Эйзенштейн

В кино я пришел поздно. Но многих мастеров еще застал, хотя бы просто видел. А вот Эйзенштейна – нет. Он умер рано.

Больше всего мне бы хотелось пообщаться с живым Эйзенштейном. Это был человек Возрождения, Господь наградил его многими талантами. А о его остроумии по сей день ходят легенды. Правда, его остроумие было, как бы это помягче сказать, – на грани похабщины. Есть большой альбом графики Эйзенштейна, рисовальщик он был классный. Но большинство его рисунков недоступно обыкновенным людям, они хранятся в государственных архивах и в частных коллекциях – до того они похабны. Очень много, чуть ли не сотня рисунков, хранились у Фаины Раневской, она все собиралась их сжечь (главным персонажем этой серии Эйзенштейн изобразил саму Раневскую), но, кажется, сдала все-таки в Госархив.

Половина мастеров кинематографа ходили с кличками, данными им Эйзенштейном. Эти краткие и емкие определения приклеивались к ним намертво. Повторить их не могу, бумага не выдержит.

Впрочем, одну вспомнил – приличную. Про режиссера Рошаля: «Вулкан, извергающий вату».

Лекции по зарубежной литературе в киноинституте нам читала полная, в возрасте, женщина с добрым, открытым лицом. О Данте, Боккаччо, Петрарке она говорила, задыхаясь от любви, от переполняющих ее чувств. Было впечатление, что она находится на пике сексуального наслаждения. Слушать ее без смеха я не мог. Сразу вспоминал определение, данное ей Эйзенштейном. Похабное, циничное, но, что делать, точное. Он сказал про нее: «Ей засунули и забыли вынуть».

Алма-Ата, 1943 год. Эйзенштейн снимает «Ивана Грозного». В кадре – Серафима Бирман. Серафиму он недолюбливал. Известно, что он хотел снимать Раневскую, долго боролся за нее; не дали.

Итак, сцена на съемочной площадке.

Эйзенштейн: Серафима, сейчас снимаем твой крупный план. Вскрикнешь так вот: A-а! (Показывает.)

Бирман: Как это?

Эйзенштейн: Ну вот так! (Опять показывает.) Со смесью изумления и возмущения.

Бирман: Не понимаю.

Эйзенштейн: Да что тут понимать?!

Бирман: А я не понимаю. Вы – режиссер. Обязаны объяснить актрисе, а не кривляться.

Эйзенштейн (раздраженно): Не понимаешь?

Бирман (с ненавистью, по слогам): Не по-ни-маю!

Эйзенштейн (раздумчиво): Значит, не понимаешь… Вася! – обращается он к осветителю. – Покажи ей х…й!

Бирман: А-а-а! (изумленно и возмущенно).

Эйзенштейн: Вот так и снимаем.