СОЛНЦЕЛЮБЫ

«Солнечные кларнеты»… Так называлась первая лирическая книга Павла Тычины. Мало кто знает, что Павел Григорьевич в самом деле играл на кларнете и в юности и в зрелые годы. Он был разнообразно одарен: если бы не стал поэтом, стал бы выдающимся музыкантом или живописцем. Он был влюблен в солнечный мир.

Первым учителем музыки, живописи и литературы у маленького Павла был вольнолюбивый репетитор, кудрявый семинарист Николай Подвойский, будущий большевик, ленинский соратник. Он знакомил Тычину и его друзей Григория Веревку и Василия Эллана–Блакитного не только с литературой и искусством, но и учил вглядываться в жизнь, понимать ее противоречия, не просто следить, но и вмешиваться в стремительный бег событий.

Молодой Николай Ильич водил в Чернигове своих учеников на Болдину гору и там, на могиле украинского историка Опанаса Марковича, читал юным друзьям книги Чехова и Глибова. Солнце все выше, тень от креста меньше, меньше…

Потом они ловили удочками рыбу. Спешили в тишину городской библиотеки, где Николай Ильич брал на свой абонемент для Павла Тычины Гомера и Шекспира. А вечером — в театр, на гоголевского «Ревизора», хохотать до слез…

Через много лет Павел Григорьевич, которому было уже за пятьдесят, в далекой Уфе в дни суровой войны вспоминал белогипсовый бюст Шевченко на шкафу в черниговской репетиторской и ящичек с пахучими масляными красками, подаренный ему в молодости Николаем Ильичом Подвойским.

«Когда–нибудь я напишу об этих таких далеких и таких близких для меня годах. Много чего из Вашей тогдашней деятельности, как воспитателя, на то время надо считать дерзновенным и смелым новаторством, — писал Павел Григорьевич в Москву Николаю Ильичу. — Много я получил от Вас — это несомненно. И вот, с благодарностью вспо–миная Ваше присутствие в моем монастырском детстве, я, как и всегда, сегодня хочу, чтобы Вы были прежде всего здоровы».

Интересно первое знакомство Тычины с Подвойским. Прежний репетйтор, по словам Павла Григорьевича, представлял собой настоящего зверя — строгого, глухого к слезам и просьбам детей и подростков.

И вот из комнаты репетитора вышел высокий незнакомец с зеленоватыми, чуть насмешливыми, но добрыми глазами.

— Здравствуйте, мальчики.

Запуганные мальчики безмолвствовали. Тогда незнакомец пожурил их за беспорядок в комнате. Павло и его друзья недоверчиво косились на высокого семинариста. Говорит ласково, а расскажи ему всю правду, вдруг донесет начальству? Может, выпытывает?

— Я люблю порядок и чистоту! — заявил незнакомец и поглядел на карманные часы. — Вы живете в грязи, за вами плохо паблюдали. Почему у вас сапоги рыжие да желтые, словно горчицей помазаны?

— Так ваксы не дают… — пожаловался кто–то.

— Будет вакса! — пообещал удивительный семинарист. — А кроме того я добьюсь, чтобы всем вам выдали галоши, рукавицы и башлыки. Как же иначе? Грязь, снег…

— Галоши и башлыки — вот бы здорово! — мечтательно протянул кто–то.

— Все будет! — уверенно пообещал незнакомец. — Только учитесь хорошо.

— А кто вы такой? — осмелев, полюбопытствовал застенчивый Павло.

— Ваш новый репетитор. А зовут меня Николай Ильич.

— А фамилия?

— Подвойский.

Николай Ильич, сдвинув брови, строго оборвал служителя, отставного солдата, назвавшего ребят «лопарями–голодальщиками». Он не любил обидных прозвищ. Но узнав, что Павло и его друзья и в самом деле голодные, тут же принес им из репетиторской свой хлеб, две булки и кусковой сахар.

— Самовар еще горячий! Пейте, хлопчики, чай! — и вдруг губы Подвойского скривились. — Ох, эти мне отцы святые! Чуть вас не уморили. Ох, и отцы, чтоб их… — и ушел в репетиторскую, чтоб ребята не слышали накипевшего горького слова.

Естественно, что такого «репетитора», вожака семинаристов–бунтарей, организовавшего маевку на лодках, в конце концов вышибли из семинарии.

— Самые светлые воспоминания храню я в своем сердце о Николае Ильиче Подвойском, — говорил Павел Григорьевич. — Моего воспитателя (я его только так и могу назвать) встретил я на раннем пути, когда еще только–только начинало формироваться мое отношение к людям.

Свое известное стихотворение «И от царей и от вельмож», написанное в 1927 году, Павло Тычина посвятил своему учителю, ставшему в Великом Октябре председателем петроградского Военно–Революционного комитета.

И от царей и от вельмож

Осталась омерзенья дрожь,

И ужас жизни, что отвратна,

И несмываемые пятна.

(Перевод Л. Озерова)

Вслед за Владимиром Маяковским Павло Тычина рисует образ Подвойского и в других своих стихотворениях. Так, в стихах «О юном Васыле», вспоминая своих черниговских друзей Васыля Эллана–Блакитного, Виталия Примакова, Юрия Коцюбинского и других, поэт пишет:

Чернигов отвечал по чести

на посвист царского бича.

Про Николая Ильича

Подвойского приходят вести.

Тут след его трудов и дел.

Он в монастырском хоре пел.

Он знал, когда он жил меж нами,

что революционный дух

зажегся в нем — и не потух.

Он бросился в борьбу, как в пламя.

Недавно же узнали мы:

Подвойский вышел из тюрьмы

с мечтой о новом грозном часе.

Там, где Путиловский завод

работает… Там свой народ,

и хорошо в рабочей массе.

Васыль Эллан, Васыль Эллан!

Был тесен матери чулан,

а в нем так много сберегалось…

Нет, бурю встретим, не дрожа,

на остром лезвии ножа

решимость смелого рождалась!

(Перевод А. Гатова)

Грянул грозный семнадцатый год, и ВРК, который возглавлял Подвойский, назначил юного большевика — прапорщика Юрия Коцюбинского одним из своих комиссаров. А в девятнадцатом Николай Ильич стал наркомвоенмором Украины. Вот стихотворение «Чтоб Украине твердо стать (Киев 1919 года)» о встрече Тычины со своим учителем.

Подвойский в Киеве, Подвойский!

Во мне проснулся дух геройский — пойду искать!

Я был бы рад, как никогда…

Он послан Лениным сюда, чтоб Украине,

Украине твердо стать.

(Перевод Д. Седых)

Вторым учителем юного Павла Тычины был Михаил Коцюбинский, который повстречал его в роще за этюдником. Много благодарных слов посвятил Павел Григорьевич этому чудесному писателю и человеку, окрылившему молодого поэта и всюду горячо пропагандировавшему его творчество, даже на далеком острове Капри, где лечился Максим Горький.

«Знаю я Вас давно, мне много нежно — как он изумительно умел говорить о людях — рассказывал о Вас М. М. Коцюбинский, читая некоторые Ваши стихи», — писал позже Горький Тычине.

Наведав за год до смерти свой родной город, поэт написал стихотворение «Глубокие следы (С товарищами своими посетил я Чернигов в 1966 г.)». Снова вспомнил Подвойского и литературные «субботы» у Михаила Коцюбинского, к которому семинаристы пробирались тайком от охранки.

…Молчат соборы, с молчаливой бурей

моих воспоминаний говоря.

Наш Примаков, наш Коцюбинский Юрий

глухою ночью вышли на царя.

Какими же хлестало их ветрами!

Отрады память с памятью беды

слились в минувшем… А вослед за нами,

за нами вслед — за нашими следами,

в проталинах лазоревой воды,

в заторах — все глубокие следы,

глубокие следы…

(Перевод А. Голембы)

Гигантская память Павла Тычины, как океан, держала на своих крутых волнах образы учителей, друзей–единомышленников, современников и далеких предков.

Вот передо мной два тома его стихотворений и поэм в русских переводах, вышедшие недавно в издательстве «Художественная литература». Отсюда я брал все предыдущие цитаты. Смотрите, какой каскад образов замечательных сынов и дочерей украинского народа! От прозорливого Сковороды и великого Тараса до мятежной Леси Украинки и звонкоголосой Оксаны Петрусенко. А рядом — образы сыновей братских народов. Почетное место среди них — Владимиру Маяковскому.

Чтоб слышать всех, в кого я так влюблен,

распахиваю настежь в доме дверь я.

Но кто же первый? Маяковский. Он

не выйдет у народа из доверья.

Давно, когда–то встретившись в пути,

меня, как брата, обнял он за плечи.

И мне как будто легче вдаль идти,

сильнее стал я после этой встречи.

(Перевод Н. Асанова)

Однажды, когда Маяковского спросили, знает ли он украинский язык, он прочел по–украински знаменитое «На майдаш» Павла Тычины. Украинский язык Владимир Владимирович знал с детства. Мать у него была украинка.

Друг и соратник Маяковского Николай Асеев говорил:

— Павел Григорьевич стал поэтом своего народа, и его личная биография вписана в биографию народа. Мой Тычина стал нашим Тычиной.

А вот афоризм мудрого Максима Рыльского:

— Тычина и песня — брат и сестра, а Тычина и народ — сын и отец.

Знаменательно свидетельство Юрия Смолича:

— Тычина стал знаменем, с которым наше поколение шло в революцию. «На майдаш коло церкви револющя 1 де», «За вс 1х скажу, за вс 1х переболт», «ПарНя веде», «Чуття едино! родини», «Я есть народ» — это Тычина. Но это и мы все.

Интересно, что все перечисленные здесь названия лучших, программных стихов Павла Тычины звучат крылато, как пословицы. Сразу чувствуется, что их автор не только проникновенный лирик, но и глубокий мыслитель. Многие современники считали Тычину четвертым поэтом Украины, называя его сразу же после Шевченко, Франко и Украинки.

Павло Тычина — поэт мирового звучания. Недаром мотивы мировой поэзии органично вошли в его творчество. Это был поэт–интернационалист. Он свободно переводил с грузинского и армянского, помнил наизусть стихи Назыма Хикмета на турецком языке, блестяще знал западную и восточную литературу. И в то же время успевал прочесть стихи во всех районных газетах Украины, выискивая новые многообещающие имена. Этот скромнейший, деликатный человек имел право сказать: «А сколько молодых, как старший друг, я вывел в путь!»

Поэт очень любил свою мать и братьев. Известное стихотворение «Плуг», давшее название всей второй книге, Тычина посвятил своему младшему брату Евгению. Мне довелось его хорошо знать. Это был чуткий, добрейшей души человек. Когда умер брат Михаил, он, Евгений, молодой хлопец, женился на многодетной вдове брата, помог ей вывести всех сынов в люди. Его приемную дочь вместе с детьми сожгли в Отечественную войну нацистские изуверы. Оставшегося в живых внука Юрия Евгений Григорьевич усыновил, заботливо оберегал от страшной памяти войны. Все это я рассказываю для того, чтобы показать, что в традициях семьи Тычины всегда были доброта и благородство.

После демобилизации из армии мне довелось жить в харьковском Доме Слова, в комнате, где, как мне рассказал Евгений Григорьевич, был раньше кабинет Павла Григорьевича.

Я мечтал в кабинете Тычины,

Где звенели в окне тополя.

То смеялась, то пела дивчина

И вращалась планета Земля.

Наплывали то радость, то горе,

То лазурь, то туманная пыль,

Врат поэта Евгений Григорьич

Мне рассказывал страшную быль...

Уже тяжело больной, Евгений Григорьевич, так же, как его старший брат, стремился сделать людям как можно больше добра. Совсем недавно его сын Владислав, несколько лет живший в семье поэта, привез мне книги Павла Тычины, вышедшие уже после его смерти. Среди них был и интересный том «Певец нового мира (воспоминания о Павле Тычине)» на украинском языке. Хотелось бы, чтобы эта книга, где собраны воспоминания многих современников поэта, была переведена и на русский язык.

Владислав Евгеньевич припомнил, как подростком бегал по газетным киоскам, скупал газету «Правда», где на украинском языке было напечатано знаменитое стихотворение его дяди «Парт 1я веде». Павел Григорьевич хотел подарить друзьям, которых у него было немало. А я вспомнил, как под Нежином, в селе Кунашевка, где когда–то родился Николай Подвойский, в школе его имени увидел под стеклом комплект украинской энциклопедии, подаренной Павлом Тычиной юным землякам своего первого учителя.

Поэт Иван Гончаренко, друг и доверенное лицо народного депутата Тычины, не раз сопровождавший Павла Григорьевича в поездках по родным местам, рассказывает, что Тычина часто любил вспоминать своих первых учителей Николая Подвойского и Михаила Коцюбинского.

Когда я стал работать над романом «Мы были счастливы» о Подвойском и его товарищах по борьбе, я обратился с письмом к Павлу Григорьевичу с просьбой рассказать подробнее и о их встречах. К сожалению, поэт уже был тяжело болен. Семья Подвойских познакомила меня с его телеграммами и письмами к Николаю Ильичу и Нине Августовне, ветеранам трех революций: отрывок из одного письма я использовал в романе.

Мне кажется: молодой Тычина перенял многое от своих учителей.

— От орлов родятся орлы! — говорил Николай Подвойский. А его любимый ученик уже в девятнадцатом году писал:

Тому — любовь, другому — мистика,

А третьему — орлов страна.

(Перевод И. Поступальского)

Павло Тычина был, как и его учитель, солнцелюбом.