11

Как-то по своим газетным делам Куприн сидел в кабинете у бессонного капитана Лаврова. Во время неторопливой беседы в комендантскую ворвался молодой офицер 1-й роты Талабского полка, посланный в штаб с донесением. Он был высокий, рыжеватый, полный, с круглым потным безволосым лицом. Глаза его сияли весёлым рыжим — нет, даже золотым — светом, и говорил он с таким радостным возбуждением, что на губах у него вскакивали и лопались пузыри.

   — Понимаете, господин капитан! Средняя Рогатка...— говорил он, ещё задыхаясь от бега,— Это на север к Пулкову. Стрелок мне кричит: «Смотрите! Смотрите, господин поручик! Кумпол! Кумпол!» Я гляжу за его пальцем... А солнце только-только стало восходить... Гляжу — батюшки мои! Господи! — действительно блестит купол Исаакия! Он, милый, единственный на свете! Здания не видно, а купол так и светит, так и переливается, так и дрожит в воздухе!..

   — Не ошиблись ли, поручик?— спросил Лавров.

   — О! Мне ошибаться, что вы! Я с третьего класса Пажеского знаю его, как родного. Он, он, красавец! Купол Святого Исаакия Далматского! Господи, как хорошо!..

Он перекрестился. Встал с дивана длинный Лавров. Сделал то же и Куприн.

Весть эта обежала всю Гатчину, как электрический ток. Весь день Куприн только и слышал о куполе Святого Исаакия.

«Какое счастье даёт надежда! — размышлял Александр Иванович.— Её называют крылатой. И правда, от неё расширяется сердце и душа стремится ввысь, в синее, холодное осеннее небо. Свобода! Какое чудесное и волнующее слово! Ходить, ездить, спать, есть, говорить, думать, молиться, работать — всё это завтра можно будет делать без идиотского контроля, без выклянченного, унижающего разрешения, без грубого вздорного запрета. И главное — неприкосновенность дома, жилья. Свобода!..»