марджори Томсон Саммерс, урожденной Марджори Агнес Стэндиш Томсон. Я сначала подумал, что это какая-то подруга семьи или девушка самого Дика – но он рассмеялся, услышав подобное предположение. Он объяснил, что его отец женился на Марджори в 1917-м, когда ей едва исполнилось девятнадцать, а самому Генри Саммерсу было уже пятьдесят два. Дик не любил Марджори, поскольку она не скрывала, что клюнула на Генри исключительно из-за его состояния. Дик был уверен, что в один прекрасный день она отравит отца, чтобы прибрать к рукам его сталелитейные заводы.

Я же придерживался иного мнения. Марджори казалась мне прекраснейшей из женщин. Старик Саммерс нечасто появлялся дома – большую часть года он проводил в разъездах по своим производствам. Марджори томилась в изолированном сельском особняке, и еще больше ее угнетала необходимость общаться со стремительно стареющим мужем и делить с ним постель. Надо ли говорить, что мое общество стало для нее отдушиной, крошечной дверцей в золотой клетке?

Самое смешное, что я ее вспомнил. Мы встречались в семнадцатом году, когда Генри Саммерс с ней, еще невестой, а не женой, приезжал в Шрусбери, чтобы посмотреть, как учится его сын. Она помнила меня – крупного светловолосого мальчика, друга Дика, я же как-то стер ее из своей памяти. Меня, на тот момент пятнадцатилетнего, больше интересовали ровесницы, Марджори же, будучи на четыре года старше, казалась мне старухой.

В Корнист-Холле наши отношения выглядели совсем иначе. Она была красива удивительной, солнечной красотой. В ее прозрачных голубых глазах я видел надежду, любовь, силу. Она же восхищалась мной – моим могучим телосложением, изящными манерами (с ней мне было легко переломить свою необщительность и превратиться, хотя бы на время, в галантного кавалера), а позже – и моей новообретенной славой победителя знаменитой регаты. Мне нравилось, что она, будучи старше меня, видит во мне равного, и я, конечно, не мог устоять перед ее чарами.

Сейчас я понимаю, что для Марджори я был всего лишь интрижкой, игрой в отношения. Ей хотелось спать с молодым и красивым мужчиной, а не с богатым стариком – что ж, она добилась этого, окрутив меня, наивного, и поставив под удар не только свой брак, но и нашу с Диком давнюю дружбу. Лето следующего, тысяча девятьсот двадцать второго, года мы провели вместе. Она была бесстрашна. Мы ездили в городской театр на «Роллс-Ройсе» Генри, причем за руль садилась сама Марджори. Поскольку это была единственная подобная машина в округе, ее узнавали, и по Флинтширу пошли справедливые слушки о том, что молодая жена Саммерса завела себе любовника. Иногда мы выезжали на спонтанные пикники и занимались любовью прямо там, на огромном заднем диване роскошного автомобиля.

Впоследствии, когда Ноэль Оделл пригласил меня принять участие в оксфордской экспедиции на Шпицберген, Марджори присоединилась к нам на первой части маршрута, до северного города Тромсе. Она была леди, и в отличие от нас, суровых мужчин, путешествовала первым классом, а я каждую ночь пробирался по палубам к ее каюте, чтобы еще раз погрузиться в море экстаза, которое она дарила мне, – море, значительно более бескрайнее и прекрасное, нежели то, что волновалось за толстыми иллюминаторами.

Когда я вернулся из Норвегии, наш роман возобновился, но Генри Саммерс уже значительно реже уезжал из поместья и однажды все-таки узнал о проказах жены. Кто-то донес ему, кто-то видел меня, выходящего из спальни Марджори, и я до сих пор не знаю, кто именно. У меня есть два кандидата на роль доносчика – это дворецкий Смитсон, сухопарый старик, строгий и скупой, как Скрудж, и мой друг Дик. Дик по-настоящему ревновал то ли меня к Марджори, то ли Марджори ко мне. С момента, когда мы начали встречаться с миссис Саммерс, Дик отдалился от меня, я стал понимать его значительно хуже и уже не мог читать выражения его лица и жесты, точно открытую книгу. Я не знал, по какой причине мы стали хуже ладить. Скорее всего, Дику просто не хватало моего внимания – он ведь привык к нашим совместным проказам еще со школьных времен. Но была и другая версия: Дик тоже имел виды на мачеху. Просто она выбрала меня.

Развязка произошла в начале текущего года. Генри Саммерс спокойно, не вызывая меня на беседу и даже не предприняв попытки замять скандал, подал на развод. Наши отношения с Марджори практически сразу прекратились – я готовился к экспедиции, она была занята общением с адвокатами.

И в это самое время Дик Саммерс сделал предложение Эвелин, моей сестре. Для меня это было как гром с ясного неба – в течение первых дней после этого известия я вынашивал единственную мысль: как помешать браку этого негодяя (напряжение между нами на тот момент достигло наивысшей точки) с моей замечательной Эвелин! Мне казалось, что такой слабохарактерный, нерешительный мямля, как Дик, не может быть хорошим мужем. В своем последнем письме к сестре, уже смирившись с их приближающимся браком, я написал, что, если она сумеет сделать из Дика мужчину, я буду очень доволен. Здесь и сейчас, в ледяном ущелье, я понимаю, что стоит радоваться поступку Дика и согласию Эвелин. Возможно, она примирит меня с Диком хотя бы заочно, поскольку сам я вряд ли еще когда-нибудь увижу своего друга.

С какими чувствами я вспоминаю Марджори Саммерс теперь? Сложно сказать. Конечно, я уже не люблю ее. По крайней мере не люблю так ярко и страстно, как в начале наших отношений. Она стала охладевать ко мне еще зимой, незадолго до того, как Генри Саммерс подал на развод. Возможно, если бы мы встретились еще раз, мы бы просто улыбнулись друг другу и вспомнили прошлое. Возможно, снова предались бы страсти – я не знаю. Ирония заключается в том, что этот роман принес несчастье многим – и самой Марджори, и нам с Диком. Даже помолвка Эвелин была омрачена бракоразводным процессом Саммерсов. Но в итоге каждый нашел свой выход из ситуации. Моим выходом стала гора.