1930

1930

<Сергиев Посад>

4 Января. Показывал Павловне упавший вчера колокол^{1}, при близком разглядывании сегодня заметил, что и у Екатерины В<еликой> и у Петра П<ервого> маленькие носы на барельефных изображениях тяпнуты молотком: это, наверно, издевались рабочие, когда еще колокол висел. Самое же тяжкое из этого раздумья является о наших богатствах в искусстве: раз «быть или не быть» индустрии, то почему бы не спустить и Рембрандта на подшипники. И спустят, как пить дать, все спустят непременно. Павловна сказала:

— Народ навозный, всю красоту продадут.

Говорят, что коммунары «Смены» обязуются говорить о ней только хорошее — вот почему о хозяйстве в ней ничего не известно. На этом мотиве можно нанизать рассказ: везде ужас какое безобразие, а что в коммуне будет — не известно.

5 Января. Несколько дней тому назад лопнул поршень в электростанции, свет погас и надолго^{2}, на месяц, говорят, а там, кто их знает. Пришлось бросить фотографию^{3}. Купил себе керосиновую лампу и светом ее очень доволен. Сегодня утром говорю Павловне:

— Смотри, в окне чуть белеет. В это время гасили электричество, и я должен был обрывать работу. Теперь же я сам зажег себе лампу и сам ее потушу, когда захочется. Так было в прошлом, радость детская об этом чувстве жизни: «я — сам», в будущем это «я сам» в массах на поверхности должно совершенно исчезнуть и проявляться вулканически, извержениями, а вулканами будут гениальные индивидуумы. Значит, будет, как во всем цивилизованном мире.

Сколько тысячелетий в тех же самых берегах бежала вода, привыкала к горушкам и низинам их, уносила с собой воспоминание в море, там испарялась, поднималась наверх, облаками парила, вновь падала и узнавала те же самые берега. Наша революция там, в этом мире воды и суши, называется землетрясением: потряслась суша, исчезли косные берега, вода разлилась, бросилась в иное русло. Все, что у нас называется искусством, у них — отражение неба в воде — это все их искусство исчезло, потому что смущенная вода стала мутной. И так долго воде привыкать к новым берегам, размывать их, обтачивать камни, пока не станет это дело своим, привычным, и берега обточенные, устроенные, поросшие деревьями будут своими[1] берегами. Тогда осядут мутные частицы на дно и начнется в воде игра света с небом в отражениях. В нашей человеческой жизни этот свободный бег умной воды с игрой света называется искусством. Я так понимаю… А сейчас у нас теперь половодье с переменой русла. Так мне представляется. Широко, но мелко, а зайцу довольно глубоко, утонуть ему непременно, если только не встретится… факт… Так я понимаю жажду факта в наше время и сам оставляю привычную мне игру света в спокойной воде, беру фотографический аппарат и снимаю. Искусство это? Не знаю, мне бы лишь было похоже на факт, чтобы читатель прочел с живым интересом и сказал: «Да, это факт!»

<На полях:> Погонят в коллектив.

1. Как у нас церковь закрыли.

2. — Пойдем, мы тоже, когда умрем, поглядят и пойдут.

3. — Когда его сбросили?

— Ночью в 12 часов.

4. Как подымали? Сбросить — техника, всякие специалисты, а ведь как дураки подымали.

Поп:

— Пустой! Языка нет, ну так чего же…

— Чего?

— Да вы говорили, что просто упал, и ничего не было: откуда же возьмется, если языка нет: лишенец…

В работу: скомпоновать «воду» — факты. Майоров: земля крякнула.

6 Января. Сочельник. Со вчерашнего дня оттепель после метели. Верующим к Рождеству вышел сюрприз. Созвали их. Набралось множество мальчишек. Вышел дефективный человек и сказал речь против Христа. Уличные мальчишки радовались, смеялись, верующие молчали: им было страшно сказать за Христа, потому что вся жизнь их зависит от кооператива, перестанут хлеб выдавать, и крышка! После речи своей дефективное лицо предложило закрыть церковь. Верующие и кое-какие старинные: Тарасиха и другие, молчали. И так вышло, что верующие люди оставили себя сами без Рождества и церковь закрыли. Сердца больные, животы голодные и постоянная мысль в голове: рано или поздно погонят в коллектив.

7 Января. Рождество.

Продолжается оттепель. Вечером на Красюковке в маленьких домах, засыпанных снегом, везде светились огоньки лампад и праздника. Вдали слышался звон. Я читал «Литфакт» (Страшная зюзюка)^{4} Трубецким. Хорошо вышло, и потом мы славно назюзюкались.

Старик Трубецкой[2] Владимир Михайлович, бывший городской голова в Москве, родился в 47 году. В 62–63 учился (в Париже) русскому языку у Шевырева. Проф. Шевырев уехал в Париж тогда потому, что гр. Бобринский дал ему пощечину^{5} (Бобринский за это был выслан). Трубецкой (16 лет от роду) слушал тронную речь Наполеона III, в ложу его тетки вошел очень красивый вельможа в расшитом мундире с седеющей бородкой, остриженной ? la Nap<oleon> III, и тетка с ним холодно разговаривала. Оказалось, это был барон Геккерен (Дантес, убийца Пушкина). Каждый день видел катающегося Наполеона, он сам правил. Верхом был хорош, пешим безобразен: длинное туловище и короткие ноги.

8 Января. Оттепель продолжается. Вчера сброшены языки с Годунова и Карнаухого. Карнаухий на домкратах. В пятницу он будет брошен на Царя с целью разбить его. Говорят, старый звонарь пришел сюда, приложился к колоколу, простился с ним: «Прощай, мой друг!» и ушел, как пьяный. Был какой-то еще старик, как увидел, ни на кого не посмотрел, сказал: «Сукины дети!» Везде шныряет уполномоченный ГПУ. Его бесстрастие. И вообще намечается тип такого чисто государственного человека: ему до тебя, как человека, нет никакого дела. Холодное, неумолимое существо. Это же настроение было, помнится, в тюрьме царской от тов. прокурора^{6}.

Разговор об отливке колоколов, о способах поднятия, о времени отливки и устройства колокольни, и все врут, хотя тут же над головой стоит дата начала закладки здания при Анне Иоановне в 1741 году[3] и окончания при Екатерине в 1769. «Все врут, никто ничего не помнит теперь верно!» — закончила одна женщина.

9 Января. Текучую оттепель ночью схватил утренник, взошло открытое солнце и сияло весь день не как на масленице, не как Вел<иким> постом, а как бывает в Апреле при запоздавшей первой весне — сила мороза уравновешивается с силой солнца, и вся снежная громада зимы в ослепительном сиянии на волоске от исчезновения…

Сегодня под капелью воробей купался.

На колокольне идет работа по снятию Карнаухого, очень плохо он поддается, качается, рвет канаты, два домкрата смял, работа опасная и снимать было чуть-чуть рискованно. Большим колоколом, тросами, лебедками завладели дети. Внутри колокола полно ребятами, с утра до ночи колокол звонит… Время от времени в пролете, откуда упал колокол, появляется т. Литвинов и русской руганью, но как-то по-латышски бесстыдно и жестоко ругается на ребят. Остряки говорят: бьет в большие колокола и с перезвоном.

<На полях:> К ругани латыша: мать ударит своего ребенка — ничего, чужая — ужас! Так и ругаться по-матерному нежестоко может только мужик русский.

Одна мысль повертывается у меня в голове теперь постоянно, это — что коллектив государственный вполне соответствует строю русской деревни: во-первых, со стороны слежки друг за другом очень похоже, со стороны… (об этом надо хорошенько подумать). Главное вот что: мы, интеллигенты, воспитанные на европейских гуманных идеях, так оторвались от деревенского коллектива, что не можем без отвращения и возмущения думать о государственной «принудиловке», а между тем, очень возможно, она органически выходит из жизни крестьянина.

15 Января. Все продолжается теплая бессолнечная сиротская зима.

11-го (Суббота) сбросили Карнаухого. Как по-разному умирали колокола. Большой, Царь, как большой доверился людям в том, что они ему ничего худого не сделают, дался опуститься на рельсы и с огромной быстротой покатился. Потом он зарылся головой глубоко в землю. Толпы детей приходили к нему и все эти дни звонили в края его, а внутри устроили себе настоящую детскую комнату. Карнаухий как будто чувствовал недоброе и с самого начала не давался, то качнется, то разломает домкрат, то дерево под ним треснет, то канат оборвется. И на рельсы шел неохотно, его тащили тросами… При своей громадной форме, подходящей к Большому, Царю, он был очень тонкий: его 1200 пудов были отлиты почти по форме Царя в 4000. Зато вот, когда он упал, то и разбился вдребезги. Ужасно лязгнуло и вдруг все исчезло: по-прежнему лежал на своем месте Царь-колокол, и в разные стороны от него по белому снегу бежали быстро осколки Карнаухого. Мне, бывшему сзади Царя не было видно, что спереди и от него отлетел огромный кусок.

Сторож подошел ко мне и спросил, почему я в окне, а не с молодежью на дворе.

— Потому, — ответил я, — что там опасно: они молодые, им не страшно и не жалко своей жизни.

— Верно, — ответил сторож, — молодежи много, а нам, старикам, жизнь свою надо продлить…

— Зачем? — удивился я нелепому обороту мысли.

— Посмотреть, — сказал он, — чем у них все кончится, они ведь не знали, что было, им и не интересно, а нам сравнить хочется, нам надо продлить.

Лебедки.

Вдруг совершенно стихли дурацкие крики операторов, и слышалось только визжание лебедок при натягивании тросов. Потом глубина пролета вся заполнилась, и от неба на той стороне осталось только, чтобы дать очертание форм огромного колокола.

— Пошел, пошел!

И он медленно двинулся по рельсам.

В понедельник (13-го) вечером после заседания правления Федерации^{7} у Воронского^{8} встретил Пильняка^{9} и наконец-то отвел себе душу: совершенно серьезно и самыми поносными словами я изругал его и как человека и как писателя. В ответ на это он уговорил меня ехать к нему в гости пить ликер, мне было совестно отказаться. Был у него, ночевал, выслушал его исповедь: признался в дружбе с генералом от ГПУ, раскаялся в своем поведении и т. п. В конце концов у меня осталось, будто я был у публичной женщины и не для того чтобы воспользоваться ей, а только выслушать ее покаяние…

Леонов, хорошо откормленный, приобрел, в общем, довольно противный вид. Притом Воронский говорил, что он в последних своих писаниях мастерил ложно советские вещи^{10}. Между тем, это был именно Воронский, кто первый обратил его на советский путь.

16 Января. Сиротская и малоснежная зима продолжается.

Вчера приезжал Ю. М. Соколов^{11} со свояченицей и французом. Осматривали музей. Две женщины делали вид, что рассматривают мощи преп. Сергия, как вдруг одна перекрестилась, и только бы вот губам ее коснуться стекла, вдруг стерегущий мощи коммунист резко крикнул: «Нельзя!»

Рассказывали, будто одна женщина из Москвы не посмотрела на запрещение, прикладывалась и молилась на коленях. У нее взяли документы и в Москве лишили комнаты.

Сколько лучших сил было истрачено за 12 лет борьбы по охране исторических памятников, и вдруг одолел враг, и все полетело: по всей стране идет теперь уничтожение культурных ценностей, памятников и живых организованных личностей.

Всегда ли революцию сопровождает погром («грабь награбленное»^{12})?

Сильнейшая центральная власть и несомненная мощь красной армии — вот все «ergo sum»^{13} коллектива советской России. Человеку, поглощенному этим, конечно, могут показаться смешными наши слезы о гибели памятников культуры. Мало ли памятников на свете! Хватит! И правда, завтра миллионы людей, быть может, останутся без куска хлеба, стоит ли серьезно горевать о гибели памятников?

Вот жуть с колхозами!^{14} Пильняк уезжает в Америку.^{15} Крысы бегут с корабля.

17 Января. Не то замечательно, что явился негодяй — ими хоть пруд пруди! — а что довольно было ему явиться и назвать дом ученых контрреволюционным учреждением, чтобы вся Москва начала говорить о закрытии дома ученых. По всей вероятности, такое же происхождение имеют и все нынешние зверства в отношении памятников искусства: причина гибели, например, нашей колокольни вернее всего заключается в собаке, подобной проф. Коровину, тоже, какой-нибудь негодяй из семинаристов, спасая свою шкуру, воинствует в безбожии, а мы, запуганные, забитые воображаем себе какую-то непреодолимо великую силу разрушения, проносящуюся над нашими головами.

Нужно сказать, однако, что Мещеряков потому отрыл собаку, что на его стороне Семашко и множество других, кому необходимо защищать ЦКУБУ^{16}, что сам он очень укреплен в партии и вообще ему можно.

18 Января. Погода, как на масленице и день в день, — то же тусклое небо, рыженькая дорога — как будто природа остановилась в движении и дожидается, когда кончится страшная беда в нашей русской человеческой жизни, чтобы по этой рыженькой дороге всех отправить на небо.

Неужели опять доведут до людоедства? Только теперь еще хуже, теперь уже нет «без аннексий и контрибуций» и т. п. Полное неверие теперь.

Мы и они. Они хотят человека заставить быть машиной, мы хотим машину одушевить…

От Пети ответ на телеграмму: «Где Зоя?» — «Зоя Пришвина здесь». Сначала обрадовался, но вечером пошел к старухе, и почему-то стало неприятно. Может быть, очень глупо, нелепо я вел свою семью, но никто не вмешивался в мою жизнь, и выросли хорошие ребята. Теперь лезет какая-то мудрость, какой-то опыт со стороны… Кроме того, Петя теперь уже не наш.

19 Января. Весь день отделывал снимки колокола. «Разрушьте храм сей»^{17}… На какие-нибудь 30 верст, а мой колокол будет звонить по всей земле, на всех языках. Но… Вот это «но» и завлекает в тему: какое должно быть мое слово, чтобы звучало как бронза!

Все это время лебедкой поднимали высоко язык большого колокола и бросали его на куски Карнаухого и Большого, дробили так и грузили. И непрерывно с утра до ночи приходили люди и повторяли; трудно опускать, а как же было поднимать.

Внутренность нашего большого колокола, под которым мы живем, была наполнена туманом: чуть виднелась колокольня, но резко слышались металлические раскаты лебедок, управляющих движением большого колокола на пути по крыше, с которой сегодня он должен свалиться, будто в высоте были слышны раскаты аэроплана, который, наверно, летел над туманом, залитый лучами солнца, и летчику мы были тут в тумане, как мухи под неприкрытым стаканом: он мог так думать о нас, но не видеть. Туман, однако, быстро редел…

Обобщение с механизацией, кроме некой и человеческой личности, является, началом, вероятно, всякого зла: жили-были Иван и Дмитрий, из них двух сделали одного большого, разделили его надвое, рассмотрели этого среднего, сделали заключение и применили его как правило к живому Ивану, равно как и к Дмитрию. Так начинается власть и борьба живых Иванов за себя с этой государственной властью. В наше время это доведено до последнего цинизма. Пока еще говорят «фабрика зерна», скоро будут говорить «фабрика человека» (Фабчел).^{18}

Вот во дворе сложена поленница березовых дров, сделанная для нашего тепла из когда-то живых берез. Мы теперь ими топимся и этим теплом, размножаясь, движемся куда-то вперед (мы — род человеческий). Точно так же как дрова, и электричество, и вся техника усложняется, потому что мы размножаемся. И так мы живем, создавая из всего живого средства для своего размножения. И, конечно, если дать полную волю государству, оно вернет нас непременно к состоянию пчел или муравьев, т. е. мы все будем работать в государственном конвейере, каждый в отдельности, ничего не понимая в целом. Пока еще все миросозерцания, кроме казенного, запрещены, настанет время, когда над этим будут просто смеяться. Каждый будет вполне удовлетворен своим делом и отдыхом. Вот почему и был разбит большой колокол: он ведь представлял собой своими краями круг горизонта, и звон его купно…

Язык Карнаухого был вырван и сброшен еще дня три тому назад, губы колокола изорваны домкратами.

Аргус^{19}. 1913 г. № 8. Очерк Зорина: Колокола. Еще египтяне и ассирийцы «звоном созывали молящихся в храмы». А за 200 л. до P. X. историки дают точное описание колоколов в современном значении. В Китае, Японии, Индии за 4000 лет до P. X.

В Зап. Европе начало колоколен (колоколов) в VII в.

В Лондоне 850 пуд. — самый большой, если не считать Кельнского «великого молчальника» в 1312 п. (неудачный).

В России первое упоминание в 1066 г.

В XVI в. в Ростове «благовестник» 1000 п.

Конец XVII в. в Ростове митрополит Иона Сысоевич — страстный ревнитель колокольного дела — в 1689 г. он отлил знаменитых 3 Ростовск<их> колокола: Сысой 2000 пуд. Полиелейный 1000 п. и будничный Лебедь 500 п.

Троице-Серг. в конце XVII в. отлит в 3.319 п. и в 1746 Елизаветой перелит и доб. до 4000 п. (Царь) Годунов — 1850 и Карнаухий 1275 п.

В Москве на Колок. Ивана Великого Успенский — 3.355 п. 4 ф.

Крепостной Смагин «собирал звоны» и обучал звонарей.

23 Января. Все воскресенье и понедельник горел костер под Царем, чтобы оттаяла земля и колокол упал на отбитые края ближе к месту предполагаемого падения Годунова. Рабочие на колокольне строили клетку под Годунова.

Кочетков, наконец, привез аппарат (во вторник).

24 Января. Вчера Тарасиха рассказывала о вырождении мужчин в Москве (и, вероятно, везде у нас): будто бы на улицах теперь постоянно видишь мужчину с ребёнком на руках, или катит тележку, словом, мужчина постепенно делается нянькой. После того разговор на «пересадку», и Евг. Ив. Гиппиус сказала, что где-то один мужчина даже родил.

Доктор Кочергин. На овальном столике, накрытом плюшевой скатертью с цветочками, стоит цветущее миндальное деревце, и один розовый цветочек у него стал серым, потому что каждый подходит, трогает пальцем, чтобы узнать, настоящее дерево или бумажное. Деревце, конечно, бумажное. На полочке с одной стороны игрушечные грибы, с другой стороны пейзаж ранней весны, полное окно цветов, и угол тоже в цветах, и всюду лампадки. На дворе игрушечные сараи и клетушки, конура с собакой, индюк.

Иной совестливый человек ныне содрогается от мысли, которая навязывается ему теперь повседневно: что самое невероятное преступление, ложь, обманы самые наглые, систематическое насилие над личностью человека — все это может не только оставаться безнаказанным, но даже быть неплохим рычагом истории, будущего. <Зачеркнуто> В этом идейном разочаровании…

Редкость великая: солнечный день. Царя подкопали и подперли домкратом. В воскресенье рассчитывают бросить Годунова.

Образы религиозной мысли, заменявшие философский язык при выполнении завета: «шедше, научите все народы»^{20}, ныне отброшены как обман. «Сознательные» люди последовательны, если разбивают колокола. Жалки возражения с точки зрения охраны памятников искусств.

Кто является виновником уничтожения памятников? Я думаю, это кто-то вроде тов. Октябрьского, настоящая фамилия которого что-нибудь вроде Рождественского, окончившего духовную семинарию и, возможно, бывшего некоторое время попом. Сначала он приспосабливался к революции через кооперацию, потому что и раньше вел кредитное тов-о и потребительское о-во. Знание крест<ьянского> быта и счетоводства обеспечило ему путь к советской власти. Так мало-помалу, приспособляясь, он снял сан и поступил в исполком заведующим. Но только на 12 году революции, уступая из своих традиций поповских версту за верстой, он дошел до самого Бога, и сначала поместил в «Атеисте»^{21} свое «Мнимое чудо» (чудо было в том, что Преподобный будто бы создал в Сергиеве реку Кончуру, а он разъяснил это чудо рационалистически; Кончура была раньше Кон-сера, Кон — от а Сер — от Сергия). Так дошел он до колоколов, предложил свои услуги и был принят начальником в Рудметаллтрест.

Иной человек по делам своим, по образу жизни подвижник и настоящий герой, но если коснуться его сознания, то оно чисто мышиное: внутри его самая подлая <1 нрзб.> тревога и готовность уступить даже Бога, лишь бы сохранить бытие на этом пути, который извне представляется нам героическим.

Мы ездили вечером на извозчике к Кожевникову.

— Плохо живется? — спросил я извозчика.

— Очень плохо, — ответил он, — перегоняют в коллектив.

— Не всем плохо от этого, — сказал я.

— Да, не всем, только лучше немногим. Через некоторое время он сказал:

— Ждать хорошего можно для наших внуков, они помнить ничего нашего, как мы страдали, не будут.

— Будут счастливы, — сказал я, — и не будут помнить о нашем мучении, какие счастливые свиньи!

— Извозчик очень понял меня и со смехом сказал:

— Выходит, мы мучимся для счастливых свиней.

(Кстати, — вот зачем мощи и крест).

Растет некрещеная Русь.

Нечто страшное постепенно доходит до нашего обывательского сознания, это — что зло может оставаться совсем безнаказанным и новая ликующая жизнь может вырастать на трупах замученных людей и созданной ими культуры без памяти о них.

Рабочие сказали, что решено оставить на колокольне 1000 пудов.

— Лебедь останется? — Не знаем, сказали: остается 1000 пудов.

— А Никоновский? — Ничего не ответили рабочие, в сознании их и других разрушителей имя тонуло в пудах.

Рабочие, разрушители колоколов, жидов ругали за то, что все они делают легкое дело, раньше торговали, смотришь, теперь занимаются фотографией. И вот тоже, найдите хоть одного еврея, который бы этим опасным и тяжелым делом занимался — сломал бы колокол, а в правлении Рудметаллтреста одни жиды.

— Православный? — спросил я.

— Православный, — ответил он.

— Не тяжело было в первый раз разбивать колокол?

— Нет, — ответил он, — я же за старшими шел и делал, как они, а потом само пошло. И рассказал, что плата им на артель 50 к. с пуда и заработок выходит по 8 ? р. в день.

Наконец, когда дело дошло до меня самого, понял я окончательно и навсегда названия родства: Я — это Зоин свекор, Павловна — свекровь, Лева — деверь… и т. д.

А как же мне быть, ко двору идти?

Свекор — батюшка мой журливый был,

Свекровь-матушка ворчливая,

Деверя мои пресмешливые,

А золовушка колотовушка.

Золовки (моей дочери) нет.

И вот всю жизнь разговор в интеллигентном обществе, кто-то спрашивает: «а что такое золовка», кто-то объясняет неверно, потом является прислуга, и все разъясняется.

Если принять, что в мире людям в среднем живется во все времена ни лучше, ни хуже, то спрашивается: что же хорошее, какая связь ставится у людей на место родственной?

У нас это была «идея» (идейные люди всегда были против родства, оттого и забыла интеллигенция слова, означающие родство). «Идея» — 1) «хочу все знать» (то есть вместо религии — наука), 2) социализм.

Вот теперь только «идея», наконец-то, стала острием к острию к этому скрытому для большинства чисто родовому строю крестьян (Род и Коллектив).

Организация наблюдений: 1) срыв культа (около Лавры), 2) <1 нрзб.> творчества (игрушка), 3) колхоз («идея» вместо «рода»).

Говорил с рабочими о Годунове, я спрашивал, не опасно ли будет стоять около <1 нрзб.> на крыше.

— Нет, — говорили они, — совсем даже не опасно.

— А вот когда будете выводить из пролета на рельсы, не может он тут на бок…

— Нет, — ответили рабочие, — из пролета на рельсы мы проведем его, как барана.

Колокола, все равно, как и мощи, и все другие образы религиозной мысли уничтожаются гневом обманутых детей. Такое великое недоразумение…

Если бы да, если бы нет! Ужасно, что, видя воочию ниспровержение всего, на чем вырос и стал как человек нынешний пожилой гражданин, ученый, даже и заслуженный, при каждом новом ниспровержении вспоминает минувшее и думает: «Вот было уже, в тот раз я никак не мог допустить, а оно вышло». И вспоминая это, думает о последнем безобразии: «Да, это последнее безобразие, но кто знает? Вот вышло же в тот раз»… И потому он стоит в раздумье, в «ни да, в ни нет»… как остолоп. И те, кому надо, говорят: «Мы его проведем, как барана».

<На полях:> Дабы дитя получило книжный разум не от людей, а от Бога. Святолепый и ангеловидный.

А что если в нынешнем разрушении памятников религиозной культуры вовсе нет, как я думаю, противостоящей «идеи», что если это при попустительстве невежественного, тупого владыки временно получили ход действительно какие-нибудь людишки из неверующих семинаристов?

К этому рассказ Попова: прошлый год вся великолепная академическая библиотека (500 тыс. томов) чуть-чуть не попала на свалку в колокольню из-за того, что помещение ее понадобилось для какой-то затеи. Так! Почему бы в таком случае инициативу уничтожения монастырей не объяснить просто попыткой отдельных лиц выслужиться; инициативу питает выслуга, мотивировка: потребность в кирпиче и цветном металле. И все! Это, конечно, так, если смотреть в упор, но, с другой стороны, возможность действия негодяев является результатом, во-первых, окончательного разложения церкви (семинаристы же действуют), во-вторых, при перегонке мужиков в коллективы необходимостью потрясающего их миросозерцание эффекта (мы все можем, нет чудес против нас).

Боголюбивая киновия с церковью^{22} на иждивении купчихи Логиновой с престолом во имя святой жены Матроны и Капитолины.

Пу?стынь Параклита^{23} (осн. 1861 г.)

Скит начался с 1843 г.

Рож. Преп. Сергия 1314-й:

Верещал (младенец в утробе).

25 Января. Лебедками и полиспастами^{24} повернули Царя так, что выломанная часть пришлась вверх. Это для того, чтобы Годунов угодил как раз в этот вылом и Царь разломился.

Жгун определенно сказал, что Лебедок и с ним еще два сторонние колокола остаются.

Явились в Сергиев цыгане с медведями, я позвал их к себе и завтра буду фотографировать в лесу.

1) Следы медведя.

2) Медведь удирает в лес, цыган бежит за ним: следы медведя и рядом цыгана.

3) М<едведь> вылезает из берлоги (между елками голова, осыпанная снегом).

4) Спит (берлога на виду).

Случай забылся. Охотники на лисиц с флажками. Увидели медвежий след.

5) Изобразить самостоятельное поведение в лесу убежавшего медведя: попробует лезть на дерево, катается и проч.

Обрехт

Есть люди неизвестного для меня назначения, и мне даже никогда в голову не придет посмотреть на них со стороны, взвесить, определить их удельный вес. Случайно они встретились, как-то пришлись ко дню, и так пошла складываться бездушная привычка отношений. Такой у меня князь, таким (в малой степени) становится Пендрие, возможно и Обрехт войдет в ту полосу. Такой страшный охотничий враль, что у иных является вопрос, не тот ли этот самый Обрехт, которого очень давно съела пантера в Пиринеях. Тот был совершенно такой же, а что его съела пантера, то это он сам наврал о себе, люди подхватили: съела и съела. На самом же деле он и в Пиренеях-то никогда не бывал, <2 нрзб.> сидел в Сергиеве и придумывал диковины из собственной жизни.

Лесничий Обрехт это Обрехт тот самый, которого ягуар съел в Пиренеях. Вышло это, как обыкновенно бывает: врал охотник о своих похождениях в Пиренеях, хотя никогда там не бывал, и наврал очень странную встречу с ягуаром, хотя никаких ягуаров в Пиренеях никогда не было. Интересную историю передавали из уст в уста, переврали в том смысле, что ягуар съел охотника Обрехта. Совершив свой круг, легенда о гибели Обрехта явилась на местожительство живого Обрехта, первого сказителя о себе самом.

Так случилось, что в одном городе Сергиеве жили были два Обрехта, один живой лесничий, милый парень, любитель выпить на охоте, поврать и другой Обрехт, которого съел ягуар в Пиренеях. Трудно мне было, когда я исследовал историю до конца: каждого я хотел убедить в истине, что Обрехт один, и каждый спрашивал меня: «Как это может быть, если одного съел ягуар в Пиренеях, а другой служит в <1 нрзб.> лесничества?» И каждому я должен был рассказывать очень скучную историю о том, что никогда не было на свете второго Обрехта и никогда в Пиренеях не водились ягуары. Дело дошло до самого Обрехта, и вот случилось тут для меня самое скверное: Обрехт, наврав под пьяную руку о ягуарах, через несколько лет сам совершенно забыл о своем рассказе, сам, читая в детских книжках историю с ягуарами, дивился ей. Он высмеял все мое исследование, и я стал посмешищем города.

Читал Павловне из жития пр. Сергия проф. Голубинского^{25}, что младенец в среду и пятницу, постные дни, не сосал грудь матери. Она возмутилась и так стала издеваться над Св. Писанием, что у меня мелькнула мысль о ее полной православной дикости.

26 Января. В 10 у. по моей просьбе вчерашний на площади явился ко мне цыган (молдаванин) Скакунов с медведицей Марьей Петровной («Маса»). Ей 4 ? года. Другая медведица с медведем остались работать на площади, ту звать Тамара Владимировна, ей 8 лет, а весу всего 1 п. 16 ф. По сообщению Скакунова существуют совсем маленькие медведи, как собаки, это «муравейники», медведи более крупные — овсяники и самые большие — стервятники. Все это неверно, но так въелось в народное сознание, что приходится считаться. «Маса» выросла будто бы в семье Скакунова и происходит от Тамары и стервятника (большая). «Маса» ест 25 ф. хлеба в день.

Патент на «представление с медведями» в гор. Сергиеве. Скакунов — цирковой человек (и фамилия же!). Поход с медведями из Москвы (в Москве у Скакунова семья в 7 челов.) по деревням через Владимир в Нижний. Невероятные трудности (ночлег, доставание хлеба). Тяжкое такое время, и так везде одинаково. И все-таки можно, благодаря огромному успеху таких представлений.

Редко приходилось чувствовать так остро скорбь от разорения земли, как при рассказе об этом увеселительном походе с медведями. И когда мы поставили так вопрос: «Что если бы разрешить торговлю, явились бы у нас теперь продукты?» и после нашего собственного ответа: «Да, конечно, явились бы» и нового быстрого вопроса: «Но почему же они могут?» Скакунов ответил: «Потому что у них есть связь и они доверяют друг другу». Это значило, что они обладают кредитом и могут торговать без денег. В этом и есть секрет их успеха.

«Маса» в лесу. Игра с елкой, нельзя пустить только потому, что залезет на дерево, а оттуда не достанешь. Закусы. Игра с чучелом. Лизание снега. Сидячее положение. Почему на задних лапах пальцы обратно нашим (большой палец наружу). Мальчишки. Веревку дали Карасевы. Оборвалась. Сердитый глаз. Выражение скуки голосом. Бунт. А вообще в лесу: «Маса дома».

К вечеру у Карасевых (соседей) произошел страшный разгром. Человек только что выстроил дом, и вдруг все имущество описывается, дом отбирается, а сам всей семьей пожалуйте в какую-то другую губернию. Это его как бывшего торговца. Сына его Жоржа я описал в рассказе «Клубника»^{26}. По-видимому, это начало разгрома купцов и лишенцев. Это будет страшней, чем когда-то помещиков. Во-первых, тогда думали все, что без помещиков жить можно, во-вторых, была мечта о будущем. Ныне все уверены, что без купцов никак не проживешь и что в будущем непременно голод.

Цыган сказал: «Сперва будут загонять в коллектив, а потом выгонять: доставайте, как можете».

Смешанное. Плохо у нас, много хуже, чем у птиц, там птицы мирные и хищники так резко отличаются, издали видно, где ястреб летит, какой голубь сидит наверху дерева, у нас все смешано, и хищники-люди, домогатели власти вид имеют совершенно такой же, как и мирные люди.

27 Января. Так и продолжается время, день в день как в зеркало смотрятся. Я не помню другой такой сиротской зимы, всего один солнечный день простоял и эта неделя со дня солнцеворота.

На сегодня обещают бросить Годунова.

А может быть, иногда человек умирает только затем, чтобы явиться назад с другим поручением, в образе грозного мстителя? Умирая, он оставил записку: «Не хватает больше в душе любви. Позором считаю жить среди вас, ухожу, но помните и ждите с трепетом: я приду вас наказывать!»

Погром. Когда бьют без разбора правых и виноватых, и вообще всякие меры и даже закон, совершенно пренебрегающий человеческой личностью, носят характер погрома. Ужас погрома — это гибель «ни за что, ни про что» (за грехи предков). «Грабь награбленное» — это погром. И так, наверное, всегда погром является непременным слугой революции и возможно представить себе, что погром иногда становится на место революции.

Нынешний погром торгового класса ничем не отличается от еврейского погрома и может кончиться еврейским погромом в собственном смысле слова, потому что евреи были торговцами с древнейших времен. Говорят, будто из Москвы начали высылать множество евреев…

Удались снимки медведя. Идея моя ввести в действительный зимний лес игрушку оказалась блестящей. Если не попаду в погромную полосу и не пропаду, оставлю после себя замечательную детскую книжку^{27}, мое слово любви, может быть, в оправдание всей жизни, может быть, так без всего: удалось и «ша!» (… и точка!) (раз-два и в дамки).

На Красюковке в Сергиеве, который на днях получил новое имя^{28} «Загорск» в честь местного партийца Загорского, до сих пор живет бывший голова города Москвы, бывший князь Владимир Михайлович Голицын. Он большой знаток французского языка и теперь переводит написанные на труднейшем старинном французском юмористические рассказы Бальзака^{29}. Его можно видеть часто сидящим на лавочке возле бедного домика в беседе с детьми, которых он знает по улице всех по именам.

Старец, сохранивший во всей свежести свою память, охотно погружается с вами во времена стародавние. Он рассказывает о своей встрече с царем Николаем Первым в детстве, с екатерининскими вельможами. Он живо передает свои впечатления от тронной речи Наполеона III, и неудачливый император, фронтовой кавалерист и уродливый пехотинец с большим туловищем на коротеньких ногах встает как живой перед глазами. Встреча с бароном Геккереном, убийцей Пушкина. А учителем по русскому языку у Владимира Михайловича был сам Шевырев. Случалось не раз, когда Владимир Михайлович рассказывал о своих встречах с екатерининскими вельможами, колонны пионеров барабанным боем прерывали наш разговор, и я уносился воображением во времена еще более давние, потому что, связав в себе живые свидетельства остатком екатерининского быта с <2 нрзб.> нынешнего, я становился как бы хозяином очень отдаленных времен.

Мощи преп. Сергия, открытые ныне для всех в музее местного края… (Начало Сергиева).

28 Января. Падение Годунова (1600–1930) в 11 у.

Спортивное чувство — это непременно оптимистическое, и даже если находишься около порога смерти. Даже в религиозных исканиях есть спорт, помню, Мережковский чисто в спортивном восторге кому-то доказывал, что его Христос выше…^{30} (а сектанты?) а Георгий Чулков? Чулков — настоящий религио-спортсмен^{31}.

А то, верно, что Царь, Годунов и Карнаухий висели рядом и были разбиты падением одного на другой. Так и русское государство было разбито раздором. Некоторые утешают себя тем, что сложится лучшее. Это все равно, что говорить о старинном колоколе, отлитом Годуновым, что из расплавленных кусков его бронзы будут отлиты колхозные машины и красивые статуи Ленина и Сталина…

<На полях:> Хороша зависть, когда остается уверенность, что придет время, и у меня будет еще лучше. Но что хорошего в зависти, если времени нет, вышло — так нет — секунда успеха никогда не вернется. Так было у нас в спорте фотографирования падающего колокола, отлитого при Годунове.

Сначала одна старуха поднялась к моему окну, вероятно какая-нибудь родственница сторожа. Напрасно говорил я ей, что опасно, что старому человеку незачем и смотреть на это. Она осталась, потому что такая бессмысленная старуха должна быть при всякой смерти, человека, все равно как колокола… К ней присоединились еще какие-то женщины, сам сторож, дети прямо с салазками, и началось у них то знакомое всем нам обрядовое ожидание, как на Пасхе ночью первого удара колокола, приезда архиерея или…

О Царе старуха сказала:

— Большой-то как лёгко шел!

— Легко, а земля все-таки дрогнула.

— Ну, не без того, ведь четыре тысячи пудов. Штукатурка посыпалась, как упал, а пошел, как лёгко, как хорошо!

Совершенно так же говорила старуха о большом колоколе как о покойнике каком-нибудь: Иван-то Митрофаныч, как хорошо лежит!

Потом о Карнаухом:

— Вот вижу: идет, идет, идет, идет — бах! и нет его, совсем ничего нет, и только бегут по белому снегу черные осколки его как мыши.

Послышалось пение, это шел для охраны отряд новобранцев, вошел и стал возле Троицкого собора с пением:

— Умрем за это!^{32}

Рабочие спустились с колокольни к лебедкам. У дверей расставились кое-что понимающие сотрудники музея. Когда лебедки загремели, кто-то из них сказал!

— Гремит, и, видно, не поддается…

— Еще бы, — ответил другой, — ведь это XVI-й век тащат.

— Долго что-то, — вздохнула старуха, — вот тоже Карнаухого часа два дожидались. Хорошо, лёгко большой шел: не успели стать, глядим, идет, как паровоз.

Показался рабочий и стал смазывать жиром рельсы.

— Бараньим салом подмазывает!

— В каждом деле так, не подмажешь, не пойдет.

— Да, большой-то летел и как здорово!

— Будут ли опять делать?

— Колокол?

— Нет, какие колокола, что уж! Я про ступеньки на колокольне говорю разбитые, будут ли их делать.

— Ступеньки… на что их!

— Ах, как легко шел, большой. Жалко мне. Работали, старались.

С насмешкой кто-то ответил:

— И тут стараются, и тут работают. После нас опять перерабатывать будут, а после них опять, так жизнь идет.

— Жизнь, конечно, идет, только дедушки и бабушки внучкам рассказывают, вот и мы им расскажем, какие мы колокола видели.

— А миллионы! Мы людей видели, у которых миллионы в руках были, а у нынешних пятерки, да десятки.

<На полях:> Друг мой, какие это пустяки, не в том дело, что его при Годунове отливали, многие из нас самих начало своей дух. организации получили при Годунове, — каком Годунове! Через творения эллинов от Эллады, и от Египта, и кровь наша <5 нрзб.> рекой бежит от первобытного человека.

Многие из нас тоже колокола очень звучные и в падении колоколов…

Мотив утомительно нудно повторяющийся: сколько пудов и как поднимали и вспоминали о тех колоколах, которые упали.

После некоторого перерыва в работе, когда все как бы замерло и время остановилось, из двери колокольни вышел Жгун с портфелем, и за ним все рабочие. На колокольне остался один Лева-фотограф. Жгун с рабочими отдалился к толпе, дал сигнал, лебедки загремели, тросы натянулись и вдруг упали вниз: это значило, колокол стронулся и пошел сам.

— Сейчас покажется! — сказали сзади меня.

— Ах!

Показался. И так тихо, так неохотно шел, как-то подозрительно. За ним, сгорая, дымилась на рельсах подмазка. Щелкнув затвором в момент, когда он, потеряв под собой рельсы, стал наклоняться, я, предохраняя себя от осколков, откинулся за косяк окна. Гул был могучий и продолжительный. После того картина внизу явилась, как и раньше: по-прежнему лежал подбитый Царь, и только по огромному куску, пудов в триста, шагах в 15-ти от Царя, можно было догадаться, что это от Годунова, который разбился в куски.

Большой дал новую трещину. Пытались разломать его блоками и полиспастом, но ничего не вышло…

Так окончил жизнь свою в 330 лет печальный колокол, звук которого в посаде привыкли соединять с несчастьем, смертью и т. п. По словам Попова, это сложилось из того, что 1-го Мая служились панихиды по Годуновым и, конечно, звонили в этот колокол.

<На полях:> Подмазка дымилась.

29 Января. Проскочил морозный и ярко солнечный день, второй после солнечной недели (солнцеворот).

Мы отправились снять все, что осталось на колокольне.

Рабочие лебедками поднимали язык большого колокола и с высоты бросали его на Царя. Стопудовый язык отскакивал, как мячик. Подводы напрасно ждали обломков.

В следующем ярусе после него, заваленного бревнами и обрывками тросов, где висели некогда Царь, Карнаухий и Годунов, мы с радостью увидели много колоколов, это были все те, о которых говорили: останется тысяча пудов.

Это был, прежде всего, славословный колокол Лебедь (Лебедок), висящий посередине, и часть «зазвонных колоколов». В западном пролете оставался один колокол (из четырех). Можно надеяться, что это остался знаменитый «чудотворцев колокол», отлитый игуменом Никоном в 1420 году. В северном пролете оставались два, один из них царя Алексея Михайловича.

С большим трудом мы сняли верхние возы. В морозный день безветреный дым из труб белый сложился как небо и многое закрывал, но все-таки на площади виднелось правильное колечко, о котором не сразу мы догадались, что сложилось оно из людей, смотрящих на представление Скакунова с медведями.

Нужно воспитание, чтобы молодежь уважала и любила священников, в естественном состоянии она не любит ни Бога, ни попов. Отсюда успех антирелигиозной пропаганды.

Тимофей рассказывал, как у них в Бобошино приезжали уговорщики, 6 человек. «Добровольно?» — спрашивали их. «Мы, — говорят — никого не насилуем». А когда за коллектив поднялось только 5 рук, сказали: «Ну, мы еще приедем и посильнее нажмем. У вас и постричь надо».

«Постричь» — значит, разорить более состоятельных, признав их за кулаков.

Мужики вообще привычные к войне, к стихийным бедствиям и готовы бы и в коллектив идти, но удерживает что: удерживает страх перед тем, что корову, лошадь отдашь, сарай отдашь на общий сарай, а потом, глядишь, все не состоит и вернешься назад ни к чему, по миру ходить, и мира не будет…

Правда, страшно до жути. Хотя и мелочи тоже ужасны, например, молоко от коровы: доили корову, ребятишек кормили, а тут корова пошла в коллектив, и молоко твое увезут на продажу, а если тебе надо, свое же молоко купи.

Везде на улицах только и разговору, что о коллективе. В Доме крестьянина за чаем вдруг женщина ни с того ни с сего разревелась. «Что ты?» — спрашивают. Баба отвечает: «Перегоняют в коллектив, завтра ведем корову и лошадь…»

Некрещеная Русь.

Сколько размножилось безжалостных людей, выполняющих тяжкие госуд<арственные> обязанности по Чеке, Фиску^{33}, коллективизации мужиков и т. п. Разве думать только, что все это молодежь, поживет, посмотрит и помягчеет…

30 Января. Как удивительно вчера сошлись обе мои темы: 1) революционное разрушение святынь несчастнейшего народа и 2) медвежье — игрушечное: с высоты колокольни мы разглядели колечко народа, окружающего представление Марии Петровны.

И после тоже так, когда мы спустились, посмотрели на разрушение колокола балдою посредством лебедок и ручной работой гирями, так было приятно войти в круг представления с медведями и видеть, как медведица Мария Петровна после слов цыгана: «Ну, покажи, как ты со мной ночью говоришь», — она целовала его в щеку и облизывала лицо языком.

Сегодня утро открылось сильнейшей метелью, а князь поехал вчера на зайцев^{34}, хорош будет! После обеда явилось солнце, и к вечеру начало сильно морозить.

Мишка

Индустриализация медведей

Давайте (в Мишку играть), будто все началось в Москве на Тверском бульваре № 8, в квартире изобретателя Ивана Ивановича Острого. Долго думал Острый, как бы сделать ему, пустить в ход небольшого медведя из тряпок. Только через три года Острый надумал, распорол своему Мишке брюхо, вставил туда электрическую батарею <6 нрзб.>… Миша ведь побежал, но бессмысленно: тыкается в стенку и больше ничего. Еще три года думал Острый и, наконец, хорошо зарядив батарею электричеством, вставил в голову Мишки пружину из неизвестного металла.

Острый, храня тайну металла пружины, так рассуждал:

— Если дело выйдет, медведь пойдет сознательно, и все будут знать, каждому захочется своему детскому медведю вставить пружину. Тогда явится множество медведей, и, кто знает, с чего они начнут. Что если они поведут себя по-медвежьему и начнут бросаться на стадо. Правда, они маленькие, <1 нрзб.>, но будучи электрическими, сознательными, они организуются и тогда наделают беды куда больше, чем просто дикие медведи.

— Погожу открывать тайну пружины, — сказал Острый, выпуская из рук сотворенного им медведя.

Пока Острый это говорил. Мишка с пружинкой, сделанной в голове, не думал…

Не успел изобретатель глазом моргнуть, Мишка с пола прыгнул на лавку, где лежали дорогие стеклянные приборы для электричества.

— Не надо по лавке! — сказал Острый.

Мишка, валяя лампочки и колбы, прыгнул к форточке.

Он испугался, что Мишка бросится в форточку и разобьется, и закричал ему:

— Не ходи по лавке, не гляди в окно!

А Мишка прыг в форточку и на подоконник, и по карнизу до водосточной трубы, и по трубе, и на забор.

Сердце у Ивана Ивановича было очень больным, доктора давно и строго запретили ему волноваться. Увидев созданного им сознательного медведя, Острый забыл доктора, начал страшно волноваться, сердце не выдержало, и он скоро и тихо скончался среди своих близких, из предосторожности не раскрыв даже своим милым родным тайну пружинки медвежьего сознания^{35}.

Индустриализация медведей

Мишку мы все знали, какой он хороший, это любимая всеми детьми игрушка. Получив в голову пружинку, Мишка оставался таким же хорошим, только ему невыносимо стало лежать и дожидаться, когда начнут с ним играть. Невыносимо ему тоже стало думать, что вот он единственный из всех диких и детских медведей имеет в голове пружину сознания, а все остальные лежат и в ус не дуют.

31 Января. -28 градусов С. Солнце. До обеда снимал в лесу игрушку «Мишка идет по медвежьему следу».

Жгун с сокрушением рассказывал Леве о своем промахе: он доложил о трудности снятия Лебедя, и тут оказалось: Лебедь один из древнейших колоколов, и его решили сохранить. «Надо было кокнуть его на колокольне, — сказал Жгун, — а потом и докладывать».

Вот такие они все техники. Такой же и Тиайн, и Лева таким же был бы, если бы не мое влияние, и я, не будь у меня таланта.

Все колокольные рабочие антисемиты то ли потому, что эта работа самая тяжелая и рискованная, а евреи все любят легкую работу, то ли по особому влиянию православных колоколов на рабочих…

Вышло это, может быть, и просто из добродушия, из привычной готовности при всякой трагедии думать: «авось, все как-нибудь благополучно пройдет». Так и теперь он подумал о воинствующих безбожниках, что во многом и они правы… например, конечно, не было, как это описывается в житии пр. Сергия, чуда извлечения воды реки Кончуры…

И он решил прочесть доклад «о мнимом чуде». Потратив несколько лет жизни, чтобы доказать о естественном происхождении речки, он теперь прочел доклад. Он был потрясен, когда ему сказали, что труд его напрасный; все и так без всяких доказательств знают, что на свете все происходит естественно.

1 Февраля. День солнечный, но не такой, как вчера: сегодня солнце в дымке, — 29 °C, вечером снег.