Глава 34 1914. Постельный скандал в Арктике

Глава 34

1914. Постельный скандал в Арктике

Если Костино Сталин называл “злосчастным краем”, то Курейка была и вовсе промерзлой дырой. В таком месте человек мог увериться в том, что он совершенно позабыт, и даже потерять рассудок; Сталин всю жизнь будет помнить то отчаянное одиночество и вынужденное самоограничение, которые испытал тогда. В марте 1914 года “личные” жандармы Лалетин и Попов перевезли Сталина и Свердлова в конной упряжи на север.

Вновь прибывшие увидели, что Курейка едва заслуживала названия деревни. Казалось, все ее обитатели приходились друг друг родней. шестьдесят семь жителей – тридцать восемь мужчин и двадцать девять женщин – ютились всего лишь в восьми ветхих избах. По большей части эти люди принадлежали к трем семьям: Тарасеевы, Салтыковы и семеро сирот Перепрыгиных¹.

“В понедельник постирать вздумала, воду кипячу, – вспоминала Анфиса Тарасеева. – Гляжу, дверь открылась. Зашел человек с чемоданчиком, с постелью в узелке. Зашел и сразу говорит: “Здравствуйте, хозяюшка, я к вам на квартиру пожалован”… Борода густущая, волосы черные. <…> Прошел, чемоданчик поставил, а сам – как и вырос в нашей избе. С ребятишками играть стал… <…> Мужики приехали… <…> – Я, – говорит, – из Петербурга, Иосиф Виссарионович Джугашвили”[169].

Сталин и Свердлов поселились в избе Алексея и Анфисы Тарасеевых. Поначалу все шло хорошо. Ссыльные подружились с Тарасеевым, который согласился получать за них деньги. Погода еще стояла холодная, но снег уже таял. Жизнь в Курейке зависела от погоды: когда Енисей замерзал, люди ездили по льду на санях, запряженных оленями и собаками. Дальше начиналась распутица – дороги превращались в грязь и становились непроходимыми. Начиная с мая по Енисею несколько месяцев курсировали пароходы. Местные плавали вниз по реке, с берегов их лодки подтягивали собаки. Затем наступал мороз.

В середине зимы привольно жилось лишь оленям, песцам и кочевникам-тунгусам. Всем приходилось носить одежду из оленьих шкур. Тринадцатилетняя Лидия Перепрыгина, одна из сирот, заметила, что у Сталина только легкое пальто. Вскоре у него был уже весь “олений” костюм – от унтов до шапки.

“Устроился я на новом месте значительно хуже, – писал Свердлов 22 марта. – Одно то уже, что живу не один в комнате”.

Поначалу соседи жили дружно: “Нас двое. Со мною грузин Джугашвили, старый знакомый, с которым мы встречались в ссылке, другой. Парень хороший, но… – уже через десять дней у Свердлова появилось большое “но”, – слишком большой индивидуалист в обыденной жизни”[170].

Кроме того, у Тарасеевых были шумные дети. “Комната примыкает к хозяйской и не имеет отдельного хода, – жаловался Свердлов в письме. – У хозяев – ребята. Естественно, торчат часами у нас. Иногда мешают”. Также Свердлова раздражали тихие тунгусы, приходившие к ссыльным. Одетые с головы до ног в оленьи меха тунгусы войдут и в жизнь Сталина. Это были привычные к тяжелым условиям кочевники – рыбаки и пастухи с азиатскими чертами лица. Они жили в гармонии со своими оленями. Их верой была смесь примитивного православия и древнего поклонения духам, чью волю трактовали шаманы (само слово “шаман” тунгусское).

О тунгусах раздраженный Свердлов писал: “Придут, усядутся, помолчат с полчаса и вдруг поднимутся: “Ну, надо идти, до свиданья!” <…> И приходят как раз в лучшее для занятий время – вечером”. Но Сталин подружился с этими людьми, такими же немногословными, как он сам.

Обстановка накалялась не только из-за детей и работы по дому. Обидчивый и злопамятный Сталин не мог забыть о том, что деньги послали Свердлову, а не ему. Прошло уже несколько дней после переезда в Курейку, а он не получил ни ста рублей от Малиновского, ни гонорара и книг от Зиновьева. Может быть, Зиновьев его не уважает? Или Свердлов обманывает?

Вскоре грузин и еврей – ядро партии большевиков в Российской империи, – заточенные в крошечной деревне в нескольких часовых поясах от Петербурга, начали друг друга тяготить. В одном углу темной комнатушки Свердлов строчил об эгоизме своего соседа, а в другом Сталин давал волю мелочной злобе и писал Малиновскому с требованием разобраться, куда делись сто рублей:

Месяцев пять тому назад я получил от одного товарища из Питера предложение приехать – переселиться в Питер. <…> Он писал, что…

деньги на дорогу будут. Я ему написал ответ еще месяца четыре назад, от него нет никакого ответа… Не можешь ли ты… разъяснить мне это недоразумение.

Месяца три назад я получил от Кости [самого Малиновского] открытку, где он писал: “Брат, пока продам лошадь, запросил 100 рублей”. Из этой открытки я ничего не понял и никаких 100 руб. не видел. Да, по другому адресу тов. Андрей [кличка Свердлова] получил их, но я думаю, что они принадлежат… только ему. С тех пор я не получил от Кости ни одного письма.

Не получал также ничего уже четыре месяца от сестры Нади [Крупской].

Сталин пришел к выводу, что “выбор… остановился на другом” – Свердлове. “Верно ли я говорю, брат? Я прошу тебя, друг, дать мне прямой и точный ответ… потому, что я люблю ясность, как и ты, надеюсь, во всем любишь ясность”².

Никто не любил ясности меньше, чем Сталин и Малиновский – мастера конспирации и притворства. Но пока один томился неведением в ссылке, другой чувствовал, что его мир рушится. Совершенно понятно, почему Малиновский не “продал лошадь” и не отвечал на сталинские письма. “Дорогой друг Роман” превратился в “истерического” двойного агента. Он хлестал водку из чайника и был на грани нервного срыва. В конце концов новый министр внутренних дел и директор полиции уволили Малиновского. Он ушел из Думы 8 мая 1914 года. Случай с Малиновским серьезно ударил по репутации и правительства, и полиции.

Главными защитниками Малиновского в партии были Ленин и Сталин. Позднее Малиновский утверждал, что Ленин должен был знать о его предательстве. Однако же он ошибался. Ленин не мог поверить в это. Но, подытожив всю пользу от пребывания Малиновского в Думе и вспомнив его роль в посрамлении (и устранении путем ареста) примиренцев, в том числе Сталина, Ленин заявил: “Даже если он провокатор, он для нас больше делал, чем для полиции”[171].

У Сталина, подозрительного до крайности, главный предатель в его политической карьере не вызвал никаких подозрений. Случай Малиновского усугубил паранойю Сталина и его товарищей. Малиновский крепко засел в сознании большевиков. Для советской истории он стал чем-то вроде призрака Банко. Большевики-конспираторы поняли, что удивляться не следует ничему. Если Малиновский был предателем, почему не могли быть предателями советские маршалы, весь Генштаб, Зиновьев, Каменев, Бухарин, большинство членов ЦК, в 1930-е расстрелянные по указанию Сталина как шпионы³?

Пока же Сталин, загнанный к самому полярному кругу, изводил себя и своего соседа подозрениями по поводу ста рублей. “Со мной товарищ, – писал Свердлов. – Но мы слишком хорошо знаем друг друга. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех мелочах. Хуже всего, что только со стороны “мелочей жизни” и виден. Нет места для проявления крупных черт”.

Начиналась весна. 27 апреля 1914 года охранка опять предупредила, что большевики собираются собираются “устроить побеги” “известным партийным деятелям” Свердлову и Джугашвили. Сталин и Свердлов часто брали лодку у Федора Тарасеева, но теперь жандармы запретили им плавать по реке. В мае, когда пароходы опять стали ходить по Енисею, лютый мороз сменился комариным проклятьем. Вскоре Сталин, как сообщал Свердлов, “не стал со мною разговаривать и дал понять, чтобы я освободил его от своей персоны”. Они разъехались. Сталин на время нашел пристанище в избе Филиппа Салтыкова. Переезд не развеял сталинскую полярную хандру. “Ты же знаешь… в каких гнусных условиях я жил в Курейке, – писал Свердлов своей жене Клавдии, которая отбывала ссылку неподалеку. – Товарищ… оказался в личном отношении таким, что мы не разговаривали и не виделись”. Из писем Свердлова ясны черты этого бесцельного существования: тягость, дурное настроение, скудость пищи.

Питаюсь рыбой. Часто даю хозяйке припасы, и она готовит пирог с рыбой. <…> Есть у меня осетрина, нельма, масло, картошка, осетровая икра. И осетра, и нельму засолил, ем иногда и не жаря, не варя, просто соленую. Даже уксусом иногда лень заправить. Перестал вести регулярную жизнь. Ложусь разно. Иногда всю ночь шатаюсь, а то и в 10 часов спать заваливаюсь. Ем когда придется. <…> Не занимаюсь, ничего, кроме периодической литературы, не читаю.

Сталин, видимо, жил так же: в Сибири он приучился ложиться поздно.

Все восемь дворов, все население Курейки наверняка знало о разладе ссыльных. “Мы не сошлись “характером”, – сожалел Свердлов. Но, возможно, была и еще одна серьезная причина, которая не обсуждалась: девушка⁴.

Как только Сталин и Свердлов поселились у Тарасеевых, грузин обратил внимание на младшую из сирот Перепрыгиных. Их было пятеро братьев и две сестры, Наталья и Лидия. Мы не знаем подробностей, но в начале 1914 года 34-летний Сталин вступил в любовные отношения с 13-летней Лидией.

Сталин с Лидией ходили вместе с попойки на попойку: об этом становится известно из ее воспоминаний, где она описала эти веселые вечеринки: “В свободное время И. В. Сталин любил ходить на вечеринки. Всегда был веселый, любил танцевать, играть и петь песни, особенно любил петь песню “Я золото хороню, хороню”[172]. Ходил… на именины”. Воспоминания 13-летней сожительницы Сталина были записаны через двадцать лет: он был на вершине могущества, она осталась сибирской крестьянкой. Чиновник, записывавший ее воспоминания, не посмел бы написать о соблазнении, но текст все равно звучит бестактно. “Ходил в гости, – рассказывает Лидия, имея в виду собственный дом. – Выпивал помаленьку”. Возможно, именно так он совратил ее – или же она его? Девочки в таких Курейках созревали рано, а Лидия не похожа на скромницу.

Свердлов, вероятно, не одобрял того, что Сталин – грузин тридцати с лишним лет, любивший молоденьких девушек, – совратил 13-летнюю. А может быть, Сталин выгнал его, чтобы оставаться наедине с юной любовницей. Но скандал только начинался.

Двое большевиков, теперь не здоровавшихся, оставались под неусыпным наблюдением двоих жандармов – Лалетина и Попова. Вся их работа заключалась в том, чтобы не дать ссыльным бежать. В таких случаях полицейские становились для ссыльных либо друзьями (а то и прислугой), либо смертельными врагами. Рыжебородый вспыльчивый Иван Лалетин скоро сделался врагом Сталина.

Один раз, когда Сталин решил поохотиться с ружьем, жандарм остановил его. Сталину было разрешено пользоваться охотничьим ружьем, и он отказался отдать его полицейскому. Началась ссора, “жандарм Лалетин налетел на Иосифа Виссарионовича… и хотел его обезоружить”. Завязалась драка. Жандарм “обнажил шашку… [и] порезал Иосифу Виссарионовичу руки”. Тот пожаловался на Лалетина приставу Кибирову.

К началу лета уже все явно знали о малолетней любовнице Сталина – хранить такое в секрете в деревне из восьми изб было невозможно. Размахивающий саблей жандарм решил, что ему выпала возможность приструнить наглого грузина.

Федор Тарасеев, единственный, кому достало храбрости записать эту историю, вспоминал: “Как-то раз… товарищ Сталин сидел дома, работал и не выходил на улицу. Жандарму показалось это подозрительным, он и решил проверить. Без спроса ворвался в комнату…” Тарасеев скромно пишет, что Сталин просто “работал”, но почему-то жандарм счел это “подозрительным”. Сталин якобы был разгневан, потому что ему помешали. Во всех воспоминаниях подчеркивается, что во время обысков Сталин вел себя спокойно. Значит, в этот раз обстоятельства были исключительными? В конце концов, полицейский нарочно застал Сталина врасплох, придя “без спроса”. Очень похоже на то, что он застиг Сталина и Лидию in flagrante delicto.

Сталин дал Лалетину отпор. Полицейский выхватил шашку. В драке Сталин был ранен шашкой в шею. Это его так взбесило, что он “выгнал этого мерзавца”. Тарасеев пишет: “Мы наблюдали такую картину: жандарм пятился к Енисею и трусливо махал обнаженной шашкой впереди себя, а товарищ Сталин шел на него возбужденный и строгий, со сжатыми кулаками”.

Теперь о тайне узнали все. Хотя отношения со ссыльними здешняя молва осуждала, провинциальные девушки, разумеется, влюблялись в искушенных и образованных революционеров. По закону связь с Лидией трактовалась как изнасилование, но Сталин не взял ее силой: это было обычное совращение. Глава КГБ Иван Серов, проведший уже после смерти Сталина расследование, сообщал, что “И. В. Сталин… стал [с ней] сожительствовать”. Вероятно, она жила в его комнате, где их и застиг жандарм. В 1956-м Серов направил Никите Хрущеву и Политбюро служебную записку, рассекреченную только в XXI веке. Генерал Серов явно считал, что сожительство – столь же вопиющий факт, как и само соблазнение[173].

Сталин переселился в избу Перепрыгиных. Здесь было две комнаты и коровник, где скотина жила зимой. Семеро братьев и сестер теснились в одной душной, пропахшей навозом комнате. Сталин занимал вторую грязную комнату, куда можно было пройти только через коровник и комнату хозяев. Обстановка – только “стол, заваленный книгами”, “деревянный топчан”, “рыболовные и охотничьи снасти – сети, оселки, крючки… – все это изготовил сам Сталин”. Все было покрыто сажей от черной печки-буржуйки, стоявшей посередине комнаты.

Стекла в окнах были разбиты – Сталин заклеил трещины старыми газетами, а кое-где забил отверстия досками. Единственным источником света в полярных сумерках (ночь здесь могла продолжаться и днем) была лампа, но часто Сталину не хватало керосина. Уборная была на улице. Перепрыгины жили в нищете: “в один день питались щами, в другой – святым духом, но у них была одна корова”.

Как пишет первый биограф Сталина Эссад-бей, вероятно говоривший с товарищами Сталина по ссылке, по ночам Лидия прокрадывалась в его комнату. Она совершенно не стеснялась вспоминать, какое он любил надевать белье. “Белье носил белое в полоску и майки-тельняшки”, – рассказывала она в 1952 году, когда Сталина почитали почти как полубога.

Братья Лидии были не рады связи сестры со Сталиным. Об этом говорит, например, то, что Сталина кормила его прежняя хозяйка, а не Перепрыгины, хотя, по уверению Ивана Тарасеева, просто “девочки были маленькие и стряпать не умели”. Но для своих братьев девочки-сироты готовили еду с малолетства. Скорее всего, Сосо и его любовницу отлучили от семейного стола.

Возможно, их связь бы и терпели, но дело обернулось еще хуже: Лидия забеременела от Сталина. Братья Перепрыгины были в ярости, хотя на законы о возрасте согласия в дальних северных провинциях особого внимания не обращали: девушки здесь выходили замуж и рожали, едва достигнув подростковой поры. Генерал Серов узнал, что жандарм Лалетин, убежавший от разгневанного Сталина, собирался привлечь его “к уголовной ответственности за сожительство с несовершеннолетней. И. В. Сталин дал слово жандарму Лалетину жениться на Перелыгиной [Серов путает фамилию Перепрыгиной], когда она станет совершеннолетней”. Итак, Сталин опять был обручен, и семья Лидии с благодарностью или неохотой, но приняла их отношения[174]. Сталин делился с ними уловом, как член семьи. Он смотрел на Лидию почти как на молодую жену. Когда пришла в гости его приятельница – престарелая Елизавета Тарасеева, Сталин сказал: “Лида, Лида, бабушку корми хорошо!”

Вмешательство полицейского оказалось последней каплей. Сталин пожаловался приставу Кибирову, который хорошо относился к нему, поскольку тоже был с Кавказа. Вся деревня была призвана в свидетели того, как злосчастный жандарм уколол ссыльного шашкой, а потом бесславно удирал от него по берегу реки. Но, заметим, Сталину хватило нахальства пожаловаться на полицейского, когда несовершеннолетняя Лидия уже ждала ребенка. Сталин изобразил праведный гнев, и это, как часто бывало, ему помогло.

Приблизительно в июне 1914-го Кибиров согласился отозвать Лалетина. Он написал своему помощнику: “Вот и пошлем Мерзлякова в Курейку, а то… Джугашвили настоятельно требует сменить его охранника, как бы не нажить греха”. Заключенный и надзиратель поменялись ролями: жандарм Лалетин боялся ссыльного, и было из-за чего. На замену ему приехал Михаил Мерзляков. Сталин немедленно принялся строить из себя барина, а новый жандарм на весь оставшийся срок стал для него чем-то вроде лакея, денщика и охранника.

Сталин по-прежнему занимался национальным вопросом, изучал английский и немецкий. Зиновьеву он теперь писал куда бодрее: “Дорогой друг. Горячий привет вам… <…> Жду от вас книжек… <…> Очень прошу прислать какой-либо… английский журнал (старый, новый, все равно – для чтения, а то здесь нет ничего английского и боюсь растерять без упражнения уже приобретенное по части английского языка)”.

Помолвка Сосо с Лидией, да и сам роман, была мимолетна и революционному служению только мешала. Беременность подруги едва ли принесла Сталину радость. Но жители Курейки утверждали, что Лидия любила Сталина. Это была не единственная ее беременность от него⁵.

В конце лета Свердлов переехал из Курейки в Селиваниху, а лучший друг Сталина Сурен Спандарян прибыл в соседнее Монастырское.

В конце августа 1914 года Сталин сел в лодку и поплыл в гости к Спандаряну. В Сараеве уже прогремел выстрел, убивший наследника престола Габсбургов – эрцгерцога Франца Фердинанда. Россия и великие державы оказались вовлечены в мировую войну. “Хищническая буржуазия воюющих стран втянула мир в кровавую бойню, – писал Сталин. – Массовое истребление… развалины… голод и одичание – все это для того, чтобы кучка коронованных и некоронованных хищников грабила чужие земли и загребала бешеные миллионы”.

Когда над Европой сгустился мрак, Сталин оказался не у дел, всеми забытый, разочарованный, обрученный против своей воли с беременной несовершеннолетней крестьянкой. Единственным событием, которое произошло с ним, был постельный скандал. 1914-й был не лучшим годом для Сталина. Где-то сражались великие державы – но здесь за буранами было не видно солнца и не слышно новостей. Сталин затерялся среди сибирской зимы⁶.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.